Рассказ
Я исподволь наблюдаю за её реакцией. Вначале она не обращает никакого внимания на перо, брошенное мною неподалёку от того места, где она улеглась в своей любимой позе на боку, вытянув лапы и хвост и приподняв голову с направленными на меня ушками-локаторами. Зевок, другой, демонстрация белых клыков и розового язычка. Затем она обращает внимание на шевельнувшуюся от порыва сквозняка деталь голубиного хвоста, оброненную хозяином. Усы её, не такие угольно-чёрные, как её шубка, а скорее серые, нацеливаются на частичку голубиного оперения, нос улавливает запах птичьей плоти, она привстаёт и, пригнувшись, медленно крадётся к перу.
Прыжок, мягкий, грациозный полет — и вот добыча в ее лапах. Теперь можно сделать несколько кувырков, крепко прижав перо к груди, а затем неподвижно застыть на несколько секунд. Внезапно перо взмывает вверх, подброшенное кошачьей лапой, а вслед за ним летит ввысь и сама Лиза.
Я уже не помню, кто так назвал её. Может быть, я сам. Мы познакомились на даче ранней весной, когда я приехал туда после снежного зимнего перерыва и страшно огорчился, увидев, что зимой кто-то срубил нашу любимицу — серебристую ель, посаженную лет шесть назад возле беседки. Безжалостное лезвие топора перерезало ее тело почти в метре от земли, так что оставшиеся в живых нижние ветви сиротливо и удивлённо смотрели в синеющее в не меньшем удивлении небо. Всё вокруг было опечалено этим странным и бессмысленным актом насилия…
И тут из-под одной из еловых ветвей появилась узкая чёрная мордочка, украшенная полными любопытства золотыми очками и беззвучно открывавшая белоснежный ряд клыков. Затем показалась и сама грациозная брюнетка с пушистым чёрным хвостом, который победно был обращён вверх. Нисколько не смущаясь, она подошла ко мне, задев меня крутыми чёрными бриджами на задних лапах, и поздоровалась: «Мррр-мяу!». Затем, прищурив желтизну глаз, она выгнула спину, потягиваясь и слегка отряхиваясь от жухлой листвы и жёлтых прошлогодних иголок раненой ели.
Мы быстро подружились. Я приезжал довольно редко — было некогда, однако то, как она каждый раз, когда я гремел ключами в калитке, мгновенно появлялась из-за кустов и бежала навстречу, заставило меня посещать дачу всё чаще и чаще. Радость, с которой она ждала, как мне казалось, не только кусочка колбасы или куриной ветчины, но и меня самого, была неподдельной и искренней. Лиза совершенно естественно приняла приглашение войти в дачный домик, где сразу же облюбовала старый зеленый диван. Игриво и лукаво щурясь своими жёлтыми глазками, она неторопливо приводила в порядок шубку, демонстрируя забавный островок белого пятна на брюшке и всем видом давая мне понять, кто, оказывается, в этом доме хозяин. Абиссинская принцесса, да и только!
Когда я, устав от садово-огородных хлопот, ложился отдохнуть на диван, Лиза перебиралась мне на грудь или укладывалась под бок; морда её обычно оказывалась возле моего лица; она включала какой-то моторчик, находившийся где-то в её груди, и начиналась удивительная музыка — трели на низких частотах. Лизин моторчик был слышен даже в саду, что несказанно веселило мою внучку Аришу…
Так прошло лето, наступила осенняя пора, встал вопрос о том, как Лиза будет зимовать одна в этот период я на дачу не ездил. На семейном совете было решено: брюнетка отправится на зимнюю квартиру к нам домой.
Первые дни Лиза вела себя на новом месте беспокойно, привыкая к комнатам, лоджиям, коридорам. Потом она постепенно освоилась и перестала что-то искать и куда-то стремиться. Так она стала полноправным членом моей семьи.
Совершенно не согласен с теми, кто утверждает, что кошки спят (или дремлют) двадцать часов в сутки. Во всяком случае, к Лизе это не относится, и мне кажется, что она вообще не спит. Её любимое занятие — «ловля» голубей, часто прилетающих погреться на карнизе четвёртого этажа. Она часами может сидеть на холодильнике, расположенном на лоджии, и быть в необычайном волнении; её пушистый чёрный хвост становится похож на чёрное облако, он бешено вращается, иногда на какую-то долю секунды замирая и вновь приходя в неистовое движение. Из полуоткрытой Лизиной пасти раздаются какие-то утробные звуки, напоминающие боевой орлиный клёкот и переходящие в пощёлкивание зубами, которое похоже на дробь африканских тамтамов.
Охота длится до тех пор, пока ничего не подозревающая птица не прервёт своего гуляния по карнизу и не улетит восвояси. Но и после этого звуки Лизиных клыков ещё долго тревожат тишину.
Я часто всматриваюсь в её загадочно-жёлтые глаза (она их никогда не отводит) и жадно пытаюсь остановить мгновения бытия — частицы той радости, которая всякий раз переполняет меня, когда я оказываюсь наедине с Лизой. Я обожаю её умение молчать в нужную минуту и быть рядом, не мешая мне, но и не подчиняясь моей воле. Она дарит мне своё общение, сопереживая, сочувствуя, по-кошачьи сотрудничая в этом трансцендентальном обретении покоя в себе и себя — в покое.
Глядя в её постоянно изменяющиеся зрачки, я чувствую, что со мной что-то происходит — творится что-то неясное, неуловимое, смутно-влекущее, заставляющее смотреть и не иметь ни права, ни желания вырваться из этой бесконечной желтизны, её засасывающих объятий. Кажется, в эти мгновения время останавливается, и я невольно, скорее автоматически, глажу чёрный мех Лизиной шубки и даже не слышу её урчания. Мы сливаемся в одно целое и вместе постигаем какой-то особый мир, таинственный и влекущий, и я чувствую, что ведёт меня по этому неизведанному лабиринту маленькая загадочная брюнетка, умеющая так лукаво прищуривать свои глаза, как бы спрашивая: «Ну, что, ты со мной?»
Судя по всему, ей всего лишь год от роду, может — чуть больше. Иногда ловлю себя на мысли, что поступил дурно, заточив её в приватизированной «брежневке» на четвёртом этаже четырнадцатиэтажного дома. Правда, отсюда в хорошую погоду, а в Кисловодске это пока ещё довольно нередкое явление, виден двуглавый Эльборус и прилегающий к нему фрагмент Большого Кавказского хребта. Кажется, в последнее время Лиза начала сознавать прелесть этого пейзажа, деля свободное от отдыха время между виртуальной голубиной охотой и наблюдениями за великим таянием вечных кавказских льдов. Не знаю, плоды ли это кошачьего просвещения или результат урбанизации, но, как бы там ни было, Лиза взрослеет на глазах. Посылать её учиться за границу в кошачий университет где-нибудь под Гарвардом ещё, по-видимому, рано, однако я уже начинаю задумываться по этому поводу. Как знать, как знать!..
Пока же час штурма Болонских высот для Лизы ещё не пробил, мы мирно беседуем с ней по вечерам, вспоминая летнее времяпрепровождение на даче, редкую, но успешную ловлю мышей-полёвок и хрипловатое пение любимого исполнителя из моего старенького «Sanyo». Иногда, правда, нас отвлекает невесть откуда взявшаяся муха; мы с Лизой явно испытываем к ней нечто; это напоминает отвращение у меня и неподдельный интерес у неё. Последнее я связываю всё с теми же охотничьими генами моего темношёрстного дружка.
Так и есть — мухе пришёл конец; мой домашний санитар пожинает плоды добычи с удовольствием, близким к гедонистическим. До катарсиса явно далеко: муха — не мышь. Но в Лизиных жёлтых глазах уже разгорается новая заря, они вспыхивают в предвкушении очередных острых ощущений, и я невольно радуюсь её адреналиновой активности. Одновременно где-то в потайных уголках моей души шевелится смутное желание стать таким же вольным и беззаботным существом, как и моя Лиза. Ведь, в отличие от меня, она защищена; я рад, что причастен к этому и что пока ещё (подчёркиваю: только пока!) ей неведомы ни искреннее удивление лунатиков на исходе ночи, ни священный трепет, который я испытал недавно на улице, стоя рядом с вывеской над пластиковой дверью: «Планета ногтей».
Как хорошо, что ты защищена, моя Лиза!
