О последних годах жизни академика Льва Давидовича Ландау и о политравме0

«У меня не телосложение, а теловычитание!»

Из афоризмов Л.Д. Ландау

Прошло более 50 лет после тяжёлой автокатастрофы, в которой пострадал «прародитель» советской атомной бомбы и Нобелевский лауреат по физике за 1962 г. Л.Д. Ландау (1908-1968). Публикация неврача, профессора Бориса Соломоновича Горобца[1] о спасении, драматической реабилитации и причинах смерти великого физика XX в. в журнале „7 искусств“ и рецензия на неё двух уважаемых коллег – дорогого хирурга и ортопеда-травматолога, доктора медицинских наук Иона Лазаревича Дегена и нейрохирурга (к сожалению учёное звание в авторской справке не приводится), д-ра Семёна Талейсника (отчество, к сожалению, не указано) – вызвали у меня целый ворох воспоминаний. Сын академика Льва Ландау, Игорь, писал о Борисе Горобце: «его мать в течение многих лет находилась в близких отношениях с Лифшицем (поженились они позднее) и он, Борис, мог многое слышать из их разговоров». Соавтор знаменитого „Курса теоретической физики“, академик Е.М. Лифшиц – отчим уважаемого автора очерка. Поскольку по этой теме уже опубликовано относительное большое количество книг, статей и очерков, в том числе и на Портале Берковича, то я решил ещё раз кратко обобщить известную информацию публикаций для того, чтобы попытаться самому разобраться в шести последних годах жизни, болезнях и страданиях выдающегося учёного с точки зрения хирурга.

Тогда, в январе 1962 г., во время моих зимних каникул на первом курсе Рижского медицинского института по радио, по телевидению, а потом в газетах и журналах сообщили о тяжёлом ДТП, в результате которого гениальный физик оказался в больнице с тяжелейшей политравмой в состоянии клинической смерти. Поскольку эта история косвенно оказалась определяющей для моей дальнейшей судьбы хирурга и ортопеда-травматолога, я решил написать несколько строк как врач, не находясь в отличие от многих авторов по этой теме в родственных или дружеских отношениях с Л.Д. Ландау, его семьей и элитой советской науки. Заинтересовавшись травмой и лечением трижды лауреата Сталинской, лауреата Ленинской и Нобелевской премий, я проанализировал доступные по мере возможностей публикации. Вот что пишет врач из Рязани, кандидат медицинских наук Николай Евгеньевич Ларинский, автор интересных реконструкций историй болезней различных выдающихся и известных исторических персон:

«История болезни выдающегося советского физика, лауреата Нобелевской, трех Сталинских и Ленинской премий, Л.Д.Ландау была не менее драматична, чем у В.И.Ленина, но в отличие от последнего, протекала на виду у большого количества вольных или невольных свидетелей и участников. И так же как у «вождя мирового пролетариата», больного Ландау окружал целый сонм медицинских «звезд». Был это триумф советской медицины или все вышло по пословице: «Медицинское светило утопает в похвалах, а больного ждет могила, видно, так судил Аллах»?[2]

***

Итак, в воскресенье, 7 января 1962 г., в десять часов утра из Института физических проблем (ИФП) в Москве выехала новая светло-зеленая «Волга». Стоял сильный гололёд и вся Москва превратилась в этот день в каток. За рулем сидел молодой неопытный водитель, научный сотрудник Владимир Судаков, которого Ландау, дававший всем клички, звал Судаком. На заднем сидении – жена Судакова Вера, и справа от нее академик Ландау. Автомашина ехала по заледеневшему Дмитровскому шоссе из Москвы в находящийся в 130 км от неё исследовательский атомный центр Дубну. Судаков держался на дороге впритык и сзади за автобусом – встречного транспорта не было. Подходя к остановке, автобус замедлил ход, – и тут Судаков вслепую выскочил на левую полосу движения и, не снижая скорости, пошел на обгон, грубо нарушая правила движения. Ему навстречу шел, однако, самосвал, которого он до начала обгона не видел. Водитель хотел было свернуть на обочину, но там стояли дети. Шофёр самосвала старался проехать по самому краю проезжей дороги, оставляя Судаку возможность проскочить. Был гололёд, не ситуация для резкого торможения, и более удачливый водитель сбавил бы скорость и прошел между самосвалом и автобусом. Плохой водитель поцарапал или помял бы крылья. Судаков потерял нервы, резко затормозил, – автомобиль заскользил, закружился, стал неуправляем и буквально влетел правым боком в самосвал на встречном направлении шоссе. Ландау сидел сзади справа, свою меховую шапку, которая могла бы немного смягчить удар, он уже снял, – и практически вся энергия удара пришлась на его голову. Ландау был единственным пострадавшим в катастрофе. Сам Судаков, его жена Вера и даже упаковка яиц в салоне осталась целы и невредимы. Незадачливый самосвал, дав задний ход, унес на себе правую дверь судаковской «Волги». Без сознания Дау вывалился на январский лед дороги и пролежал там двадцать минут, пока примчалась «Скорая помощь».

Из виска и уха мертвенно-бледного пассажира «Волги» сочилась кровь. Когда к месту аварии прибыла «скорая», то врач с ужасом увидел, что совершенно растерянный Судаков, находившийся в шоковом состоянии, прикладывает к голове раненого снег. Результаты столкновения были ужасны. Спасательные команды, врачи и санитары, вытащили знаменитого физика из легковушки и сумели быстро отвезти его в больницу Nr. 50 (в народе «Полтинник») Тимирязевского района. Врачи «скорой» определили последствия травмы как несовместимые с жизнью.

В больницу № 50 Ландау поступил согласно записи в журнале 7 января 1962 г. в 11 часов 10 минут. Диагноз при поступлении:

«Перелом основания и свода черепа, множественные ушибы головного мозга, отек и острое набухание головного мозга, ушиблено-рваная рана лобно-височной области, сдавление грудной клетки, множественный перелом ребер (4 ребра справа, 3 ребра слева) с повреждением левого легкого, левосторонний гемопневматоракс, перелом костей таза, забрюшинная гематома, травматический шок, осложненный острой массивной кровопотерей.»

По теперешним понятиям диагноз сформулирован не совсем верно, но объём повреждений, полученных Ландау, он передаёт. То, что Ландау не погиб в первый же день после травмы, несомненно, заслуга врачей–травматологов 50-й больницы. Первую помощь Ландау оказали дежурные врачи В.Лучков (провёл первичную хирургическую обработку раны головы), Л.Панченко, Н.Егорова и В.Черняк. К счастью, в больнице оказался и заведующий кафедрой травматологии ЦОЛИУВ профессор Валентин Александрович Поляков, один из лучших травматологов СССР. Выживание Ландау в первый день после травмы – несомненная заслуга этих специалистов. Однако высокий статус Ландау заставлял страховаться. Бедный Судак провёл после катастрофы шесть недель на подоконнике шестого этажа больницы, готовый при смертельном исходе лечения травмированного спрыгнуть вниз и покончить жизнь самоубийством.

В больницу начали съезжаться несколько приглашенных высококвалифицированных врачей-специалистов, которых нашёл в воскресенье лечащий врач Ландау И.Я. Кармазин. К счастью, Судаков знал номер его телефона и сразу сообщил о катастрофе.

Профессор Л.Лихтерман из НИИ нейрохирургии им. Н.Н. Бурденко РАМН, изучивший лечение политравмы Ландау, свидетельствует:

«...главные зафиксированные повреждения: переломы основания и свода черепа, множественные ушибы головного мозга, сдавление грудной клетки с переломом четырех ребер справа и трех – слева, повреждение левого легкого и гемопневмоторакс, перелом костей таза, забрюшинная гематома, массивная кровопотеря, травматический шок. При поступлении в ГКБ № 50 пострадавший находился в коме с выраженной дыхательной недостаточностью.»[3]

Информация доктора Н.Е. Ларинского:

«Он поступил туда в 11часов 10 минут. Запись в журнале: «Множественные ушибы мозга, ушиблено-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок». Потом диагноз был уточнен, но не стал менее грозным. У Ландау были выявлены: перелом основания и свода черепа, множественные ушибы головного мозга, отек и острое набухание головного мозга, ушиблено-рваная рана лобно-височной области, сдавление грудной клетки, множественный перелом ребер (4 ребра справа, 3 ребра слева) с повреждением левого легкого, левосторонний гемопневмоторакс, перелом костей таза, забрюшинная гематома, травматический шок, осложненный острой массивной кровопотерей. Состояние ученого, когда его доставили в приемный покой, было крайне тяжелым. Он находился в коме с выраженной дыхательной недостаточностью (число дыханий – 32). 40 суток (960 часов) академик находился в критическом состоянии, без сознания!»[4]

Трудно делать анализ травм и состояния пострадавшего через 50 лет, не имея под рукой истории его болезни и протокола вскрытия, поэтому приходится ссылаться на всевозможные источники. Согласно информации в публикациях и на основании мемуаров членов семьи и друзей, в больнице были в конце концов установлены серийные переломы не семи, а даже девяти рёбер, разрыв лёгких с гемопневмотораксом, тяжёлые переломы костей таза c отрывом крыла, разрыв лобковых костей и громадная забрюшиная гематома (кровоизлияние) с пропотеванием в брюшную полость, контузия органов грудной и брюшной полостей, переломы костей черепа с тяжёлой контузией мозга, а также упоминаемые журналистами разрывы(?!) желчного и мочевого пузырей (последнее упоминание вызывает сомнение, т.к. насколько это удаётся сегодня реконструировать по публикациям, операция брюшной полости на этом этапе выполнена не была – Б.А.). Левая верхняя конечность была полностью, правая и нижние конечности – частично парализованы. Всё это на драматическом фоне клинической картины нарушения функций дыхания и кровообращения. Другими словами, Лев Ландау находился в состоянии тяжелейшего травматического гиповолемического шока. По сообщениям печати он был слеп и глух, рефлексы и чувство боли не вызывались – он находился в коме.

Собрались ведущие специалисты для медицинского консилиума. В 16 часов в больницу для консультации вызвали нейрохирурга Сергея Николаевича Фёдорова (1925–1995) из НИИ нейрохирургии им. Н.Н. Бурденко, о котором говорили, что он в состоянии вытащить больных с того света. С.Н. Фёдоров едва ли не единственный, о ком в своих мемуарах жена Ландау (даже она!) отзывается положительно. Первые дни он вообще ни днём, ни ночью не отходил от Ландау, и в том, что травмированый не умер в эти часы, заслуга Сергея Николаевича. На несколько месяцев Федоров стал лечащим врачом Ландау. Консультантов было много, а лечащим врачом был он один.

На утро непосредственно после злочастной катастрофы больницу заполнила необычно притихшая толпа физиков, узнавших о несчастье. Первыми в больницу Nr. 50 понесся цвет московской профессуры и АН СССР, но они-то не были врачами, а коллегами-физиками. Потом приехали кремлёвские врачи, которые первым делом принялись писать протокол о несовместимости полученных травм с жизнью. По воспоминаниям супруги Льва Давидовича – Коры (Конкордии Терентьевны) Дробанцевой (1908-1984) – эти учёные использовали свои контакты и подняли на ноги всевозможных важных людей. После обеда у постели Ландау собрались ведущие медики СССР. В «штабе физиков по спасению Дау», который опекал А.И. Микоян, активно работали академики П.Капица, В.Энгельгардт, Н.Семёнов, Л.Арцимович, – одну из ведущих ролей играл близкий друг, коллега и соавтор Ландау, впоследствии академик Евгений Михайлович Лифшиц и его жена Елена, медик по профессии. Жизненно важную обязанность приготовления питательной смеси для кормления бессознательного Дау через зонд взяли на себя через несколько дней Александр Шальников и его жена Ольга. Другие физики дежурили круглосуточно, готовые в любой момент кого-то привезти или отвезти, перенести, поднять, наладить. Многие недели они не знали напрасны ли их старания...

9 января больного по настоянию профессора А.М. Дамира подключили к аппарату искусственного дыхания, привезенному из Института полиомиелита. В ночь на 10 января разорванные легкие отказались снабжать кислородом организм больного. Дежурный врач С.Н. Федоров незамедлительно произвел трахеотомию, В дальнейшем из Швеции для этой цели доставили два дыхательных аппарата «Энгстрём». Искусственное дыхание обеспечивали нейрореаниматолог, доктор медицинских наук Л.М. Попова, врачи В.Ф. Дубровская, известные специалисты в области анестезиологии-реаниматологии, профессора Г.Рябов, В.Салалыкин, Ю.Смирнов; техники В.Калмыков и Н.Алексеев ежедневно подвергали аппарат «Энгстрём» осмотру.

«Такие больные только с переломами рёбер погибают в 90% случаев от того, что им невыносимо больно дышать, они не могут дышать», – сказал Фёдоров. Сегодня аппаратная вентиляция лёгких является признанной терапией при серийных переломах рёбер.

Рассказ о травме Л.Ландау неотделим от того участия, какое приняли в беде ученые России и всего мира. Леонид Лихтерман видел журнал, где были расписаны дежурства у постели Ландау таких научных величин как И.Халатников, А.Абрикосов, Е.Лифшиц, и многих других. Ученые стран Западной Европы и Северной Америки обеспечили срочную доставку очищенной мочевины, маннитола, антибиотиков, дыхательной аппаратуры. Лишь полтора месяца спустя появились первые признаки возвращения сознания. Cпециально для Ландау физики создали функциональную кровать, а также ряд других приспособлений. Эти примеры солидарности не менее впечатляющи, чем самоотверженность медиков.

11 января у Ландау развился коллапс, потребовавший внутриартериального нагнетания крови, а 14 января – двусторонняя (гипостатическая) пневмония, потребовавшая использования «сильных американских антибиотиков». После этого начались другие осложнения: парез кишечника, возникло состояние, именуемое «полиорганной недостаточностью». Черепно-мозговая травма осложнилась гипертензионным синдромом (резким повышением внутричерепного давления).

Было налажено зондовое кормление и активный уход. Критическое коматозное состояние длилось 40(!) суток. На 6-м этаже корпуса № 3 пятидесятой больницы были выделены две специальные палаты: одна по типу палаты интенсивной терапии с постоянным врачебным контролем, в которой находился Ландау; другая – гостевая для дежурных физиков, включившихся в борьбу за жизнь своего великого коллеги. Физики разных стран и разных поколений (соратники и друзья, ученики и ученики учеников) стремились внести свой вклад в спасение жизни Ландау. Около ста физиков добровольно взяли на себя в Москве обязанности курьеров, водителей машин, посредников, снабженцев, секретарей, дежурных, наконец, носильщиков и чернорабочих.

С госпитализацией тяжёло травмированного началось долгое многонедельное сражение за его жизнь. По поступлении в больницу 7 января была выполнена первичная обработка ран и открытых переломов черепа. На четвёртый день после травмы сердце Дау остановилось, он был клинически мёртв. В этот момент в бой за жизнь физика вновь вступила группа врачей-реаниматологов, специалистов по оживлению. Последовало упомянутое массивное переливание крови, искусственное дыхание и массаж сердца, а также дача медикаментов по стимулированию дыхания и циркуляции крови. Кроме этого первого дня Ландау умирал ещё три раза: на седьмой, девятый и на одиннадцатый день. И каждый раз его возвращали в жизнь в соответствии с указанием самого Хрущева: «Этот человек не должен умереть!»[5]

Полтора месяца комы его жена Кора не принимала никакого участия в драматическом спасении жизни Ландау. Она его даже не видела как и их 15-летний сын Игорь. Через несколько дней после аварии Кора легла в академическую больницу удалять уплотнение в груди. Узнав, что её муж начал проявлять первые признаки сознания, приехала впервые в больницу к Дау через полтора месяца после травмы, 22 февраля. В воспоминаниях[6] Кора никак не объяснила своё странное поведение. Интерес представляет ее деловитое письмо из больницы в конце января, адресованное сотруднице администрации института. В письме – распоряжения относительно денег и зарплаты мужа и попытка переложить на нее ответственность за свое поведение:

«К большому сожалению я переоценила свои силы, в больнице я еще задержусь на одну неделю. …Сейчас я Вам так благодарна, что Вы настояли мне лечь в больницу».

Тогда же в письме жене Шальникова Кора объясняла:

«Только здесь в больнице, где ежедневно на конференциях разбирают состояние здоровья Дау, я все узнала о нем, чтобы Гарик не знал, кроме тяжелой травмы головы, у него поломанными ребрами правое легкое измято на ? и левое на ?, разбит таз и тазобедренный сустав. Поэтому, Оленька, я решилась на операцию сейчас, а не через месяц, через месяц я буду нужна Дау и буду привязана на годы, а через год мне операцию будет делать поздно. Дау выйдет из больницы с плевритом и может быть он останется на всю жизнь. Сейчас я уверена, что все, что нужно для Дау, Вы сделаете, а деньги на питание для Даули тоже пусть будут у Вас. Маичка [Майя Бессараб – Б.А.] очень непрактична, она может нечаянно потратить деньги на ненужные в настоящее время безделушки» (оригинальный текст).

Письмо с планами на будущее после Ландау... Столь деловитые планы делались в то время когда не было известно, переживет ли учёный последствия страшной травмы.

Наталья Шальникова свидетельствует, что по мнению её «родителей, хорошо знавших Кору многие годы, это было сделано для того, чтобы ничем не заниматься».

А заниматься было чем:

«Сохранились записи моей мамы, в которых приводится меню, составленное по рекомендации врачей, на каждый день для Дау. В течение всего периода, пока Дау был без сознания, мои родители и сестра, ожидавшая ребенка, готовили протертую пищу для зонда, с помощью которого врачи в больнице кормили Дау. Кто-то привозил свежие продукты с рынка, кто-то отвозил готовую пищу в больницу, и часто не один раз в день. Родители стерилизовали посуду, протирали все приготовленное до состояния вязкой жидкости (например: свекла с черной икрой). Добавлю к этому, что кухонных комбайнов для приготовления протертой пищи у нас не было…Иногда пищу готовили даже по ночам…На мой вопрос: ‘А Кора?’ мама, до этого всегда защищавшая ‘бедную Кору’, грустно ответила: ‘А Кора просто сбежала от трудностей, просто сбежала…’ Кора вновь появилась только тогда, когда стало ясно, что Дау останется в живых.»[7]

Семь недель дыхание Ландау поддерживалось аппаратами, – семь недель непрестанных инфузий и питания через желудочный зонд. А физик был всё ещё в бессознательном состоянии, не реагировал на свет и звук, температура тела редко опускалась ниже 40° C. Гедеэровская газета Neues Deutschland комментировала борьбу врачей у постели больного в тоне оптимистической трагедии: «Несмотря на всё, врачебный коллектив не опустил руки». Итак, в общей сложности Л.Ландау перенёс после своей политравмы четыре (4!) клинические смерти (четырёхкратные терминальные состояния) с реанимациями, двустороннюю пневмонию, парез кишечника, выраженный посттравматический отек мягких тканей всего туловища, полиорганную недостаточность. Председателем, постоянно действующего на первом этапе болезни консилиума был профессор, действительный член АМН СССР Николай Иванович Гращенков (1901–1965). Невропатолог Гращенков был скорее чиновником, а не клиницистом, и уж тем более не специалистом по нейро- и политравме. Даже как теоретик он был сомнительной величиной. Мало того, в лечении Ландау именно Гращенков был инициатором ложной интерпретации клинической картины: академик-физик в течение шести лет постоянно жаловался на жуткую боль в животе, а академик-невролог объяснял ему, что эта боль «от нервов»! Он даже говорил, что Ландау «теперь придумал себе боль в животе».

Игорь Ландау отметил в воспоминаниях, что ввиду описанного отсутствия реакций органов ощущения врачи стали взвешивать возможность операции на головном мозге. Так как специалисты не смогли сойтись во мнении, то по инициативе академиков М.Келдыша, П.Капицы и Л.Арцимовича 22 февраля 1962 г. был организован международный врачебный консилиум. В нем приняли участие лучшие специалисты мира: профессор Зденек Кунц (Чехословакия), профессора Мари Гарсен и нейрохирург Жирар Гийо (Франция), нейрохирург Уайдлер Пенфильд (Канада), член-корреспондент Академии наук СССР, член Лондонского Королевского общества Н.И. Гращенков, профессора Г.П. Корнянский, Б.Г. Егоров (1892-1972), профессор И.М. Иргер, хирурги профессора Б.К. Осипов и Б.А. Петров, врач Л.И. Панченко, кардиолог профессор В.Г. Попов, невропатолог профессор М.Ю. Раппапорт, терапевт профессор A.М. Дамир (1894-1982), рентгенолог профессор Ю.С. Соколов, микробиолог академик З.В. Ермольева.[8]

В это время коллега, ученик и соавтор Ландау, профессор Евгений Михайлович Лифшиц сделал, по его словам, решающее наблюдение. Как сообщил американский журнал врачей Medical World News, Лифшиц прокрался к постели своего учителя и прошептал ему:

– Дау, если ты меня узнаёшь, – закрой глаза.

Ландау действительно закрыл глаза, и операция была отменена. Через семь недель началось постепенное отключение искусственного дыхания, сначала лишь на несколько минут в день.

Несколько иначе и прозаичнее описывает ситуацию профессор Лихтерман:

«Чрезмерно затягивавшаяся кома склоняла к предположению внутричерепной гематомы; на этом диагнозе настаивал канадский нейрохирург У.Пенфильд. Ангиография (в ту пору прямая) представлялась опасной. Наложили фрезевое отверстие, убедившее в отсутствии, по крайней мере, оболочечной гематомы.» Т.е. была проведена диагностическая минимальная трепанация черепа.

В марте Ландау перевели в НИИ нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко, – тогда, в основном, центр по хирургическому лечению онкологических заболеваний мозга. Поскольку в комнате Льва Ландау находился единственный в Москве аппарат для управляемого дыхания, в советском обиходе названный «искусственными лёгкими», то отдельную палату, в которой лежал академик, напросто превратили в центр интенсивной терапии, куда из ночи в ночь привозили тяжелобольных из других корпусов, да и из других больниц, которым также требовался жизнеспасающий аппарат. Люди мучались, – иногда умирали на глазах уже пришедшего в себя Ландау. С улучшением общего состояния больного искусственная вентиляция уже не требовалась, но руководство НИИ не спешило отдавать машину назад в институт полиомиэлита. Дау требовал убрать аппарат из палаты, в ответ к нему приводили в очередной раз психолога, которого подключили к реабилитации, побеседовать для упокоения...[9]

Неожиданно Ландау заболел инфекционной жедтухой. В апреле он начал говорить. Сначала одно слово, потом короткие фразы. Говорил каким-то не своим – очень высоким голосом. Это обстоятельство, удивлявшее близких и друзей, было последствием длительной интубации, трахеостомии и периода долгого аппаратного дыхания.

Тесты показали, что разговорный центр поражён не был, лишь блокирован. Первым языком, на котором Ландау начал вновь говорить, был английский. Последовала многомесячная тяжёлая реабилитация. Почти через год после ДТП корресподент «Svenska Dagbladet» принёс больному радостную весть о присуждении тому Академией наук Швеции Нобелевской премии в разделе физики.

Когда празднование? - спросил Ландау.

10 декабря, - ответил журналист.

Ответ Ландау:

– А когда декабрь?

В апреле гибельного 1962 г. ему присудили Ленинскую премию, а спустя полгода по представлению его учителя и друга Нильса Бора – в ноябре – Нобелевскую. Посол Швеции в СССР Рольф Сульман поздравил Ландау с премией, и добавил:

– Нобелевский комитет очень сожалеет, что вы, господин Ландау, не смогли приехать в Стокгольм и получить эту награду лично из рук короля. Ради этого случая допускается отступление от существующих правил.

Ландау ответил по-английски:

– Благодарю вас, господин посол. Прошу передать мою глубочайшую благодарность Нобелевскому комитету, а также наилучшие пожелания Его Величеству, королю Швеции. Надеюсь посетить вашу замечательную столицу, как только выздоровею.

Медаль лауреата, диплом и чек были вручены впервые в истории Нобелевских премий в больнице 10 декабря того же года. Несмотря на трагическую ситуацию и не восстановленные интеллектуальные способности, сам факт того, что Л.Д. Ландау остался в живых был воспринят в медицинском мире как сенсация. American World News писала: «История выживания Ландау не имеет себе подобных в анналах медицины».

***

Для того, чтобы читатель мог себе представить ситуацию лечения тяжёлых политравм в советской хирургии и травматологии в начале 1960-х годов, надо сказать несколько слов по этому поводу. С одной стороны СССР накопил громадный опыт военно-полевой хирургии во время ВОВ, изложенный в многотомном собрании трудов «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне». Ближе к окончанию мною института ветеран медицинской службы Латвийской дивизии Красной Армии и отец журналиста газеты «Советская молодёжь» Илана Полоцка, опытный рижский врач Изекииль Полоцк узнав, что я интересуюсь проблемой политравм, посоветовал мне ознакомиться с одной из статей о танатологической картине боя в этом издании, где давался интересный эпидемиологический обзор на основании анализа вcкрытий павших бойцов.[10]

1960-70 годы были несомненно годами бурного технологического развития, в том числе и советской медицины. В ортопедии, например, были созданы революционные аппараты и опробованы методики компрессионно-дистракционного остеосинтеза, скрепления и удлинения костей, получившие сегодня широкое распостранение в клиниках всего мира под названием fixateur externe. Это были аппараты О.Н. Гудушаури, а потом всё больше модели всемирно признанного Г.А. Илизарова и их многочисленные варианты, – в Латвии модели профессоров В.К. Калнберза и И.С. Вассерштейна. Израиль Соломонович Вассерштейн запатентовал свой аппарат и в Германии – и стал здесь пионером клинического прорыва метода компрессионного остеосинтеза. В ведущих НИИ СССР были разработаны специальные аппараты для сшивания сосудов и операций на кишечнике, сегодня – неотъемлимая часть операций брюшной полости, в том числе неинвазивных и т.д. С наступлением кризиса, Перестройки и новой свободы эти технологии были проданы заграницу.

С другой стороны, не хватало инструментов и самого необходимого. Мне, например, в молодости повезло: для своего отделения в Латгалии случайно нашёл и купил во время летнего отпуска в Сочи в магазине медицинской аппаратуры специальные ложечки для операций желчных путей, – и это было большой удачей.

В очерках о лечении Ландау важна одна особенность, о которой не говориться в тексте немедика Горобца: профессия анестезиолога в те годы ещё не была широко распостранена, а реаниматолога – практически неизвестна или делала первые шаги в современном смысле слова. Как уже упоминалось, в Москве с трудом нашли единственный аппарат «искусственных лёгких», обеспечивавший аппаратное дыхание, который и был привезен в больницу Nr. 50 из института полиомиэлита. Вот что пишет профессор Леонид Лихтерман:

«Спасение жизни Льва Давидовича – это первая длительная аппаратная искусственная вентиляция легких у коматозного больного с тяжелым ушибом головного мозга (как считали тогда, а на деле это было грубое диффузное аксональное повреждение), это первый в нейротравматологии физиологический и биохимический мониторинг, это первое применение мочевины для преодоления отека мозга, это первая относительно успешная нейрореабилитация после длительного бессознательного состояния и многое другое. Таким образом, случай с Л.Ландау обоснованно можно считать началом современной практической нейрореанимации, по крайней мере, в отечестве».

***

Свою деятельность молодого хирурга в зональной латгальской больнице на самой восточной границе Латвии с Россией, в Зилупе, я начинал с наркозом маской Эсмарха, на которую санитарка капала эфир, – каждые две минуты надо было высвечивать фонариком зрачки пациента для контроля. Операции живота и даже резекция желудка нередко проводились под местным обезболиванием. У нас ещё не было модерных наборов инструментов для инфузионной терапии типа немецких бранюль (Branula, Venous Cannulation), обязательных тогда для всех клинических отделений на Западе и в Израиле. Для длительной инфузионной терапии надо было сточить острый кончик инфузионной иглы и фиксировать её венесекцией. В середине 60-х годов появилась, наконец, кафедра анестезиологии в Рижском медицинском институте и анестезиологи-реаниматологи в больницах, были импортированы учебные фильмы по оживлению из Англии, достигнуты успехи в расшифровке патофизиологии и патогенеза травматического шока и пр.

Сегодня Латвия опустела: из 2.7 миллионов населения треть, около 0.9 миллионов, в основном мужчин, оставили республику. Они зарабатывают на жизнь рыбаками в Ирландии, сборщиками клубники в Испании или обдирателями шкурок норок на фермах Дании. Дома остались одинокие жёны с детьми, живущие на переводы из заграницы. Сама Рига была тогда, в мои юные годы, иной: пульсирующей метрополией Балтики, битком набитой (особенно летом) туристами и отдыхающими. То же было на улицах и пляжах Юрмалы. Повсюду строительство, фабрики и заводы, нескончаемые потоки транспорта, электропоезда, троллейбусы, трамваи и автобусы, не считая бесчисленных грузовиков и легковых автомобилей и т.д. И, конечно же, сопровождающий это развитие травматизм.

После освобождения Риги от фашистов на территории бывшей Сарканкалнской психиатрической больницы был развёрнут военный госпиталь Nr. 3679. В декабре 1945 г. на улице Дунтес был организован НИИ ортопедии и восстановительной хирургии для лечения инвалидов Великой Отечественной войны в Прибалтике и четырёх соседних с нею областей Российской Федерации, преобразованный после выполнения задачи в Рижский НИИ травматологии и ортопедии (РНИИТО). Официально он начал свою работу 24 июля 1946 г.

РНИИТО стал организационно-методическим и лечебно-консультативным центром травматологии, ортопедии и восстановительной хирургии в Прибалтике. Ещё студентом мне удалось заинтересовать директора института и заведующего кафедрой травматологии, ортопедии и военно-полевой хирургии Рижского медицинского института, тогда члена-корресподента, а затем и действительного члена Академии медицинских наук СССР, профессора Виктора Константиновича Калнберза проблемой политравм. Высокий, обаятельный и красивый блондин, ещё совсем молодой, профессор Калнберз был номенклатурой и выездным. Он постоянно привозил из-за рубежа свои прекрасно выполненные и очень информативные кинофильмы с впечатлениями о поездках, медицинских новинках, хирургических операциях и о новациях за рубежом. Эти фильмы врачи Риги всегда с удовольствием смотрели на заседаниях хирургических обществ, их даже показывали по республиканскому телевидению.

Я пошёл по пути автора статьи о танатологической картине боя и начал анализировать статистику и отдельные факты политравм мирного времени в клинико-анатомическом исследовании – сначала в Республиканском бюро судебно-медицинской экспертизы в Риге (директор – В.К. Шмидт), где консультировался там с канд. мед. наук Т.В. Симановской, присутствовал при вскрытиях, пытался выявить закономерности в кажущемся хаосе картины различных сочетанных травм. Понятие «политравма» как довольно размытое было тогда не в ходу, – в советском хирургическом обиходе говорили о «сочетанных травмах». В моей работе, вначале в латгальской провинции, а затем в Риге в хирургическом и травматологическом отделении Центральной больницы Латвийского Бассейна на улице Патверсмес (главврач больницы – Инта Спилва, главврач Латвийского Бассейна – канд. медицинских наук Давид Соломонович Слуцкер), которое было клинически ассоциировано с Рижским НИИ травматологии и ортопедии, смог продолжить захватывающее исследование уже в клинических условиях. После восстановления независимости Латвии ЦБЛБ была в конце XX-го в. преобразована в Латвийский центр морской медицины. Работа в этом отделении проходила под руководством заведующего Г.Р. Пурмалиса, а научные разработки – под руководством сотрудников РНИИТО: травматолога и специалиста по хирургии кисти, канд мед наук Л.К. Катлапса и, позже, профессора, доктора медицинских наук С.M. Лишневского.

Масштабная разработка по политравмам стала возможной при участии коллег, которые тогда работали в клинике (Г.Р. Пурмалис, П.Я. Туркопулс, Г.Г. Степановс, Г.С. Бирук, Г.В. Штаувере и т.д.) или, будучи врачами на судах, проходили стажировку в больнице (И.В. Неудачин, Б.П. Крустыньш, К.М. Лосев, В.А. Гаврилюк). В поисках информации о сочетанной торако-абдоминальной травме нашей группой были подняты архивы практически всех больших рижских больниц. Это позволило сравнить результаты патологоанатомического исследования в танатологической группе с клинической информацией, включая собственную. В общей сложности насчитали около 1000 изученных нашей группой торако-абдоминальных травм (ТАТ) в обоих сериях: в танатологической, на основании результатов вскрытий погибших, – и в клинической. В мировой специальной литературе к тому времени было описано около 4000 случаев ТАТ. Таким образом, в нашем распоряжении оказалась четверть мировой статистики тяжёлых сочетанных торако-абдоминальных травм мирного времени. Результаты исследования убедили в том, что необходимо в первую очередь изменить условия организации оказания помощи в экстремальных ситуациях и чётко определить хирургическую тактику. Главной проблемой было лечение тяжёлого травматического гиповолемического шока и острой кровопотери. В этом отношении показателен опыт военно-полевой медицины США, особенно американских медиков в Корейской войне и в войне во Вьетнаме. С особенным интересом мы следили за публикациями американских коллег, которые тогда также занимались этой проблемой, особенно в госпиталях ветеранов в Сан Антонио в Техасе. Контакты с математиками привели к идее и предложению применить теорию распознавания образов для оптимизации менеджмента, определения стратегии и тактики, особенно при массовом поступлении политравм, используя применение алгоритма идентификации.

В это время я часто бывал на конференциях, конгрессах и деловых встречах в Москве, особенно в НИИ им. Н.В. Склифосовского, где работал блестящий патофизиолог, профессор, доктор медицинских наук Ю.М. Гальперин, с которым я имел удовольствие консультироваться. Во время одного из моих таких визитов познакомился с директором НИИ им. Н.В. Склифосовского, профессором, доктором медицинских наук Б.Д. Комаровым и наладил контакт между ним и профессором В.К. Калнберзом. Контакты вылились в активный обмен опытом между Ригой и Москвой на конференциях и конгрессах. Как резюме этой активности непосредственно перед моей эмиграцией в Израиль в 1975 г. 1-ая Рижская городская клиническая больница стала больницей скорой и неотложной помощи.

Антисемитизм сопровождал меня с раннего детства. Особенно нетерпимым он стал после Шестидневной войны 1967 года. Ещё работая в зональной больнице в Зилупе, я стал получать письма перлюстрированными, с корявой надписью на конверте: «Письмо дошло в открытом виде». Разные антисемитские эксцессы, включая вызовы для бесед в КГБ, давали всё чаще о себе знать. Последней каплей, окончательно сточившей камень моих сомнений, стало замечание потной толстенной продавщицы мороженого на Рижском взморье, в Юрмале:

– Выбирают тут, людей задерживают... В свой Израиль езжайте. Там будете выбирать сколько душе угодно.

Стояла длинная очередь, я стал орать на продавщицу, но никто кроме молоденькой еврейской девушки меня не поддержал. Швырнув эскимо толстухе в рожу, я ушёл. В электричке по дороге в Ригу я подумал, что эта толстая дама в грязно-белом халате всё-таки в чём-то права. Пришла пора эмигрировать. В Риге меня ожидала защита готовой докторской диссертации, но ведь таких эпизодов как с мороженым – и даже похуже – будет ещё великое множество. Если не сейчас, то когда! После некоторых раздумий я, чтобы не подводить коллег, уволился с работы и подал свои документы на выезд в Израиль. Несмотря на это мне пришлось ещё пройти чистилище, общее собрание сотрудников больницы.

По приезде в Израиль, на собеседовании в компетентных организациях я рассказал о своей работе и, в надежде на её продолжение на Земле Обетованной, выложил на стол незащищённую диссертацию, которую получил через месяц назад. Через полгода прочитал в газете «Маарив», что в больнице «Тель hаШомер» в Тель-Авиве создана новая исследовательская группа по изучению и лечению политравмы. Я вновь поехал в компетентную организацию, добился приёма и наивно спросил: почему меня не включили в упомянутую группу? Внятного ответа я так и не получил. Ещё чуть-чуть повзрослев и попрощавшись с иллюзиями, я понял, что израильтяне всё делают своим собственным способом и по собственному сценарию. Опубликовал пару статей в эмигрантском медицинском журнале, но коллеги объяснили, что хотя я уже признанный Ph.D. мне нужна ещё одна степень для врачей, которая тут высоко цениться: GiA. Для того, кто не знает что это такое – она расшифровывается на идиш как гевезен ин Америка (побывал в Америке).

Списался для начала с больницей во Франкфурте в Германии, где мной очень заинтересовались, пригласили на работу и даже пообещали помочь издать книгу. Решив обзавестись рекомендацией для публикации, написал письмо главному врачу ЦАХАЛ, доктору Дани Михаэли, брату известной израильской актрисы Ривки Михаэли. От него получил ответ, что такую рекомендацию мне дать не могут, т.к. работа не была выполнена на материалах ЦАХАЛ. Прилетев в Франкфурт и начав работать, я первое время корпел над американским экзаменом ECFMG (Educational Commission for Foreign Medical Graduates), к которым уже начал готовиться в Израиле. Тогда мы, желающие, сдавали его в консульстве. Идея была: поработать в Германии, поднакопить деньжат и уехать в США.

В Германии был, наконец, закончен перевод работы на английский и в 1982 г. во Франкфурте-на-Майне издано моё клинико-анатомическое исследование в качестве монографии: B.Altschuler, Associated Peacetime Thoraco-abdominal Trauma. Clinical-anatomy Research.[11] Но мне уже было не до Америки и степени GiA. Я сдал все немецкие экзамены, получил подтверждение квалификации специалиста-хирурга и -травматолога, смог поработать в сосудистой хирургии, стал старшим врачом и заместителем заведующего хирургического-травматологического отделения большой больницы. Потом я ущёл в частную практику под Саарбрюккеном с койками в стационаре. Моя монография пользовалась успехом, тираж был распродан, появились очень положительные рецензии в международной хирургической прессе – и расходы по изданию книги оплатились.

Ещё раз тряхнул стариной в травматологической униклинике Гомбург в земле Саарланд, где представил мою монографию шефу клиники. Один из молодых доцентов использовал её тогда в качестве образца и стандарта для собственной актуальной диссертации на материалах униклиники. В 1990 – начале 2000 годов я приезжал в Ригу и преподнёс экземпляры монографии профессору В.К. Калнберзу и библиотеке РНИИТО. Я ни о чём не сожалею и, оглядываясь назад, горд тем, что мои исследования чем-то помогли в спасении жизней при тяжелейшей политравме в как минимум четырёх странах: в Латвии, бывшем СССР, Израиле и в Германии. Специально оборудованные помещения приёмных покоев больниц, готовых для приёма пострадавших с политравмой, – сегодня неотъемлимая часть организации лечения во многих больницах и госпиталях мира. Я смог лично убедиться в этом в прошлом году во Флоренции, в Италии, попав в качестве пациента после ДТП в больницу Ospedale Santa Maria Nuova Firenze.

***

Теперь вернёмся к Ландау. Снова свидетельство профессора Лихтермана:

«Из комы больной перешел в вегетативный статус, к счастью, оказавшийся непродолжительным. Первой заметила слежение жена. Потом в этом убедились доктора. Для восстановления функций мозга и движений Л.Ландау в конце февраля перевели в Институт нейрохирургии им. Н.Н. Бурденко. Лечащим врачом был выбран Сергей Николаевич Фёдоров. 22 февраля 1962 г. состоялся международный консилиум, в котором приняли участие крупнейшие нейрохи рурги – У.Пенфильд (Канада), Ж.Гийо (Франция), З.Кунц (Чехословакия), Б.Егоров, И.Иргер, Г.Корнянский, неврологи – М.Гарсен (Франция), Н.Гращенков, М.Рапопорт и многие другие специалисты.
Началась комплексная реабилитация. Появились речь, сначала на английском языке, движения рук, ходьба с «манежем».

Через много месяцев он начал говорить и стал, хромая, ходить с «ходилкой» (манежем), которую прислали из Америки, – в России тогда таких не было.

«В дальнейшем Лев Давидович проводил восстановительное лечение в больнице Академии наук СССР и в Чехословакии. Итог реабилитации и восхищал и угнетал одновременно. С одной стороны, «вытянуть» больного после 40-суточной комы и добиться восстановления не только речи и мобильности, пусть ограниченной, но и критики (когда коллеги из АН СССР захотели проверить интеллект Ландау, они в одну из формул, выведенных ученым, внесли заведомую ошибку. Лев Давидович сосредоточился и тут же эмоционально взорвался: «Только идиот мог написать такую чушь!»), а с другой – гений современной физики уже не смог вернуться к своей творческой работе, не говоря уже и о том, что он был инвалидизирован хроническим болевым синдромом и рядом других последствий тяжелой травмы.»

Боль в животе у Ландау как ни странно врачами во внимание не принималась, не только нейрохирургами и неврологами, но и терапевтами. 10 февраля 1964 г., во время прогулки с Корой, Ландау перенёс обморожение большого пальца правой стопы, снова долго лежал, – потом развилась пневмония, потом был «тромобофлебит» глубоких вен правой нижней конечности.

Сломанный неоперированный таз сросся в неправильном положении. Ландау с трудом ходил в тяжёлых ортопедических ботинках и жаловался на постоянные боли в левой нижней конечности и в животе.[12]

В 2005 году, нейрореабилитолог, позже профессор, доктор медицинских наук В.Л. Найдин, тот самый, которого Кора в своих воспоминаниях снисходительно назвала «молодым врачом по физкультуре», вполне благожелательно писал на основании своих дневниковых записей 40-летней давности о случае Ландау в очерке «Античные руины»:

«Конечно, даже то немногое, что осталось от Ландау, было значительным и неповторимым. Некоторые черты формально сохранились. Но симптом посттравматической болезни мозга – глубокие психические изменения. Раньше, свободный и независимый, Ландау уходил, когда и куда хотел. Теперь, беспомощный, он полностью попал под влияние Коры. Ему нужно на кого-то опереться: ‘Кто тут рядом? А, вот я же ее знаю!...’ И когда Кора это поняла, она и стала полной хозяйкой положения.

Одно из посттравматических изменений психики Ландау проявлялось в том, что им время от времени овладевали некие навязчивые идеи, фразы, которые он гонял по кругу. Он и стихи по кругу гонял. Закончит стихотворение, и тут же опять повторяет. Если не остановишь, он гонит и гонит. Такой же характер имела его идея вступить в компартию. Такие циклические штуки называются ‘смысловые эмболы’. …Сходный характер имели и его фразы о боли в ноге. Болей на самом деле не было. Писали энцефалограммы, есть ли болевые варианты. Не было».

На мой взгляд это, возможно, не вполне корректное заключение нейрореабилитолога В.Л. Найдина. В конкретном случае речь могла идти ещё и о болях в левой ноге у пациента с обширным ретроперитонеальным рубцом после организации (рубцевания) громадной гематомы. Эту возможность позже не исключал выдающийся советский хирург, академик А.А.Вишневский.

Из-за выраженных болей пациенту были назначены конкретно не указанные «медикаменты против болей». В 1960-х годах в таких случаях часто назначались препараты морфинового ряда, а, например, кодеин продавался в аптеках без рецепта. Так что, на мой взгляд, и наркотическая зависимость, которая нередко выражается в болях нижних конечностей, не может быть полностью исключена. После обморожения большого пальца правой стопы к болячкам присоединился тромбоз глубоких вен правой нижней конечности с последующим развитием посттромботического синдрома, что было подтверждено результатами секции. Светилами советской медицинской науки этот тромбоз был интерпретирован как «тромбофлебит» (Б.А.).

«Давали болеутоляющие, не помогало (возможно, из-за развития наркотической зависимости – Б.А.). И не могло помочь. Он же спал всю ночь спокойно! К вечеру боли кончались и не возобновлялись до утра. Так же не бывает. Это был его способ закрыться, уйти от разговора, который он не хотел вести. О физике, например.

…После сильного сотрясения мозга возникают тяжелые психопатические нарушения. Для травматической энцефалопатии, помимо многих других дефектов личности, характерно сутяжничество, которое абсолютно не вписывалось в суть и образ прежнего Дау и шокировало знавших его прежде людей. Это надо было всячески гасить, а не стимулировать. В этом основная вина жены. У таких больных, кроме того, бывают наслоения: достаточно ему что-то рассказать, и он это воспринимает уже как свое… Его мир изменился, уплостился. Похоже, что именно так Ландау стал воспринимать версии Коры, ее мифы. И прежде всего миф о «ворюге» Е. М. Лифшице. Я же видел, как он искренне старался, костьми лёг, чтобы спасти Ландау! Первое время Микоян дал самолет. Был штаб, который возглавлял Гращенков. А потом эти деньги кончились, как всегда. Они шли на дорогие лекарства, на сиделок. Лифшиц всю свою долю Ленинской премии просадил на лечение [как раз в 1962-м этой премией Ландау и Лифшица наградили за их знаменитый „Курс теоретической физики“ – Б.А.]. И мифы Коры о врачах и о том, что это она вылечила Ландау лаской и вниманием. Я пришел к Капице и объяснил ему, что ее мифы и диагнозы не имеют под собой никаких оснований. На это Капица сказал спокойно: ‘То, что он женился на Коре, это он первый раз попал под машину’» (выделено мною – Б.А.)…

С другой стороны:

«В своем отношении к Ландау Евгений Михайлович Лифшиц оказался в хорошей компании морально чутких людей. Ограничиваясь лишь знаменитыми именами, назову Нильса Бора и его жену Маргарет, писательницу Лидию Чуковскую, поэта Давида Самойлова. Они смеялись по поводу подростковых странностей и дурачеств Дау, но ясно видели его исключительную внутреннюю свободу и правдивость. Они видели человека как он есть, круглый ли, квадратный ли, или более хитрой формы, и не пытались «переформатировать» его по своему образу и подобию, орудуя собственными циркулями- линейками.»[13]

Особенность личности Коры состояла в том, что она не старалась приспособиться под гений Ландау, а в качестве посредственности всю жизнь пыталась «переформатировать» его под себя. По поводу конфликта между Корой и Е.М. Лифшицем Петр Леонидович Капица как-то заметил ещё:

«Несчастье Ландау в том, что у его постели сцепились две бабы – Кора и Женя».[14]

Как заметила однажды Лидия Чуковская, коллегами и друзьями Дау Кора воспринималась, как красивая пустышка, как елочная игрушка. Поэтому-то понятны её постоянная злость, неудовлетворённость и расстройства. Красивая, но небольшого ума женщина в компании Ландау и его друзей-интеллектуалов выглядела еще проще. Однако характер у неё был стальной: недаром она на всю жизнь так яростно вцепилась в своего супруга и его грандиозное наследие.

По словам В.И. Гольданского в оставшиеся пять лет жизни

«Дау совсем перестал говорить о физике, был почти безучастен к окружающему, постоянно жаловался на боли в ноге, на потерю памяти. Память его сохранилась как-то избирательно, например, он по-прежнему свободно говорил по-английски, но многое вовсе улетучилось. Совершенно потеряна им была способность воспринимать новое».

Лечащий врач-реабилитолог Владимир Львович Найдин писал:

«...уже по фотографиям Ландау до аварии и [после] видно, что это совершенно разные личности. Меня потрясает фото, где он в очках читает – тупой взгляд».

Другой врач, Сергей Федоров, по единодушному мнению всех спасший жизнь Ландау, так отвечал на вопрос, сильно ли искажена у учёного картина мира:

«У него нет никакой картины, ведь у него сильнейшая амнезия – расстройство памяти, он страшно несамостоятелен в мышлении, это сосуд, который можно наполнить чем угодно, но из которого многое утекает».

Подпись Ландау стояла под рукописью «его» статьи в «Комсомольскую правду» в 1964 г. Еще меньше сомнений состоит в том, что подлинная подпись Ландау стояла под письмом, направленным в редакцию газеты «Нью-Йорк Таймс» в 1965 г. с целью предостеречь американских сионистов-империалистов от намеченного ими на завтра митинга в Мэдисон-сквэр-гарден. По поводу интервью и высказываний Ландау, которые печатали в газетах, Федоров сказал:

«Каждый честный врач расценил бы это как преступление, которое только вводит общественность – и нашу, и зарубежную, – в заблуждение»[15].

Дальнейшая жизнь Дау проходила в основном между домом и академической больницей. Люди, приходившие к нему, пытались рассказывать новости физики, не понимая, что он не может как прежде сосредоточиться и это доставляет ему мучение. Зато старые вещи он прекрасно помнил. Говорят, что у него пропала оперативная память. Но это не совсем верно: оперативная память у него не пропала, как и не пропал юмор, несмотря на сильные боли.

Валерий Тырнов пишет:

«Лев Давидович был личностью абсолютистской (правовое мышление великого физика находилось в довольно дремучем состоянии), он своего – и первого, и лучшего – ученика (соавтора первого тома „Курса теоретической физики“ – Л.М. Пятигорского) немедленно «отлучил от церкви» (по совершенно неоправданному подозрению в стукачестве – Б.А.) Он прекратил сотрудничество и общение с ним, фактически отобрал у него и отдал другому физику практически готовую кандидатскую диссертацию, и т.д.»[16].

Ландау был гениальным эгоманом с большой харизмой и уничтожительно-язвительным юмором, который вызывал восторг его многочисленных талантливых поклонников, собравшихся вокруг него на Олимпе теоретической физики.

«В самом Институте физических проблем, в институте, которому Ландау отдал тридцать лет жизни, остроумие – признак «хорошего тона», определитель морального здоровья, юмор там – средство воспитания, сатира – острое орудие товарищеской критики»[17].

Перу Ландау и Лифшица принадлежит знаменитый «Курс теоретической физики» который часто называют кратко «Ландафшиц», что вполне отражает роль каждого из соавторов.

Академик Виталий Лазаревич Гинзбург был осторожен в своих суждениях о Ландау. Развивались ситуации, когда поступки Дау вполне соответствовали обычному пониманию слова «дружба». Его свидетельство гласит:

«Если бы меня спросили, то к друзьям Ландау я с уверенностью отнес бы только Е.М. Лифшица. Раза два (правда, когда Ландау был болен) я видел со стороны Е.М. проявление к нему тех очень теплых чувств, которые характеризуют истинную дружбу. Со стороны Ландау я таких проявлений не видел по отношению к кому бы то ни было. Конечно, это ничего не доказывает, такое часто проявляется лишь в чрезвычайных обстоятельствах, а многие не любят демонстрировать свои теплые чувства. Но почему-то думаю, хотя в этом и не уверен, что Ландау вообще подобных чувств обычно не питал».

К моменту автокатастрофы Лев Ландау находился в романтических отношениях с радиожурналисткой Ириной Рыбниковой, которую коллеги-физики были склонны считать его фактической женой, тогда как Кора была в свою очередь всецело поглощена амурами с очередным любовником. Физики с радиожурналисткой оттеснили поначалу Кору от больничного одра Ландау. Частично придя в себя, Ландау узнал и признал жену, тогда как радиожурналистке объявил полный «отлуп», сказав, что он её в жизни не видел. И тщетно – прямо в больничной палате, на глазах у посторонних – женщина выпростала некогда столь восхищавшую учёного прекрасную грудь, – Ландау не признал и грудь. По свидетельству Коры позже, в январе 1964 г., когда Ирина пришла с новогодним визитом, он её всё-таки опознал.

«Он окончательно спятил», – решили физики. «Он разобрался в собственных чувствах, он совершенно нормален», – решила в свою очередь Кора.

Валерий Тырнов пишет о последних годах жизни Л.Д. Ландау:

«Полученные травмы оказались хоть и совместимы с жизнью, но несовместимы со счастливой жизнью Ландау. Он лишился разом всех трех слагаемых в своей формуле счастья – и науки, и любви, и дружбы. Он утратил не только интерес к физике. Он полностью утратил интерес к свободе. Его врожденную внутреннюю свободу не сломила сталинская тюрьма, но сломил мощный удар по голове. В результате, он покорно принял покровительство жены, ставшей подлинной хозяйкой положения. И эта зависимость его не тяготила. Чтобы осознать свое рабство, уже нужна какая-то свобода духа»[18].

Катастрофическую перемену в его личности после аварии видели не только друзья-физики, но и те, кто близко знали Ландау вне физики: писательница Лидия Чуковская, многолетний помощник Капицы – Павел Рубинин и многие другие. Вот свидетельство Натальи Шальниковой, выросшей в соседней квартире и знавшей Ландау – друга отца:

«Остался ли Дау тем же человеком, каким был до аварии? Печально, но нет. Изменился его голос, его лицо, его внимательный лукавый взгляд, изменилось буквально все. Он казался искусственно созданным. Я называла его про себя «Голова профессора Доуэля». Сколько бы раз в день я ни встречала его, сидящего на лавочке у крыльца или с трудом передвигающего ноги в тяжелых инвалидных ботинках под руку с медсестрой, он повторял всегда одно и то же: «Нога болит. Очень болит нога». И смотрел на меня с такой тоской и надеждой, что сердце мое разрывалось от жалости.

В катастрофе погиб Дау – гениальный физик и необычный человек, а выжил обыкновенный советский человек, полностью зависящий от внешних обстоятельств: врачей, сиделок и жены. Кора получила то, о чем мечтала – полную власть над мужем.

Желание Коры доказать окружающим, что Дау остался прежним, раздражало, так как нельзя было не видеть физических его страданий и исчезнувший интерес и к науке, и к жизни, что, впрочем, для него было одно и то же. Его присутствие на семинарах и Ученых советах вызывало чувство неловкости, искусственности. Сам Дау сопротивлялся таким походам, но Кора настаивала, и он подчинялся. В институте все осуждали Кору: «Зачем мучить Дау?». Каковы были ее мотивы: корысть (страх потерять зарплату, если Дау уволят), отчаянная глупая надежда, что нормальная жизнь вернется, или просто самообман? Этого я не знаю… Но смотреть на страдания Дау было мучительно…»

Уже после смерти Ландау Кора на свой примитивный лад свела «счеты» с академиком Лифшицем не только в мемуарах: в довольно преклонном возрасте, узнав о публикации новой книги академика, она подстерегла его у подъезда и жестоко избила палкой для гимнастики. Алчная Кора на полном серьёзе считала, что гонорары за новую самостоятельную публикацию и – вообще за все дальнейшие публикации Лифшица – наполовину полагаются ей!?[19]

Знаменитая гиперсексуальность Ландау не пропала даже во время лечения и реабилитации после четырёх реанимаций. Прикованный к одру, академик ухитрился соблазнить и «обрюхатить» одну из сиделок, Марину, ветерана Красной Армии, дошедшую в ВОВе до Берлина – или, по версии Коры, сама сиделка соблазнила его в часы ночного беспамятства. Её уговорили сделать аборт.

Он жаловался на боли в животе при каждом вдохе. До двадцати раз в день носился в туалет из-за позывов на дефекацию. А медицинские светила объясняли ему как малому дитяте, что это ему только кажется, будто у него болит живот, а на самом деле он не болит.

– Неужели вы не слышали, что иногда у человека болит нога, которая давно ампутирована? – удивлялся врач.

– Слыхал, – устало отвечал больной. – Это так называемые фантомные боли. Но у меня боль возникает при вдохе. Уверяю вас, это совсем другое.

– Вас осматривали ведущие специалисты, и они поставили диагноз.

Дау ни разу не поднял скандала, понимая, что это ничего не даст. Он вообще не был скандалистом, – скандалисткой была Кора. Как это ни ужасно, в споре с врачами он оказался прав. Только за неделю до смерти хирург Симонян рассек тяжи, которые образовались в брюшной полости после травмы и все эти годы, целых шесть лет, доставляли больному такие мучения. Тяжёлый генерализированный склероз сосудов учёного хирург Симонян был практически не в состоянии распознать во время операции.

«Я бы давно сделал ему эту операцию, но разве наши медакадемики разрешили бы мне прикоснуться к генеральскому животу!»

Когда Ландау не стало, один из ведущих специалистов, на этот раз светило-паталогоанатом, производивший вскрытие, печально сказал коллегам:

– Травма головы повела медиков по ложному пути[20].

После попытки лечения яблочной диетой(?), которую Кора предприняла по совету одного из самых знаменитых терапевтов, профессора Бориса Евгеньевича Вотчала, и которая очевидно спровоцировала непроходимость кишечника, у больного начались невыносимые боли, живот вздулся, его немедленно отправили для операции в больницу. Вот тогда-то, во время лапаротомии, выполненной Кириллом Семёновичем Симоняном, учеником знаменитого московского хирурга С.С. Юдина, специалиста по полостным операциям живота и, особенно, желудка, – и школьным другом Солженицына – были, наконец, рассечены тяжи и спайки, особенно в илеоцекальном углу, мешавшие дышать и вызывавшие боли, в которые никто не хотел верить, – и удалён аппендикс. Некоторое недоумение вызывает наложение не очень эффективной цекостомы, свища слепой кишки.

Вот что пишет Игорь Львович Ландау (1946-2011), сын академика:

«Как я уже говорил, состояние отца после катастрофы считалось безнадежным и то, что он выжил, уже было чудом. Да, перенесенные травмы оставили многочисленные следы, и все 6 лет, которые отец прожил после аварии, он был тяжело больным человеком. Одна нога стала намного короче другой, три пальца на левой руке не сгибались, но, самое главное, его непрерывно мучили боли в животе. Именно эти боли не давали ему ни на чем сосредоточиться, именно из-за них он так и не вернулся к науке. Бывают люди, которые хорошо переносят физическую боль. Отец был не из их числа. Как потом выяснилось, эти боли были вызваны спаечной болезнью кишечника, которую можно было легко вылечить хирургическим путем. Но это было начало шестидесятых годов и тех методов диагностики, которые могли бы показать спайки, еще не существовало. Кроме того, светила советской медицины, отобранные Е.М. Лифшицем, единогласно утверждали, что эти боли центрально-мозгового происхождения...

...В результате многолетней спаечной болезни у отца развился паралич кишечника, и потребовалось неотложное хирургическое вмешательство. В течение операции были удалены и спайки. Те самые спайки, которые вызывали постоянные боли в животе и несколько дней, которые отец прожил после операции, были первыми после аварии, когда у него не было этих ужасных болей. Он мог бы выздороветь. Выздороветь совсем и вернуться к физике. Но жизнь распорядилась иначе – через несколько дней после операции отец умер от тромбоэмболии легочной артерии. Старый тромб, возникший за несколько лет до операции, оторвался от своего места и перекрыл артерию, которая ведет от легких к сердцу...»[21]

По указанию русской Википедии и свидетельсву Майи Бессараб причиной смерти учёного стал тромбоз мезентериальных сосудов,[22] и как следствие – некроз кишечника.

В соответствии с воспоминаниями сына, Игоря Ландау, было тактической ошибкой не привлекать общих хирургов и травматологов-ортопедов для постоянного наблюдения в течение всего процесса излечения. Практически всё лечение находилось в руках нейрохирургов и нейрореаниматологов. Вот что пишет профессор Лихтерман:

«А теперь представим собственно историю болезни Л.Ландау. Разумеется, в кратком и фрагментарном ее изложении, ибо, что очень непонятно, и в архиве ГКБ № 50, и в архиве Института нейрохирургии истории болезни такого выдающегося пациента отсутствуют, так же, впрочем, как и протокол в ГАИ о дорожно-транспортном происшествии, в котором он пострадал. Не будем строить догадки, как и почему это произошло, но, увы, это факт»[23].

Его же перу принадлежат некоторые выводы по результатам анализа лечения Л.Д. Ландау:

«Во-первых, уникальность удовлетворительного восстановления функций головного мозга (умеренная инвалидизация по шкале исходов Глазго) после 40-суточной (!) комы.

Во-вторых, роль этой трагедии в развитии современной нейрореанимации в силу особой значимости личности пострадавшего.

В-третьих, впечатляющий пример объединения ученых мира для спасения жизни своего коллеги.

В-четвертых, тяжелая травма как сигнал поспешить отдать наградные долги пострадавшему».

Когда из Индии вернулся Исаак Маркович Халатников – первый директор Института теоретической физики им. Л.Д. Ландау, то в марте в ИФП устроили празднование юбилея, 60-летия Ландау. Было много народу, присутствовали нобелевские лауреаты, в конференц-зале, а потом в кабинете Капицы пел Александр Галич. Дау сидел с отрешенным видом, слабо улыбаясь его поздравлявшим[24].

Менее чем через месяц его не стало.

1 апреля 1968 года Лев Давидович Ландау умер в академической больнице. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, на его могиле стоит надгробие работы Эрнста Неизвестного. Рядом покоится прах его жены Коры, пережившей Дау на шестнадцать лет.

***

С 1937 года до последнего дня своей жизни Ландау – сотрудник ИФП. То, что инвалид Ландау остался после тяжелейшей травмы формально на своей должности и смог сохранить для себя и семьи привычный жизненный стандарт, несомненная заслуга коллег и П.Л. Капицы. Ниже приводится фрагмент из статьи Бориса Горобца с комментариями Игоря Ландау (ИЛ):

«Горобец: После долгих месяцев мучительной болезни Ландау должен был быть переведен Врачебно-трудовой экспертной комиссией на инвалидность, естественно, с потерей должности и зарплаты. Но тогдашний президент Академии наук Мстислав Всеволодович Келдыш посоветовал директору Института физических проблем академику Петру Леонидовичу Капице сделать как-то так, чтобы Ландау хотя бы посещал заседания Ученого совета института. Это формально обосновало бы возможность ставить ему в табеле рабочие дни и сохранять занимаемую должность заведующего теоретическим отделом института.

И вот впервые после долгого перерыва Ландау появляется в зале заседания, поддерживаемый санитаркой Татьяной Близнец, и садится на свое привычное, третье справа, место в первом ряду. Время 10.00. Рядом с Ландау сидит Халатников. Он замечает, что академик зафиксировал взгляд в одном направлении – на часах, висящих напротив.

ИЛ: Я уже писал, что отцовские боли обострялись, когда он сидел. Для него этот час заседания Ученого совета был часовой пыткой. Я и сам часто ходил на Ученый совет вместе с отцом, заменяя Таню Близнец, и хорошо знаю, как ему было там тяжело. Да, он с нетерпением ждал окончания и практически никогда не участвовал в каких либо дискуссиях. Тут надо иметь в виду, что на таких Советах обсуждались самые разные вещи. Некоторые из них бывали и вовсе не интересны, а другие интересны лишь узкому кругу лиц. Почему же он ходил на эти заседания? – Тут все очень просто. Он очень надеялся выздороветь и совсем не хотел, чтобы его перевели на инвалидность»[25].

Много уже писалось о личной жизни Льва Ландау; на Российском ТВ по книге Коры Ландау-Дробанцевой был поставлен скандальный фильм, где гениальный учёный был представлен секс-маньяком. Будучи молодым многообещающим и уже всемирно известным физиком, Ландау, к тому времени ещё девственнику, довелось встретить в Харькове разведённую украинскую красотку Кору (Конкордию Терентьевну) Дробанцеву, которая стала себя позже величать Конкордией Ивановной. Дау понадобилось небольшое хирургическое вмешательство для того, чтобы интимная близость между молодыми людьми стала вообще возможной.

«Кора Ландау начала писать свои воспоминания после смерти мужа в 1968 году и работала над ними более десяти лет... Получилось три солидных тома. Переплетенные, дополненные фотодокументами, они в виде самиздата какое-то время циркулировали в среде ученых-физиков, но вскоре почти все экземпляры были уничтожены академиками и их женами, которые ханжески возмущались этим откровенным текстом, шокирующими подробностями личной жизни великих умов СССР и нелицеприятными оценками "неприкасаемых“»[26].

Честно говоря не очень верится, что к тому времени целомудренный физик-теоретик предстал перед невестой, жениться на которой он не собирался, одновременно ещё и теоретиком свободной любви. Плохо верится в, якобы, созданную абстинентным Ландау (он не курил и не пил) «формулу любви», позволившую супругам вести толерантный открытый брак, где у каждого были ещё и другие партнёры. Это уже находки её мемуаров. Ландау женился на Коре только за неделю перед рождением единственного ребёнка, сына Игоря, в 1946 году. Это говорит об очень многом во времена сталинского террора, когда «моральному облику советского человека», в случае Ландау нереабилитированного и уже проведщего год в застенках НКВД, уделялось особое значение.

Ландау никогда не забывал о своём еврейском происхождении. Этого не забывало и окружение. Майя Бессараб вспоминает реакцию антисемитки на упоминание имени «бандита Ландау» в отличие от родственника-физика этой дамы, чистокровного русского человека. Дау был интернационалистом, российским интеллигентом, – и среди его друзей и близких знакомых было много евреев. А его язвительный юмор и многочисленные анекдоты были очень уж еврейскими. Чего стоит один его диалог с алчной Корой, которой он отдавал 60% своих заработков (40%, оставлял себе – «на разврат»), во время которого он ей объяснил, что она «в семье единственный жид»?

Красавица Кора была его первой сексуальной партнёршей и явно психопатичной личностью, – об этом пишут многие авторы: врачи, коллеги и друзья Ландау, об этом говорит её экстравагантное поведение и её книга. Несмотря на высшее образование химика, графоманский язык её отредактированных издательством мемуаров в лучшем случае довольно примитивен. Это язык сплетен, бесстрашных инсинуаций и злых фантазий. Её оценки коллег Ландау оскорбительны, а в отношении честнейшего «ворюги-Женьки», академика Е.М. Лифшица (1915-1985), угробившего причитавшуюся тому половину Ленинской премии на лечение Дау, просто шизофренны. В отличие от друзей любящая Кора, спасая накопленное, не нашла после злополучной травмы мужа ничего лучшего как скрыться от забот по финансированию лечения и ухода за ним в престижной московской больнице. Потому-то гений, вероятно, искал на вершине своего интеллектуального торжества на стороне то, чего никак не находил дома, пока не стал просто бабником по привычке. Кора осталась хороша собой, была прекрасной домохозяйкой и в последние годы болезни Дау исполнилась, вероятно, искреннего сострадания к трагедии и мукам больного мужа. Будучи здоровым, он избегал её общества во время своих отпусков, проводил много свободного времени в компаниях единомышленников на своём физико-математическом Олимпе небожителей. До травмы Ландау по-своему нашёл метод противостояния агрессивной психопатии жены через садо-мазохизм: он посвящал её во все интимные детали своих очередных завоеваний, приводил любовниц домой прямо в супружеское ложе, и заставлял жену заботиться о постельном белье и комфорте.

В Харькове Ландау уже до войны сблизился со своим коллегой, талантливейшим учеником, соавтором и до травмы большим другом, Евгением Михайловичем Лифшицем, также ставшим позже академиком. Кора с самого начала ревновала Дау к своему научному «сопернику» Лифшицу и в своих фантазмах стилизовала его в олицетворение зла. В скандальных мемуарах она даже нарочито неправильно пишет его фамилию – Лившиц. Она хотела Дау только для себя, – и хотела диктовать ему поведение по отношению к коллегам. До травмы, на вершине интеллектуального торжества, Ландау очень удачно справлялся с ситуацией. Можно спекулировать, что он, возможно, в вегетарианские хрущёвские времена мог даже играть мыслью о разводе. После травмы, будучи тяжёлым инвалидом, он был уже не в форме для такого противостояния. При всей хорошо описаной амнезии это обстоятельство, вероятно, сыграло большую роль в «отлупе» любимой женщине, которую он не признал, несмотря на выпростаную в больничной палате при всём честном народе великолепную грудь.

Его мучили жуткие боли в ногах, в животе и тенезмы – каждые полчаса он должен был идти в туалет. А рядом с ним была семья, что-то уже давно установившееся – был сын, была та самая рутина, которая нужна исходящему от болей инвалиду. Он выбрал определённость и реалии – и подчинился (наконец-то!) Коре. Надо признать, что в его новой ситуации это было, вероятно, оптимальным решением: жена, член КПСС, была настырной, энергичной, даже наглой – знала ходы и выходы в кулуарах власти, бегала-жаловалась, скандалила, очень успешно выбивала средства на «бесплатную« советскую медицину, не возвратила физикам – коллегам Ландау – те самые 4,5 тысячи рублей, которыми те скинулись и выложили для обеспечения ухода на первых порах – это сделал, вероятно, Лифшиц, – и довольно нахраписто контролировала ситуацию реабилитации больного под лозунгом: «Это Гений – и Я рядом с ним».

***

Наиболее подробно историю болезни Л.Д. Ландау после травмы попытался реконструировать российский врач из Рязани, кандидат медицинских наук Николай Евгеньевич Ларинский, опубликовавший серию исследований о болезнях известных людей. Он является автором более 320 работ по истории медицины[27].

Советская медицина демонстрировала во время лечения последствий политравмы Ландау свою отсталость – после травмы у Ландау начался отек мозга, а лечащие врачи, светилы советской медицины, даже не знали, что мочевина является мощным дегидратантом. Все бросились искать мочевину, которую отечественная советская промышленность ещё не выпускала.

Свидетельство Д. Данина:

«День несчастья. Первый консилиум. Угроза отека мозга. Применяются все обычные меры. Но возникает идея — испробовать специальный препарат, который можно достать в Чехословакии и Англии. Капица немедленно посылает три телеграммы старым друзьям-ученым: известному физику Блеккету — в Лондон; ассистенту знаменитого Ланжевена французу Бикару — в Париж; семье Нильса Бора — в Копенгаген. Капица не адресовался к самому Бору, чтобы не огорчать 77-летнего старика — учителя Ландау. Но на следующий день пришла от него короткая телеграмма с сообщением о высылке лекарства. <...> А Бикар позвонил в Прагу своему знакомому <...> Немецу. Немец связался с академиком Шормом, и Шорм послал необходимый препарат. Но еще раньше помощь пришла из Англии. Правда, телеграмма не застала Блеккета в Лондоне. Однако ее тотчас переслали Джону Кокрофту, выдающемуся атомщику Англии, и тот без промедления стал предпринимать все, что нужно. А тем временем Евгений Лифшиц позвонил оксфордскому научному издателю Максвеллу — нашему другу, издавшему в Англии всю многотомную “Теоретическую физику” Ландау и Лифшица. Усилия Кокрофта и Максвелла соединились, и на день ТУ-104 был задержан на час в аэропорту Лондона, дабы успеть захватить посылки для Москвы с коротким адресом — “мистеру Ландау” <...>. Однако в действительности спасла Ландау от смертельно опасного отека в первый день ампула препарата, которую разыскал академик Владимир Александрович Энгельгардт. Он и академик Николай Николаевич Семенов решили еще в воскресенье 7 января предпринять попытки немедленно синтезировать препарат и стерилизовать его, но, к счастью, выход был найден более простой: ученики Энгельгардта нашли готовую ампулу в Ленинграде. Она попала в руки врачей раньше максвелловской»[28].

В те же дни мочевина была срочно заказана и в посольстве СССР в Берлине. Одна банка с технической мочевиной пришла по почте неторопливо и пунктуально – через 2 месяца(!).

Профессор И.А. Кассирский, член консилиума врачей Ландау, писал в журнале «Здоровье» № 1 за 1963 год:

«За сорок лет моей врачебной работы было много замечательных исцелений, казалось, безнадежных больных, но воскрешение из мертвых всемирно известного физика Л.Д.Ландау, о чем сообщалось в нашей и зарубежной прессе, – особо волнующий момент. Каждая из полученных им травм могла бы привести к смертельному исходу. Консилиумы собирали по нескольку раз в сутки...

 Отек мозга был предотвращен инъекцией мочевины, была отведена грозная опасность поражения продолговатого мозга. Но от избытка введенной мочевины возникло тяжелейшее осложнение – почки не справлялись с ее выведением, возникло отравление – уремия. Остаточный азот катастрофически нарастал».

В этот момент в процесс лечения решительно вмешался чешский нейрохирург Зденек Кунц. По его рекомендации сняли капельницу и резко увеличили дачу жидкостей и жидкого питания больному через носовой зонд. Сразу заработали почки, выделилась моча. Вместе с тем Кунц определил: «Травмы несовместимы с жизнью, больной обречен, он протянет, скорее всего, лишь около суток». После этого Кунц улетел на родину, но его визит, возможно, спас Ландау от смерти вследствие уремии. Можно ещё добавить – и через 10 месяцев сделал Ландау Нобелевским лауреатом.

Сохранилось заключение англичанина У.Пенфилда:

«Семь недель назад серьезная автомобильная авария. Перелом таза и ребер. Рентгеновское исследование обнаруживает двусторонний перелом черепа и оперативное трепанационное отверстие в левом средне-фронтальном положении около 5 см перед центральной извилиной. В течение 24 часов больной находился в децеребрационной ригидности. Затем это исчезло. Он продолжал оставаться без сознания, и его жизнь была спасена только благодаря героическому уходу и лечению. Постепенно начали развиваться в левой руке непроизвольные движения типа базальных ганглиев. Результаты осмотра: Движение глаз хорошо координировано. Когда его жена заговорила с ним, он кивнул и затем посмотрел на меня, фиксируя свой взгляд. Когда профессор Лифшиц попросил его показать свои зубы, он сделал быстрое движение, которое я истолковал как ответ. Это было с левой стороны рта, и не похоже на то подергивание, которое я наблюдал время от времени в этом месте. Я сделал бы вывод, что отсутствие контакта не следует относить за счет афазии. Это подтверждается и тем фактом, что профессор Егоров при трепанации вблизи зоны Брока в левом полушарии не нашел отклонений от нормы….Рассеянное повреждение мозга, вызванное несомненно мелкими ушибами глубоко в мозгу, вполне может нарушать центрэнцефалическую проводимость субкортикальных узлов. В настоящее время нет признаков повышения внутричерепного давления. Я делаю вывод, что консервативная терапия, примененная в случае профессора Ландау, была правильной. Ничего больше сделать нельзя было. Прогноз очень затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшения будут продолжаться, он приобретет, как я полагаю, способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится постоянно. Похоже, что непроизвольные движения левой руки будут продолжаться, но, как ни странно, он может в настоящее время до некоторой степени контролировать движение как правой, так и левой руки, что свидетельствует о некотором улучшении в этой области. Я советую в лечении применить принцип «secundum artem». Со временем физиотерапия и терпеливый уход в нормальном окружении дома».

Черепно-мозговая травма была крайне тяжелой, с выраженным гипертензионным синдромом, резким повышением внутричерепного давления. Стоял вопрос о декомпрессионной трепанации черепа, а технические средства в это время были ограниченными. Компьютерной томографии тогда ещё не существовало, а ангиографическое исследование могло превысить порог опасности самого повреждения. Врачам оставалась наблюдать за динамически изменяющейся клинической картиной последствий повреждения мозга и периодически производить спинномозговые пункции по поводу диагностики субарахноидального кровоизлияния с санацией ликвора, осуществлять дегидратационную терапию. Тактика лечения оказалась правильной, поскольку явной клиники компрессии головного мозга не отмечалось.

Терминальные состояния – это своеобразный патологический симптомокомплекс, проявляющийся тяжелейшими нарушениями функций органов и систем, с которыми организм без помощи извне справиться не может. Другими словами, это состояния пограничные между жизнью и смертью, четыре раза потребовавшие реанимации Ландау. К ним относятся все стадии умирания и ранние этапы постреанимационного периода. Гипоксия, вызывающая умирание, проявляется в недостаточном снабжении тканей кислородом и возникает в результате поражения органов дыхания и мозгового дыхательного центра: первым погибает мозг, а затем проявляются патологические изменения в сердечной мышце. При первичном поражении головного мозга раньше других угасает ФВД (функции внешнего дыхания) и вторично расстраивается функция сердечно-сосудистой системы. Независимо от причины терминального состояния прогрессирующая гипоксия постепенно поражает все ткани организма, что приводит к развитию в них комплекса патологических и компенсаторных изменений. При этом компенсаторно-приспособительные изменения преобладают на начальных этапах умирания, а патологические – по мере углубления процесса.

Французские врачи были, очевидно, ошарашены тем, что увидели:

«Мы впервые в нашей практике наблюдаем такого больного. Непонятно, как он мог выжить, получив столь тяжелые травмы. До сих пор больные с такими повреждениями умирали. Вероятно, поэтому многие симптомы кажутся необычными. Мы удивляемся упорству, мужеству и мастерству наших русских коллег, которые протащили этого больного живым через смерть»

Но и они высказались против операции. Ландау будет здоров и без операции головного мозга, – оптимистично заявили врачи.

Реальную угрозу жизни Ландау представляли инфекция и патология, лежащая за пределами компетенции хороших нейрохирургов и неврологов, лечивших академика. Кора Ландау-Дробанцева свидетельствует: «Позывы газопускания стали все чаще и настойчивей, а медики стали все глубже вникать в психологию». Восстановление физического здоровья шло очень медленно. Плавно шло восстановление памяти, речи, слуха, движений, нормальных физиологических отправлений. Больной мысленно возвращался в пору раннего детства, юности, зрелости. Осталась типичная для таких случев ретроградная амнезия: он так и не смог вспомнить обстоятельств травмы.

Из больницы № 50 он был вначале переведен для нейрореабилитации в Институт нейрохирургии им. Н.Н. Бурденко, где имелись высококвалифицированные специалисты по восстановлению функций мозга и двигательной активности, в том числе нейрореабилитолог В.Л. Найдин. Поскольку Ландау там часто переливали много крови, он заболел во время пребывания в Институте нейрохирургии инфекционным гепатитом. Его же ведь не лечили в клинике Мэйо, но он пережил и это! Всех по разным причинам волновал один вопрос – восстановится ли интеллект Ландау, а если «да», то насколько? Провели консультацию академика-физика у академиков-психиатров. Сначала его осматривал выдающийся советский психиатр, академик АМН СССР Олег Васильевич Кербиков (1907-1965), который с 1952 года был заведующим кафедрой психиатрии 2-го Московского медицинского института. По иронии судьбы сам профессор О.В. Кербиков умер от недиагностированной(?!) диабетической комы, а тяжело больной Лев Ландау на три года пережил Кербикова и Гращенкова.

После НИИ им Н.Н. Бурденко его перевели в клиническую больницу АН СССР. Появились движения рук, затем он стал ходить по палате с «манежем» – столиком на колесах (сегодня на Западе – роллатор), который физики приспособили по росту специально для него. Наконец, он начал медленно разговаривать, сначала на английском языке. Но травматическая болезнь и последствия перенесенной полиорганной недостаточности сказались на его состоянии. К научной работе он не вернулся.

После Кербикова Ландау попал к одиознейшей фигуре советской психиатрии, академику АМН СССР Андрею Владимировичу Снежневскому (1904-1987) –основателю одной из нескольких школ советской психиатрии и директору Института судебной психиатрии им. Сербского (1950—1951), с 1962 года директору Института психиатрии АМН СССР, а с 1982 года — директору Всесоюзного научного центра психического здоровья АМН. Cнежневский пользовался дурной славой. Так, он поставил диагноз «вялотекущая шизофрения» Валерию Буковскому. Позднее Буковский был обследован западными психиатрами и признан здоровым. В 1964 году судебно-психиатрическая экспертиза, проведенная под председательством Снежневского, признала психически больным бывшего генерал-майора П.Григоренко, выступившего с критикой советских порядков. В отношении Ландау Снежневский был корректен, немногословен и сдержанно-оптимистичен.

Ландау консультировал и выдающийся советский нейрофизиолог и психолог, профессор Александр Романович Лурия (1902-1977). В практической деятельности нейропсихологов используются предложенным А.Р. Лурия методом синдромного анализа, называемый также «батареей Луриевских методов». А.Р. Лурия отобрал ряд тестов и объединил их в «батарею», которая позволяет оценить состояние всех основных Высших психических функций (ВПФ). По их параметрам методики тестов адресованы ко всем мозговым структурам, что позволяет определить зону поражения мозга. Изменение сложности задач и темпа их предъявления даёт возможность с большой точностью выявить тонкие формы нарушения (топический диагноз). Однако Лурия со своей «батареей» не понравился Ландау, – тот его выгнал и сделал всё, чтобы Лурия больше не появлялся. Когнитивные нарушения были самой главной проблемой восстановления (она так и осталась нерешённой), т.е. прежнего Ландау больше не было. А был страдающий, искалеченный больной, который много раз говорил о самоубийстве.

Сразу после травмы у Ландау возникла пневмония и плеврит, которые усиленно лечились «сверхсильными американскими антибиотиками». Все почему-то, упустили из виду, что антибиотики неизбежно приведут к дисбиозу. Удивительно, что об этом не упомянула и лечившая Дау микробиолог, академик З.В. Ермольева. Мудрость к ней в данном случае пришла задним числом. Боль в животе врачами долго во внимание не принималась, не только нейрохирургами и неврологами, но и терапевтами, среди которых консультантами у Л.Д. Ландау были профессор Иосиф Абрамович Кассирский и профессор Алим Матвеевич Дамир, в то время – заведующий кафедрой пропедевтики внутренних болезней педиатрического факультета II ММИ, заслуженный деятель науки. Примечательно, что именно его пригласили как специалиста по пневмониям. И.А. Кассирского призвали, соответственно, как специалиста по почкам (у Ландау после щедрого введения мочевины возникла острая почечная недостаточность). Позднее к ним присоединились профессора Васильев и Борис Евгеньевич Вотчал.

10 февраля 1964 г. во время прогулки с Корой у Ландау произошло обморожение большого пальца ноги. Он вновь долго лежал, потом была очередная пневмония, потом тромбофлебит (тромбоз!) глубоких вен правой нижней конечности, возможно, c развитием посттромботического синдрома («нога болит»). В это время у постели Ландау появился выдающийся советский хирург, академик Александр Александрович Вишневский (1906-1975) – главный хирург Министерства обороны СССР, генерал-полковник медицинской службы (1963), который занялся лечением. Последствия этого тромбоза стали, вероятно, одной из причин смерти Ландау четыре года спустя. Дело в том, что сохраняющаяся окклюзия или частичная реканализация сосуда после тромбоза глубоких вен нижней конечности нередко сопровождается развитием так называемого посттромботического (постфлебитического) синдрома. Методы лечения «тромбофлебита» (тромбоза!) нижней конечности постельным покоем и компрессами позволяют предположить, что они, возможно, включали в себя новокаиновые блокады и аппликации тогда обязательной «мази Вишневского». К чести Вишневского надо отметить, что он первым(!), два года спустя после травмы, обратил внимание на боли в животе, его постоянное вздутие и частые (20-30 раз в сутки) позывы на дефекацию, тенезмы, мучившие учёного.

Именно Вишневский обратился к руководителю микологичечского отдела Центрального кожно-венерологического института (ЦКВИ) Минздрава СССР, профессору Абраму Михайловичу Ариевичу (1896-1988) – лучшему знатоку микозов в СССР. Врач В.И. Зарочинцева, у которой Ландау пролежал в клинической больнице АН СССР около полутора лет, ни разу не назначила ему анализ кала на грибковую флору, ведь сам(!) невропатолог Гращенков объяснял боль в животе центральным происхождением. Реакция А.М. Ариевича со слов К.Т. Ландау-Дробанцевой:

«За всю мою многолетнюю практику впервые такой тяжелый случай – кишечная флора погибла полностью. Грибки сильные, окрепшие, их возраст где-то около трех лет. Я даже не знаю, как начать с ними борьбу, я удивлен, что больной жив!»

После этого Ландау вновь консультировала академик З.В. Ермольева. Была назначена простокваша по Мечникову, зелень, диета, «нистатин из американской упаковки». А что ещё тогда могла предложить советская медицина? Флора почти нормализовалась через полгода, но боль в животе оставалась. Поскольку целостность тазового кольца была нарушена после травмы тремя переломами, то Вишневский решил, что имеется ирритация тазового сплетения рубцами и попытался устранить боль своими знаменитыми новокаиновыми блокадами, но из этого ничего не вышло. Вновь возникло вздутие живота, которое не удалось ликвидировать заново составленной диетой, на этот раз без углеводов и клетчатки. Ландау вновь осмотрел Зденек Кунц, но постоянные боли в животе оставались.

В начале 1965 года по протекции М. Бессараб около Ландау появился хирург Кирилл Семёнович Симонян (1918-1977), ученик легендарного московского специалиста по полостным операциям С.С. Юдина (заведовавшего в своё время хирургическим отделением НИИ им. Н.В. Склифосовского), – в то время главного хирурга больницы № 53 Пролетарского района Москвы и имевшего репутацию хорошего абдоминального специалиста. Даже после консилиума с участием А.М. Дамира и А.А. Бочарова хирург К.С. Симонян продолжал придерживаться точки зрения покойного к тому времени Н.И. Гращенкова, согласно которой боли в левой руке и животе были «центрального происхождения» и органической основы не имели. К чести Симоняна надо отметить, что он предложил диагностику «ex juvantibus» через спинномозговую анестезию: если боли центральные – они не прекратятся, если спаечные – исчезнут, но тут воспротивился академик А.А. Вишневский. В диагностике, возможно, помогла бы несколько менее травматичная эпидуральная блокада, но она вообще предложена не была.

После этого мученика Ландау повезли в Карловы Вары, где кишечные промывания и питье минеральной воды несколько ослабили боли, а чешские ортопедические сапожники изготовили для него удобную ортопедическую обувь, которую в СССР делать не умели. Чешские профессора Кунц, Старега и Заводный отбросили идею о «центральных болях» как бредовую и считали наиболее вероятным их кишечное происхождение. Первым из медиков об этом уверенно высказался главный врач санатория в Карловых Варах Ян Иш. После этого Ландау побывал еще в санатории в Крыму, где хорошо перенес грязелечение. Но по возвращении домой вернулись боли и вздутие живота.

Академика обследовали вновь в Кунцевской больнице 4-го управления МЗ СССР («Кремлёвка») и нашли камни желчного пузыря, возникло предположение о наличии кальцинированных гематом в брюшной полости. Поскольку сильные боли оставались, К.С. Симонян собрал новый консилиум с участием лечащего врача из клинической больницы АН СССР Паленко и профессоров Вотчала и Васильева. Попытки решить проблему яблочной(?!) диетой успеха не имели, к тому же Б.Е. Вотчал был все-таки клиническим фармакологом и пульмонологом, а не гастроэнтерологом. 25 марта 1968 года в три часа ночи К.С. Симонян, А.А. Бочаров, Д.А. Арапов и О.Ф. Афанасьева высказались за лапаротомию Л.Д. Ландау, на которую было получено разрешение сверху. Разрешение на экстренную операцию живота было дано самим министром здравоохранения СССР Б.В. Петровским (анестезиолог Ю.А. Кринский). При операции выяснилось, что тонкая кишка свободна от спаек, но имелись обширные спайки брюшины со слепой, восходящей и нисходящей петлями толстой кишки, что и поддерживало постоянный парез кишечника. Поперечноободочная кишка была предельно раздута и сжата нисходящей и восходящей петлями. Симонян освободил кишечник от спаек и наложил цекостому(?). Более обосновано было бы, возможно, наложение трансверзостомии в области поперечноободочной кишки.

Никто не хотел оперировать Дау: Бочаров чувствовал себя неважно, Арапов не владел пальцем после перелома, а заведующий хирургическим отделением больницы Академии B.C. Романенко (тот самый, который прооперировал Коре здоровую грудь, перепутав её с больной) просто сказал, что участвовать в операции не будет. Никто не выразил согласия на ассистенцию и поэтому Симоняну пришлось после того как было дано «добро» в верхах оперировать непроходимость кишечника с дежурными хирургами. К счастью, это были опытные врачи, а одна из них – Олимпиада Федоровна Афанасьева — работала с ним много лет до этого в Институте им. Н.В. Склифосовского.

Симонян пишет о находке во время операции:

«Его состояние было обычным для непроходимости обтурационного плана. Живот был вздут и тверд, как бочка, но общих симптомов интоксикации не было. Атака у Дау началась к вечеру, а оперировали мы его глубокой ночью. Причиной непроходимости был подозреваемый мной обширный спаечный процесс <...>. Тонкая кишка была свободна от спаек, но множественные сращения брюшины со слепой, восходящей и нисходящей петлями толстой кишки ограничивали ее функцию и были причиной постоянно поддерживаемого пареза. Поперечная кишка, напротив, была предельно раздута и как бы сжата восходящей и нисходящей петлями. Операция состояла в том, чтобы освободить кишечные петли от сращений и наложить цекостому <...>. Я сделал то, что было нужно, и больной был снят со стола с хорошим давлением и пульсом.»

После операции каждые два-три часа приходилось делать сифонную клизму (через стому), развилась пневмония и постоянная тахикардия. Симонян правда пишет, что он допускал возможность тромбоэмболии. С помощью электростимуляции, которую произвел Аркадий Владимирович Лившиц, старший научный сотрудник Института имени А.В. Вишневского, была сделана попытка вызвать активную перистальтику, —но безрезультатно. АТФ, гентамил, кокарбоксилаза, которая тогда считалась чудотворным препаратом, никотинамид… Тахикардия оставалась. В конце Ландау сказал: «Все же я хорошо прожил жизнь. Мне всегда всё удавалось». На восьмой день после операции Л.Д. Ландау потерял сознание и спустя несколько часов умер. На вскрытии профессор Я.Раппопорт обнаружил тромбоэмболию легочной артерии, источником которой был «тромбофлебит» (правильнее говорить о старом тромбозе – Б.А.) глубоких вен правой голени; в некоторых публикациях собщается о тромбозе артерий брыжейки(!),— русская Википедия и Майя Бессараб прямо пишут о мезентериальном тромбозе как причине непроходимости кишечника, страданий и смерти Ландау.

***

Важный аспект многих хирургических трудов обычно составляет глава «Ошибки, опасности и осложнения». Никогда не ошибаются только те врачи, которые не работают в клинике и не оперируют. Но ошибки надо разбирать и анализировать —это хорошая классическая традиция медицины. Процесс лечения Ландау не обошёлся без них. Самоотверженный подвиг врачей 50-й московской больницы в первые дни после политравмы Ландау незамедлительно оброс сложной советской бюрократией. Потребовался чех Зденек Кунц чтобы предотвратить уремию и назначить питание и поступление жидкостей через носовой желудочный зонд. Руководство лечением взяли в свои руки исключительно нейрохирурги и невропатологи, пытаясь спасти самое ценное из того, что было у Ландау – его мозг. Советские звёзды медицины ещё не знали тогда о необходимости применения мочевины при тяжёлой черепно-мозговой травме. Препарат пришлось получать из-за границы очередным рейсом «Аэрофлота».

Ландау оказался на редкость живучим, перенёс четыре клинические смерти (терминальные состояния), включая реанимацию с интраартериальным нагнетанием крови. Отрицание зафиксированных клинических смертей Ландау – явная оценочная ошибка со стороны Симоняна годы спустя. Инфузионно-трансфузионная терапия сказалась поначалу на малом круге кровообращения, — развилось посттравматическое «влажное лёгкое» (wet lung) как последствие катастрофы, потом пневмонии, потребовалась дача сверхмощных американских антибиотиков широкого спектра. В качестве возможной досадной ошибки в тактике стоит рассмотреть отсутствие попытки оперативного восстановления целостности тазового кольца или хотя бы его стабилизации, что могло уменьшить громадную забрюшинную гематому и способствовать профилактике терминальных состояний с последующими героическими реанимациями в самом начале лечебного процесса. Академик ведь был уже интубирован и находился под искусственной вентиляцией лёгких... Такую возможность врачи пытались очевидно взвесить, но боялись взять на себя ответственность. Сегодня с самого начала лечения в ходу активная хирургическая тактика, согласно которой несколько групп специалистов (травматологи, нейрохирурги, полостные хирурги и т.д.) одновременно проводят оперативные вмешательства.

Потом у Ландау был инфекционный гепатит после переливания крови, обморожение пальца правой стопы после прогулки с Корой, тромбоз глубоких вен правой нижней конечности — и все шесть лет после травмы жуткие боли в левой, потом и в правой нижних конечностях и в животе, — последние из-за спаек кишечника на фоне зарубцевавшейся забрюшинной гематомы с нарушением деятельности кишечника и функции его оправления. Ландау, описывая свои страдания, говорил о мучивших его иголках в ногах и в животе. Дополнительно к этому появился недиагностированный кандидамикоз кишечника, потребовавший долгого лечения. Так что глубокое недоверие Конкордии Терентьевны Ландау-Дробанцевой по отношению к светилам отечественной советской медицины имело своё обоснование.

Согласно воспоминаниям Коры, через две недели после ДТП, академику Ландау на основании нового тогда советского закона о борьбе с алкоголизмом по выходным дням прекратили выплату зарплаты. Испугавшись гигантских расходов по «бесплатному» советскому лечению и забот по уходу за своим мужем, Кора непосредственно после автокатастрофы легла на операцию по поводу опухоли (мастопатия?) груди в больницу АН СССР, где главный хирург больницы В.С. Романенко прооперировал ей... здоровую грудь.

Жена Ландау в своих мемуарах высказывает сомнения в компетентности некоторых специалистов лечивших Ландау, особенно врачей из спецклиник по лечению руководства СССР. Героическая история спасения жизни Л.Д. Ландау, на фоне тяжёлой гипоксии тканей после четырёх терминальных состояний, с массивной инфузионно-трансфузионной терапией на протяжении первых полутора лет тяжело отозвалась на его сосудистой системе генерализированным атеросклерозом, что и стало в конце концов причиной смертельного осложнения. Согласно свидетельствам специалистов в статье Бориса Горобца это были ДВС (диссеминированное нарушение внутрисосудистого свертывания) и последовавшая тромбоэмболия мелких ветвей легочной артерии (ТЭЛА) с выраженным учащением пульса. Кстати, и предыдущие пневмонии Ландау могли быть следствием микроэмболии мелких ветвей легочной артерии. Поэтому ДВС и ТЭЛА в конце жизни Ландау могут рассматриваться как вершина айсберга на фоне последствий упомянутой тяжёлой посттравматической гипоксии.

Для профилактики тромбозов до и после операций приблизительно с середины 1970-х годов успешно применяется Low-Doses-Heparinization (СALСIPARIN, LIQUEMIN N, FRAXIPARIN и т.д.), а также, например, различные пероральные препараты типа аспирина и маркумара. Тогдашний уровень медицины ещё не позволял применения Low-Doses-Heparinization, но было известно применение в инфузиях хороших советских препаратов низкомолекулярных декстранов типа полиглюкина (синонимы: Detxtravan, Expandex, Macrodex, Rheomacrodex и т д.). Каждый грамм полиглюкина связывает 25 мл воды, в результате чего объем циркулирующей в сосудах плазмы быстро восстанавливается, но зато возможно усиление гипоксии тканей. Увеличение объема крови способствует дезагрегирующему влиянию препарата на тромбоциты и эритроциты. Дезагрегирующее действие полиглюкина на эритроциты и форменные эдементы крови в конце концов положительно сказывается на микроциркуляции, нарушаемой при шоке. Уже тогда для тех же целей на Западе применялись пероральные препараты аспирина в качестве профилактики тромбозов. Повышенное свертывание крови, общий склероз сосудов с образованием plaques и постоянно растущих атеросклеротических бляшек с сужением просвета сосудов, агрегация эритроцитов и форменных элементов крови, изменение скорости кровотока были результатом долгого процесса, но в публикациях о болезни Ландау не упоминаются консультации специалистов по этому поводу. Стадии развития атеросклероза сосудов сегодня эффективно определяются специальными рутинными маркерами. Насколько эта проблема не проста иллюстрирует, к примеру, спор лечащих врачей и консультантов в 2005 г. у постели другого известного коматозного пациента, премьер-министра Израиля Ариэля Шарона, когда выяснилось, что дача неправильного медикамента для профилактики тромбов вызвала кровотечение в мозг, приведшее к катастрофе.

Кора Ландау-Дробанцева пишет в своей книге:

«Помня о том, что больной перенес тромбофлебит после отморожения стопы, мы с Кринским опасались тромбоза (подозрение на это высказал и Вишневский в один из консилиумов в ближайшие после операции дай (очевидно описка – надо бы дни – Б.А.)), поэтому ежедневно и постоянно больному вводили гепарин в столь больших дозах, что рисковали вызвать кровотечение».

Кора смело – по принципу «мы пахали» – пишет в своих мемуарах «..мы с Кринским». В другом пассаже своей книги она называет себя аж «клиницистом». Тактику оперативной и постоперативной, в том числе и гепариновой, терапии принципиально определяет консилиум врачей и оператор. Поэтому надо исходить из того, что настырная Кора лишь слышала какой-то звон...

Ужасают обстоятельства проведения операции в Кремлёвской больнице: доктор Кринский был вынужден сначала латать дырявый наркозный мешок и искать интубационную трубку необходимой длины. Специалисты, у которых Борис Горобец консультировался по поводу ДВС, придерживались того мнения, что гепариновая терапия, да ещё в больших дозах, очевидно, проведена не была.[29] Это звучит довольно правдоподобно, потому что до середины 1970-х годов практические хирурги просто боялись таковой из-за опасения кровотечений. Правду мы узнаем, когда история болезни академика Ландау станет, наконец, доступной для исследователя.

„...гепарин не упоминается в записках К.С. Симоняна среди лекарственных препаратов, которые вводились Ландау. Между тем, гепаринотерапию следовало бы попытаться проводить хотя бы сутки спустя после операции. В ее отсутствие происходил процесс массированного микротромбирования.»[30]

Ещё раз из воспоминаний Майи Бессараб:

«...когда Ландау не стало, еще один ведущий специалист, на этот раз светило-паталогоанатом, производивший вскрытие, печально сказал коллегам:

– Травма головы повела медиков по ложному пути.»[31]

Самый трагический аккорд трагедии лечения Ландау прозвучал в день операции, когда специалисты, не желая перенимать ответственность, отказались ассистировать Симоняну во время ургентной операции. Успех как известно имеет много отцов, неудача — сирота. К.С. Симонян высказал примечательную мысль: когда у врачей еще была надежда, что Ландау будет спасён, что он поправится и вернется в строй, то каждый из них, вольно или невольно старался большую часть заслуг приписать себе. Но когда все увидели, что кроме физического увечья ног и рук интеллект великого учёного не вернулся, все потеряли надежду и инвалид Ландау уже практически никого не интересовал.[32]

В отношении Симоняна-хирурга можно заметить, что тот, вероятно из-за советской бюрократии, даже не взвесил возможность более активной хирургической тактики в форме релапаротомии, повторного оперативного вскрытия брюшной полости для контроля результатов своей первой операции, что даже в 1968 г. представлялось необходимым. Пассивное ожидание на фоне неудовлетворительной клиники постоперативного «острого» живота с некрозом кишечника, перитонитом и развитием тяжёлого сепсиса надо признать грубой ошибкой. Сегодня хирурги, возможно, наложили бы трансверзоколостомию вместо малоэффективного свища слепой кишки, а при той ситуации, которую нашёл во время операции Симонян, зашили бы брюшную стенку для ревизии через 24 или 48 часов «молнией».

Ярослав Голованов писал:

«…2 апреля 1968 года… Ландау умер. Оторвавшийся от стенок сосуда тромб вызвал смерть неожиданную и быструю. Он поразил Дау как шальная пуля. В тот день академик А.Б. Мигдал написал: «Умер один из удивительнейших физиков нашего времени. В наш век специализации науки это был, быть может, последний из учёных, занимавшийся всеми областями теоретической физики». Мне кажется, это очень точно сказано. Вряд ли можно назвать среди учёных всего мира столь универсального физика… Но, может быть, он сидит где-нибудь в университетской аудитории, а мы ещё просто не знаем, что он уже существует.»[33]

Есть немало врачей, которые не делают никаких ошибок, но эти коллеги не лечат живых людей. Человеческие заблуждения врачей в процессе лечения больных всегда были причиной трагедий в клиниках всего мира. Несмотря на это надо заметить, что постоперативный уход, комплексная реабилитация после политравмы до и после Перестройки часто оставались в СССР на уровне легендарного диагноза Михаила Жванецкого: „Операции они делают удачно, они выхаживать не могут.“[34] Поэтому относительно пассивный процесс лечения и реабилитации Л.Д. Ландау в течение шести лет, похоже, несколько усыпил лечащих врачей.

Я начал очерк и хочу его закончить вновь цитатой-сравнением из статьи врача Н.Е. Ларинского:

«...российская бобслеистка Ирина Скворцова, попавшая в жуткую аварию в 2009 году, не имела такой «значимости личности» как Л.Д. Ландау, и оказывали ей помощь сразу после травмы в крошечном (население меньше, чем в Сасове) городке Верхней Баварии – Траунштайне (население чуть больше 18000 человек). Но помощь была оказана на уровне высочайшем (ежели бы она в сасовскую больницу попала, то давно бы уже панихиду справили!), а Ландау лечили академики в лучших лечебных учреждениях и потребовались усилия едва ли не всей «великой» страны. Вот в чем разница, как у покупательной способности рубля и евро...»“[35]

Лев Давидович Ландау на шесть лет пережил свою несовместимую с жизнью политравму. Это говорит многое о подвиге московских врачей, медицинского персонала, коллег и друзей. С другой стороны последние годы жизни Л.Д. Ландау прожил тяжёлым инвалидом и терпеливым пациентом-мучеником. А это не самая положительная из всех оценок советской медицины по результатам лечения последствий тяжёлой политравмы и посттравматической болезни.

 

Примечания

[1] Борис Горобец; Смогла ли бы медицина спасти Л.Д. Ландау сегодня?, Семь искусств, Номер 4(29) - апрель 2012 года, http://7iskusstv.com/2012/Nomer4/Gorobec1.php

[2] Николай Ларинский: «Синдром Ландау». Триумф или трагедия советской медицины?http://uzrf.ru/publications/publicistika/Niikolay_Larinskiy_Sindrom_Landau_1/

[3] Леонид Лихтерман: Медицинская газета, номер 33 от 11 мая 2012 г., http://www.mgzt.ru/article/2689/

[4] Николай Ларинский: «Синдром Ландау». Триумф или трагедия советской медицины? http://uzrf.ru/publications/publicistika/Niikolay_Larinskiy_Sindrom_Landau_1/

[5] Nobelpreisträger viermal tot, Der Spiegel, 51/1962

[6] Кора Ландау-Дробанцева. Академик Ландау. Как мы жили, ЗАХАРОВ, Москва, 1999

[7] Геннадий Горелик, С\о/ветская жизнь Льва Ландау, Москва: Вагриус, 2008

[9] Виктор Топоров: Гений и богиня. Постмодернистская подоплека трагических мемуаров, Независимая газета, http://www.ng.ru/style/2001-01-11/16_geniy.html.

[10] Бялик В. Л.: Причины смерти на поле боя по данным патологоанатомических вскрытий, Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., М.: Медгиз, 1955. -Т. 35. -С. 68-144.

[11] B.Altschuler: Associated Peacetime Thoraco-abdominal Trauma. Clinical-anatomy Research, Riga – Jerusalem – Frankfurt a. M., 1975 – 1981; Frankfurt 1982.

[12] В. Найдин: Античные руины (Л.Д. Ландау), najdin.ru/49.html

[13] Геннадий Горелик: Квадратура круга Ландау (о книге Б. Горобца «Круг Ландау», М., 2006).

[14] М.Я. Бессараб: Лев рабочий, 2008.

[15] Геннадий Горелик, С\о/ветская жизнь Льва Ландау, Москва: Вагриус, 2008.

[16] Валерий Тырнов: Люди с другой планеты, Семь искусств, Номер 8(21) - август 2011; http://7iskusstv.com/2011/Nomer8/Tyrnov1.php

[17] Голованов Я. Этюды об ученых. Лев Ландау: «ФИЗИКА – ЭТО ВЫСОКОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ», http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/golov/03.php

[18] Валерий Тырнов: Люди с другой планеты, Семь искусств, Номер 8(21) - август 2011; http://7iskusstv.com/2011/Nomer8/Tyrnov1.php

[19] Виктор Топоров: Гений и богиня. Постмодернистская подоплека трагических мемуаров, Независимая газета, http://www.ng.ru/style/2001-01-11/16_geniy.html

[20] Бессараб М.Я. Так говорил Ландау / Бессараб М.Я. - М.: Физматлит, 2003. - 128 с. - ISBN 5-9221-0363-6 ; http://www.ega-math.narod.ru/Landau/Dau2003.htm

[21] Игорь Ландау: Подлинный Ландау ?!!, Журнал "Самиздат", http://zhurnal.lib.ru/l/landau_i_l/letter.shtml.

[22] Ландау, Лев Давидович, http://ru.wikipedia.org/wiki/Ландау,_Лев_Давидович

[23] Леонид Лихтерман: Медицинская газета, номер 33 от 11 мая 2012 г., http://www.mgzt.ru/article/2689/

[24] Семен Соломонович Герштейн, академик, Институт физики высоких энергий (Протвино): Великий универсал XX века (к 100-летию Льва Давидовича Ландау), «Природа» №1, 2008

[25] Ландау Игорь: Что еще пишут о Ландау; 2005-2009, http://zhurnal.lib.ru/l/landau_i_l/gorobetz.shtml [26] Из издательской аннотации к книге Кора Ландау-Дробанцева: Академик Ландау. Как мы жили. Воспоминания, 2011 http://zakharov.ru/index.php?option=com_books&task=book_details&book_id=303&Itemid=56).

[27] Персона. Ларинский Николай Евгеньевич, http://uzrf.ru/persons/one-person/?id=24

[28] Данин, Д. Товарищество [о борьбе за спасение жизни Л. Д. Ландау], Литературная газета, 21 июля 1962

[29] Борис Горобец; Смогла ли бы медицина спасти Л.Д. Ландау сегодня?, Семь искусств, Номер 4(29) - апрель 2012 года, http://7iskusstv.com/2012/Nomer4/Gorobec1.php

[30] Цитируется по: Борис Горобец; Смогла ли бы медицина спасти Л.Д. Ландау сегодня?, Семь искусств, Номер 4(29) - апрель 2012 года, http://7iskusstv.com/2012/Nomer4/Gorobec1.php

[31] Бессараб М.Я. Так говорил Ландау / Бессараб М.Я. - М.: Физматлит, 2003. - 128 с. - ISBN 5-9221-0363-6 ; http://www.ega-math.narod.ru/Landau/Dau2003.htm

[32] Николай Ларинский: «Синдром Ландау». Триумф или трагедия советской медицины? http://uzrf.ru/publications/publicistika/Niikolay_Larinskiy_Sindrom_Landau_1/

[33] Голованов Я. Этюды об ученых. Лев Ландау: «ФИЗИКА – ЭТО ВЫСОКОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ», http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/golov/03.php

[34] Михаил Жванецкий: Давайте в августе, восьмидесятые, http://www.jvanetsky.ru/data/text/t8/davaite_v_avguste/

[35] Николай Ларинский: «Синдром Ландау», http://uzrf.ru/pages/Niikolay_Larinskiy_Sindrom_Landau/