Уважаемый читатель! Сегодня в гостях у «Паруса» поэт, прозаик, эссеист Евгений Анатольевич Разумов. Наш давний постоянный автор, верный соратник и вдохновенный сочинитель прекрасных строк, поэтических и прозаических.
И. К.: Евгений Анатольевич, сейчас я думаю (периодически возвращаюсь к этой теме) о пространстве и времени — и в смысле мировоззренческом, мирочувственном, и в философском, и, как следствие, в прикладном, художественном — потому что эти параметры нашей реальности отражаются и в литературной действительности, шире — конечно же, во всех искусствах — со своей спецификой. Вот, например, если мы возьмём знаменитые пейзажи мирового уровня, то они почти всегда будут объёмнее плоской картинки и «многомернее», чем привычное физическое пространство. В них как будто можно «войти», и «пространство» раскроется.
На уровне художественного слова (и даже — сразу «сузим» — слова поэтического, которое особенное — и само по себе уже обладает «расширенными свойствами») мы тоже получаем возможность «творить миры». Будут ли они похожи на нашу обыденность? Будут ли уносить сквозь времена в другие пространства? Читатель оказывается во власти поэта — проводника или, может быть, машиниста (возьмём образ поезда из Вашего стихотворения «Постскриптум», посвящённого П. Корнилову, или даже «из Магадана паровоза»), а может быть, сам поэт скользит по мирам, ведомый какой-либо силой?
И вот, погружаясь в Ваш поэтический мир — с одной стороны, такой свободный («в параллельных мирах постигая вселенский простор»), а с другой стороны — выставляющий свои ограничения герою («Но — поезд ехал не туда. Но — время кончилось любви») и рождающий образ бредущего по снегу «Увы-Человека», «ужасно продрогшего на Земле», хочется спросить: правда ли холодно поэту на Земле и где, на Ваш взгляд, прячутся выходы в необъятный «вселенский простор»?
Е. Р.: Ирина, наверное, Вы не случайно упомянули живопись. Именно через неё я когда-то по-настоящему осознал сложность мироустройства. Было это лет сорок тому назад, когда я «увлёкся», буквально «заболел» средневековым нидерландским художником Иеронимусом Босхом. Сначала привлекли отдельные полотна и фрагменты картин. На одном из них был, например, такой сюжет: мышь заглядывает в пустую глазницу какого-то глиняного человека. Получаются как бы два направленных друг на друга взгляда — снаружи и изнутри. Это потрясло. Затем, лет через десять, «на смену» Босху «пришёл» Питер Брейгель Старший, также нидерландский — более поздний — живописец. Вот с ним-то я и «шагаю» по просторам зримой Земли и не всегда зримого Космоса. А холодно ли на планете Земля?.. Вопрос сложный. Причём сложность его возрастает по мере всё большей отдалённости от даты своего рождения и от новых приобретённых знаний о Космосе (на мой взгляд, порою — для простого смертного — излишних).
И. К.: Что же это за такие «отягчающие знания» космического масштаба? Или это крест, который несёт в себе любое глубинное понимание сути вещей: «во многия мудрости многия печали»?
Е. Р.: Специально я «не листаю» Интернет и не смотрю телепередачи «о Космосе», но… Иной раз совершенно случайно узнаёшь, например, такое: оказывается, Солнце вместе со всей Солнечной системой не просто летит по просторам Вселенной, но и как бы «толкает» впереди себя электромагнитные «пузыри» размерами в несколько Солнечных систем. Зачем?.. Очевидно, для того, чтобы встречные небесные тела и объекты не могли «поранить» само Солнце и систему, вращающуюся вокруг него. Это мне рассказал голос за кадром актёра Константина Хабенского. Благодарен я Хабенскому за такое знание, выходящее за рамки учебника астрономии, случайно оставшегося у меня от средней школы?.. Не знаю. Не уверен. И это — только один из примеров того, что «во многия мудрости многия печали». Есть и другие. Например, огромные (размерами с планету Земля) НЛО, периодически наблюдаемые неподалёку от Солнца. НЛО, которые не плавятся и не сгорают на столь небольшом расстоянии от «нашей» звезды. А ещё… Ещё я не люблю (точнее сказать — ненавижу) всякую мистику и всякие паранормальные явления, которых так много «развелось» в Интернете. (Ведь сейчас, наверное, у каждого второго-третьего жителя планеты — не берём в расчёт Полинезию и другие экзотические края — есть свой смартфон с видеокамерой, которая способна зафиксировать всё и вся. Иной раз случайно увидишь нечто, не поддающееся объяснению, будь то какой-либо «демон» или даже запечатленный «ангел». И тогда… тогда берёт оторопь. Дня два-три этот образ не выходит из памяти. Не всегда помогает даже обращение в сторону икон.
И. К.: Да, действительно подобные вещи выводят за рамки обыденности и даже больше — человеческого. С одной стороны, расширяют привычные круги нашего сознания, с другой — вводят в ступор. Но почему-то сдаётся мне, что ангелы Вам всё же помогают больше. Если в Вашей жизни была встреча с ангелами, могли бы Вы рассказать об этом?
Е. Р.: Встреча с ангелами… Ирина, когда вслед за Пушкиным (опять и снова — Пушкин!) разворачиваешь свой свиток воспоминаний, становится понятно, что пред таким (человеком) едва ли должны показываться (как-то проявлять себя) ангелы. Уж поверьте на слово. А вот проявления чего-то обратного… Здесь не всё так определённо. Приведу только один пример. Когда-то, в далёких восьмидесятых, я работал (служил) актёром Костромского областного театра драмы. Однажды мы поехали на гастроли в город Куйбышев (ныне — Самара). Замечу, что до этого лет десять я всерьёз увлекался палеонтологией (чуть ли не учебники штудировал и т.п.). Так вот… Лето. Прекрасная погода. Душевное спокойствие. И надо же мне было из летней жары шагнуть в местный краеведческий музей, а там — наткнуться на скелет доисторического тапира. Рядом с ним мне вспомнился сюжет «из Иеронимуса Босха» (о нём я говорил выше), и я решил заглянуть в пустую глазницу этого вымершего животного. Буквально — заглянуть. И что же?.. Заглянул, а через мгновение в меня вошла (именно — вошла) какая-то необъяснимая ЧЁРНАЯ ТОСКА (это была именно неземная тоска, тоска космических масштабов). Весь оставшийся день я проходил как чумной. Назавтра всё повторилось. И так продолжалось около полумесяца. Словно какая-то «палеонтологическая сущность» заглянула в меня (не я — в неё, а она — в меня). Потом (странное стечение обстоятельств!) умер отец моей первой жены, а у меня самого серьёзно пошатнулось здоровье… В общем, что это было — там, в краеведческом музее города Куйбышева, я так и не понял. Не понял, но интерес к палеонтологии во мне испарился раз и навсегда, а заодно с ним — и желание задавать «крайние» в этом мире вопросы (тем более — искать ответы на них). Вот такая история, вот такой «Иеронимус Босх»!..
И. К.: Да, история по-настоящему страшная. Сочувствую, что Вам довелось испытать такое. Получается, тема одновременного взгляда «снаружи» и «изнутри», о которой Вы говорили, применительно к живописи Босха, получила не только развитие, но и реальное подтверждение? Вот уж, поистине, нужно быть осторожными, выбирая объекты («скелеты из прошлого») для взаимодействия.
Евгений Анатольевич, а было ли Вам когда-либо знакомо настоящее чувство свободы? Можете ли вспомнить такие моменты? Касалось ли это искусства или поэзии? Чувствуете ли Вы себя свободным, когда пишете стихи?
Е. Р.: Ирина, когда-то Вы подарили мне (переслали по почте) свою книгу с дарственной надписью. В этой надписи упоминалась моя «внутренняя поэтическая свобода». Был ли я польщён таким Вашим мнением?.. Несомненно. Однако это — взгляд извне. А внутри (автора) — столько мук и сомнений… На троих хватит. Наверное, теперь я действительно свободен. Да, есть во мне и внутренний просто редактор, и (с некоторых пор) редактор религиозный. Однако оглядываться на кого-то ещё в этом мире… Думаю, не стоит. Ну, разве что на Пушкина. (Шучу.) И к славе моё отношение достаточно странное. Если бы был выбор: здесь и сейчас читать свои стихи многочисленной публике, получая при этом овации или лет через двадцать после смерти томиком стихов «лежать под подушкой» у какой-нибудь любительницы поэзии, я бы предпочёл второй вариант.
И.К.: Учитывая мой часто ночной режим работы, в том числе со стихотворениями для «Паруса», Ваша мечта сбылась уже сегодня. Только с небольшой поправкой: вместо томика — стихи в ноутбуке — и не под, а на подушке.
Кстати, я думаю, нашим читателям, пожалуй, интересно было бы узнать секреты создания Ваших чудесных произведений. Бывают ли муки творчества или стихи пишутся легко? Что приходит первым? Мысль, сюжет, строчка или мелодия стиха?
Е.Р.: У Яна Парандовского в книге «Алхимия слова» прекрасно рассказано о муках творчества очень многих классиков. Мои муки — более, что ли, скромные, до классики не доросли. Так вот… «Процесс» написания стихов (впрочем, и прозы) у каждого автора настолько индивидуален, что никакому Парандовскому его не охватить. Лично у меня этот «процесс» достаточно сильно изменялся на протяжении последних десятилетий. В молодости хотелось не просто многое успеть, но и успеть достичь определённой славы. Конечно, это банально, но что было — то было. Писал много и достаточно «безалаберно». Отсылал в редакции журналов. Некоторые журналы что-то печатали. Теперь об этом даже «скучно» вспоминать. В Литературном институте приходилось оглядываться и на сокурсников, и на руководителя семинара (им был мой земляк — поэт Владимир Костров). Критики с их стороны, конечно, было немало. Научила ли эта критика меня чему-либо?.. Едва ли. Надо признаться, что первое по-настоящему «моё» стихотворение я написал только в 37 (тридцать семь!) лет. Оно начиналось так: «Питер Брейгель висит на стене…». Помню даже тот «судьбоносный» день — 2 января 1993 года. Но ведь цифра 37 страшит!.. Пушкину её хватило, чтобы стать классиком, причём — бессмертным. Лермонтову хватило и того меньше. Но… позднее литературное «созревание» — это почти диагноз. С ним и приходится жить. На вопрос же «легко ли пишется?» отвечу не столь громоздко: в последние годы — легко. Это приходит (в голову, в душу) как бы само собою (прошу поверить). Здесь нет, наверное, банального понятия «вдохновение». Я даже склонен, что стихи (многие из них) как бы «надиктовываются» свыше. Не хочу выглядеть этаким «костромским Орфеем». Нет. Определённый труд за всем этим, конечно же, проглядывает. Но труд этот — в радость. А что приходит первым (мысль, сюжет, строчка, мелодия стиха»?.. Каждый раз — либо то, либо другое, либо третье.
И. К.: Давайте ещё немного поговорим о посвящениях. Они, как правило, придают глубоко личностную окраску даже самым абстрактным произведениям. Мы читаем как будто бы не совсем нам предназначенные строки — то, что должно было быть адресовано внуку, Саиде, Алексею или Юрию.
Кто Ваши таинственные адресаты? Реальные ли это лица? Стихи, обращённые к ним, наполнены глубоким чувством и, как мне кажется, совершенно искренние, исповедальные — написанные отнюдь не для широкой публики. Наверное, нам повезло, что эти строки из «посланий» перешли в разряд «стихотворений» и теперь мы можем прикасаться к этим небывалым по художественной силе «письмам к…».
Е. Р.: За всеми моими посвящениями стоят вполне конкретные люди. С кем-то я дружен до сих пор, с кем-то дружил (замечу — более сорока лет), а кого-то буквально боготворил, изливая свои чувства (теперь это так старомодно!) на писчей бумаге любовных писем и — отчасти — на страницах дневников, «благополучно» сожжённых по истечении энного количества лет. А вот стихи… стихи остались. Мне даже немного жаль ту особу, которая, будучи восточной девушкой, читала мой любовный бред в далёких восьмидесятых и не имеет возможности прочесть ни строчки из посвящённых ей стихотворений, написанных мною «постфактум». Ей-богу, жаль. На презентациях моих книг (а выпущено их уже ровно десять) не раз говорилось, что у меня есть талант, так сказать, «закадычной дружбы». Я, конечно, шучу и утрирую, но доля истины в подобных высказываниях, наверное, всё-таки есть. Кто-то видит в этом пушкинскую традицию обращаться к лицейским друзьям и даже мимолётным знакомым, кто-то склонен осуждать меня за «прилипчивость» к тому или иному человеку. В своё оправдание могу сказать, что стихи посвящаю достаточно узкому кругу людей. Своего рода — избранным «собеседникам». И этот круг, увы, с каждым годом всё более сужается.
И.К.: Мне особенно понравилось Ваше стихотворение — с привкусом горечи, но, теме не менее, с огромной любовью, — обращённое к внуку. Читал ли он его? Как думаете, осознал ли в полной мере?
Е.Р.: На тот момент (не самый светлый в судьбе моей семьи) внуку Саше не было и двух лет. Сейчас я перечитал это стихотворение. Скажу одно: и через семь лет не отказываюсь в нём ни от одной своей строчки!.. Так было. Так могло быть. Как отец и как дед я не вправе кого-либо судить-осуждать. Просто ситуация, когда маленькое (крохотное!) существо два года «агукает» у тебя на руках, а потом его вдруг (достаточно неожиданно) собираются из этих самых твоих рук «изъять»… С такой ситуацией примириться сложно. Особенно мне — столь «привязчивому», столь уже привыкшему и опекать, и охранять, и — во всех смыслах — пестовать. Вот я и не сумел тогда (в далёком 2016 году) примириться. Как я мог излить свою грусть-тоску?.. Только через стихи (не выть же в открытую форточку). Написал. Легче не стало, но… Небеса (почему-то склонен думать именно так) меня услышали. Ошибки (а это, считаю, было бы ошибкой) не произошло. Внуку Саше сейчас уже девять лет. Прочёл ли я ему это стихотворение?.. Нет. Прочту ли?.. Не знаю. Это — муки взрослой души (возможно, несколько эгоистичной). Это — «скелет в шкафу» нашей семьи. Зачем мальчику Саше в его девять лет показывать всякие разные «скелеты»?.. Одно желание (есть и остаётся) — пусть мой внук будет счастлив.
И. К.: Читая о том, что «думает клён» в Ваших стихах, поневоле, «как сон житейских геометрий», вспоминала строчки Николая Заболоцкого: его «качающийся клён» из «Начала осени» и скворечники («Уступи мне, скворец, уголок»), висящие там, где «свистит и бормочет весна», и коих в Ваших стихах тоже немало.
Близка ли Вам та иерархия разумности природы (от камня — через растения и животных — к человеку), которую, с опорой на русских космистов и философию Николая Фёдорова, выстраивал для себя Николай Заболоцкий?
В ответе на вопросы анкеты «Паруса» Вы отмечали стихи этого поэта как один из своих ориентиров. Всё-таки, Заболоцкий — художник очень своеобразный, кто-то считает его слишком «головным», заумным. Что более всего привлекло Вас в «музыке» его стихов?
Е.Р.: Я далёк от пантеизма. («Оживлять» в стихах некоторые предметы — это другое дело.) И пантеизм Николая Заболоцкого 30-х годов прошлого века как-то всерьёз меня не увлёк. Ранний Заболоцкий — это «моё» до сих пор (хотя теперь я «усматриваю» в нём очень много от как бы «перевёрнутого» Пушкина, этакий Пушкин-обэриут). Заболоцкий поздних лет — это уже что-то «отболевшее» во мне. Я много прочёл воспоминаний о Заболоцком. И ощущение какого-то болезненного сострадания к этому поэту и человеку, ощущение «расставания» с ним только усилилось. Если же говорить о том, кто действительно оказал (и, наверное, всё ещё оказывает) на меня определённое влияние, то просто перечислю имена. Их не так много. В поэзии это Иосиф Бродский и, как ни странно, отчасти Артюр Рембо, в прозе — Андрей Платонов и Саша Соколов.
И.К.: Евгений Анатольевич, обозначив ориентиры и учителей, наверное, логично было бы перейти к тому, какие книги Вы читали, читаете, собираетесь прочесть? Вне ракурса «учёбы» (хотя, думаю, она всегда идёт подспудно), без соперничества, без рассудочной аналитики — а с чувством наслаждения, «для себя»?
Е.Р.: Люди, исповедующие сугубо материалистический подход к жизни, порою говорят: «Мы есть то, что мы едим». Другие (и их не как мало) могли бы сказать: «Мы есть то, что мы читаем». К последним (чуть не сорвалось: «к последним из могикан») отношу себя и я. Вопрос о том, что и как мы читаем, заслуживает отдельного разговора. Но я всё-таки попытаюсь высказать свою точку зрения на этот счёт. Можно каждое утро и каждый вечер листать новостные страницы Интернета и считать себя «человеком читающим». Мне кажется, что здесь кроется кардинальная ошибка. После десяти-пятнадцати лет такого «чтения» человек (даже в прошлом — думающий), на мой взгляд, становится этаким интернет-троглодитом, не более того.
Да, я в чём-то отставший «элемент», элемент своей эпохи, эпохи информации на бумажных носителях. Я признавал и признаю книгу в привычном её виде (не в аудиозаписи и не на «страницах» ноутбука). Это напоминает ситуацию с книгами в известном романе Рэя Брэдбери, где фигурирует сколько-то там градусов по Фаренгейту. Одни (пожарные) книги изымают и жгут, другие их прячут и стараются — в очень узком кругу «заговорщиков» — читать и перечитывать. Но я несколько отвлёкся. Школа. Прививает ли она любовь к чтению и вообще — к литературе?.. Не могу ответить. Само слово «прививает» уже несёт в себе привкус чего-то искусственного (из области то ли из медицины, то ли деятельности Мичурина). Но без неё, без школы, — никуда. По своему опыту (правда, пятидесятилетней давности) знаю, что при выборе между Львом Толстым с его князем Болконским и, например, погоней за какой-нибудь редкой монетой (а я был заядлым нумизматом) побеждал… презренный металл (допустим, серебро, допустим, австрийского императора Франца Иосифа). Так было. Увы, и в Литературном институте им. А. М. Горького дела обстояли ненамного лучше. Я учился на заочном отделении. Приходилось работать и одновременно осваивать толстенные учебники. На «саму литературу», т.е. на первоисточники, времени уже не оставалось. Где-то выручали школьные знания, где-то… простое везение при ответе на экзаменационные билеты. Но и этот период прошёл. Получалась такая картина: мне уже 35, а я всё ещё во многих вещах — «недоросль». Конечно, как Иван Бунин или Иосиф Бродский (оба, можно сказать, «самоучки») я что-то читал, о чём-то размышлял и т.п. Работа в газете заставляла подтягивать свою грамотность. Однако до серьёзного чтения я дорос только годам к шестидесяти. Увы и ах!.. Когда-то я «запланировал» выйти на пенсию и прочесть (что-то заново, что-то впервые) «всего Толстого» и «всего Достоевского» плюс большую часть из российской классики. И это получилось!.. Читал настолько вдумчиво и «скрупулёзно», что… стал находить у классиков (повторю — у классиков!) ошибки. Например, такую: у Толстого в «Войне и мире» есть сцена, где офицеры играют в шахматы и где кто-то из них ставит съеденную шахматную (подчеркну — шахматную) фигуру одну на другую (!). Если это были походные шахматы (в виде шашек с изображением ладьи или ферзя), тогда спору нет. Но были ли подобные шахматы в начале XIX века — вопрос. У Достоевского (по-моему, в романе «Игрок») один и тот же офицер буквально через десять страниц неожиданно «повышается в звании». Эти ошибки ни в коем случае не умаляют значимости наших признанных всем миром классиков. Речь совсем о другом — о степени моей, что ли, дотошности при чтении в столь преклонном возрасте. И это чтение доставило мне такую радость, которая не сравнится ни с какими домашними заданиями в школьные годы. Получается, я шёл к этому всю жизнь. Повторю: проблемы чтения (а такой вопрос не случайно «звучит» и в анкете Вашего журнала «Парус») заслуживают отдельного разговора.
И. К.: Как замечательно, когда читательские мечты воплощаются в жизнь! Для всех нас — прекрасный положительный пример, потому что подобная реализация планов очень вдохновляет. Признаюсь, и у меня в мечтах есть похожее размыслительное неспешное чтение — очень и очень давно. Но пока удаётся осуществлять его только урывками, а более ощутимо этот пробел восполняют сочинения авторов «Паруса».
Вообще, благодарна, что поделились личным — а где-то сокровенным, Евгений Анатольевич. Мне кажется, беседа получилась интересной. Ждём продолжения! А пока — журнал «Парус» желает Вам вдохновения и удачи!
