(продолжение, начало в №6/2012)
Прогнозы
Отечественные журналисты, освещавшие в прессе и научно-популярных брошюрах работы в области управляемого термоядерного синтеза, были призваны выражать те представления, которые формулировались в небольшом по численности кругу специалистов, а также политиков от науки и просто политиков. В 50-60-е годы минувшего века надежды на быстрое решение проблемы УТС разделяли многие физики, правда, с отклонениями в область пессимизма. В определённой мере оптимизму способствовало достаточно быстрое создание водородной бомбы и её успешное испытание. Вспомним оптимистичное утверждение председателя Первой Женевской конференции Хоми Баба, который заявил, что результат усилий учёных придёт уже через 20 лет. Когда же на следующей конференции (1958 г.) ему снова задали вопросах о сроках получения энергии ядерного синтеза, то он отшутился, что вычел бы из тех двадцати три прошедших года.
Академик Л.А. Арцимович в 1958 г. призывал не поддаваться пессимизму в решении проблемы управляемого термоядерного синтеза[1].
Академик И.В. Курчатов в речи на XXI съезде КПСС (3 февраля 1959 г.), касаясь прогноза в отношении осуществления УТС, заявил: «Я не беру на себя смелость делать предсказания о сроках выполнения управляемой термоядерной реакции…»[2].
Академик М.А. Леонтович на вопрос корреспондента журнала «Смена» (1960 г.), «когда же всё-таки будет построена термоядерная электростанция? Когда на Земле зажжётся Солнце, созданное людьми?», ответил: «Несколько лет назад группа физиков, изрядно утомившись после очередного обсуждения, провела шуточную анкету. Каждому дали маленькую бумажку, на которой был написан только один вопрос: когда мы начнём практическое использование термоядерной энергии?» Требовалось поставить год. К сожалению, самый «оптимистический» срок уже прошёл. Но до года, предсказанного самым «осторожным» из нас, ещё много времени. Это шутка, конечно, Можно надеяться, что читатели «Смены» будут свидетелями покорения термоядерной энергии»[3].
Принявший эстафету от Курчатова второй директор ИАЭ академик А. П. Александров на Общем собрании Академии наук, посвящённом итогам ХХI съезда КПСС, заявил: «Нет сомнений, что наши учёные оправдают то доверие, которое нам оказано, оправдают те средства, которые вкладывает страна в эти работы, что в течение ближайших десяти-двадцати лет мы решим задачу использования неисчерпаемых энергоресурсов синтеза лёгких ядер, и проблема энергетического голода никогда не встанет перед человечеством»[4].
Профессор Д.А. Франк-Каменецкий, переместившийся от Л.А. Арцимовича и возглавлявший лабораторию в секторе Е.К. Завойского, в шутку сравнивал плазменщиков с… ветеринарами: и те, и другие не могут получить членораздельного ответа от подопечного[5].
Проблема УТС широко обсуждалась в советской прессе. В качестве примера приведу слова журналиста ТАСС Н. Железнова, который в своей статье «Термоядерный синтез – когда и как?» привёл слова члена-корреспондента Б. Б. Кадомцева, который заявил о «наиболее эффективных реакторных системах типа «токамак», выразив, таким образом, единодушие с мнением академика Арцимовича о бесперспективности «пробкотронов»[6].
В 1968 г. Е. К. Завойский писал по этому же поводу: «Мне думается, что физики близки к решению первой задачи регулируемого термоядерного синтеза: в ближайшее десятилетие учёные смогут получить высокотемпературную плотную плазму. Однако вторая ступень всей проблемы – удержать горячую плазмы – потребует ещё много усилий учёных и инженеров всего мира, и срок окончательной победы предвидеть невозможно»[7].
17 сентября 1970 г. академик В.Л. Гинзбург в своей лекции «Какие проблемы физики и астрофизики представляются сейчас особенно важными и интересными?» сказал: «В том, что энергию ядерного синтеза каким-то образом удастся использовать, сомневаться трудно – достаточно упомянуть о тривиальной возможности применения подземных взрывов. С другой стороны, управляемым синтезом пристально интересуются уже двадцать лет, но контуры будущего термоядерного реактора ещё далеко не ясны»[8].
В поздравлении с 75-летием сотрудники писали академику И.Е. Тамму:
«Говорят, говорят, скоро будет термояд,
Будет мирный, будет смирный, управляемый.
Нам об этом термояде говорили в детстве дяди.
Говорят, говорят, скоро будет термояд.
А теперь мы сами дяди, сами то же говорим,
И мечтой о термояде все горим, горим, горим, горим…»
В 1971 г. первый заместитель председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР И. Д. Морохов в статье, опубликованной в журнале «Новое время» писал: «Когда же термоядерный синтез из научной станет инженерной проблемой? На этот вопрос IV Женевская конференция не дала однозначного ответа. Её председатель д-р Гленн Сиборг считает, что этим рубежом будет 1975 год. Академик Л. А. Арцимович полагает: к тому времени, когда остро встанет вопрос об энергетическом дефиците, проблема термоядерного синтеза будет решена. Думается, что мнение, высказанное академиком Н. Н. Боголюбовым в его итоговом докладе, наиболее объективно: «Анализ современного состояния проблемы термоядерного синтеза показывает, что, несмотря на появление новых направлений, она ещё не вышла из стадии разработки физических основ получения таких параметров плазмы, которые позволили бы использовать происходящие в ней реакции для технического решения создания термоядерного реактора. Будем надеяться, что оставшаяся часть пути будет пройдена не медленнее предыдущей»[9].
А вот что писали в 1975 г. академики Е. П. Велихов и Б. Б. Кадомцев в газете «Правда»: «Исследования по УТС вступают в новую фазу… Можно ожидать решения этой проблемы на физическом уровне в течение в течение ближайших 5-6 лет… Тогда на конец века можно будет планировать начало создания термоядерной энергетики, определить её место и роль в общем энергетическом балансе СССР. В преддверии ХХV съезда КПСС учёные Института им. И. В. Курчатова будут трудиться с ещё большим творческим подъёмом»[10].
4 июля 1975 г. в Дубне под Москвой открылось совещание, организованное МАГАТЭ и Государственным Комитетом по использованию атомной энергии СССР, которое должно было обсудить четыре проекта демонстрационных термоядерных реакторов[11]. В совещании приняли участие учёные десяти стран: СССР, США, Великобритании, Франции, ФРГ, Италии, Бельгии, Нидерландов, Швеции, Японии. В связи с этим «Известия» поместили интервью академика Б. Б. Кадомцева, которое он дал корреспонденту газеты Б. Коновалову. «Сейчас, – заявил Борис Борисович, – исследования по управляемому термоядерному синтезу во всём мире обрели очень быстрые темпы… Все четыре проекта…– это системы типа «токамак». Давать прогнозы всегда рискованно, но я думаю, что если не случится ничего непредвиденного, то примерно к 1980-1982 годам первый испытательный, или демонстрационный термоядерный реактор будет создан. А ещё лет через пять можно уже будет ставить вопрос о создании энергетического термоядерного реактора, а, может быть, даже и термоядерной электростанции. Во всяком случае, я уверен, что до конца столетия они появятся»[12].
А вот что сказал много лет спустя ближайший сотрудник И. В. Курчатова Игорь Николаевич Головин в своем докладе, который он представил на Международном коллоквиуме Голландской Академии наук и искусств: «Международная термоядерная программа должна развивать альтернативы, а не замыкаться только на один токамак»[13]. Должны были пройти два десятилетия, чтобы эта простая мысль могла быть произнесена перед лицом учёных мира.
Интересно проследить также «эволюцию» в предсказании сроков осуществления УТС в западном научном мире. Вначале за границей также надеялись, что решение проблемы УТС не за горами. Так, американский физик Р. Пост, крупный специалист по физике плазмы, в 1956 г. писал: «У многих физиков, активно занятых в исследованиях по управляемому синтезу в этой стране существует твёрдая уверенность, что все научные и технологические проблемы контролируемого синтеза будут преодолены, может быть, в течение последующих нескольких лет»[14].
Тот же Р. Пост и Т. Фаулер шутливо писали в 1966 г., что «усилия в решении проблем УТС имеют много общего с попытками слепого описать слона, исследуя его отдельные органы. У нас происходит непрерывный прогресс понимания того, что представляет собой этот слон, но мы ещё не можем утверждать, что способны нарисовать его портрет, т. е. дать рабочую схему УТС. Всё же контуры постепенно принимают определённую форму. У нас мало сомнений в существовании слона, а также в том, что мечта о получении неограниченного источника энергии из морской воды в один прекрасный день превратится в реальность»[15]
18 апреля 1967 г. в Англии министр технологии Энтони Бенн сделал в своём дневнике запись, припомнив предсказания Л. А. Арцимовича: «Итак, 10 лет назад мы сказали, что потребуются 20 лет, чтобы синтез заработал, и сейчас мы скажем, что потребуются 20 лет, чтобы заставить синтез работать, так что нашу позицию мы не изменили»[16].
В 1988 г. Д.Паломбо, бывший директор термоядерной программы ЕВРОАТОМа, писал: «Когда мы только развернули нашу деятельность по УТС, мы надеялись, не игнорируя трудности, ещё до выхода на пенсию увидеть экспериментальный реактор работающим или, по крайней мере, в процессе сооружения. Но, к несчастью, потребовалось больше времени, чем было предусмотрено, чтобы преодолеть научные и технические трудности, и мы оставляем эту симфонию неоконченной. Мы передаём задачу нашим последователям, тем, кто трудился с нами, и кто с умом и хорошими темпами пойдёт вперёд. Итак, как дедушки мы можем надеяться, что однажды через икс-лет получим приглашение на церемонию открытия первого в Европе или, может быть, в мире экспериментального термоядерного реактора»[17].
Современные деятели не утратили надежды получить заветную энергию, но они стали осторожнее в оценках сроков. Кто-то идёт вслед за Насреддином, кто-то предпочитают оставлять хотя бы небольшую щёлку для отступления, употребляя примерно такие слова: «Если мы только не столкнемся с непреодолимыми препятствиями». Вот что, например, заявил К. Л. Смит в своей лекции, прочитанной в ФИАНе 17 мая 2009 г.: «Всё выглядит так, что ядерный синтез сможет быть осуществлён, когда ископаемое топливо станет скудным и человечество ощутит в нём потребность. Успех не 100%-ый, но мы должны сделать всё, чтобы добиться успеха».
Насколько мне известно, мой отец в своих в газетных статьях не упоминал о сроках осуществления управляемого термоядерного синтеза. Как работающий своими руками экспериментатор, он не считал нужным называть какие-то сроки (очень любил изречение Козьмы Пруткова: «Единожды солгавши, кто тебе поверит?»), а как человек непубличный не был подталкиваем к этому обстоятельствами. В необходимости и возможности решения проблемы он вряд ли сомневался, раз работал над этим до последних своих дней. Но между наукой и популяризаторством, а также пропагандой он ставил чёткую преграду. Это я испытала на себе: как-то отец читал популярную лекцию об ЭПР в Политехническом музее. Зал был полон, вопросов была масса. Мне очень хотелось понять то, о чём говорил мой отец. Сначала всё было понятно, но через пару минут я была выбита из колеи понимания и отключённо просидела всю лекцию. Когда мы возвращались домой, я спросила отца, почему лекция была названа популярной, а я ничего не поняла. И получила в ответ задиристое: «А ты и не можешь этого понимать». Что поделать? Гуманитарию не дано…
Незадолго до Третьей Международной конференции в Новосибирске (1968 г.) в газетной статье «За порогом 100 миллионов градусов» Евгений Константинович писал: «Мне думается, что физики близки к решению первой задачи регулируемого термоядерного синтеза: в ближайшее десятилетие учёные смогут получить высокотемпературную плотную плазму. Однако вторая ступень всей проблемы – удержать горячую плазму – потребует ещё много усилий учёных и инженеров всего мира, и срок окончательной победы предвидеть пока невозможно (выделено мной. – Н. З.). Вместе с тем история науки знает немало примеров, когда в планы многолетних исследований вносились существенные изменения новыми, внезапно возникшими идеями»[18].
По мере того, как страны, работавшие над УТС, накапливали экспериментальный материал, становилось ясным, что быстрого решения проблема УТС не может иметь по причине её невероятной сложности. К тому же в конце 1960-х академику Л. А. Арцимовичу удалось, применяя современное словцо, «продавить» токамаки, «заразив» ими и зарубежные лаборатории. Одни называют это «токамакоманией», а другие с негативным оттенком – «токамакомафией». Это, вероятно, сузило область изучения проблемы, сконцентрировав и финансовые вливания, и усилия физиков только на работах с машинами типа токамак.
Наверное, было бы неправильно представлять себе, что сам процесс продавливания токамака проходил плавно и мирно. Можно вполне определённо сказать, что в те же годы и в СССР, и за рубежом существовала оппозиция этим машинам. Советская пресса, разумеется, о ней ничего не писала. Теперь трудно восстановить общую картину. Да в России и сейчас по этому вопросу почти не слышно дискуссий[19].
За границей с этим делом проще. Вот высказывание того же американца Ричарда Ф. Поста (декабрь 2008 г.): «Когда я мысленно прослеживаю историю ядерного синтеза, то этот простой ход событий представляется мне предвестником гибели всех других подходов, непохожих на токамак или хотя бы как-то с ним не соприкасающихся… Имеются ли лучшие, не требующие столь долгой разработки подходы к магнитному синтезу, чем токамак? Да, имеются! В качестве примера я привел бы Axisymmetric Tandem Mirror. Мы полагаем, что АТМ сможет быть свободен от турбулентности плазмы, которая преследует токамак и требует громадных его размеров. В поддержку этой возможности концепция стабилизации плазмы была теоретически проанализирована физиком Дмитрием Рютовым»[20]. Академик Д. Д. Рютов, работающий теперь в США, – это ученик Е. К. Завойского![21] Помнит ли он об этом?
В канун XXI столетия сотрудник Технологического института штата Джорджии В. М. Стэси писал: «За почти полвека было исследовано множество идей магнитного удержания. С шестидесятых годов, когда русские сообщили о своём успехе в замкнутых схемах с тороидальным удержанием, известных как токамак, последний стал лидером, и брешь между токамаком и другими идеями постоянно расширялась. Что было тому причиной: то ли токамак был существенно лучше других, то ли очень большая доля мирового бюджета на экспериментальные работы по синтезу была отдана токамаку, – сегодня этот вопрос остаётся открытым. Большинство других идей осталось на обочине, ибо исследования, представленные их защитниками, не смогли быть реализованы в лаборатории: тогда они просто не были ни столь успешными, ни столь обещающими, как токамак».
Конференция МАГАТЭ в Зальцбурге
Через три года после Второй Женевской конференции в австрийском городе Зальцбурге состоялась Международная конференция по физике плазмы и управляемому термоядерному синтезу (4-7 сентября 1961 г.)[22]. Это была первая конференция такого рода, организованная незадолго до этого учреждённым Международным агентством по атомной энергии (МАГАТЭ). На неё съехались более пятисот специалистов из 29 стран и от 6 международных организаций. Обсуждались следующие темы: удержание плазмы, стабильность, колебания и турбулентность; сжатие плазмы, её нагрев, ударные волны в плазме; взаимодействие частиц и электромагнитных волн с плазмой и т. д.
Большинство участников конференции составляли физики из Харуэлла (в том числе П. Тонеманн, Р. С. Пиз, Н. Пикок, с которыми в дальнейшем тесно взаимодействовал Л. А. Арцимович), часть была из Империал-колледжа и Atomic Research Establishment. От США прибыли учёные из огромного числа лабораторий университетов, институтов, а также корпораций (например, из Принстонского университета, из Радиационной лаборатории Лоуренса, Аэрокосмической корпорации и др.); Франция прислала сотрудников Сакле, Политехнической высшей школы, Национальной комиссии по ядерной энергии); Япония – из Токийского университета.
Как известно, в Зальцбурге произошёл неприятный инцидент: экспансивный Лев Андреевич обрушился на американского физика Фрэда Кёнсгена, отпустив в его адрес и в адрес Р. Поста поток неакадемических выражений, несмотря на то, что Кёнсген в устном сообщении признал свой неверный вывод. Как сказал академик Е. П. Велихов в докладе, посвящённом 100-летию своего учителя, Л. А. Арцимович «раскатал» американцев, раскритиковав в пух и прах их научные результаты. Это было воспринято в штыки как соотечественниками[23], так и иностранцами. Теперь же в воспоминаниях можно увидеть и одобрение этому выпаду. Кстати, и словцо «раскатал» из той же серии. Но реакция части присутствовавших (возмущение) мне более понятна[24].
Публичное шоу с Кёнсгеном и Постом оставило след в западной литературе. «Лев Андреевич Арцимович, – писала Журналистка Робин Герман, – был одним из больших людей в ядерном синтезе и, по общему признанию, одним из великих спорщиков»[25]. Она привела о нём слова М. Готтлиба: «Это человек, который едва ли выносил оппозицию». Арцимович обрушил град саркастических ударов и на программу Ливерморской национальной лаборатории по пробкотронам, назвав её чуть ли не халтурой. М. Розенталь писал: «Когда мы лучше узнали русских, мы поняли, что жёстко атаковать на публике – это их стиль. То, что для нас было шокирующе грубым, для них было нормальным… Спустя годы, Кёнсген вспоминал этот инцидент с затаённой горечью». По мнению Кёнсгена: «Это была маленькая граната, которую он хотел бросить, чтобы заставить нас выглядеть в плохом свете, выставить нас идиотами. Я действительно не ожидал, что международная политика может войти во всё это». Об том же инциденте писал и Г. Фюрт: «Острая дискуссия развернулась между академиком Арцимовичем… и американскими специалистами по зеркальным ловушкам. С целью примирения противников было созвано специальное вечернее заседание. Однако последовал новый взрыв, доставивший явное удовольствие Арцимовичу, который подливал масла в огонь своими незабываемыми лаконичными репликами»[26]. МАГАТЭ, должно быть, хранит стенограмму тех бурных заседаний, так что желающие могут её отыскать.
К юбилейной дате Л.А. Арцимовича в институтской многотиражке появилось четверостишие будущего академика В.Д. Шафранова:
«Взгляд львиный с остротой рентгена
Узрел ошибки Коунсгена,
А легкомысленного Поста
Лев попросту смешал с... компотом»
(должно быть: компостом)[27].
Подводя итоги конференции, сотрудник Олдермастонского научно-исследовательского центра атомного оружия Д.Р. Свитмэн сказал: « Хотя мы очень далеки от конечной цели, но всё же, по крайней мере, теперь мы яснее понимаем, в чём состоят трудности, и до сих пор не обозначился фундаментальный барьер».
Задержимся ещё немного на зальцбургском эпизоде и приведём слова тех, кто был хорошо знаком с Львом Андреевичем Арцимовичем. Современники писали о «динамическом диапазоне его личности», о многогранном и талантливом в любых проявлениях человеке, чуждом «анизотропии поведения». Его американский друг Б. Т. Фельд писал, что «внешне он любил играть роль циника. Для него это была вполне естественная роль. Он был нетерпимым человеком и не выносил глупцов (fools) ни в физике, ни в политике… Он становился очень нетерпимым, когда дискуссия шла к тому, что ему казалось бесцельным. На наших встречах часто случалось… видеть Льва Арцимовича, поднявшегося со своего места и начавшего ходить взад и вперёд в конце комнаты. Можно было видеть, как росло его нетерпение…»[28] Академик С. П. Капица вспоминал: «Будучи весьма эмоциональным человеком, Лев Андреевич, тем не менее, часто маскировал свою страсть иронией и нарочитой отстранённостью»[29].
ВЫСОКИЙ АВТОРИТЕТ – ЭТО НЕ ВСЁ
В 1962 г. планировалась командировка Е. К. Завойского в Англию «с целью посещения английских производственных центров и атомных станции»[30]. В характеристике в духе того времени отмечена его политическая грамотность и моральная устойчивость, а также «высокий авторитет среди научных работников и руководимого им коллектива». Однако эти «заклинания» не помогли, и поездка не состоялась.
ТРУСКАВЕЦ
Летом 1962 г. у папы случился тяжёлый приступ почечной колики. Произошло это на даче у профессора-гельминтолога А.А. Скворцова. Приехавшая из санатория «Сосны» скорая помощь сделала обезболивающий укол и уехала. Сказали, что надо везти в городскую больницу. Боли, конечно, возобновились. Ни о каких мобильниках мы тогда и слыхом не слыхивали. Было решено посадить за руль ЗИМа меня. Я уже не раз сидела за рулём, но водительских прав не имела. С грехом пополам довезла родителей до больницы и даже как-то ухитрилась сходу заехать в узкий гараж. Так началась моя многолетняя автомобильная деятельность.
Врачи посоветовали папе подлечиться в Трускавце, и в десятых числах июля он отправился туда поездом, один, без мамы (второй путёвки не достали)[31]. Отдыхать в обыденном смысле слова отец мой не умел. Он и с мамой никогда не выдерживал в санатории всего срока, его одолевала скука. Вот что он написал ей в день приезда: «…Городок Трускавец очень напоминает Кисловодск (нарядной публикой) своей гористостью, парком, но архитектура проще и много деревянных зданий. Окрестности довольно красивы, но, конечно, нет высоких гор. Но пока я в Трускавце провёл только три часа… Но скука предстоит серая. Воды ещё не пробовал, может быть, она поправит настроение? Кортов не видно, купаться – в бане!»[32].
На следующий день отец снова писал маме: «Здравствуй, Вера! Сегодня кончаются вторые сутки моего безделья… Про здешнюю воду («Нафтуся») идёт слава по всем городам и весям. Она открыта только 2-3 года назад, но пить её, по-видимому, можно с таким же успехом в Москве! Пишу это письмо (впрочем, это происходит весь день и вечер) под звон костяшек домино – это заболевание людской тупости и лени шевельнуть мозгами.
Сегодня послал бандеролью Косте справочник по полупроводниковым приборам и заодно вложил туда прочитанную книжечку по счётным машинам…» Через два дня зарядил дождь: «Ну, и погода! Сутками непрерывно идёт ровный дождь. Чёрт бы его побрал! Хожу, как и другие, мокрым, а ходить приходится много: в столовую 3-4 раза, пить воду 3 раза. Всё это под дождём и без сушки.
Сегодня ездили на автобусе на малый перевал, Это приблизительно в 70-ти км от границы с Чехословакией и Польшей. Природа очень богатая, население живёт в отдельных хуторах, разбросанных друг от друга иногда на 200-1000 метров. Постройки довольно добротные и с удобными участками, много зелени. Проезжали реку Стрый, который мы неоднократно пересекали, когда ездили в Закарпатье в позапрошлом году.
Видели добычу нефти из небольших скважин, дающих нефть только для местных нужд. Нефтяные скважины автоматизированы полностью, а иногда до пяти станций качает один электромотор, передающий движение на сотни метров через тросы. Это очень своеобразные устройства и очень экономичные. От насосов проведены трубопроводы, и нефть сливается в одно место. Сигнализация от скважины поступает к диспетчеру, и он посылает ремонтную бригаду, если где-нибудь будет неисправность. Нужно сказать, что я первый раз видел такие устройства (конечно, это полукустарный промысел). Вот и все новости. От тебя не получил ни одного письма. Пиши. Женя».
Написал папа письмо и мне в Планерское, где мы были тогда с братом: «Здравствуй, Наташа! Сегодня получил твою открытку. Спасибо. Получила ли ты мою телеграмму? Очень прошу тебя и Костю писать маме регулярно, так как она нервничает, беспокоясь за вас…
Встретил Явлинских[33] и ещё несколько знакомых из Москвы и Казани. Ездил два раза на экскурсию на перевал и в Дрогобыч. 25 июля поеду во Львов. Места здесь очень красивые, природа богатейшая. В Дрогобыче есть костёл XIV века. На нём заметил непонятные барельефы (см. на обороте). Спрашивал всех встречных и поперечных, никто не знает. Этот костёл полуразрушен…
У меня здесь оказался отдыхающий наш сотрудник, очень интересный собеседник. Он был два с половиной года в Америке при ООН. Много обсуждали вопросов по кибернетике и… новому искусству (он рисует). Надеюсь на него, так как погода начинает хмуриться, а это здесь надолго. Ну, целую тебя и Костю. Иду ужинать. Папа».
24 июля папа писал маме: «Здравствуй, Вера! У нас стоит отличная погода. Завтра едем в экскурсию в город Львов. Пробудем там почти весь день. Жизнь течёт медленно, но через несколько дней буду заказывать билет…
У меня просьба: позвони Михаилу Васильевичу Бабыкину, пожалуйста, и спроси, переслали ли наши две заметки «Письма в редакцию ЖЭТФ». Когда я буду звонить тебе, то ты скажешь мне об этом.
Сегодня опять виделся с Явлинскими во время «хода вод». Этот «ход вод» здесь такой же, как и в Кисловодске. Не занимайся дома так много. Передай привет всем нашим! Целую. Женя».
28 июля папа отправил маме новое письмо: «Здравствуй, Вера! От тебя я начал получать письма почти каждый день, но я стал писать их через 1-2 дня: уж очень однообразно существование! Правда, 25 июля ездили во Львов на экскурсию. Смотрели Стрийский парк, кладбище, холм Славы, театр, и мы с Д. Л. Симоненко ходили в картинную галерею. Здесь совершенно неожиданно обнаружили картины Рубенса, Гойи, Микельанджело, Карреры (пастели), Фёдорова и др. Мы были в восторге! Это оправдало пыль и жару дороги (2,5 часа туда и 2,5 часа обратно). Вера! Мне пришлось твою посылочку отправить назад, так как её не выдают без паспорта, а он в санатории, и его получить трудно. Спешу на ужин. До свидания. Женя».
Упомянутые в письмах моего отца Явлинские – это семья сотрудника Л.А. Арцимовича. Они втроём, родители с маленьким сыном Яником, отдыхали «дикарями», т. е. без путёвок, в Трускавце, откуда решили перебраться на Кавказ. При подлёте к аэродрому их самолёт врезался в гору, и все, кто был на борту, погибли. Старший сын Юлий[34], оставшийся в Москве, хоронил сразу троих.
Весть об этом трагическом событии быстро долетела и до мамы, и до меня. По телефону мама уговаривала папу сдать билет на самолёт и ехать поездом, а я из Планерского телеграммой умоляла папу сделать то же. Мама писала мне, что только благодаря тому, что в санатории папа встретил исключительно интересного человека, Д. Л. Симоненко, он не уехал из Трускавца раньше срока. А самолёты он уважал больше поездов и уж, конечно, пароходов. Но папа нас не послушал и прилетел домой самолётом.
«ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА»
В ноябре 1962 г. в журнале «Новый мир» была опубликована повесть А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»[35]. Помню, что отец, прочитав её, очень разволновался. Он, таивший в себе столько лет горечь утраты родных, сразу же назвал появление повести знаменательным событием в жизни страны. Тогда мы мало что знали о том, каких усилий стоило главному редактору «Нового мира» А.Т. Твардовскому «пробить» публикацию повести: ведь тема советских лагерей была совершенно запретной. Что публикация могла выйти только с «высочайшего разрешения», в этом отец мой не сомневался. Подробности, которые были позднее описаны Солженицыным в его «Телёнке[36]», в общих чертах рассказала ему Н. М. Долотова, жена нашего соседа Б. Т. Гейликмана, работавшая редактором в «Новом мире». Моей реакцией на прочтение повести отец был разочарован: он увидел, что до моего сознания полностью не доходит значение этого произведения. Да и как всё это могло захватить меня, выросшую в полном неведении, можно сказать, под колпаком пропаганды и при молчании родителей?
ДВЕ ГАЗЕТНЫЕ СТАТЬИ
Газета «Московская правда» опубликовала статью Б.Б. Кадомцева, в которой говорилось о «сенсации номер 1 в физике»[37]. Речь шла о работе сотрудников Института им. Курчатова М.С. Иоффе, Ю.Т. Байбородова, Р.И. Соболева и В.М. Петрова, получивших на плазменной установке ПР-5 «устойчивую плазму, температура которой приблизилась к 40.000.000 градусов». Буквально на следующий день в «Советской Киргизии» появилась статья Л. А. Арцимовича «Путь к управлению термоядерным солнцем», где речь идёт о той же установке ПР-5 и полученных на ней результатах[38].
СВОИМИ РУКАМИ
Недавно вице-президент РАН академик Г. А. Месяц припомнил байку, будто бы когда президента М. В. Келдыша спросили, сколько в СССР академиков, он ответил: «Один. Завойский. Никто так не умеет поставить эксперимент и лично его вести»[39]. Не берусь судить, сколько времени проводили члены Академии наук в лабораториях, обязаны ли они были вообще это делать, имели ли они к этому тягу и прочее. Здесь лучше привести слова сотрудников Евгения Константиновича. Так, П.П. Гаврин писал: «Некоторые шутники-острословы говорили, что Завойский является единственным работающим академиком в институте»[40]. В.Д. Рютов вспоминал: «В отличие от многих руководителей института Е.К. Завойский был экспериментатором. Он всегда с удовольствием и радостью принимал участие в опытах, проводимых его учениками[41]. Причём нас, студентов, очень удивляло, что при необходимости Евгений Константинович мог надеть халат, встать к токарному станку и выточить нужную деталь»[42]. Брат В.Д. Рютова, Дмитрий Дмитриевич, которого я уже упоминала, писал: «По моим наблюдениям, он принадлежал к категории экспериментаторов, которые любят всё делать своими руками, и это стимулирует их творчество. Евгения Константиновича было непросто застать в его кабинете. Зато почти всегда мы могли его найти в экспериментальном зале, одетым в рабочий халат и погружённым в настройку того или иного датчика. Евгений Константинович справедливо опасался, что если бы возникла необходимость резкого увеличения масштабов экспериментов, то его авторитет и лидирующая интеллектуальная роль с неотвратимостью привели бы его к позиции «менеджера», представляющего коллектив во внешнем мире и вынужденного тратить львиную долю своего времени на решение организационных вопросов»[43].
А вот воспоминание Р.А.Антоновой, прибывшей вместе с Г.И.Ростомашвили из Грузии: «Нас радушно встретили в секторе и объяснили, в какой комнате можно видеть Евгения Константиновича. Мы очень робели перед встречей с «отцом парамагнитного резонанса». Тихонько постучали в указанную дверь. Нас пригласили войти. Переступив порог, мы очутились не в кабинете академика, как ожидали, а в лаборатории. За одной из установок сидел единственный в комнате человек – «пожилой» экспериментатор в чёрном халате с паяльником в руке. Он что-то перепаивал в схеме. Наше волнение мгновенно улеглось, и мы спокойно спросили, где можно видеть академика Завойского. Ответ поразил нас невозможностью: «Я вас слушаю». От неожиданности мы потеряли дар речи»[44].
ВНОВЬ О НОБЕЛЕВСКОЙ
В 1964 году Е.К. Завойский вновь выдвигался у нас на Нобелевскую премию. Сохранилась номинация директора ИАЭ А.П. Александров. Она приведена в моей книге «История одного открытия»[45].
После того как в 1965 г. нобелевская премия по литературе была присуждена Шолохову за «его» роман «Тихий Дон», мама высказала мысль, что находиться в одном ряду с таким человеком просто стыдно.
БЫЛО И ТАКОЕ
В 1964 г. общественная следственная комиссия парткома ИАЭ во главе с В.И. Мостовым (будущим членом-корреспондентом АН СССР) выдвинула клеветнические обвинения против сотрудника Л. А. Арцимовича И. М. Подгорного. К тому времени он уже был старшим научным сотрудником, активно работавшим над проблемой УТС, лауреатом Ленинской премии (1958 г.). Как писал сам Подгорный, «прегрешения» его состояли в том, что он «в 17-летнем возрасте при отступлении немецкой армии был взят в плен и увезён с тысячами других в Румынию, оттуда позднее бежал в Красную Армию и воевал до конца войны»[46].
После поступления доноса Подгорный был лишён практически всех прав. Все его квалификационные дипломы были признаны недействительными. Был он лишён и звания лауреата Ленинской премии, которое получил вместе с академиком Арцимовичем и его коллективом.
Хорошо помню, что мой отец был возмущён «делом», раздутым вокруг И. М. Подгорного. Он даже отошёл от правила ничего не говорить нам о том, что происходит у него на работе. Помню, он рассказал, что тот мальчиком был принудительно увезён на работы в чужую страну, бежал, а потом воевал до конца войны в рядах Красной Армии и что вот, через 20 лет, по чьему-то доносу его обвиняют в военном преступлении.
Для Евгения Константиновича встать на защиту И. М. Подгорного было совершенно естественным поступком. Он знал, что защитить его перед «органами» (а «делом» ведали именно они), а также от клеветы он сможет только научной работой и поэтому сразу же предложил ему написать обзор об экспериментах с магнитными ловушками для журнала «Успехи физических наук»[47], чем Игорь Максимович и занялся. У Арцимовича он уже больше не работал, а был отправлен «под крыло» Евгения Константиновича. Известно, что начальник сектора № 74 Е. К. Завойский писал рекомендательное письмо, в котором отразил научные достижения своего нового подопечного.
Сотрудники сектора Завойского также приняли Подгорного благожелательно в свои ряды. За несколько месяцев, несмотря на хождение по судебным инстанциям, стоившее ему нервов, он написал рукопись «Лекции по диагностике плазмы». Затем, благодаря дипломатии Евгения Константиновича он был переведён в Институт Космических исследований, где трудится и сей день.
АМЕРИКАНЦЫ В СССР
В начале 1964 г. в СССР по культурной программе побывала группа американских физиков[48]. Они осмотрели лаборатории Москвы, Ленинграда и Сухуми, работавшие по УТС. С 1960 г. это был первый визит такого рода. На совместном заседании комитетов по атомной энергии Сената и Палаты представителей CША были сделаны доклады, в которых высказывались опасения, что советская наука, на долю которой приходились 35% всех работ по УТС в мире (25% – на США, а 40% на все остальные страны, в основном на Европу), может занять лидирующее место. Докладчики подчёркивали расширение программы работ в СССР и приток молодых, талантливых теоретиков. Это были, как известно, годы холодной войны, и вопрос первенства во всём, включая балет (визборовские слова «а также в области балета мы впереди планеты всей»), был главным для сверхдержав. Отсюда и беспокойство американских физиков, не забывавших также, что в этой ситуации можно получить дополнительное финансирование.
Р.З. САГДЕЕВ СТАНОВИТСЯ ЧЛЕНОМ-КОРРЕСПОНДЕНТОМ
Летом 1964 г. Е. К. Завойский выступил на Общем собрании Отделения общей и прикладной физики АН СССР в поддержку бывшего своего сотрудника Роальда З. Сагдеева, выдвинув его в члены-корреспонденты: «Р. З. Сагдеев является, как сказал председатель (Л. А. Арцимович. – Н. З.), одним из самых блестящих теоретиков в области физики плазмы. Ему принадлежит разработка совершенно нового направления по бесстолкновительной плазме. До недавнего времени казалось, что она не может пропускать через себя ударную волну. Сагдеев эту проблему решил и показал, что здесь может образоваться такая волна и имеет место диссипация энергии.
Эти его расчёты были экспериментально проверены и здесь на семинаре эти результаты докладывались. Кроме того, сейчас такие эксперименты в большом количестве проделаны в лабораторных условиях. Эксперименты показали, что действительно наблюдается мощная диссипация за счёт нестабильного пучка, который возникает на фронте ударной волны. Нужно сказать, что эти работы положили начало громадному направлению физики плазмы, которое развивается сейчас как у нас, так и за границей.
Роальдом Зиннуровичем сделано ещё много других работ, связанных с высокочастотным нагревом плазмы. Все эти работы отличаются необычайной свежестью идей, оригинальностью идеи и практически всегда оправдываются в эксперименте.
Я могу горячо рекомендовать и поддержать эту кандидатуру в члены-корреспонденты по Сибирскому отделению»[49]. Р. З. Сагдеев был избран в члены-корреспонденты по Сибирскому отделению АН СССР по специальности физика 46 голосами против двух.
Е. К. ЗАВОЙСКИЙ ИЗБРАН В АКАДЕМИКИ
В те же выборы в действительные члены АН СССР был выбран Евгений Константинович. Согласно стенограмме заседания Общего собрания ООПФ (23 июня), о его кандидатуре высказались: от партгруппы отделения член Президиума академик В. А. Котельников, академик-секретарь ООПФ Л. А. Арцимович, академики И. В. Обреимов, И. Е. Тамм и И. К. Кикоин. Лев Андреевич сказал: «Что касается Е. К. Завойского, открывшего парамагнитный электронный резонанс, значение которого возрастает с каждым днём и вышло за рамки чистой физики, поскольку в химии и биологии этот метод играет решающую роль в решении целого ряда проблем, то мне кажется, что вряд ли необходимо очень подробно характеризовать эту работу.
Я хочу сказать, что Е.К. Завойский продолжает оставаться активным физиком-экспериментатором вплоть до самого последнего времени. За последнее время им выполнены прекрасные исследования по физике высокотемпературной плазмы и было открыто явление (пропуск в стенограмме: турбулентного. – Н. З.) нагрева плазмы, когда образуется поток электронов, которые превращают свою энергию непосредственно в тепловую энергию плазмы. Так что Е. К. Завойский не ограничился своей работой по ЭПР, а продолжает разрабатывать вопросы экспериментальной физики. Он занимается применением электронно-оптических систем для исследования ядерных процессов»[50].
Академик И.В. Обреимов заметил: «На семинаре Завойский выступил с совершенно замечательным докладом по вопросам плазмы, который ничего, кроме восторга, не мог вызвать». «За» было подано 20 голосов, 2 «против».
ВЫХОД ПОПУЛЯРНОЙ БРОШЮРЫ
В 1965 г. в серии «Физика. Математика. Астрономия. Беседы по актуальным проблемам науки» вышла популярная брошюра, посвящённая проблемам термоядерных исследований, со статьёй Е. К. Завойского «Прогресс в изучении плазмы», где он выступил как защитник модели плазмы, основанной на теории Анатолия Александровича Власова.
БОРЬБА ЗА ИДЕЮ
Е.К.Завойский был участником Международной конференции по проблемам управляемого синтеза легких ядер, организованной (МАГАТЭ), состоявшейся 6-10 сентября 1965 г. в Калэме (Англия).
Конференция проходила в новом, недавно созданном центре исследований в области физики плазмы и ядерного синтеза, в Калэмской лаборатории, расположенной неподалёку от Оксфорда. Лаборатория имела к тому времени 110 научных работников и 150 инженеров, не считая сотрудников вспомогательных отделов[51]. По сравнению с Институтом атомной энергии это была совсем небольшая лаборатория. Возглавлял её в ту пору доктор Дж. Б. Адамс. Заседания проводились в двухэтажном здании комплекса.
В конференции принимали участие около 300 человек от 25 стран и трёх международных организаций: МАГАТЭ, ЦЕРН и ЕВРАТОМ. Её участниками были физики Центра ядерных исследований (Франция), Радиационной лаборатории Лоуренса из Ок Риджа, из Нью-Йоркского и Принстонского университетов, Лаборатории Лос Аламоса, Морской исследовательской лаборатории, Исследовательской лаборатории «Дженерал Электрик», из ядерного центра Юлих (Германия) и другие. С советской стороны приняли участие физики Института атомной энергии, а также Харьковского, Новосибирского и Ленинградского, Сухумского физико-технических институтов, а также физических институтов Москвы, Новосибирска и Тбилиси. Вот имена некоторых участников конференции: А.С. Бишоп, М. Б. Готтлиб, Дж. Драммонд, Д. Керст, А. Колб, Б. Коппи, Н. Кристофилос, Р. Пост, М. Розенблют, Л. Спицер, Г. Фюрт (США), Дж. Б. Адамс, Р. Дж. Байкертон, П. С. Тонеманн (Англия), Х. Альфвен и Б. Ленерт (Швеция), А. Шлютер (ФРГ), Л. А. Арцимович, М. В. Бабыкин, В. Е. Голант, И. Н. Головин, Р. А. Демирханов, Д. П. Иванов, Б. Б. Кадомцев, А. И. Карчевский, В. С. Муховатов, М. К. Романовский, В. П. Силин, В. С. Стрелков, Н. Л. Цинцадзе, В. Д. Шафранов (СССР) и совсем не по науке в Англию прибыл от Института им. Курчатова полковник С. А. Тополин. Среди названных советских физиков значительную часть составляли сотрудники отдела Л. А. Арцимовича.
В Калэме в то время велись работы по программе, включавшей вопросы получения, нагрева и удержания плазмы, исследования по физике плазмы, а также астрофизические исследования[52].
Характерной особенностью Калэма было то, что руководство ставило своей целью не создавать крупных термоядерных установок, отдавая предпочтение средним и малым установкам, на которых можно было получить ответ на различные вопросы значительно быстрее и без больших затрат средств. Это было созвучно принципу работы Е. К. Завойского, который, прежде чем затевать финансовые хлопоты, предпочитал работать с оригинальными дешёвыми конструкциями, чтобы проверить целесообразность сооружения крупных.
На конференцию в Калэм от сектора Е. К. Завойского прибыли сам Евгений Константинович и его молодой сотрудник М. В. Бабыкин. Последний смог поехать только как «научный турист» на деньги, заплаченные за него шефом. Доклад назывался «Турбулентный нагрев плазмы током прямого разряда»[53]. Соавторами были П. П. Гаврин, Л. И. Рудаков и В. А. Скорюпин. В докладе излагались результаты экспериментов по турбулентному нагреву плазмы током прямого разряда в ловушке с магнитными пробками, а также исследования по адиабатическому сжатию нагретой плазмы и некоторые свойства турбулентной плазмы.
Так как на конференции от ИАЭ прозвучали два сходных доклада, но с разными результатами (Завойского и Карчевского), то, естественно, это вызвало вопросы. Так, физик из США Т. Окава спросил: «Здесь был также прочитан доклад о подобном эксперименте, проведённом в том же институте. Хотя параметры сходны, результаты экспериментов отличаются. Не могли бы вы это пояснить?», на что Завойский ответил: «На наших двух установках мы получили довольно обширный разброс результатов. Механизм нагрева очень сложен и должен удовлетворять ряду условий. Допустим, например, что механизм нагрева имеет порог. Ниже порога нагрева нет, и, так как напряжение увеличивается (мы дошли до 100 кВт), нагрев увеличивается. И неудивительно, что относительно низкие температуры частицы получаются на одной установке и более высокие на другой». Весь сыр-бор «разгромного» семинара уложился в простую фразу. Никакой враждебности и никаких сомнений в отношении корректности работ Е.К. Завойского и его коллектива со стороны иностранных делегатов не было, вспоминал М.В. Бабыкин.
В своем докладе «Инжекция плазменных сгустков в пробочную ловушку с адиабатически сжатием. Установка «АСПА» А. И. Карчевский говорил о «весьма близких условиях» экспериментов своих и Завойского. Он заключил: «Можно полагать, что основные значения, описанные в работах (здесь шли ссылки на две работы коллектива Е. К. Завойского) могут быть вызваны появлением и захватом в ловушке небольшой группы ускоренных электронов, а не нагревом всей плазмы. Нам представляется, что наблюдаемые там эффекты не могут служить однозначным доказательством существования нового механизма нагрева плазмы»[54].
По программе доклад Е. К. Завойского состоялся в самый последний день конференции, что заставило его все дни пребывать в напряжении, шлифуя свой доклад после заседаний и приёмов. Посмотреть Лондон ему не очень-то удалось. Он сделал несколько фотоснимков в Гайд-парке, где его поразила сама атмосфера: любой мог подняться на невысокое возвышение и сказать что-то своё, и при этом никакие последствия ему не угрожали, если даже слова были направлены против правительства… Должны были пройти более полвека, чтобы у нас, уже не СССР, а в России заговорили о гайд-парках, очевидно, «по-российски».
Советским учёным, выезжавшим за рубеж, платили такие незначительные суммы, что обязательные чаевые приводили моего отца в смущение, а желание приобрести книгу о Микельанджело, стоимость которой превышала карманные деньги, так и осталось невыполненным.
Оба делегата, М. В. Бабыкин и Е. К. Завойский, были размещены в студенческом общежитии (Крист-Чёрч-Колледж), старинном двухэтажном здании, обвитым плющом. В каждой комнате, по давней традиции, имелась бухта каната, что, конечно, сразу же вызвало вопросы прибывших. Оказалось, что канат предназначался для загулявших за полночь студентов, чтобы они понапрасну не стучались во входную дверь, а просили бы разумных собратьев сбросить им канат, чтобы они могли по нему подняться к себе.
ПРЕДЫСТОРИЯ КОНФЕРЕНЦИИ
Поездка на Калэмскую конференцию имела в ИАЭ свою предысторию, которую условно можно разделить на четыре этапа: знакомство с работой сектора Завойского в отделах академиков И. К. Кикоина и Л. А. Арцимовича и последовавшее за этим повторение экспериментов А. И. Карчевским; бурный семинар «Т» («Термояд»); образование комиссии по проверке экспериментов сектора Завойского и обсуждение в верхах ИАЭ, кого же следует послать в Калэм, а кого не следует.
В отделе у И. К. Кикоина работал молодой специалист А. И. Карчевский, который имел к тому времени репутацию «расшибателя открытий». Вот он-то и обрушился с резкой критикой на работы Завойского и его сектора. Он-де эти эксперименты повторил, и него, Карчевского, ничего не вышло. Он пришёл к выводу, турбулентного нагрева как такового не существует. Карчевский обратился к Кикоину, а тот к Арцимовичу. Последний – к директору ИАЭ, академику А.П. Александрову. И последовало решение созвать семинар «Т».
Этот общесоюзный семинар был организован ещё самим И. В. Курчатовым и пользовался заслуженной славой. На семинар собирались не только сотрудники ИАЭ и других московских институтов, но приезжали физики-плазменщики из Сухуми, Харьков, Новосибирска, Ленинграда.
Так было и 10 июня 1965 г. Вот на этом-то семинаре и произошло прилюдное, так сказать, «очное» (говорят, что зал был полон, даже на ступеньках сидели) столкновение руководителей двух неравных «кланов»: Л. А. Арцимовича, И. К. Кикоина и М. А. Леонтовича, с одной стороны, и Е. К. Завойского, с другой. Судя по рассказам свидетелей, оно зрело до этого события где-то глубоко в институтских недрах и выплеснулось при полном зале.
Если вспомнить описанный И.Н. Головиным демарш Арцимовича на Международной конференции в Зальцбурге, когда физики-американцы демонстративно протестовали против высказываний Льва Андреевича, то можно себе представить накал страстей на июньском семинаре в Москве. Ни один из выше названных академиков лично не захотел выступить на семинаре против экспериментов Завойского: на «арену битвы» были выпущены молодые сотрудники: А.И. Карчевский (от Кикоина) и К.А. Разумова (от Арцимовича).
Что на семинаре должно произойти нечто конфликтное, было известно даже мне, хотя я вовсе не была в курсе событий у отца на работе. Дело в том, что накануне семинара вечером состоялся неожиданный визит к отцу И. Н. Головина, который ни до этого, ни после у нас дома не бывал, т. е. он пришёл не как гость, а как официальное лицо. Отец придерживался принципа: взаимодействовать с сотрудниками на работе. Игорь Николаевич, обладавший всепроникающим голосом (недавно мне сказали, что у него было нехорошо со слухом), долго уговаривал моего отца пренебречь семинаром и не появляться на нём, предоставив «сражаться» молодым сотрудникам, т. е., яснее говоря, признать своё научное поражение и «подставить» своих учеников. Отец же мой был полон решимости выступить на семинаре с защитой разработанного им с сотрудниками метода нагрева плазмы. Он был вполне убеждён в корректности своих экспериментов. Он, конечно, и подумать не мог, что вместо научных доводов ему будет брошено чеховское, бездоказательное «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Вся наша квартира была завалена графиками, вычерченными на миллиметровке, и фотоснимками. «Сходу я не понял, но на меня производит впечатление то, что я сейчас услышал», – громко басит Головин. «Мы не безоружны, – громко говорит ему мой отец, – спорить неграмотно недопустимо». Игорь Николаевич прощается: «Так как уже поздно, то я ухожу извинённый». Однако не уходит, и беседа продолжается.
Когда мы с Игорем Николаевичем в 1995 г. ехали в Казань на очередные Завойские чтения, где он согласился выступить с докладом «Е. К. Завойский в курчатовской среде», я задала ему вопрос о том вечернем визите. Он ответил, что не помнит об этом…
Целый день 10 июня отца не было дома. Час проходил за часом, мы с мамой волновались, как пройдет ответственный доклад и дискуссия. В подробности мы не были посвящены, но по косвенным признакам видели, что происходит что-то «из ряда вон».
Вечером, когда я шла к автобусной остановке, чтобы ехать в Большой театр на «Травиату», я встретила отца, довольного, в боевом настроении. «Всё в порядке», – только и сказал он и пошел к дому, окружённый своими учениками, Помню, что среди них был С.Д. Фанченко. С остальными я не была знакома.
Очевидцы рассказывали, что противоборствующие академики были в зале, даже Арцимович, который редко оставался до конца докладов. Он подходил то к М. В. Бабыкину, то к В. А. Скорюпину. С кем-то беседовали и Кикоин, и Леонтович. Результатом этого семинара было создание комиссии по проверке работы Е. К. Завойского, в которую вошли К. А. Разумова, Д. П. Иванов и будущий академик Б. Б. Кадомцев. Их приход в сектор сотрудники Завойского восприняли как оскорбление. М. В. Бабыкин говорил, что проверяли даже тривиальности (например, планиметром – площадь). Комиссия подвоха не обнаружила. Б. Б. Кадомцев, по словам С.Л. Недосеева, поддержал Завойского, сказав, что эффект турбулентного нагрева плазмы имеется[55].
Ситуацию, возникшую в связи с работами Завойского и его коллектива по турбулентному нагреву, затронул в своей статье «Лидер»[56], написанной для сборника воспоминаний об Арцимовиче, начальник отдела Государственного комитета по использованию атомной энергии кандидат физ.-мат. наук Э. И Кузнецов. Среди прочего он писал: «В 1965 году разгорелась острая дискуссия между отдельными группами из-за расхождения в экспериментальных данных. Лев Андреевич внимательно следил за опытами, анализировал предложенные теоретиками вероятные механизмы нагрева электронов».
Напомню, что это были за «отдельные группы», между которыми возникла «острая дискуссия», столь острая, что она была отмечена министерским чиновником, приехавшим на институтский семинар «Т». Речь шла как раз о споре трёх названных выше академиков и их сотрудников, с одной стороны, и Завойского с сотрудниками, с другой. Причём, «сценарий» был заранее продуман, и каждый из участников должен был сыграть свою роль. Вечерний визит И. Н. Головина тоже не был случайностью или личной инициативой: кто-то из верхов, скорее всего, директор института, хотел таким образом приглушить дискуссию, сделать её незначительной, сведя к молодёжному уровню. Больше некому было желать, чтобы не на шутку размежевавшееся сообщество институтских академиков и их коллективы не «размежёвывались».
«И, подводя итоги дискуссии, – продолжал комитетский чиновник, – Лев Андреевич обращает внимание всех её участников на недостаточную убедительность имевшихся в то время экспериментальных данных. Он говорит о необходимости усовершенствования методики, чтобы стала возможной однозначная интерпретация данных измерений… Он не упрекает, а убеждает более осторожно высказываться относительно существования либо несуществования того или иного эффекта, не делать категорических заявлений до той поры, пока накопленные сведения не позволят принять правильное решение». В той же статье, Э. И. Кузнецов добавил, не называя Завойского, но по сути именно к нему относившиеся слова: «Нельзя быть слишком обидчивым к критике, ибо только благодаря критике, “даже если она идёт иной раз с некоторым перехлёстом и волна, так сказать, заваливается”, совершенствуется постановка экспериментов. Если люди не любят критику или боятся её, то желательно, чтобы они были “настолько защищены броней фактов, чтобы любая критика отскакивала от них как стальной шарик от гранитной плиты”». Кузнецов не сослался на источник, откуда им были взяты слова Арцимовича. У меня же нет ни желания, ни времени искать его.
Доктор физ.-мат. наук, сотрудник ФИАНа Г. А. Аскарьян вспоминал о том же семинаре: «Второй урок недоброжелательности мы получили на семинаре «Т» в ИАЭ, когда сотрудник И.К. Кикоина Карчевский разоблачающе выступил против Завойского, утверждая, что эксперимент, поставленный им, Карчевским, в сходных условиях, не подтвердил результатов коллектива Завойского. Евгений Константинович отвечал сдержанно: «Сходные, да не те». В аудитории – интерес к драке, потасовке, кто кого уест, и никто не замечает, как тяжела и неприятна Евгению Константиновичу вся эта бесцеремонная атмосфера, он бледен и время от времени прижимает левую руку к груди и не замечает, что в аудитории выступили два физика и заявили, что их эксперименты подтвердили выводы Завойского. Он понимает, откуда взялась эта бесцеремонность выступления Карчевского, кто стоит за ним и дирижирует этим. Меня покоробило поведение Карчевского: как может человек с весьма скромным вкладом в науку столь дерзко обращаться с учёным с мировым именем, внесшим выдающийся вклад в развитие науки… Тот семинар в ИАЭ был сводный, показательный, и на него съехались физики со всего Союза. И сходу понять различие экспериментальных условий не было никакой возможности. Однако большинство восприняло всё же это не как научную критику, а как экзекуционное мероприятие»[57].
Есть ещё одна свидетельница того же семинара. Это теперь старейшая сотрудница ИАЭ Л.В. Буланая. Вот что она вспоминает: «В июне 1965 г. в конференц-зале Института состоялся Всесоюзный семинар «Т», организованный ещё И. В. Курчатовым. Евгений Константинович выступил с обстоятельным докладом. Зал был полон и воспринимал доклад с энтузиазмом. И вдруг, совершенно неожиданно из зала поднимается молодой человек, подходит к стендам и утверждает, что в работе есть ошибка. Докладчик был шокирован таким выступлением. Зал также. Отвечая на слова молодого человека, он ещё раз подтвердил ценность этой работы, а затем обратился к выступившему с вопросом: «Мы с Вами работаем в одном институте, почему же Вы не пришли ко мне в лабораторию, чтобы выяснить возникший у Вас вопрос?»[58] На это ответа не последовало. Для всех было очевидно, что выступление было заранее запланировано тем, кто, прямо говоря, завидовал таланту Евгения Константиновича. Зал это воспринял как заранее запланированный выпад. Такое мнение высказывалось многими в частных беседах.
Что же произошло? Евгений Константинович, сделавший так много для процветания института и отечественной науки, лауреат Сталинской и Ленинской премий, ведущий научный сотрудник ИАЭ подвергся заведомо ложным обвинениям в ошибке. Молодого человека, не так давно начавшего свой путь в науке, не остановило то, что он нападает на заслуженного учёного, который отличался высокой принципиальностью и порядочностью»[59].
Ещё один эпизод, связанный с Л.А. Арцимовичем, отмечен у того же Г.А. Аскарьяна: «К нам в лабораторию (ФИАНа) для знакомства со стелларатором должен был прибыть академик Л. А. Арцимович. Я помню хлопоты и приготовления, как накануне большого праздника: приезжает академик-секретарь отделения, глава Управляемого Термоядерного Синтеза! Около 10 часов дорогой и почётный гость входит в нашу лабораторию, но… вместо подробного ознакомления с нашей программой он начинает ругать работы Е. К. Завойского по турбулентному нагреву плазмы, потом переходит на его стиль работы. Все обескуражены. М. С. Рабинович пытается вернуть обсуждение к вопросам УТС, но «разгром» Завойского продолжается. Я вопросительно смотрю на М. С. Рабиновича. Позже он пытается мне объяснить, что Л. А. очень ревниво относится к тем, кто со стороны вторгается в его епархию»[60].
Когда в 1990 г. брат Евгения Константиновича, Вячеслав работал над книгой «Минувшее», Н. Ф. Перепёлкин, сотрудник Харьковского ФТИ, один из соавторов открытия турбулентного нагрева, сообщил ему в письме: «Мой текст я полностью переделал, так как он очень примитивен и никак не раскрывает причину конфликта. Конечно, всё это можно развить и докопаться. Но главное, это всё-таки Власть, которая, что с тобой хочет, то и делает. Лев Андреевич с помощью своей власти делал чудеса без всякой академической науки, а многим даже нравилось быть её исполнителем»[61]. В своём тексте (в книге автор приводил устные сообщения учеников и сотрудников Е. К. Завойского) Николай Федорович написал: «Казалось бы, чтобы приподнять завесу над «необъяснимыми эффектами», нужно изучать турбулентный нагрев плазмы. Однако произошло обратное: исследования коллективных взаимодействий и турбулентного нагрева плазмы стали кое-где прекращаться. Учёные, занимающиеся ими, подвергались давлению. Некоторые стали отвергать свои собственные вчерашние результаты. У нас в Харькове запрещалось произносить само слово «турбулентность», и мы определили это словом «токамафией».
За давностью лет я уже точно не помню, как произошло моё знакомство с одним из авторов сборника «Чародей эксперимента» С.В. Мирновым: по-моему, он сам разыскал меня, и наша первая встреча носила «взрывной» характер: Сергей Васильевич по-молодому, задиристо, не прочувствовав трагичности ситуации, связанной с уходом моего отца из института, излагал свою версию взаимоотношений двух академиков: Л.А. Арцимовича и Е.К. Завойского. Помню, что его слова вывели меня из, что со мной случается крайне редко, и я резко произнесла: «Сейчас мы закончим этот разговор». Мне была подарена запись его статьи, название которой «Противостояние» показалось мне самым подходящим. В ней автор говорит о том, что оба противостоявших представляются ему идущими рядом, как философы С.Н. Булгаков и П.А. Флоренский на картине М.В. Нестерова «Философы». Мне нравится это сравнение, хотя если быть точным, то нестеровские философы всё же были друзьями. Они могли обсуждать их несовпадающие точки зрения. Да и философия – всё же не физика. Вот этого диалога у академиков Л.А. Арцимовича и Е.К. Завойского не получилось. Да, вероятно, и не могло получиться. Уж очень разные позиции по отношению к науке они имели.
О СЕМИНАРЕ КВП
Примерно в это же время был организован общесоюзный семинар по коллективным взаимодействиям в плазме (КВП). Инициатива принадлежала от ИАЭ Е. К. Завойскому, а от Харьковского ФТИ – Я. Б. Файнбергу. Семинар был организован с целью более детального изучения коллективных процессов в плазме (нелинейные процессы, неустойчивости, турбулентный нагрев плазмы, аномальное сопротивление, СВЧ излучение плазмы). Переговоры о семинаре велись сначала с институтским начальством, а затем с Министерством среднего машиностроения. Семинар был предназначен объединить работы по турбулентному нагреву, проводившиеся в Москве, Харькове (ХФТИ), Сухуми (СФТИ) и Новосибирске (Институт ядерной физики). Известно, что в 1967 г. в работе семинара принимали участие 30 научно-исследовательских институтов[62]. Семинар должен был собираться два раза в год поочередно в этих городах. Имелась договоренность соответственно с академиком УССР Я.Б. Файнбергом, доктором Р. А. Демирхановым, академиком АН СССР Г.И. Будкером и с членом-корреспондентом Р. З. Сагдеевым. Темами семинара были: нелинейные процессы в плазме, неустойчивости, коллективные процессы, турбулентный нагрев, аномальное сопротивление, СВЧ-излучение плазмы. На открытии семинара Е. К. Завойский среди прочего сказал: «Подобные семинары требуют выполнения определённых формальностей. Выполнение их возложено на меня и учёного секретаря С.Д. Фанченко. Однако при проведении заседаний в названных городах, председателям заседаний (мы предлагаем соответственно: Р. З. Сагдеев, Р.А. Демирханов, Я. Б. Файнберг) придётся выделить ответственных товарищей в помощь учёному секретарю. В заботы их будет входить организация быта приехавших и подготовка к посещению лабораторий и обмен научными материалами. Если участники семинара сочтут полезным издание материалов семинаров в виде ежегодного сборника работ (в виде ротапринта или книги), то можно будет начать соответствующие переговоры)»[63]. Семинар работал около десяти лет, пока тематика, по словам одного из его участников, Б. А. Демидова, не исчерпала себя. Труды семинара не издавались.
В конце июня 1966 г. семинар КВП происходил в Тбилиси[64]. В оргкомитет входили Б.Б. Кадомцев, Н.Л. Цинцадзе, Л.И. Рудаков, А.И. Ахиезер, Р.З. Сагдеев, А.А. Рухадзе, В.Н. Карпман, В.В. Железняков и Д.Г. Ломинадзе. Заседания проводились в Институте физики АН Грузинской ССР. Е.К. Завойский прочитал доклад «К вопросу об эффективности турбулентного нагрева плазмы в прямом разряде» (в соавторстве с П.П. Гавриным и С.Л. Недосеевым). В ноябре следующего года семинар КВП проходил в Сухуми.
ПЕРВОЕ ПИСЬМО ДИРЕКТОРУ
Е.К. Завойский, непосредственно проработавший с И. В. Курчатовым в течение почти десяти лет, никогда не писал ему писем. В этом не было необходимости, так как вход в его кабинет был открыт: Игорь Васильевич знал, что по пустякам его никто из сотрудников беспокоить не станет. После июньского семинара Анатолий Петрович, видимо, избегал беседы с Евгением Константиновичем, что следует из текста письма.
Пятым марта 1966 г. помечен черновик записки Е. К. Завойского к А.П. Александрову: «Вы можете пошутить над тем, что я выбрал столь странный способ собеседования со своим директором – письмо. Однако другие способы мне не удались, а завтра я уезжаю лечиться на месяц. Если за это время будет в какой-либо форме упоминаться вопрос о строительстве ТН-3, то меня беспокоят Ваши слова на Учёном совете о том, что Вам неясен, каков итог нашего спора с Карчевским.
Как Вы знаете, я не придаю этому спору никакого научного значения. Для меня было ясно с самого начала, что Карчевский не имел и тем более не имеет теперь за душой ни одного факта, противоречащего нашим экспериментам. Это я буду иметь удовольствие показать на первом семинаре «Т», который состоится после моего приезда»[65].
В другом документе Е.К. Завойский писал о вышеназванной установке: «Установка ТН-3, как известно, предназначена для изучения возможности получения плазмы с горячими ионами с помощью турбулентного метода нагрева плазмы. Нагрев ионов должен происходить за счёт возникновения ион-ионной неустойчивости в плазменных потоках, полученных от инжекторов, при нагреве электронов плазмы сильной магнитогидродинамической волной. Установка ТН-3 должна явиться прототипом установки для адиабатического сжатия нагретой таким образом плазмы и достижения Тi ≈ 20 кэВ и ≈ 1013 см -3»[66].
По этому документу, установка ТН-3 должна была иметь полную сметную стоимость 2446 тысяч рублей, включая строительные и монтажные работы, покупку оборудования и прочие затраты, а стоимость собственно установки по узлам (куда входили магнитная система, высоковольтный контур с источником питания, инжекторы плазмы, вакуумное оборудование и вакуумная камера) – 937 тысяч рублей. Было решено плазменные инжекторы создать силами Института, что позволяло сократить расходы примерно на 200 тысяч рублей. На конец марта 1966 г. из сметной стоимости были израсходованы на проектные работы и приобретение оборудования 500 тысяч рублей. Были сделаны заказы на оборудование и приборы на следующий 1967 г. Однако, как следует из документа, составленного заместителем Е. К. Завойского Клавдием Ивановичем Таракановым, на март 1966 года уже были реальными перспективы прекращения финансирования ТН-3: «В связи с прекращением финансирования по ТН-3 объект лишается возможности продолжать вести исследования по этой теме, а институт должен будет платить неустойки, обусловленные договорными обязательствами. Ориентировочно размер этих затрат может выражаться в 50-60 тысяч рублей. Кроме того, в связи с прекращением финансирования ТН-3 потеряет смысл выполненный проект стоимостью около 300 тысяч рублей». Далее рукой Евгения Константиновича записано: «Стоимость ТН-3 можно сократить примерно на 400-500 тысяч рублей, а срок строительства растянуть до 1969 г.»[67].
ПЕРИОДИЗАЦИЯ РАБОТ ПО УТС
В архиве Евгения Константиновича сохранился черновик 1967 г., где он предлагал периодизацию работ по управляемому термоядерному синтезу. «В истории термоядерных исследований, – писал он, – можно видеть три главных этапа: I этап – 1950-1955 гг. – «электротехнический» подход к проблеме, когда, казалось, что всё будет решено, если к газовому разряду подвести достаточно большую энергию. Известно, что эти надежды не оправдались. II этап – 1955-1960 гг. – интенсивный поиск магнитных систем, удерживающих хотя бы холодную (~100 эВ), но плотную плазму, или редкую (~1010 см-3), но горячую плазму. Предсказано много неустойчивостей. III этап – 1950-1965 гг. – характеризуется всё время возрастающим пониманием необходимости широкого изучения фундаментальных свойств плазмы. Показателем этого является, в частности, развитие теории турбулентного состояния плазмы. Успехи в этом направлении особенно велики в нашей стране. Достигнуты большие успехи в получении горячей и плотной плазмы методом циклотронного резонанса (электронного и ионного), турбулентного нагрева ударными волнами, инжекцией в ловушки пучков и плазменных сгустков, токовым нагревом за счёт коллективных взаимодействий. Адиабатическим сжатием (тета-пинч в Лос Аламосе) достигнуты Тi ~ 2 кэВ при плотности 3·1016 см-3 (nT ≈ 0,6·1020 эВ см- 3). В этом случае на время в несколько микросекунд получены параметры плазмы, близкие к термоядерным. Достигнуто некоторое понимание поведения плазмы в ловушках открытого и замкнутого типа, однако, этот прогресс в знаниях уменьшил надежды на использование некоторого типа ловушек в будущем»[68].
ЕЩЁ О СЕМИНАРЕ
Но вернёмся к семинару 1965 года и завершим рассказ о Карчевском. Он был не только направлен с докладом на Международную конференцию в Калэм (Англия), но и через месяц после того семинара отправил в ЖЭТФ свою, единоличную, статью («идейные соавторы» остались в стороне) «Ускорение и захват электронов в магнитной ловушке при электрическом пробое»[69], в которой снова отвергал результаты экспериментов группы Е. К. Завойского. И она была опубликована. Понятно, что Карчевский получил благословение от «старших товарищей», как, не называя имён, записал в черновике Е. К. Завойский.
Эпизод 1965 г. имел продолжение, что сказалось не только на судьбе самого Е. К. Завойского и его сотрудников, но и на направлении развитых им работ. Он стал определяющим для дальнейшего хода событий. Так чем же именно была вызвано неприятие турбулентного нагрева, атака на него и на автора?
ПРОТИВ ТОКАМАКОВ
НИЦ «Курчатовский институт». Здание, где в 1951-1971 гг. работал Е.К. Завойский
Разгоревшийся к середине 60-гг. в Институте атомной энергии спор между группой академиков, которые видели перспективу термоядерного реактора в токамаке, и Е.К. Завойским, который в этом сомневался и в связи с этим призывал не рассматривать токамак как единственную возможность в достижении той же цели, был спором двух неравноправных сторон. У одного в руках была сосредоточены власть и финансы, у другого – только эксперимент и опыт работы. Ещё поэт Владислав Ходасевич писал: «Ничто не разделяет людей так глубоко, так непоправимо, как идея»…
«Оптимизм в отношении токамака оказался значительно более похожим на глубокий пессимизм, – писал Евгений Константинович. – К этому нужно добавить, что, по оценкам, технические трудности создания токамака с необходимыми параметрами могут быть преодолены не ранее, чем через несколько десятков лет. Если считать, что после первого осуществления регулируемой реакции до термоядерной электростанции ещё пройдёт не меньше десяти лет, как это было с ядерными реакторами, то общий срок составит не менее тридцати лет. В этой ситуации, мне кажется, тенденциозно звучат слова о признании токамаков единственными перспективными ловушками»[70].
Евгений Константинович призывал не замыкаться на одном направлении в развитии проблемы управляемого термоядерного реактора, а расширить возможности исследований, увеличить ассигнования на изучение фундаментальных вопросов физики плазмы и на поиски новых подходов к проблеме. «Увлечение узкой программой исследования, подобной токамаку, является психологическим остатком тех первых лет начала термоядерных опытов, когда доминировал «электротехнический» подход к задаче, и казалось, чем больше конденсаторов собрать вместе, тем быстрее можно достигнуть заветной цели. Эти мечты должны были давно перейти в убеждение, что всестороннее изучение плазмы нельзя оставлять на время после постройки термоядерной электростанции, а это надо делать теперь. Следует широко поощрять теоретические исследования плазмы, разработку всевозможных новых методов исследования и создания для этой цели высококачественной аппаратуры. Всё это приведёт не только к пониманию лучшего пути подхода к основной проблеме, но, по-видимому, принесёт немало практических применений плазмы. Может оказаться, что последнее окупит все затраты на науку ещё до постройки термоядерной электростанции»[71].
Е.К. Завойский ссылался на то, что «идея токамака не нашла поддержки у мировой научной общественности. Приняв программу токамака за основу, наша страна изолирует себя от зарубежной науки, что приведёт к быстрому отставанию в важнейших областях исследования физики плазмы, методов удержания, нагрева и пр.» «Мы убеждены, – писал Евгений Константинович, – что предметом современной физики плазмы является турбулентность, а без знания физики плазмы не может быть построен УТР»[72].
Именно в те годы Евгений Константинович выступил с предложением создать новый институт, Институт физики горячей плазмы. Он обосновывал его создание тем, что:
«1. Проблема получения внутриядерной энергии через регулируемый синтез более тяжёлых ядер из изотопов водорода представляет одну из грандиознейших задач науки.
2. Мировой опыт последнего десятилетия показал, с одной стороны, трудность практической реализации этих процессов синтеза, с другой стороны, не вызвал сомнений в возможности преодолеть эти трудности.
3. Важным фактом в настоящее время является то, что за последние годы даже страны с относительно малым экономическим потенциалом, не говоря уже о мировых державах, увеличили усилия по изучению проблемы. Так, в США намечено удвоить штаты и ассигнования на работу в течение ближайших 5 лет.
4. В нашей стране исследования проводятся главным образом на базе существования общефизических лабораторий, мало приспособленных для подобных работ, в то время как в ряде стран уже созданы или строятся объединённые термоядерные центры.
5. Создание в СССР Института физики горячей плазмы и регулируемого термоядерного синтеза, оборудованного современной техникой, позволило бы, прежде всего, поднять уровень теоретических и экспериментальных работ, объединить усилия физиков и, что является главным, создать в СССР потенциальные возможности быстрого развития термоядерных исследований – в том направлении, где появятся перспективы.
6. В современном виде физика плазмы представляет самостоятельную науку, питающую целые направления физики и техники. Поэтому организованный институт будет стимулировать развитие физики, что, несомненно, приведёт к разнообразным практическим применениям плазмы (плазма твёрдого тела, ускорительные процессы, мощные источники СВЧ, рентгеновского и нейтронного излучения и пр.)»[73].
Основными задачами Института Е. К. Завойский считал:
«1. В широком плане искать новые подходы к проблеме синтеза.
2. Изучение физики высокотемпературной плазмы в связи с проблемой.
3. Изучение практических приложений плазмы».
Принципы организации виделись Евгению Константиновичу следующие:
«1. Институту должны быть постепенно переданы штаты и ассигнования на почти все работы, ведущиеся в существующих теперь институтах в области регулируемого синтеза. Поэтому его штат должен быть рассчитан на примерно 5 000-7 000 человек (в настоящее время работает над этой проблемой примерно 2. 500 человек).
2. Институт должен быть снабжён новейшими приборами и техникой при строительстве и обеспечен производственными возможностями в такой степени, чтобы за этот счёт поддерживать высокий уровень своих работ и в дальнейшем.
3. Институт должен иметь большие энергетические резервы.
4. В институте должна быть своя мощная производственная база, как общего характера, так и специальная, позволяющая выпускать оборудование малыми сериями.
5. Институт должен быть расположен вблизи Москвы (40-70 км), иначе возникнут трудности с кадрами»[74].
Главные задачи института физики плазмы и управляемого термоядерного синтеза ученый видел в том, чтобы
«1. Искать новые подходы к проблеме в широком плане.
2. Физика высокотемпературной плазмы в связи с проблемой управляемого термоядерного синтеза.
3. Исследование практических приложений высокотемпературной плазмы.
Потенциально институт должен быть готов к мощному развитию этой проблемы, как только появятся соответствующие идеи. В институт могут быть переданы штатные единицы из других институтов, занимающихся термоядерными проблемами.
Исходя из этих задач, институт должен иметь:
1. Значительную группу инициативных теоретиков, математиков и группу машинного счёта.
2. Сильный состав молодых экспериментаторов, обеспеченный мощной современной техникой эксперимента.
3. Мощные производственные мастерские (общие и специализированные) с конструкторским бюро.
4. Инженерный и технический состав, в частности, отдел по получению магнитных полей до 200 килогаусс в больших объёмах и полей до 107 Гаусс методом взрыва.
5. Технический состав по обслуживанию экспериментальных установок и электротехнических устройств.
Строительная площадка под институт – около 1 кв. км»[75].
Когда я читаю записи своего отца, мне приходит на ум некая аналогия двухсотлетней давности: император Павел I и Александр Радищев, писатель, общественный деятель. Общее направление развития России было решено уже до того, как Радищеву было предложено написать проект этого развития. Последний по благородству своей души решил послужить отечеству, изложив свой взгляд на прогресс, столь необходимый, по его мнению, стране. Над его предложениями не только поглумились, но и пригрозили новой ссылкой. Памятуя, какие унижения ему пришлось пережить раньше, Радищев покончил с собой.
Тем временем пропаганда токамака велась как на заседаниях учёных мужей, так и в прессе. В качестве примера может послужить статья Н. Железнова (ТАСС) «Термоядерный синтез – когда и как?», посвящённая сессии Отделения общей и прикладной физики АН СССР, когда Б. Б. Кадомцев назвал «наиболее эффективными реакторные системы типа «токамак», выразив, таким образом, единодушие с мнением академика Арцимовича о бесперспективности «пробкотронов»[76].
В архиве Е. К. Завойского имеется черновик, подготовленный, видимо, для очередного заседания (без даты). В нём записано: «Современная физика плазмы – это физика турбулентной плазмы. В области теории турбулентности наша страна находится впереди[77]. В последнее время, однако, за границей это направление стало быстро развиваться. Надо заметить, что если у нас не будет поощряться развитие экспериментальных работ по физике плазмы, то информация по теории плазмы, которая быстро становится достоянием учёных всего мира, будет способствовать развитию термоядерных исследований за границей и приводить к нашему отставанию. Это отставание в области научных исследований непосредственно скажется на перспективах осуществления у нас главной цели термоядерных исследований.
Здесь я хочу привести пример того, насколько работы в области физики плазмы являются более важными, чем попытки построить на сомнительных соображениях сразу термоядерный реактор. Так, до настоящего времени ещё неизвестен закон диффузии плазмы в магнитном поле. Альтернативой классической диффузии по-прежнему остаётся полуэмпирическая формула Бома. Ещё менее ясно, какой будет диффузия в плазме с параметрами, необходимыми для термоядерного реактора. До решения этих вопросов нельзя быть уверенным в возможности длительного удержания плазмы магнитным полем. Поэтому следует поставить систематическую работу по изучению диффузии плазмы, используя для этой цели все известные методы создания плотной и горячей плазмы. Эти исследования сложны, и без серьёзной финансовой поддержки их выполнить невозможно»[78].
КАРЛОВЫ ВАРЫ
После войны родители проводили отпуск со мной в Хосте, где снимали комнату у местной хозяйки. В те годы домам отдыха папа предпочитал отдых «дикарём» и путешествие на автомашине, когда она появилась. С годами, когда здоровье уже требовало заботливого отношения, а папины возможности стали бóльшими, они несколько раз ездили с мамой в Кисловодск, Железноводск и в Крым. Но ездить в одно и то же место для отца было выше сил. Однажды кто-то из друзей надоумил подать заявление на путёвки в подмосковную «Барвиху». Отец сразу сказал, что это пустое дело. Так и получилось: папе в путёвке отказали. Больше всех отказом возмущалась я. Отец же, предвидевший исход дела, остался к этому равнодушным. Тогда я решила взять реванш. Съездила в Медико-санаторный отдел Академии наук и с согласия родителей подала заявление на путёвки аж в Карловы Вары. Родители были уверены в провале и этой затеи. Но, к нашему удивлению, путёвки им были выделены. Как они выяснили уже на месте, март месяц – это не сезон для советских чиновников из-за холода и дождей. Так как идея поездки была не родительская, то бегать с оформлением документов пришлось мне. До последней минуты не верилось, что поездка состоится. Мама ехала за границу в первый раз и, как оказалось, в последний.
Через много лет мама вспоминала: «В начале марта 1966 г. нам были предложены путёвки в Карловы Вары. Мы с радостью дали согласие на поездку. И вот мы на Киевском вокзале, в прекрасном двухместном купе. Едем через Брест. До прибытия в Брест к нам в купе пришли наши военные проверять, не везём ли мы водку, икру, золото и т. д. Увидев наши маленькие чемоданы, они ничего не стали смотреть. После границы нас посетили военные чехи. Они ничего не смотрели, задали те же вопросы, откозыряли и ушли. Утром следующего дня мы приехали в Прагу. Поезд на Карловы Вары отходил вечером, и у нас был целый день на Прагу. Мы были голодны и отправились в ресторан. Обслуживание отличное, но оказалось, что стоимость очень велика. Мы съели по бифштексу и полуголодные решили осмотреть город на такси, но и это оказалось дорогим удовольствием. Но кое-что удалось посмотреть. Мы садились на разные виды городского транспорта и ездили от вокзала до конца маршрута и обратно. Очень хотелось есть, но мы боялись, что не справимся. Утром были в Карловых Варах. Нас повезли в санаторий «Империал», на самую гору. Погода была самая весенняя с дождями и даже со снежной метелью. Женя много фотографировал. Сезон в санаториях рассчитан на май-сентябрь, и потому там нет ни печек, ни батарей и окна не двойные. В номере было холодно. Мы с Женей немного болели. С нами отдыхал наш сосед по дому Б.Т. Гейликман, страстный любитель кино»[79].
ПРОЩАЙ, СТАЛИНСКИЙ ДИПЛОМ
Летом 1966 г. из Академии наук пришло письмо с требованием сдать диплом и знак лауреата Сталинской премии (в 1949 году отцу была присуждена премия третьей степени за создание атомной бомбы). За прошедшие 13 лет со дня смерти вождя всех времён и народов льготы, предоставленные сталинским лауреатам, уже давно канули в вечность (бесплатный проезд в любой пункт СССР, на любом, кроме такси, виде транспорта, бесплатное обучение детей и т. д.). Отец без всякого сожаления попросил маму организовать сдачу этих вещей. Через какое-то время ему были вручены новые диплом лауреата Государственной премии и знак, но уже без сталинской символики. Всё это сродни стесыванию имён египетских фараонов. Позже выяснилось, что не все лауреаты послушались, и теперь их потомки являются владельцами уникальных документов эпохи.
Отец мой впервые заговорил о Сарове в последнее утро своей жизни, видимо, предчувствуя скорую кончину. Он описал только одну чудовищную сцену, свидетелем которой он стал: как знакомый генерал отшвырнул ногой зэка, полного доходягу, осмелившегося о чём-то попросить «его величество». Я думаю, что отец, видя на территории монастыря заключённых, всегда мысленно представлял себе своего брата Бориса, расстрелянного в киевской тюрьме в 1937 г. О саровских годах отец мой оставил несколько скупых фраз в своих воспоминаниях. Надо сказать, что никто из известных физиков, находившихся в Сарове в те же годы, что и мой отец, не оставил о тех днях объективного рассказа: ни Ю.Б. Харитон (а уж он-то видел подобные сцены, наверняка, не раз, ни И.Е. Тамм, ни Я.Б. Зельдович (переживший неприятности в связи с высылкой О.К. Ширяевой, матерью его дочери), ни А.Д. Сахаров, ни Л.В. Альтшулер… А могли бы.
ПИСЬМО ИЗ ПРОШЛОГО
В конце ноября 1966 г. мой отец получил письмо от дальней родственницы, которая писала: «Дорогой Евгений Константинович! Простите, что решаюсь на такой эпитет, но никакой другой – глубокоуважаемый, многоуважаемый – наверное, в данном случае, гораздо более приличествующий для моего обращения к Вам, не идёт у меня ни из сердца, ни из души моей. Лет десять назад из газет я узнала, что Е. Завойскому за его учёные труды была присуждена Ленинская премия. У меня сразу же почему-то создалась уверенность, что это сын чудесных знакомых моей молодости и даже дальних родственников – Константина Ивановича и Елизаветы Николаевны, о семье которых я уже много-много лет ничего не знала. Лет восемь тому назад, будучи в Москве, через справочное бюро я узнала Ваш адрес и собиралась побывать у Вас, но, в конце концов, так и не решилась, побоявшись встретить недоумевающий, вопросительный взгляд: «Зачем это?» Тем более что Вы такой занятый человек и что лично с Вами у меня было очень короткое по времени знакомство. Но после того как я случайно услышала по радио сообщение о том, что в 12.40 будет передаваться радиорассказ об академике Е. Завойском, я, припав к репродуктору, с огромным волнением прослушала всё до последнего слова, я уже почувствовала, что теперь я не буду молчать. Мне вдруг стало нестрашно заговорить с Вами. Я поверила, что Вы поймёте меня и отнесётесь снисходительно к порыву старого, совсем одинокого человека, поймёте, что мне ничего не нужно, кроме того, чтоб пережить несколько светлых воспоминаний о лучшем периоде моей жизни, о прекрасных людях, с которыми у меня было столько чудесных встреч, не надо ничего, кроме того, чтоб теперь, через столько лет, что-нибудь узнать о них.
Теперь о себе. Я – Котелова (бывшая Жилина) Людмила Петровна. Мне уже 79 лет. Если жива Ваша мама Елизавета Николаевна, она, конечно, меня помнит. Дети же, даже, наверное, старшая Танечка, Ваш брат (я забыла, как его зовут), Верочка и Вы, конечно, меня не могут помнить. До 1912 г. я была студенткой Казанских Высших женских курсов, а после их окончания уехала с мужем в Вятку. В 1915 г. мы вернулись в Казань и жили там до 1921 г., а в трудные годы снова уехали в Вятку. Я часто бывала у Вас на Пороховом заводе. Каждый приезд к Вам был для меня праздником. Ваша семья была удивительно дружная, приветливая.
Иногда у Вас я видела Вашего дядю Колю, который тогда уже был студентом. Рос он и учился в гимназии, живя в Вятке с сестрой Катей и мамой Екатериной Константиновной – Вашей бабушкой, которая была двоюродной сестрой моей мамы. В Вятке это были наши единственные родственники, и мы часто бывали друг у друга. Коля был удивительно мягкий и деликатный мальчик. Однажды, побывав у нас и узнав, что я болею брюшным тифом, он сообщил своей маме, что Мила заболела «животным тифом». Будущий врач, он не смог, очевидно, преодолеть смущения от необходимости назвать болезнь, производя от грубого слова «брюхо». К тому же, тогда в его глазах я была уже барышня. Это был мальчик, лишенный всякого эгоизма, готовый в игре с набедокурившими товарищами взять вину на себя, чтобы уберечь их от наказания. Коля знал, что его мама была очень строгой и озорства ему не прощала. Надо был видеть, какая трогательная дружба была у него со всеми вами. Ребятишки прямо-таки не отходили от него. Бывало, он уйдёт в залу и ляжет на полу, на ковёр, может быть, отдохнуть, так маленькие завойчата тормошат его, как им только вздумается, а он спокойно лежит, всё им позволяет и, видимо, очень доволен. Помню, удивительно радостно до зависти было наблюдать такую картину. Как грустно, что так рано ушёл из жизни такой чудесный человек.
Но я давно уж утомила своим письмом, своими так дорогими для меня воспоминаниями. А как остро во мне воспоминание о катастрофе на Пороховом заводе. Сама я не была в тот момент в Казани. Мы с мужем возвращались из Нижнего и, подъезжая к Казани, видели издали, как взрывались керосиновые баки, вздымая к небу огромные столбы чёрного дыма. Город был почти пустым. Население в панике бежало, спасаясь от угрожавшей опасности. Говорили, что опасность была действительно угрожающей, если бы генерал завода, пожертвовав своей жизнью, не открыл краны и не залил водой пороховые погреба. Рассказывали мне и о вашем спасении: Танечка с маленьким Славчиком на руках, Женя, держа за руку Верочку. Когда прогремел первый взрыв, Ваш папа по долгу службы быстро ушёл из дома, сказав, что скоро вернётся. Мама Ваша лежала тогда в больнице. Но взрывы усилились, распахнули у вас в квартире все окна, двери, и вы все в испуге устремились за бежавшими толпами людей. Надо думать, что пережили и испытали все вы. Ваш папа несколько дней метался в поисках вас по окрестностям города, пока, наконец, вы сами не добрались на платформе гружёного углем поезда до Казани и пока папа, не дав вам умыться, не притащил одного или двоих из вас в качестве доказательства к маме в больницу.
Всё это Вы знаете, конечно, лучше меня. Мне кажется, что после этого я с Вашей семьёй больше не виделась и только уже в Вятке встречалась с Вашей мамой, когда она с вами приехала из Казани после кончины Вашего папы. В те тяжёлые годы Вы приехали к родным – Катаевым в город Слободской. С тех пор я больше ничего не слышала ни о ком из вас.
Всех своих близких родных мне людей, кроме брата Николая Петровича, я потеряла и живу теперь в полном одиночестве. Внешне всё хорошо: я имею хорошую комнату, государство даёт мне пенсию, достаточную для того, чтобы быть сытой и иметь всё необходимое. У меня есть друзья. Ко мне хорошо относятся окружающие меня люди. Я это очень ценю. Но я никогда не перестаю быть одинокой, а это нелегко.
Если будет у Вас возможность, отзовитесь или пусть хотя бы кто-нибудь из Вашей семьи напишет мне о Вас, о маме, Ваших сёстрах. Я буду очень рада и очень-очень благодарна Вам. Будьте же здоровы, дорогой учёный и прекрасный человек! Горячо желаю Вам успеха во всех Ваших великих делах. Берегите себя! Живите дольше, дольше на счастье людям, на радость близким! Глубокоуважающая Вас Л. Котелова. 24 ноября 1966 г.».
Конечно, на письмо тут же последовал ответ, и через месяц Людмила Петровна приехала в Москву. Мы все вместе, папины сёстры и брат, отметили наступивший Новый год. Внезапное появление Людмилы Петровны в нашей жизни послужило стимулом для работы над генеалогическим древом рода Завойских[80].
ПРЕПРИНТ Л. А. АРЦИМОВИЧА
В те славные годы, когда ещё господствовала уверенность в том, что термояд будет вот-вот осуществлён, в ИАЭ им. И. В. Курчатова была введена особая служба: выпуск препринтов. Собственно говоря, она существует и по сей день, но нас будет интересовать только то, что имеет отношение к нашей теме. Итак, осенью 1966 г. тиражом в 150 экземпляров был выпущен препринт Л.А. Арцимовича «О перспективах исследований по проблеме управляемого ядерного синтеза»[81]. В нём он сравнивал восемь установок (ОГРА-I, ОГРА-II, ПР-5, ДСХ-II, Alice, Phoenix II, MISE и DECA II), а также анализировал достоинства и недостатки открытых и замкнутых ловушек. Он считал, что для физика-оптимиста более обнадёживающими, а для физика-пессимиста – менее безнадёжными «представляются попытки создать термоядерный реактор на основе систем типа Токамак и Стелларатор». В заключении Арцимович писал: «Исследования по проблеме управляемого ядерного синтеза ещё не вывели нас на широкую дорогу к термоядерной электростанции. Пока это только задел на будущее. Однако если стремиться приблизить это будущее, то нельзя сокращать те усилия, которые делаются сейчас, т. е. отказываться от выполнения достаточно широкой программы исследований по физике высокотемпературной плазмы. Необходимо, конечно, чтобы научная программа была ориентирована на разработку наиболее актуальных вопросов и не загромождалась обломками тематики, потерявшей значение и сохраняющейся по инерции. Распределение усилий по широкому фронту теоретических и экспериментальных разработок должно соответствовать их научной значимости, которая время от времени нуждается в переоценке. В частности, в настоящее время наибольшее внимание должно быть привлечено к разработке замкнутых магнитных ловушек».
СТАТЬЯ Л. А. АРЦИМОВИЧА В «НОВОМ МИРЕ»
В январском номере журнала «Новый мир» за 1967 г., который со времени публикации солженицынского «Ивана Денисовича» продолжал считаться самым вольным из советских периодических изданий, появилась статья Л. А. Арцимовича «Физик нашего времени», где он затронул интересную проблему, оценивая роль учёного-физика и, конечно, самой физики в советском обществе.
В одном из пассажей статьи говорилось: «Способный и энергичный физик уже через несколько лет после начала научной работы выталкивается наверх по ступеням организационной лестницы и становится руководителем отдельной группы при лаборатории… Так происходит самоотстранение физика-экспериментатора от эксперимента»[82]. Известно, что всякое обобщение страдает на какую-то долю некорректностью. Не было исключением и это утверждение Льва Андреевича. Представляя такой алгоритм продвижения учёного-физика по ступеням организационной лестницы, он не учитывал того, что хотя бы в его собственном отделе «выталкивались» далеко не все и не каждый. А самую верхнюю ступеньку на этой лестнице занимал безраздельно только он сам. То, о чём писал Лев Андреевич, называется карьерой. Однако далеко не все желали её делать. Он сам, видимо, стремился к этому. Если говорить о министерских деятелях, то сказанное им вполне справедливо. Если о научных работниках, то – нет. Примером тому может служить хотя бы тот же Е. К. Завойский: как после Сарова он был взят на должность начальника сектора, так им и остался вплоть до своего ухода из института. К тому же замечу, что и этим невысоким в институтской иерархии постом он тяготился, так как наваливалась масса бумажных дел, от которых он не испытывал радости. Его стихией был эксперимент. Свою работу он понимал не как карьеру, а служение науке. Так что существовала возможность и не «выталкиваться».
СНОВА ПОДНОЖКА
14-18 августа 1967 г. в Стокгольме (Швеция) должна была состояться Вторая Европейская конференция по управляемому термоядерному синтезу и физике плазмы (первая была за год перед этим в Мюнхене). Предполагалось, что в ней примут участие около 250 физиков более чем из двух десятков стран. До этого, весной в Институте на начальника сектора Е. К. Завойского была составлена характеристика, подтверждённая Краснопресненским районным комитетом КПСС для поездки на конференцию в Стокгольм. В то время характеристики включали всеобъемлющие сведения о выезжавшем за рубеж, тем более, если местом проведения конференции была, как тогда говорили, «капстрана». Характеристику от Института подписали заместитель директора ИАЭ А. Г. Зеленков, секретарь парткома Н.А. Черноплёков и председатель местного комитета В.С. Коротков [83].
Однако где-то на уровне, более высоком (то ли в самом Институте, то ли в ГКАЭ, то ли выше), в командировке Завойскому было отказано. А между тем группой физиков сектора, который возглавлял Евгений Константинович, на эту конференцию был подготовлен доклад «Изучение механизма турбулентного нагрева, вызванного током». Доклад в Стокгольме зачитывал В. Т. Толок из Харьковского ФТИ, который и в соавторы-то не входил. Текст же самого доклада представлен на конференцию не был[84].
Для «одного из ведущих специалистов в области изучения физики плазмы» (так было записано в характеристике Завойского) быть невыпущенным на конференцию европейского масштаба было оскорблением его достоинства и «непризнанием пророка в своём отечестве». Путь на европейские конференции по физике плазмы и УТС, а также на зарубежные конференции МАГАТЭ отныне был для Е. К. Завойского заблокирован. Что (или кто) было тому причиной, может быть, когда-то и выяснится, а сейчас остаётся только гадать. Для доходчивости приведу пример с М. Л. Ростроповичем, когда кто-то совершенно «букашечный» бросил ему в лицо, что тот не умеет играть на виолончели. Помните, что когда этот эпизод всплыл в печати, то в душах наших эти слова вызвали бурное возмущение? Так почему же пример из области физики не вызвал и не вызывает хотя бы внутреннего протеста? Вместо него повисает молчание, порождающее, в конце концов, замалчивание.
Как следует из материалов конференции, среди присутствовавших особо был отмечен «отец магнетогидродинамики» Ханнес Альфвен. Кстати сказать, ученику отца Г.В. Шолину запомнилось, что Евгений Константинович однажды высказал мысль, что физика приняла бы другой облик, если бы Х. Альфвен появился раньше, поскольку опыты В. Кауфмана, на основании которых были сделаны первые выводы о зависимости массы от скорости, интерпретировались бы иначе, с учётом дрейфа ведущего центра в неоднородном магнитном поле. Этот эффект, пропорциональный квадрату скорости заряженной частицы, не учитывался Планком при анализе опытов Кауфмана.
СИМПОЗИУМ В ПРАГЕ
В мае того же 1967 г. как бы в утешение Е. К. Завойскому была подтверждена не пригодившаяся ему стокгольмская характеристика для поездки осенью в Прагу (тогда это была «соцстрана» Чехословакия, и в отличие от «капстраны» въезд в неё был более простым, так как бежать на Запад из соцстран было невозможно[85]) на Международный симпозиум по плазменно-пучковым взаимодействиям, организованный Институтом физики плазмы Чехословацкой Академии наук. От США, например, присутствовали 16 человек, от Франции – 9, от обеих Германий – 14, от Италии – 7, от Голландии – 8, от Польши – 4 и от СССР были посланы Я. Б. Файнберг, В. А. Супруненко, А. Б. Киценко, В. Ф. Федорченко (Харьковский физтех), А. Г. Плахов, А. Н. Кархов и Е. К. Завойский (ИАЭ). Несколько человек были из Новосибирска. Всего на симпозиум собрались 125 специалистов из 16 стран[86]. По существу это была первая международная встреча учёных, целиком посвящённая проблемам взаимодействия пучок-плазма. Организаторы полагали, что она будет иметь неформальный характер, то они и не планировали публикацию докладов. Однако участники Симпозиума проявили огромный интерес к обзору, представленному членом-корреспондентом Я. Б. Файнбергом (Харьковский ФТИ), поэтому позднее были напечатаны аннотации докладов. Е. К. Завойский делал доклад «Исследования турбулентного нагрева плазмы током» 4 сентября.
Организация симпозиума в единой в ту пору Чехословакии не была случайностью. Выбор места его проведения был связан с тем, что направление «взаимодействие пучок-плазма» интенсивно развивалось в Институте физики плазмы (Прага)[87], имевшим в ту пору около пятисот сотрудников. В состав Института входила большая группа молодых физиков-теоретиков и экспериментаторов, и, как отметил в своём отчёте Евгений Константинович[88], уровень их работ был вполне современен и сравним с подобными работами в США. Он отметил также хороший уровень технической оснащённости пражского Института. Возглавлявший институт доктор Ян Ваня держал ориентацию на научные контакты с СССР, и Е. К. Завойский подчеркивал, что расширение таких контактов позволило бы интенсивнее работать над решением термоядерных задач. Он писал, что хотя теория пучковой неустойчивости была разработана в СССР, эксперименты поставлены не были.
В «Заключении о работе Симпозиума» Завойский писал: «Экспериментальные и теоретические исследования коллективных процессов и, в частности, плазменно-пучковых взаимодействий в настоящее время стали в ряд важнейших проблем ведущих лабораторий по физике плазмы в целом ряде стран… Интерес к изучению коллективных процессов в плазме объясняется, с одной стороны, существенными успехами в получении с их помощь. Высокотемпературной плазмы, возможностью управления неустойчивостями плазмы с помощью пучков, перспективами генерации мощных СВЧ колебаний и др. Детальное исследование процессов взаимодействия потоков заряженных частиц с плазмой имеет большое значение и для теории плазмы. С другой стороны, по мере развития экспериментальных работ с плазмой на многих установках за последнее время чётко выяснилась существенная роль коллективных процессов, связанных с неустойчивостями тока. Это показало, что путь к термоядерному реактору будет значительно более сложным, чем казалось вначале.
Таким образом, на данном этапе подхода к термоядерной проблеме основные усилия должны быть направлены на исследование коллективных процессов в плазме и выяснению той роли, которую они могут играть в решении основной задачи.
В Праге можно было услышать, что именно эти идеи привлекли внимание большого числа учёных разных стран и привели их на Симпозиум.
В итоге Симпозиума выяснилось, что наша страна занимает ведущее положение в исследовании коллективных процессов в плазме. Это, в частности, относится к процессам взаимодействия пучка с плазмой и турбулентному нагреву. Однако это преимущество может оказаться временным, так как в ряде стран (ФРГ, Италия) уже поставлены важные задачи по взаимодействию ионных пучков с плазмой, а в некоторых странах (Чехословакия, США) намечается проведение подобных работ. Эти исследования могут оказаться очень перспективными для целей получения достаточно плотной плазмы с высокой температурой не только электронов, но и ионов. К сожалению, в нашей стране до сих пор не поставлены эксперименты по ионной пучковой неустойчивости, хотя теория этих явлений разработана в СССР. Нам кажется необходимым предусмотреть эти работы в планах (1968 г.)»[89].
Евгений Константинович вместе с Я. Б. Файнбергом выдвинули проект организации некоторых совместных работ СССР и Чехословацкой ССР на 1968/69 гг. Предлагалось осуществить командировки академика УССР Я. Б. Файнберга в ЧССР для чтения лекций по коллективным взаимодействиям в плазме, а сотрудников ИАЭ и ХФТИ (Л. И. Рудакова, Д. Д. Рютова и харьковчанина В. Д. Шапиро) – для обсуждения теоретических работ. Они предлагали также направить на полгода двух экспериментаторов В. В. Шапкина (ИАЭ) и А. К. Березина (ХФТИ) для работы в Институте физики плазмы ЧССР, а двух сотрудников этого института, из лаборатории доктора Зайдела, принять в ИАЭ и ХФТИ. Они также предлагали провести совместные работы по изучению спектров высокочастотных колебаний при турбулентном нагреве плазмы, имея в виду, что в ИФП была к тому времени разработана система полосовых волноводных фильтров, позволявших проводить анализ спектров в диапазоне λ = 0,8-3,5 см. В то время СССР поставил для ИФП два электронно-оптических преобразователя типа ПИМ-3 и взамен получил стеклянные трубы (30 штук) диаметром 40 см и длиной по 2,5 м и стеклянные трубы (50 штук) диаметром 30 см и длиной 2,5 м. К сожалению, этим планам не суждено было осуществиться.
На какой стадии были остановлены переговоры, мне неизвестно, а в августе 1968 года СССР ввёл свои войска в Чехословакию. Милош Зайдел и Юржи Тайхманн, с которыми общался Евгений Константинович, вынуждены были покинуть Чехословакию. Первый нашёл прибежище в Технологическом институте Стивенса (США) и в 2007/08 гг. был уже на пенсии. Второй стал профессором Монреальского университета (Канада).
Как часто случалось из-за надменного отношения министерского начальства к учёным, советская делегация опоздала на утреннее заседание Симпозиума (вероятно, были сэкономлены деньги на прибытие в Прагу на день раньше) и не смогла присутствовать на открытии симпозиума, а также на докладах физиков-экспериментаторов, занимавшихся пучками, Л. Д. Смуллина (Массачузеттский Технологический институт) и Ф. Боттильони (Франция, Фонтэнэ). Всё это Евгений Константинович изложил в своем отчёте, который отправил в Министерство. Его раздражала небрежность чиновников, которые часто ставили учёных, в том числе и его самого, в неловкое положение. Известно, что статьи советских учёных на конференции практически всегда приходили с запозданием[90] (статьи должны были вначале пройти «научную цензуру» в виде секретных отделов). Западные коллеги не могли понять, что непунктуальность советских коллег совершенно не зависит от них самих, а от министерских чиновников.
Когда я спросила одного из ближайших сотрудников моего отца, была ли плоха сама идея плазменно-пучковых взаимодействий, он ответил: «Конечно же, нет. Тут сыграли роль личностные отношения верхов Института к работам Евгения Константиновича и к нему самому. Я, знаете ли, был тогда рядовым сотрудником, и до меня доходили только слухи. А слухи – и есть только слухи. Документов-то нет».
ЮБИЛЕЙ
28 сентября 1967 г. моему отцу исполнилось 60 лет. Из Казани ему были присланы в подарок два фотоальбома: один от университета, другой от физтеха. Заполненные фотографиями коллег и их учеников, сейчас они являются бесценными документами по истории школы ЭПР, созданной трудами Е.К. Завойского, С.А. Альтшулера и Б.М. Козырева[91]. Был прислан также уникальный подарок – миниатюрная копия магнита Дю Буа, на котором в 40-е годы велись работы по наблюдению эффектов ЯМР и ЭПР[92].
В октябре того же года Евгений Константинович писал С.А. Альтшулеру по этому поводу: «Я очень тронут Вашей заботой. Пожалуй, трудно было бы придумать лучший подарок к моему юбилею, чем это сделали Вы и физики КГУ, которым я хочу передать через Вас самые лучшие пожелания!
Всё то, что Вы прислали мне, живо напоминало время, когда мы (Вы, Борис Михайлович и я) «пропитывались» идеями резонансов. Я вспоминаю, насколько ясно нам представлялась сущность вопросов. Буду рад, если это письмо ещё раз напомнит Вам об этом времени. Восхищён моделью электромагнита (приходит на память суровое время, когда к его полюсам иногда примерзали руки, но на такой пустяк в то время не приходилось обращать особого внимания – ещё шла война. – зачёркнуто.– Н. З.), в которой чувствуется рука настоящего «механикуса» университета, человека, который часто определяет судьбу идей. Передайте ему, пожалуйста, мою благодарность за труд, выполненный с искусством и любовью. Ваш…»[93]
От своих учеников и сотрудников по ИАЭ Евгений Константинович также получил поздравление: «Дорогой Евгений Константинович! В день Вашего шестидесятилетия разрешите нам, Вашим ученикам и сотрудникам, выразить искреннее восхищение Вашими блестящими научными открытиями, ярким талантом экспериментатора, удивительной глубиной мысли, позволяющей Вам легко переходить от одной исследуемой проблемы к другой.
Открытие электронного парамагнитного резонанса заложило основы радиоспектроскопии и квантовой электроники. А Вы тем временем занялись ядерной физикой и получили выдающиеся результаты, отмеченные высокими правительственными наградами. В неустанных поисках нового Вы затем вооружили науку предельно чувствительными электронно-оптическими преобразователями – и вот глазам физиков, астрономов, биологов открылся ранее недоступный наблюдению мир слабосветящихся явлений. Плазму Вы начали исследовать, когда иные академики уже считали, что единственный ключ к решению проблемы управляемого синтеза у них в кармане. Однако Вы и здесь нашли совершенно оригинальный подход к проблеме и открыли метод турбулентного нагрева, который теперь превратился в самостоятельное научное направление. Притом – не в пример другим «бессмертным» – основные экспериментальные результаты Вы добыли своими собственными руками.
Вы подаёте нам пример страстного увлечения наукой, зажигая окружающих своим неугасимым энтузиазмом. Ваше благожелательное отношение ко всем новым, подчас ещё сырым идеям и к инициативе молодых создаёт в коллективе радостную творческую атмосферу.
Лишь великим учёным присуща истинная скромность и способность восхищаться не только своими, но и чужими научными достижениями. Скромность не позволяет Вам уделять много внимания пропаганде своих работ и достижений всего коллектива. Это настолько необычно в наши дни, что порой интересные результаты остаются в тени, отчего страдаете не столько Вы, сколько Ваши сотрудники. Мы знаем, насколько Вы не любите тратить драгоценное время на административную деятельность, но разве не упростились бы некоторое организационные проблемы, если бы созданный Вами коллектив приобрёл большую самостоятельность?
Вся Ваша жизнь в науке убедительно доказывает, что первичным в познании является эксперимент, который всегда опережает теорию. От всего сердца желаем Вам долгих лет здоровья и плодотворной научной деятельности и надеемся поставить при Вашем участии и под Вашим руководством ещё много красивых экспериментов, для объяснения которых будут созданы не менее красивые теории» (всего 48 подписей)[94].
«РЕПОРТАЖ С ТЕРМОЯДЕРНЫХ УСТАНОВОК»
В начале ноября в «Правде» появилась необычная для этой для этой газеты статья-зарисовка, в которой запечатлелись некоторые подробности, касающиеся работы Отдела плазменных исследований академика Л. А. Арцимовича[95]. «Мы пришли, – писали авторы репортажа, – в кабинет руководителя ОПИ с одним вопросом: «Как идёт работа по осуществлению термоядерного синтеза?» – «Это вопрос я слышу не впервые, – сказал Лев Андреевич, – и отвечаю на него сравнением. Представьте себе, что группа учёных XVIII века неожиданно увидела одноколёсный велосипед. Нетрудно вообразить себе, что один из них предположил – эта машина предназначена для езды. Другой, видимо, немедленно заявил, что может математически доказать – ездить на нём нельзя. Ну, а третий, скорее всего, попробовал бы проверить это экспериментально. Он сел бы на велосипед и, конечно, сразу бы упал.
Однако мы-то сейчас знаем, что есть люди, которые на одноколёсном велосипеде не только ездят, но и выполняют различные трюки. Так вот, можно считать, что мы едем на одноколёсном велосипеде с завязанными глазами по канату. Такова примерно мера трудности работы с плазмой. Но, пожалуй, позволительно сказать, что в последнее время повязка с наших глаз снята. Нам ясно, что канат достаточно длинный, но размер его известен».
В статье названы ближайшие сотрудники Л.А. Арцимовича (Л.И. Артёменков, В.С. Стрелков и др.), а также отмечены установки, которые были показаны корреспондентам (ПР-5, ПР-6, АС, «Огрёнок» и несколько токамаков).
ОТЧЁТ РЕЖИМУ
20-23 ноября 1967 г. в Сухуми состоялся очередной семинар по коллективным взаимодействиям в плазме. В связи с тем, что в нём принимал участие французский учёный Теренцио Консоли, Е. К. Завойский должен был предоставить отчёт главному режимному лицу ИАЭ, С. А. Трофимову. Черновик отчёта он оставил у себя. В нём говорится: «Профессор Консоли сделал обзорный доклад о работе в Сакле по СВЧ удержанию и нагреву плазмы. В этом докладе впервые была подробно изложена идея удержания и нагрева плазмы в неоднородном поле зеркальной ловушки и сделаны осторожные оценки применения этого метода для удержания термоядерной плазмы. Этот доклад вызвал живой интерес. После окончания заседаний была проведена подробная дискуссия с Консоли в узком составе участников семинара. В итоге дискуссии выяснилось, что действительно во Франции найден новый метод СВЧ удержания плазмы в пробкотроне, который может оказаться более эффективным, чем было известно для СВЧ до сих пор. Пока трудно сказать, насколько этот метод пригоден для решения термоядерной задачи, но несомненно, что он может быть применён для получения и исследования высокотемпературной плазмы в ловушках. В связи с этим следует установить более тесные связи с группой Консоли как теоретикам, так и экспериментаторам. Следует заметить, что перед поездкой в Сухуми Консоли был на симпозиуме по открытым ловушкам в Ок Ридже (США), где его идея ВЧ удержания термоядерной плазмы встретила среди части физиков поддержку.
В частных беседах проф. Консоли сообщил, что ЕВРОАТОМ и Франция приняли решение построить в Гренобле левитрон («Суперстатор») с малым диаметром 1 м и большим 8 м. Магнитное поле до 15 кЭ должно создаваться ударными генераторами общей мощностью 103 МВт. Время левитирования витка предполагается сделать ~ 0,1 с. Плотность плазмы будет достигать 1014 см-3. Предварительная плазма будет создаваться джоулевым нагревом, и дальнейший нагрев будет производиться высокочастотными методами.
По утверждению Консоли, плазма в «Суперстаторе» будет устойчива, если удастся поднять её температуру выше 300 эВ. Этот результат получен путём теоретических расчётов. Установка начнёт монтироваться, по-видимому, с 1969 г., когда будет осуществлён переезд в Гренобль.
Из разговоров с Консоли можно судить о намерении учёных Франции и стран, входящих в Евратом, ставить эксперименты в крупных масштабах, одновременно решая смежные технические вопросы. Так, по словам Консоли, французская промышленность не выпускала ещё генераторов такого масштаба. Такие генераторы будут разрабатываться на заводах, производящих оборудование для крупных гидростанций. Предполагается также разработка ВЧ генераторов нового типа (магнетроны метрового диапазона длин волн) мощностью 30 МВт для нагрева плазмы.
Консоли заявил, что учёные Франции хотели бы принимать участие во Всесоюзном семинаре по коллективным взаимодействиям и в дальнейшем, присылая на него делегацию в составе нескольких человек, и выступать с докладами. На вопрос о том, могли бы учёные нашей страны посещать подобные семинары во Франции, Консоли заявил, что во Франции происходят специальные съезды один раз в два года, на которые, по его мнению, могут быть приглашены учёные нашей страны. По его мнению, этот вопрос, как и вопросы обмена учёными, могут быть поставлены во время посещения советской делегацией Сакле. Консоли выразил желание поставить совместные исследования, в частности, по ионной потоковой неустойчивости с целью нагрева плазмы до термоядерных температур. Он считает желательным более тесные контакты по исследованиям плазмы между Францией и СССР.
Из сказанного можно сделать следующие выводы:
1. Участие проф. Консоли во Всесоюзном семинаре по коллективным взаимодействиям было весьма полезным для советских физиков, т. к. позволило получить ценную информацию об идеях и планах французских учёных.
2. Объём работ по термоядерной тематике во Франции в ближайшие годы достигнет такого уровня, при котором контакты с французскими учёными будут весьма полезны учёным нашей страны. Уже сейчас Франция достигла значительных успехов в постановке экспериментов по СВЧ и ВЧ нагреву и удержанию плазмы и методам измерений.
Ниже прилагается проект дополнительного обмена учёными и информацией между СССР и Францией на 1968-1969 гг.
1. Учёные Франции систематически участвуют в работах Всесоюзного семинара по коллективным взаимодействиям.
2. В 1968 г. ИАЭ имени И. В. Курчатова направляет во Францию (отдел плазменных и термоядерных исследований, Сакле) теоретика (Л. И. Рудакова) на три месяца и принимает у себя французского теоретика на срок три месяца.
3. В 1969 г. ИАЭ имени И. В. Курчатова направляет во Францию (отдел плазменных и термоядерных исследований, Гренобль) на три месяца экспериментатора (С. Д. Фанченко) и принимает у себя на три месяца экспериментатора из Франции.
4. Франция приглашает до трёх учёных СССР на национальные конференции по проблемам регулируемого термоядерного синтеза и физики плазмы, собираемые один раз в два года.
После утверждения настоящего проекта вводится соглашение о научном сотрудничестве между СССР и Францией»[96].
25-ЛЕТИЕ ИНСТИТУТА АТОМНОЙ ЭНЕРГИИ
12 апреля 1968 г. в ИАЭ им. И. В. Курчатова состоялась сессия Учёного совета, посвящённая 25-летию со дня образования института. Сессия продолжалась два дня (12 и 15 апреля), причём в первый день прошли два заседания: одно открытое и другое закрытое. В первом принимали участие академики Л.А. Арцимович, Е.К. Завойский, М.Д. Миллионщиков и доктор наук Л.В. Грошев. Вступительное слово и заключительное (15 апреля) произнёс академик А. П. Александров.
На сессии были зачитаны следующие доклады: «Работы по ядерной физике в ИАЭ» (Л.В.Грошев), «Исследования по физике плазмы в прикладной тематике» (Л.А.Арцимович), «Работы по коллективным взаимодействиям в плазме, ведущиеся в ОЯФ (Е.К.Завойский), «МГД-преобразователи» (М.Д.Миллионщиков).
Черновик доклада Евгения Константиновича сохранился. В нём подводились итоги десятилетней работы сектора, который он в то время возглавлял. Теперь, когда прошли 40 с лишним лет, этот черновик является своего рода архивным раритетом, приведу его полностью: «В этом году исполняется десять лет работы сектора 74 Отдела ядерной физики по проблеме регулируемого термоядерного синтеза. За это время сотрудниками сектора опубликовано более 150 научных статей по разным вопросам физики плазмы, защищено две докторских и восемь кандидатских диссертаций.
В секторе работает группа теоретиков во главе с Л. И. Рудаковым и группа экспериментаторов (по алфавиту): М. В. Бабыкин, П. П. Гаврин, А. Г. Плахов, В. Д. Русанов, В. А. Скорюпин, В. П. Смирнов, Г. Е. Смолкин и С. Д. Фанченко. В состав сектора входит лаборатория плазменных волн Д. А. Франк-Каменецкого.
В течение 10 лет сектор проводил работы по исследованию магнитно-звукового резонанса, прямыми и т. н. косыми ударными волнами, теории турбулентной плазмы, использованию коллективных движений в плазме для нагрева её, дрейфовым волнам, циклотронному резонансу, диагностическим методам и другим вопросам.
В кратком докладе невозможно сколько-нибудь подробно изложить все полученные результаты, поэтому я остановлюсь только на цикле работ по турбулентному нагреву плазмы. Сюда относится нагрев плазмы сильными магнитозвуковыми волнами и нагрев током, текущим вдоль магнитного поля.
Исследование методов получения плазмы с температурой до 200 000 0000 С представляет не менее важную и сложную задачу, чем изучение удержания горячей плазмы в ловушках.
Вместе с тем, деление проблемы термоядерного синтеза на задачу нагрева и удержания плазмы в известной степени условно, так как не найден ни один путь решения проблемы в целом.
С 1961 г. в секторе исследовался нагрев плазмы сильными магнитозвуковыми волнами. Основная идея этого метода состояла в том, что с помощью быстрого сжатия плазмы нарастающим магнитным полем в плазме возбуждалось сильное электрическое поле, направленное перпендикулярно магнитному. В этих скрещенных магнитном и электрическом полях возникал сильный дрейфовый ток электронов плазмы, который должен быть неустойчивым и должен приводить к раскачке в плазме интенсивных колебаний. Благодаря этой неустойчивости тока, как показали наши эксперименты, направленные токовые скорости электронов в волне быстро хаотизировались и плазма нагревалась, а магнитнозвуковая волна сильно затухала.
В нашем секторе впервые было обнаружено и доказано, что механизм затухания волны носит «бесстолкновительный» характер, а эффективность нагрева плазмы очень высока: плазма необратимо получает до 30% энергии магнитного поля волны. Исследования показали, что волна нагревает не только электроны плазмы, но и ионы.
В связи с этим интересно отметить, что за время прохождения волны через плазму, которое составляло не более 3·10-8 c, электроны успевали нагреться до 1 кэВ, а ионы до 100-200 эВ при плотности плазмы n=1012 см-3. Эти цифры показывают, что нагрев плазмы магнитнозвуковой волной ни в коем случае не мог быть объяснён парными кулоновскими столкновениями, которые могли обеспечить эффект нагрева только в 102-103 раз меньший. Таким образом, было доказано, что в основе поглощения сильной магнитнозвуковой волны плазмой действительно лежат коллективные процессы, а не кулоновские столкновения. Новый механизм! Раскачка коллективных процессов в поле волны означала появление в плазме сильной турбулентности. Отсюда метод нагрева получил название турбулентного.
В настоящее время сильные магнитнозвуковые и ударные волны широко исследуются как в нашей стране (ИАЭ им. Курчатова, ИЯФ СО АН СССР), так и заграницей. Эти исследования полностью подтвердили существование бесстолкновительного механизма нагрева электронов и ионов плазмы и позволили получить подробную картину строения фронта волны. Однако следует отметить, что разработанный в своё время в нашем секторе энергетический метод для доказательства аномальной диссипации волны в бесстолкновительной плазме до настоящего времени является наиболее безупречным.
Это связано с тем, что сам по себе очень важный метод исследования строения фронта магнитнозвуковых волн, которым пользуется большинство исследователей, не даёт прямого ответа на вопрос о нагреве плазмы, так как форма фронта связана с поглощением только посредством теории, справедливость которой должна быть сначала доказана.
Турбулентный нагрев плазмы магнитнозвуковой волной возможно использовать для получения термоядерной плазмы, но для этого необходимо сначала решить ряд сложных технических вопросов возбуждения быстро нарастающих сильных магнитных полей в больших объёмах. Этими вопросами интенсивно занимаются в ФРГ и США.
В 1964 г. в секторе было обнаружено фундаментальное явление аномально большого нагрева плазмы током, текущим вдоль магнитного поля. Природа этого эффекта связана с раскачкой токовыми электронами ионно-звуковой неустойчивости и поглощением энергии колебаний электронами и ионами плазмы. Иными словами, электроны в неизотермической плазме (Те > Тi), когда их токовая скорость становится равной скорости ионного звука, турбулизуют плазму, раскачивая в ней интенсивные колебания, энергия которых, в силу нелинейных процессов взаимодействия волн, передаётся частицам плазмы. Высокий уровень энергии колебаний есть следствие интенсивного торможения токовых электронов, раскачивающих эти колебания, поэтому плазма оказывает току аномально большое сопротивление.
Это сопротивление при высоких температурах во много раз превышает классическое сопротивление плазмы, рассчитанное по парным кулоновским столкновениям.
Так, например, при температуре 20 кэВ и плотности n=1015 аномальное сопротивление в миллиард раз превосходит классическое сопротивление плазмы. Это открывает новую возможность получения высокотемпературной плазмы путём нагрева холодной плазмы током. Этот, так сказать, аномальный джоулев нагрев следует назвать турбулентным, так как плазма при нагреве проходит через турбулентное состояние.
Как было сказано ранее, электроны турбулизуют плазму, когда их токовая скорость достигает скорости ионного звука Сs, поэтому условие нагрева плазмы током можно представить так: j =еnСs (1) , где Сs= , где j – плотность тока, е – заряд электрона, n – число электронов в 1 см3, Те – температура электронов, М – масса иона. Для дейтериевой плазмы = 1,6 10 -13n . При турбулентном нагреве плазмы током величина Те увеличивается со временем, а, значит, при постоянном n плотность тока должна увеличиваться, иначе нагрев плазмы прекратится. Если же в процессе нагрева уменьшается n, то нагрев может увеличиваться даже в том случае, если плотность тока остаётся постоянной или даже падает. Из формулы (1) находим мощность, выделяющуюся в плазме jЕ=еn Сs Е, где Е – напряжённость электрического поля в плазме может быть выбрана столь значительной (Е>>Ефr), чтобы плазма достигала необходимой температуры за время, меньшее времени ухода её из ловушки за счёт диффузии или раскачки низкочастотных неустойчивостей. Но это время должно быть больше 1/γ , где γ – инкремент развития ионно-звуковой неустойчивости. Согласно теории, γ ≈ ωρе, поэтому 1/γ~10-9-10-11 с, т. е. очень малó. Время нагрева необходимо также сделать больше времени нагрева ионов в турбулентной плазме, которое, согласно теории, порядка 1/ωpi , т. е. тоже очень мало. Таким образом, за счёт ионно-звуковой неустойчивости плазма может быть нагрета до высоких температур за очень короткое время и скорость нагрева практически определяется только мощностью существующих источников тока. В экспериментах на небольших установках мы достигали мощности нагрева до 5·108 Ватт, и эта мощность также определялась только внешним источником.
Возникает вопрос: в течение какого времени турбулентная плазма в процессе нагрева удерживается магнитным полем ловушки? Можно дать совершенно определённый ответ, если спектр колебаний турбулентной плазмы не будет содержать низкочастотных колебаний, длина волны которых соизмерима с размерами плазмы. Такие длинноволновые неустойчивости могут быть связаны, например, с невыполнением критерия Крускала-Шафранова и пр. Поэтому, если турбулентность мелкомасштабная, то время диффузии плазмы поперёк магнитного поля может быть вычислено по известным формулам τ┴е= r2/(υе* ·ρе2) и τ┴2 = r2/(υiх ρi2) , где i – длина, υех и υi х – частота столкновения электронов и ионов в турбулентной плазме, ρе и ρi– ларморовские радиусы электрона и иона. Не приводя вычислений, можно сказать, что диффузия турбулентной плазмы в этом случае может быть подавлена магнитными полями порядка десяти килогаусс.
Рассмотрим энергетический КПД турбулентного нагрева плазмы током. В наших экспериментах с открытыми ловушками показано, что КПД нагрева может достигать 25 %, но он в высокой степени зависит от согласования источника тока с нагрузкой – плазмой. На КПД сказываются также свойства магнитной ловушки, как, например, величина напряжённости магнитного поля, сдерживающего диффузию турбулентной плазмы поперёк магнитного поля. Важное значение для повышения КПД имеет подавление спектра низкочастотных неустойчивостей, приводящих к выбросу горячей плазмы на стенку камеры и т. д. В замкнутых системах КПД, вероятно, может быть наиболее значителен, так как здесь нет потери энергии на электроды.
Таким образом, эффективность нагрева достаточно велика и, если она останется такой же для плотной плазмы (n≈1015см-3 и Т~ 20 кэВ) в больших объёмах (десятки кубических метров), то турбулентный нагрев сможет служить основой для разогрева плазмы термоядерного реактора будущего.
Мы не видим никаких серьёзных оснований сомневаться в том, что КПД нагрева останется высоким, и поэтому считаем постановку экспериментов в открытых и замкнутых ловушках с плотной и высокотемпературной термоядерной плазмой своевременной и обоснованной.
Теперь суммируем сказанное. В секторе теоретически и экспериментально исследован новый подход к проблеме нагрева плазмы. Он состоит в том, что внешний источник энергии, раскачивая в плазме мелкомасштабные по сравнению с размерами устройства неустойчивости, переводит плазму в турбулентное состояние. Механизм раскачки колебаний плазмы наиболее вероятно связан с ионно-звуковой неустойчивостью. В результате турбулизации резко возрастает частота столкновений частиц плазмы, и, следовательно, скорость перехода электромагнитной энергии, подводимой к плазме, в тепло. Благодаря этому турбулентный нагрев плазмы на много порядков величины эффективнее обычного джоулева нагрева и может рассматриваться как наиболее подходящий метод для получения термоядерной плазмы в открытых и замкнутых ловушках большого масштаба.
В заключение укажем, что в настоящее время турбулентный нагрев широко исследуется как в нашей стране, так и в лабораториях многих стран. В прошлом и в этом году в США, Чехословакии и Франции проведены симпозиумы по турбулентному нагреву. Однако наша страна пока по уровню теоретических, так и экспериментальных работ, находится значительно впереди[97], что признаётся всеми иностранными учёными».
ТРЕТЬЯ КОНФЕРЕНЦИЯ МАГАТЭ
1-7 августа 1968 г. в Новосибирске, в Доме учёных приступила к работе 3-я Международная конференция МАГАТЭ по физике плазмы и управляемому термоядерному синтезу, которую из-за сходности в периодичности проведения со спортивными мероприятиями окрестили «плазменной олимпиадой». В ней приняли участие свыше 400 учёных из 14 стран мира. Одних докладов было опубликовано 125, в том числе 3 обзорных[98].
Среди участников были: с американской стороны: Р. Л. Хирш (который в скором времени возглавил Комиссию по атомной энергии США), М. Розенблют, Г. Фюрт, Р. Пост, М. Готтлиб, Д. Гроув, Г. Зелигман; с британской стороны – Р. С. Пиз, Р. Байкертон, А. Вэа. С советской стороны: министерский деятель К. Н. Мещеряков, академики Л. А. Арцимович, М. А. Лаврентьев, Е. К. Завойский, член-корреспондент Р. З. Сагдеев и многие другие.
Вспоминая то время, Жан Жаккино, ставший позднее главой плазменных исследований Франции, писал: «С научной точки зрения, это был довольно неясный период. Несмотря на значительный прогресс, всё же установки, работавшие на пинчах, стеллараторы, левитроны оставались «дырявыми» или нестабильными, и поведение плазмы частично ускользало от нашего понимания»[99].
Более рельефно описывает это время сотрудник Института физики плазмы имени Планка К. Лакнер: «Казалось, что к концу 60-х годов исследования по ядерному синтезу шли к концу. Некоторые схемы удержания были реализованы в очень больших установках и принесли горькие разочарования. В истории ядерного синтеза можно увидеть аналогию теории Дарвина о возникновении видов, а конец 60-х был моментом вымирания динозавров. Это был бы также конец исследованиям в области ядерного синтеза, если бы в тогдашнем СССР пара маленьких млекопитающих не обнаружила сильные признаки живучести. Они назывались токамаками…»[100]
Председателем советского подготовительного комитета Новосибирской конференции был Л. А. Арцимович. В интервью для газеты «Московская правда» он заявил: «Сегодня можно уверенно сказать: сомнений нет, что плазма с термоядерными параметрами будет получена и будет создан термоядерный реактор. Проблема и с научной, и с технической точки зрения имеет решение. Но здесь можно предполагать, что научная сторона проблемы будет решена в основных чертах довольно скоро, может быть, уже в ближайшее десятилетие. Однако техническое осуществление термоядерного реактора займет значительно больше времени»[101].
В Новосибирске Л.А. Арцимович выступил с докладом о достижениях, полученных на токамаке. Хотя работа Льва Андреевича «формально не привлекла особого внимания – в дискуссии выступили всего три человека, – но в кулуарах о ней говорили много»[102]. Физики отнеслись к его словам со скепсисом[103]. Ведь все уже были наслышаны о бразильском блефе, о «триумфе» английской «Зеты»[104]. «Один из делегатов США – М. Готтлиб, – вспоминал позднее сотрудник Арцимовича М. К. Романовский, – в течение, по крайней мере, часа пытался доказать автору обзора, что данные по температуре (Тe и Тi) ошибочные, приводя возможные причины ошибок, и, хотя на все замечания получил, по-моему, убедительные ответы, я не уверен, что он изменил свою точку зрения». Не оправдывали возложенных на них надежд стеллараторы, ловушки и другие экспериментальные установки. В этой связи известны выступления Г. Фюрта и Р. Поста, которые советовали сообществу плазменщиков прекратить строить дорогостоящие реакторы и вернуться к непреложным истинам фундаментальной физики. Резко выразился Фюрт: «Никто до сих пор не понимает, как работают токамаки». Наиболее активными противниками токамаков оказались учёные Принстонской лаборатории: Г. Фюрт объединился с В. Стодиком из Западной Германии, который уже долгое время работал в Принстоне. Они предсказывали уход электронов[105]. Но вскоре Фюрт изменил свою позицию.
Однако Л. А. Арцимович сдаваться не думал. Ещё до начала конференции её организаторами было принято официальное решение, что после закрытия конференции иностранные учёные смогут по их желанию побывать в шести советских институтах: в ИАЭ и ФИАНе (Москва), в ФТИ им. Иоффе и НИИ им. Ефремова (Ленинград), ХФТИ (Харьков) и СФТИ (Сухуми)[106]. Арцимович смог пробить разрешение на приезд английских физиков в Курчатовский институт с их лазерным оборудованием[107] и фотоумножителями, которых в СССР в то время не было, для проведения проверки полученных им и его коллективом результатов. С английской стороны этому способствовал влиятельный глава Калэма Джон Б. Адамс[108]. В феврале 1969 г. в Москву чартерным рейсом прибыл самолёт с тремя физиками-англичанами М. Форрестом, П. Вилькоком и Н. Пикоком и их пятитонным оборудованием. Руководителем группы был Пикок[109]. В Москве их встречал Д. Робинсон, прибывший ещё в 1968 г. Работы по проверке данных проходили сложно и долго. Когда всё было закончено, исследователи вернулись в Англию, чтобы обработать полученные данные, и, как известно, они были подтверждены. Результаты по проверке данных Л. А. Арцимовича и его коллектива были опубликованы в журнале «Nature»[110].
Академик Г. И. Будкер, выступая на Новосибирской конференции с заключительным словом, высказал мысль, что »количество накопленных знаний о плазме достаточно, чтобы те, кто тесно связан с этой проблемой, переключили своё внимание на создание термоядерного реактора, оставив исследовательскую работу тем, кто любит исследовать физические проблемы. На это могут возразить: как же можно начать и выполнить эту работу, если нет новых идей? Но идеи появятся в процессе работы. Если же мы не изменим нашу философию, то будем напоминать софиста, который утверждал, что не залезет в воду, пока не научится плавать» [111].
По окончании конференции академик Г. И. Будкер дал интервью корреспонденту газеты «Труд», в котором, в частности, сказал: «Значение нынешней конференции лучше всего оценить, сравнив её с двумя предшествующими. Если на первой конференции многие физики проявляли скептицизм в отношении возможности осуществить управляемую термоядерную реакцию, а на второй конференции такие тенденции ещё были, то после нынешней – третьей, я думаю, скептиков останется совсем мало… Третья Международная конференция показала также, что наши знания о плазме, наше понимание законов её жизни углубились. И хотя, как выразился один из участников конференции, ключей от такого ящика, в котором природа хранит чертежи от термоядерной электростанции, мы ещё не имеем, я думаю, что мы уже твёрдо знаем дорогу, по которой надо идти, чтобы овладеть этими ключами»[112].
Таким образом, на Новосибирской конференции были чётко сформулированы два глобальных подхода к проблеме осуществления УТС: одни учёные считали, что уже пришла пора строить термоядерный реактор, а «понимание придёт потом» (Лагранж). Другие же, считая, что это преждевременно, призывали углубиться в изучение физики плазмы, чтобы накопить побольше знаний для осуществления очень сложной, но благородной в своей основе цели: дать человечеству бесконечный источник энергии.
Евгений Константинович был также участником Новосибирской конференции. Его направление – турбулентный нагрев плазмы – было выделено в отдельную секцию, и, как писали очевидцы, доклад его был принят слушателями с интересом.
Такова наша советско-российская специфика, что все дискуссии по поводу принятия глобальных решений – «строить или продолжать изучать» – проходили кулуарно. Здесь и впрямь ни одного документа не найти. Впрочем, и за рубежом таких статей не очень много[113].
Некий след несогласия с позицией Л. А. Арцимовча остался запечатлённым в статье известинцев В. Давыдченкова и Б. Коновалова «Земное Солнце»: «Хотя черты термоядерного реактора будущего пока, мягко говоря, выглядят туманно, сейчас уже предпринимаются попытки некоторых экономических оценок»[114].
ДАЛЬНЕЙШИЙ ХОД СОБЫТИЙ
Вскоре после Новосибирской конференции в СССР была создана комиссия по определению статуса и направления работ всех термоядерных институтов под председательством академика Е. П. Велихова.
Поездке Л. А. Арцимовича в США несколько строк посвящено в интервью советника при президенте Р. Никсоне Роя В. Гулда: «Был русский учёный по имени Лев Арцимович, который приехал в Штаты в 1968 г. и усиленно пропагандировал свои токамаки. Он был из Института Курчатова в Москве. Он посетил Массачузеттский технологический институт: приближаться к лабораториям Комиссии по атомной энергии он не мог из-за секретности, поэтому посетил МТИ. Там он прочитал несколько лекций об экспериментах, проведённых на токамаках в Москве. И температура, и времена удержания становились довольно хорошими, значительно лучше, чем результаты у принстонского стелларатора, а также другие результаты в американской программе. Сначала физики действительно ему не поверили… Впоследствии я видел несколько их лабораторий и удивляюсь, как они смогли что-то сделать: условия, в которых они работали, оборудование, которое у них было, грязные лаборатории… Был долгий период недоверия… Американское сообщество моментально отреагировало, и, конечно, был создан комитет. Я забыл его название, но обычно его называли Комитет Керста, по Дональду Керсту… Целью Комитета Керста было изучение результатов, полученных на токамаке, и выработка рекомендаций, какой должна быть программа США… Мы пришли к заключению, что программа должна быть переориентирована, что мы должны взяться за токамачные исследования в США»[115].
Примерно к этому времени относится черновик Е. К. Завойского с предложением обратить внимание на другие подходы к проблеме УТС: «В последние годы всё больше растёт уверенность в том, что подход к термоядерной проблеме возможен только через всестороннее изучение физики плазмы. Основанием к этому явилось крушение надежд нагреть и удержать плазму практически во всех известных ловушках. Это заставляет теперь серьёзно пересмотреть основные направления термоядерных исследований, принятые ещё в середине 50-х годов, и вновь оценить возможность других подходов к проблеме с учётом развития техники за эти годы. Это означает также, что необходимо расширить поиски принципиально новых путей использования реакций синтеза. Работа такого масштаба не может быть успешно проведена существующими коллективами физиков-термоядерщиков без значительного пополнения их молодёжью и смены части состава. Обычно в периоды крупной ломки представлений в данной области науки необходимо изменение прежних организационных форм работы. Поэтому следует считать целесообразным и своевременным организацию при АН СССР открытого института физики высокотемпературной плазмы и перспективных термоядерных исследований. Как известно, организация подобного центра по плазменным исследованиям уже проведена в Англии (Калэм) и скоро будет закончена во Франции (Гренобль). О необходимости развития термоядерных исследований существуют разные, иногда противоречивые мнения.
Однако за последние годы во всех странах мира увеличивается число учёных, занимающихся данной проблемой, и расширяется предоставляемая им техническая база. Это является бесспорным и вызвано не только надеждами на конечный результат, но также всё более чётким пониманием значения физики плазмы как самостоятельной области физики. Поэтому наша страна не может свёртывать работу по термоядерному синтезу, не рискуя существенно отстать от общего уровня зарубежной науки.
Исследования физики плазмы пока должны иметь конечной целью термоядерный синтез, однако не исключено, что они не приведут к другим важным практическим приложениям. Как и во всякой науке трудно предвидеть эти приложения, но всегда можно утверждать, что расширение знаний оправдывает все затраты на исследования.
Можно всё же попытаться наметить вероятные области приложения плазмы в ближайшее время, не претендуя на полноту: 1) моделирование процессов в космической и звездной плазме; 2) исследование процессов в околоземной плазме; 3) разработка сверхмощных генераторов в широком спектре частот; 4) мощные импульсные генераторы нейтронного и рентгеновского излучения; 5) ускорители частиц на большие токи и энергии с использованием плазмы.
Крупный успех даже только в некоторых из этих направлений стоил бы затрат на изучение плазмы»[116].
1968 г. Е.К. Завойский высказал предложение о возможности нагрева плазмы с плотностью дейтериево-тритиевой смеси до термоядерной температуры с помощью мощного пучка релятивистских электронов. Тогда он предложил использовать электронные пучки как более перспективный метод по сравнению с использованием лазера.
Возможность применения мощного пучка электронов для быстрого нагрева небольшого объёма конденсированной ДТ-смеси возникла в связи с развитием техники получения мегаамперных пучков релятивистских электронов. Предложение об использовании сильноточного пучка электронов для турбулентного нагрева сверхплотной плазмы за счёт коллективного торможения пучка было сделано Е.К. Завойским и в том же году независимо от него в США Ф. Винтербергом.
(продолжение следует)
Примечания[1] Арцимович Л. А. Исследования по управляемым термоядерным реакциям // Атомная энергия. 1958. Т. 5, № 5. С. 501-521.
[2] Курчатов И. В. Ядерную энергию – на благо человечества. М., 1978. С. 365.
[3] Леонтович М. А. Люди зажгут на Земле Солнце // Смена. 1960. № 19. С. 22-23.
[4] Вестник АН СССР. 1961. № 12. С. 52.
[5] Покровский А., Смирнов Ю. Как зажигается солнце. Репортаж с термоядерных установок // Правда. 1967, 3 ноября.
[6] Учительская газета. 1966. 3 декабря.
[7] Завойский Е. К. За порогом 100 миллионов градусов // Красная звезда. 1968, 1 июня.
[8] УФН. 1971. Т. 103, вып. 1. С. 90. Подтвердил он своё мнение и в 2002 г. (УФН. 2002. Т. 172, вып. 2. С. 213.
[9] Морохов И. Д. Будущее мирного атома. // Новое время. 1971. № 48 (ноябрь).
[10] Велихов Е. П., Кадомцев Б. Б. Задача века. // Правда, 4 апреля 1975 г.
[11] Проекты «токамака» // Известия, 1975, 12 июля.
[12] Путь к термоядерным электростанциям. // Известия. 1975, 5 июля.
[13] Головин И. Н. Энергетика XXI века и термоядерные реакторы, сжигающие гелий-3. М., 1992. Препринт ИАЭ-5522/8. С. 22.
[14] Herman R. Fusion. The Search for Endless Energy. Cambridge University Press, 1990. P. 5.
[15] Р. Пост, Т. Фаулер. На пути к термоядерному реактору // УФН. 1967. Т. 92, вып. 2. С. 321-338.
[16] Nuttall W. J. Institute of Physics Report. Fusion as an Energy Source: Challenges and Opportunities. Sept. 2008. P. 10
[17] Palombo D. The grouth of European Fusion Research. // Plasma Physics and Controlled Fusion. 1988. Vol. 30, no. 14. P. 2072.
[18] Е. К. Завойский. За порогом 100 миллионов градусов // Красная звезда, 1968, 1 июня.
[19] Осадин Б. А. Избранное. О плазме и термояде // borisosadin.ru
[20] Post R. F. Thoughts on Fusion Energy Development. P. 3.
[21] Весной 1965 г. Д. Д. Рютов был послан Е. К. Завойским в подшефную школу № 154 прочитать лекцию о достижениях в физике и был принят с восторгом учениками выпускных классов.
[22] Sweetman D.R. Conference on Plasma Physics and Thermonuclear Fusion, Salzburg, September 1961 // British. Journal of Applied Physics. 1961. Vol. 13, no. 3. Р. 102.
[23] Головин И. Н. В Курчатовском институте // Академик М. А. Леонтович. Ученый. Учитель. Гражданин. М., 2003. С. 252-253.
[24] Об этом инциденте знаю только из книг. Отец мой по этому поводу не произнёс ни слова.
[25] Herman R. Fusion: the Search for Endless Energy. MIT Press. 1990. P. 66, 67, 68, 69.
[26] Воспоминания об академике Л. А. Арцимовиче. М., 1981. С. 58.
[27] Советский физик. 1969, 24 февраля.
[28] Proceedings of the Twenty Third Pugwash Conference on Science and World Affairs. 1973. P. 85.
[29] Воспоминания об академике Л. А. Арцимовиче. М., 1981. С. 116.
[30] Архив РНЦ «Курчатовский институт». Ф. 1. Оп. 3 л/д. Д. 9362. Л. 16.
[31] Благодаря тому, что папа в Трускавец поехал один, на свет появились его письма, которые я здесь привожу. Писать письма он вообще не любил. На эту нелюбовь наложился закон военного времени и саровских лет – тогда письма вскрывались.
[32] Это письмо и все остальные – из личного архива Е. К. Завойского.
[33] Семья Н. А. и Ц.Л. Явлинских жила в соседнем с нами доме.
[34] Сейчас Юлий Натанович живет в Израиле.
[35] Солженицын А. И. Один день Ивана Денисовича // Новый мир. 1962, № 11.
[36] Имеется в виду книга Солженицына А. И. Бодался телёнок с дубом.
[37] Московская правда». 1963, 25 мая.
[38] Советская Киргизия. 1963, 26 мая.
[39] Майский А. Властелин импульсных энергий // Наукоград. 2007, 27 мая.
[40] Чародей эксперимента… С. 83.
[41] К сожалению, нет ни одной фотографии моего отца с учениками: фотографировать на территории было категорически запрещено.
[42] Чародей эксперимента… С. 109.
[43] Чародей эксперимента… С. 111.
[44] Чародей эксперимента… С. 104-105.
[45] Завойская Н. Е. История одного открытия… С. 164.
[46] Чародей эксперимента … С. 176.
[47] Подгорный И. М. УФН. 1965. Т. 85, вып. 1. С. 65-86.
[48] Finney J. W. Soviet Science Gains // New York Times, 06. 03. 1964.
[49] Архив РАН. Ф. 1948. Оп. 1. Д. 9. Л. 28. Академик М. А. Леонтович тут же задал вопрос: «А не по Сибирскому отделению?», на что Е. К. Завойский ответил: «И не по Сибирскому отделению».
[50] Архив РАН. Ф. 1948. Оп. 1. Д. 8. Л. 50.
[51] Шпигель И. С., Кузнецов Э. И. Работы в области УТС и горячей плазмы // Вестник АН СССР. 1966, № 5. С. 97.
[52] Федоренко Н. В. Лондонская конференция по физике электронных и атомных столкновений // Вестник АН СССР. 1964, № 1. С. 51.
[53] Plasma Physics and Controlled Nuclear Fusion Research: Proc. Conf. Culham, 1965. IAEA, 1966. Vol. 2. P. 851.
[54] Plasma Physics and Controlled Nuclear Fusion Research Conference Priceedings. Culham. Sept. 1965. IAEA. Vienna, 1966. Vol. 2. P. 191-208.
[55] Завойский В(ячеслав). Минувшее. Казань, 1996. С. 203.
[56] Воспоминания об академике Л. А. Арцимовиче… С. 62-68.
[57] Чародей эксперимента… С. 93-94.
[58] В своей статье «Atmosphere of Scientific Discussion ′58-′61» (// Peaceful Uses of Atomic Energy. Fifty years of Magnetic Confinement Fusion Research – Retrospective. 2008. P. 9) К. А. Разумова, одна из выступавших на этом семинаре, а также член комиссии по проверке результатов коллектива Е. К. Завойского, писала, что тогда их группа молодых исследователей искала «братьев по интеллекту». В соседнем секторе Завойского таких «братьев», видимо, и не искали.
[59] Буланая Л. В. Тень воспоминанья // Сборник воспоминаний об академике Е. К. Завойском». (В печати).
[60] Чародей эксперимента… С. 93.
[61] Личный архив В(ячеслава) К. Завойского.
[62] Личный архив Е.К. Завойского.
[63] В личном архиве Е. К. Завойского отложился документ, в котором говорится: «Поступило … доклада, из них 8 заявлено нашим сектором. Подобная перегрузка семинара, повидимому, возможна и в дальнейшем. Поэтому москвичи предлагают на этот раз и на будущее: институт, организующий семинар, свои экспериментальные работы не зачитывает на заседаниях, а ведёт рассказ только у установок и в дискуссиях во второй половине дня. Это предложение вытекает из самой сути организации нашего семинара: семинар проводится последовательно в городах: Москве, Харькове, Сухуми, Новосибирске с целью детального ознакомления всех его участников с работами указанных институтов. Поэтому исключение докладов хозяев семинара надо рассматривать не как дискриминацию, а наоборот, как особое уважение к ним. Оргкомитет принял это предложение и просит председателей семинара учесть его в будущем».
[64] Личный архив Е. К. Завойского.
[65] Личный архив Е. К. Завойского. Как ни мало мой отец говорил дома о своей работе, всё же не удержался от высказывания о нерешительности директора ИАЭ и даже хотел подарить ему шуточную печать со словами императрицы Екатерины II: «Быть по сему». У меня так и остался набросок этой печати, который я сделала по просьбе отца.
[66] Личный архив Е. К. Завойского.
[67] Личный архив Е. К. Завойского.
[68] Личный архив Е. К. Завойского.
[69] Карчевский А. И. ЖЭТФ. 1966. Т. 50, вып. 3. С. 307-313.
[70] Личный архив Е. К. Завойского.
[71] Личный архив Е. К. Завойского.
[72] Личный архив Е. К. Завойского.
[73] Личный архив Е. К. Завойского.
[74] Личный архив Е. К. Завойского.
[75] Личный архив Е. К. Завойского.
[76] Учительская газета. 1966, 3 декабря.
[77] В плане работ сектора 74 (1967 г.) Завойский подчёркивал, что «тематика сектора касается новых областей физики плазмы и не повторяет исследований, проводимых за рубежом. В то же время сектор работает в тесной связи с рядом институтов страны» // Личный архив Е. К. Завойского.
[78] Личный архив Е. К. Завойского.
[79] Личный архив Е. К. Завойского.
[80] Завойская Н.Е. Завойские с реки Вои (в архивах СНГ) // История и культура Волго-Вятского края (К 90-летию Вятской учёной архивной комиссии). Тезисы докладов и сообщений к Межрегиональной научной конференции. Киров, 18-20 октября 1994. Киров, 1994 .С. 518-520.
[81] Арцимович Л. А. О перспективах исследований по проблеме управляемого ядерного синтеза. М., 1966. (ИАЭ – 1217. 24 с.).
[82] Арцимович Л. А. Физик нашего времени Заметки о науке и её месте в обществе. // Новый мир. 1967, № 1. С. 190-203; The Modern Physicist and the Case for Science Politics // Bulletin of Atomic Scientist. 1968. November. P. 23, 41-48.
[83] Архив РНЦ «Курчатовский институт». Ф. 1. Оп. 3 л/д. Д. 9362. Л.21.
[84] Plasma Physics. 1968. Vol. 10, № 4. P. 432. В соавторстве с М.В.Бабыкиным, П.П. Гавриным, Б.А. Демидовым, Н.И. Елагиным, Д.Н. Лиином, С.Л. Недосеевым, Н.Ф. Перепёлкиным, Л.И. Рудаковым, Д.Д. Рютовым, В.А. Скорюпиным и С.Д. Фанченко.
[85] Восленский М. С. Номенклатура. М., 2005. С. 435-452.
[86] Interational Symposium on Beam-Plasma Interactions // Czech. Journal of Phys. 1968. № 5. P. 649.
[87] Институт физики плазмы был основан 1 января 1959 г. Его первым директором был Ян Ваня (Jan Vana).
[88] Личный архив Е. К. Завойского.
[89] Личный архив Е.К. Завойского.
[90] См., напр., Nucleonics. 1958. Vol. 16, no. 9: «Русские статьи пришли особенно поздно».
[91] В настоящее время альбомы хранятся в НА РТ (Казань).
[92] Эта модель хранится в Музее истории Казанского университета.
[93] Личный архив Е. К. Завойского.
[94] Личный архив Е.К. Завойского.
[95] Покровский А., Смирнов Ю. Как зажигается солнце. Репортаж с термоядерных установок // Правда. 1967, 3 ноября.
[96] Личный архив Е. К. Завойского.
[97] В «AEC Policy and Action Paper on Controlled Thermonuclear Research». Junе, 1966 было записано, что Советский Союз является лидирующим в этой области как по численности работающих учёных, так и по успехам в теории и по числу и разнообразию экспериментальных установок. В качестве рекомендации для отечественной физики комиссия писала: «Эта страна (США.– Н. З.) продолжает играть главную роль в УТС. Непозволительно стать второй, уступив любой другой нации в области, имеющей такое жизненно важное значения».
[98] Романовский М.К.Термоядерные исследования в ИАЭ им. И.В. урчатова в 1965-1968 гг. // Вопросы атомной науки и техники. Сер. Термоядерный синтез (далее: ВАНТ). 2008, вып. 4. С. 91; Давыдченков В., Рощин Б. Управлять энергией. Известия. 1968, 1 августа.
[99] ITER Newsline, 43.
[100] Lackner K. 1958-2008: 50 Jahre Fusionsforschung für Frieden // Festschrift «50 Jahre Plasmaphysik und Fusionsforschung in Innsbruck». 2008. S. 3-4.
[101] Московская правда. 1968, 10 августа.
[102] Романовский М. К. Термоядерные исследования в ИАЭ им. И. В. Курчатова в 1965-1968 гг. // ВАНТ. Сер. Термоядерный синтез. 2008. Вып. 4. С. 92.
[103] Herman R. Fusion. The Search for Endless Energy. Cambridge University Press. 1990. P. 85.
[104] «Мой отец, Бас Пиз, – писал его сын, – входил в тот коллектив. Он часто говорил о взлётах и падениях экспериментальной фортуны. В 1992 г. по Би-Би-Си он сказал, что никоим образом не был смущён: «Чем больше я думаю о «Зете», тем больше я убеждаюсь в том, что это был большой пионерский эксперимент». (Pease Roland. The Story of `Britain`s Sputnik`).
[105] Herman R. Fusion: The Search for Endless Energy. Cambridge University Press, 1990. P 96.
[106] Информационное письмо № 1. To the Forein Participants of the 3d Conference on Plasmа Physics and Controlled Nucler Fusion. Личный архив Е. К. Завойского.
[107] По воспоминаниям сотрудника ИАЭ Ю. С. Макарова, лазер был получен англичанами по разрешению Министерства обороны США от Р.С.Макнамары с условием, что все полученные данные будут дублированы для американцев. (Устное сообщение 3 мая 2009 г.).
[108] Stafford G. H. John Bertram Adams. // Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society. 1986. V. 32. P. 17; Pease R. S. John Adams and the Development of Nuclear Research // Plasma Physics and Controlled Fusion. 1986. Vol. 28, no. 2. P. 406.
[109] Скорее всего, мы никогда не узнаем, во что обошлась эта операция для советской стороны.
[110] Nature. 1969. Vol. 224. Р. 448.
[111] Proc. Series. Plasma Physics and Controlled Nuclear Research. Vienna. 1969. Vol. 1. P. 41.
[112] Будкер А. М. Ключи от Солнца» // Труд. 1968, 8 августа.
[113] Например, Lidsky L. The Trouble with Fusion // Technology Review. 1983, Oct. P. 1-12.
[114] Известия. 1968, 6 августа.
[115] Interview with Roy W. Gould by Shirley K. Cohen. Pasadena, California. Archives. 1999. P. 45-46.
[116] Личный архив Е. К. Завойского.
