Уважаемый читатель! Тема сегодняшней беседы на «парусном» камбузе — современная фантастика, а герой встречи — писатель и сценарист, заместитель главного редактора нашего журнала, его веб-редактор и графический дизайнер Дмитрий Игнатов. Дмитрий работает в жанре «твёрдой» научной фантастики и активно проявляет себя в текущем литературном процессе.
— Дмитрий, добрый день! Давайте сегодня поговорим о современном состоянии жанра фантастики и о том, «куда приводят мечты…»
— А, давайте! Тем более, что тема мне близкая и даже болезненная отчасти.
— Как Вы думаете, почему именно сегодня уместен такой разговор?
— Не потому, что фантастика один из популярнейших сегодня жанров. И не потому что я в нём пишу. А потому что говоря о фантастике — с чего она начиналась, куда пришла — можно наглядно проследить, что у нас происходит и в литературе, и в её восприятии. Скажем, такой, казалось бы, нереалистичный жанр сейчас становится очень показательным для понимания реальности.
— Считалось, что само обращение писателя к этому жанру можно расценивать как уход от настоящего, неприятие или даже протест против существующих реалий. Есть ли в этом, на Ваш взгляд, доля правды? А может быть, задача фантастики — увидеть жизнеспособные тенденции, обозначить их художественно, логически продолжить и… предупредить? «Чтобы знали»? (привожу предсмертные слова М. А. Булгакова о самом громком его романе).
— Думаю, если взяться за тему психологического эскапизма совсем крепко, то вся литература, да и любое художественно творчество в целом можно назвать бегством от реальности. Действительность неидеальна. И только искусство позволяет человеку приблизиться к некому состоянию идеальности, попытаться воплотить его — создать красоту, гармонию.
— Вот это очень интересная и, пожалуй, справедливая мысль.
— Но если вернуться к истокам именно жанра фантастики, то появился он в самый расцвет эпохи модерна. Когда казалось, что для человеческого познания и человеческих возможностей нет границ. Фантастика родилась из интеллектуального оптимизма. Открытия следовали одно за другим в самых разных областях. Медицина, химия, физика, астрономия… Это подпитывало оптимизм, а он подпитывал фантастику. Тут мы можем вспомнить родоначальников жанра — и Жюля Верна, и Уэллса, и Мэри Шелли. По сути это была попытка осмыслить то новое, что только-только появилось в человеческой жизни, рассмотреть это с разных сторон, оценить возможности, предсказать, что же будет дальше. Так возникло то, что в какой-то момент называлось «научной фантастикой», а сейчас стало уделом «футурологии».
— Фантастика прошлых лет неизменно поднимала тему ответственности человека (учёного, политика) за результаты той или иной деятельности. Уместен ли сегодня такой ракурс?
— В этом ракурсе фантастика особенно ярко развивалась в нашей стране. Зародившись на Западе она обрела важные гуманитарные черты именно благодаря русским и советским авторам.
— Гуманистические?
— Гуманитарные в том смысле, что мы традиционно делим фантастику на «твёрдую» — научную — про технологии. И «мягкую» — гуманитарную — про людей. Такое извечное противопоставление технаря и гуманитария. Но и гуманистическую, безусловно, тоже. Одно без другого не бывает. Но о чём я собственно... Идеи построения нового общества посредством развития науки и социального совершенствования — идеи будущего — всегда были близки нашей культуре. И, конечно, центральную роль в построении этого будущего всегда играл человек. Деятельный и ответственный. Несовершенный, но стремящийся к совершенству. Это прослеживается и в произведениях Алексея Толстого, и Александра Беляева, и ранних Стругацких, и, разумеется, Ивана Ефремова.
К сожалению, из современной фантастики такое направление практически ушло. Хотя для этого есть объективные причины.
— А давайте их всё-таки хотя бы контурно озвучим?
— Самый простой и короткий ответ. Изменилось время. Изменились люди. Изменились литературные жанры. Ведь литература, как и любое искусство, в первую очередь отражает текущее состояние общества. Поэтому и фантастика стала совсем не такой, какой была в начале. Хотя я бы, наверное, сказал не о трансформации, а о вытеснении старого жанра новыми. Ведь при всём засилии современными «попаданцами» никто не мешает писать и читать старую добрую научную фантастику.
— Ну, и, обращаясь к «началам»… К первой букве. Аллегория как художественный приём и антиутопия как жанр сплетаются ли, по-Вашему, сегодня с фантастическим направлением?
— А это как раз следующий этап хронологии развития фантастики. Всё-таки любой жанр, форма его существования, современное его состояние определяется темой или набором тем. Фантастике было свойственно познание природы в самом широком смысле: природы окружающей вселенной, внутренней природы вещей, собственной природы человека. И двигателем этого познания всегда была наука. Поэтому, говоря о фантастике, часто подразумевалась именно «научная фантастика». Где в центре сюжетов — учёные и изобретения, первооткрыватели и открытия, новые горизонты и столкновение с неведомым. Но это исчезло вместе оптимистическим взглядом в будущее. Зачем писать о познании, когда оно больше не кажется важным.
Наука стала сложнее. Перестала быть интуитивной. Перестала давать масштабные, но при этом всем понятные результаты. После перегрева оптимизмом, в общественном восприятии возникла некая стагнация и даже разочарование в будущем. Оно стало не воодушевлять, а вызывать тревогу и пугать.
Можно сказать, что фантастика переработала, перекопала все темы, которые были на поверхности. Ниже и глубже — безрадостный и мёртвый каменистый грунт. Мрачные мысли о безысходности, закапывание в тьму всё нарастающих проблем. Это как раз мрачные антиутопии, которые рисуют такое будущее, где усилятся и разовьются самые неприглядные и чёрные стороны нашей нынешней действительности.
А копать в стороны — значит, залезать на делянки других жанров. Тут, конечно же, открыта дорога для самого широкого творческого поиска. И аллегорическая притча, и фантастический детектив, и любовная фантастика, и космическая опера. Но, во-первых, я вижу в этом проблему размывания жанра. А во-вторых, вымывания из жанра той самой науки и идеи прогресса.
— Идея прогресса — достаточно иллюзорная вещь, Вам не кажется? Вспоминаю ещё одного советского писателя — Александра Казанцева. Мне кажется, он протестовал против идеи прогресса всем своим творчеством, хотя, в то же время, был одним из самых крупных научных фантастов. Не есть ли так называемый прогресс — своего рода путешествие человека к самому себе настоящему, к своей подлинной истории, к своим возможностям? И сперва нечто важное происходит внутри человека, а потом подтверждается в научных теориях?
— Не могу согласиться. Иллюзорным в принципе можно назвать всё, что не касается «хлеба насущного». Любые порождения эмоциональной сферы — все душевные страдания, все искания так свойственные человеку, которые и занимают значимую, если не большую часть всей литературы. И, да, под прогрессом, конечно, можно и нужно понимать не только научно-техническое развитие, но и изменение в самом человеке. И, возможно, говоря о каждом конкретном человеке, это не так заметно, и булгаковский Воланд прав — за последние две тысячи лет нас только испортил квартирный вопрос. Но люди в целом, как человечество — в социальном смысле — точно изменились.
Конечно, Казанцев не так восторжен и оптимистичен, как Иван Ефремов. Он не заглядывает слишком далеко, смотрит на всё через призму скепсиса современного человека, во многом технократически. Отчасти проблематизирует прогресс. Думаю, писатель и должен заострять внимание на проблемах... Но точно не отрицает. Не зря даже в своей автобиографии Казанцев особо подчёркивает то влияние, которое произвёл на него Циолковский. Непременное расселение человечества на другие планеты. Контакт с иными мирами. Какое же тут отрицание прогресса?
На мой взгляд развитие техники — закономерный этап развития человека. Они взаимосвязаны, идут рука об руку. Но необходимости развития самого человека, самого по себе, это никак не противоречит.
— Наверное, мы с Вами говорим о разных «прогрессах» (смеется). Ну, хорошо, Дмитрий, тогда давайте попытаемся вернуться к художественному воплощению этой идеи. Вы, как писатель, работающий в жанре «твёрдой» фантастики, могли бы как-то наглядно показать читателю, где проходит граница между «твёрдостью» и «мягкостью»?
— А теперь уже сложно сказать… И то и другое определение относилось именно к «научной фантастике». К тому жанру, который сейчас или почти не существует, сильно вытеснен или очень сильно размыт. Потому что не бывает «твёрдых» или «мягких» космоопер. «Твёрдых» или «мягких» антиутопий. Всё оно пишется с разной степенью серьёзности, но обычно одинаково надуманно. Хотя, по правде говоря, и раньше чётких критериев не было.
Вообще твёрдой фантастикой считается та, в которой существенное место отведено описанию технических подробностей. Это не значит, что от повествования должно сводить зубы, как от учебника. Или что в нём не может быть ошибок, допущений и места для фантазии. Но всё-таки читателю предлагаются стройные и исчерпывающие объяснения, как всё работает. Часто на основании уже известных принципов и теорий. Например, «Голова профессора Доуэля» Беляева. Или во многом авантюрно-шпионский «Гиперболоид инженера Гарина» Толстого, в котором, однако, не только описан оптический и химический принцип работы, но даже приведена схема конструкции устройства.
— Можем пользоваться? (смеётся) Вообще, признаюсь, следуя некоторой природной «мягкости» своей женской натуры, мне кажется, главный «гиперболоид» находится где-то в нас и никакие внешние конструкции собирать нам не нужно. Хотя, опять-таки, на мой взгляд, грань между внутренней и внешней реальностью — так же условна.
— Тогда, вероятно, Вам будет близок Сергей Иванович Павлов с его романами «Лунная радуга» и «Мягкие зеркала». Его занимала именно проблема трансформации человека. Причём, как психологическая, так и физическая. Вступив в контакт с некими внеземными явлениями, его герои стали меняться внешне и внутренне, в каком-то смысле переставая быть людьми. А в итоге столкнулись с выбором: существовать среди людей в качестве изгоев, или отправляться дальше исследовать космос, который для них стал ближе, чем земная жизнь. Тоже, своего рода, проблематизация прогресса. Но решение — а они выбрали в итоге последнее — вполне человеческое.
И вот такая «мягкая научная фантастика» концентрируется на гуманитарных проблемах: на человеке, на его психологии, на состоянии и путях развития общества, а объяснениями технического плана может пренебрегать. К ней можно отнести всего Рэя Брэдбери, Роберта Хайнлайна, Фрэнка Герберта. На самом деле любой из фантастов, которых можно назвать классиками жанра, почти в равной степени прибегали к обоим направлениям. Всё в зависимости от своих авторских задач.
— Но вы пишете преимущественно «твёрдую»?
— А про себя я не могу сказать, что пишу «твёрдую» фантастику. Я тяготею к «твёрдости» и поэтому стараюсь так писать. На фоне существующих современных произведений, где никаких логических объяснений часто нет вовсе, возможно, я «твёрдый» фантаст. Но сам я себя считаю больше «мягким» и гуманитарным.
Тем более, что прямо сейчас существует и так называемая «сверхтвёрдая научная фантастика» со своим ярким представителем и изобретателем самого этого наименования — физиком Борисом Штерном. Его роман «Ковчег 47 Либра» вообще не имеет целью рассказать о судьбах отдельных персонажей. Главным героем становится всё человечество. А основной авторской задачей — донесение до читателя идеи заселения других звёздных систем и детальное описание такого масштабного проекта.
— А Вам лично, например, это кажется реальным? Есть ли в этом смысл и необходимость?
— Реальным — вполне. Другое дело, что такие проекты выходят далеко за границы не столько возможностей, сколько мотивации современного человека. Мы просто не хотим этим заниматься. Кто будет сейчас работать над тем, результат чего не увидят даже его внуки? Это задача для коллективной воли многих людей, возможно, человечества в целом. Если взять каждого из нас в отдельности, то по большому счёту никому ничего не нужно. А для человечества смысл безусловно есть. На космических масштабах жизнь на нашей планете слишком ненадёжна и небезопасна. Заселение иных миров — это задача самосохранения — будущих поколений, культуры, искусства.
Но горизонт планирования для таких масштабов времени тоже должен быть огромным. В этом смысле мы все пока живём сегодняшним днём. Но с другой стороны — могло же раньше человечество веками возводить кафедральные соборы. Вероятно, и для нас ещё не всё потеряно.
— В одном из Ваших рассказов «Он. Она. Осень» («Парус», 2020, вып. 84) Вы фактически предсказали все те линии и острые углы, которые приготовил для современного творческого человека искусственный интеллект. Как Вам это удалось? Все ли тенденции, которые доводилось воплощать в художественном тексте, обретали такие прочные контуры?
— Ну, я бы не стал примерять на себя лавры Нострадамуса. Обо всём этом писали давно и много. «Думающие машины» всегда будоражили фантазию. В популярной западной фантастике их часто представляли в каком-то крайней форме — зловещим гением, «Скайнетом» из Терминатора, который хочет уничтожить человечество. Хотя первое, что сделал реальный человек с реальным «ИИ» — заставил машину «думать» за себя. Классический пример наших Сыроежкина и Электроника — он куда ближе к действительности. И если цифровое творчество продаётся не хуже настоящего, то ответ очевиден. Люди непременно будут это делать. Уже делают. Вот и весь секрет.
— Соглашусь с тем, что ИИ — инструмент, у которого есть Хозяин. А есть ли место в современной фантастике неким непросчитываемым линиям? Используете ли Вы какие-то свои особые методы, чтобы всё-таки просчитать их?
— Смотря что понимает под просчитыванием. Раньше было такое слегка пренебрежительное определение «фантастика ближнего прицела» — о том, что ждёт нас в ближайшем будущем. Она часто критиковалась, даже высмеивалась. Настоящая фантастика, дескать, мечтает «по-крупному». Но времена меняются, всё ускоряется и уплотняется. За пару лет может появиться то, что раньше откладывалось на десятилетия в будущее. Вот в этом году институт Гамалея анонсировал вакцину от рака. А американские биологи, кажется, к 2026 году уже обещают общедоступную технологию выращивания зубов. Уже приступили к испытаниям на людях. И вот это наша реальность. Чтобы предсказать подобное достаточно просто наблюдать за тенденциями в развитии науки.
Чтобы заниматься построениями на масштабах столетий и тысячелетий, надо быть громадиной вроде Ивана Ефремова. Учёным и философом. Таких сейчас нет. А о чём фантазируют те, кто раньше смеялся над «приземлённой» фантастикой «ближнего прицела»? Всё о том же. Космические империи, звёздные войны, приключенческое завоевание новых планет. Иными словами, механический перенос нашего прошлого и настоящего в наше будущее. Ничего нового и, к сожалению, ничего умного, в этом, увы, нет. Так что просчётами они не занимаются в принципе.
— Дмитрий, ну, давайте ещё помечаем. А могли бы Вы допустить, к примеру, чтобы в реальности могла произойти «петля времени», описанная в Вашем «Рябиновом варенье» (опубликованном в этом же номере журнала «Парус»)?
— Ну, раз мы о ней говорим, значит, как минимум в нашем разговоре петля времени существует (смеётся). Вообще, штука у фантастов крайне популярная и настолько же спекулятивная. Писатели-то внутри неё могут радостно крутить свои сюжеты, но если говорить серьёзно, то — только занудствовать. Настоящие физики к таким штукам относятся крайне скептически. Что-то где-то, отдельные частицы при определённых условиях могут двигаться по таким траекториям, которые мы, опять же, можем, трактовать, как перемещение назад во времени. Но с путешествиями наших бренных тел всё так сложно, что трудно загадывать, когда бы это могло случиться. В общем писателям играться со временем куда проще.
Думаю, мало кто поспорит что для писателя это в первую очередь аллегория всеобщей повторяемости, удобный образ «белки в колесе». Того, как живёт и жил обыватель. И знаете, что, наверное, самое страшное в такой ситуации? Что попав в неё, большинство этого даже не заметит...
— И ещё, теории многомерности не только пространства-времени, но и самого человека кажутся ли Вам фантастическими? Есть ли тут пространство-время, чтобы разгуляться писателю?
— Вообще говоря, даже следуя логике античных мыслителей, мы порождены тем миром, который нас окружает. А значит измеряемся теми же измерениями, что и пространство, в которое погружены. Но и пространство по современным представлениям не ограничивается тремя привычными нам измерениями и временем. Актуальные теории суперструн говорят о 10-, 11-, 12-мерности, где все эти «лишние» экзотические измерения «скручены», «свёрнуты» — скрыты. Человек в такой многомерной вселенной тоже будет таким же многомерным.
— И теперь давайте вернёмся к Вашим словам, сказанным в начале нашей беседы. Что же происходит, по-Вашему, сегодня в литературе? Что изменилось в её восприятии? Как изменилось соотношение литературы и реальности? И каким это всё должно быть, как Вам кажется?
— Да. Хотя мы всё время крутились вокруг этого вопроса, так или иначе цепляя его с разных сторон. Думаю, что литература, в целом художественное слово, родилось как ответ — попытка осмысления реальности. И фантастика в частности возникла в момент удивлённого, восхищённого взгляда на мир широко раскрытыми глазами. Сейчас этот взгляд потух, сделался усталым, разочарованным, пессимистичным. Фантастика закончила со «светлым будущим» и нарисовала картины «мрачного грядущего». И теперь вместе со всей литературой крутится около набора заезженных сюжетов и так называемых «вечных тем». Ни о каком осмыслении речи уже не идёт. В лучшем случае, это саморефлексия, такой сугубо личный взгляд на себя. Но чаще — просто развлекательное чтение, где нет места глубинным вопросам, а человеческая героика сведена к штампам.
— И, ещё более заостряя предыдущую тему, хотелось бы задать традиционный вопрос о Ваших пожеланиях. Только сегодня я скорректирую его в русле нашего Круглого стола (с которым тоже можно будет познакомиться в этом номере журнала): могли бы описать тот самый верный и нужный сегодня «фантастический» вектор для читающего и особенно пишущего сообщества? Что кажется наиболее перспективным? Нет ли ощущения, что в какой-то момент наша фантастика совершила «поворот не туда»? Есть ли моменты, о которых Вам лично хотелось бы предупредить современного читателя или писателя?
— Думаю, этот «поворот не туда» произошёл в тот момент, когда наша фантастика, литература, да и общество в целом, стало стесняться своей самобытности. Не потому что условных «славянофилов» победили условные «западники». Не считаю такое разделение правильным, потому что лучшее надо брать отовсюду. Этим всегда была сильна наша культура. Плохо, что в процессе такого заимствования, мы вдруг почему-то стали стесняться своего. Ефремов и Казанцев улетели на звёзды. Нам остались Пелевины и Глуховские.
Плохо ли это? Может, удивлю, но нет. Это совершенно нормально. В том смысле, что это чёрное зеркало нашей действительности, и пенять на него глупо. Можно попробовать отбросить сомнения, не побояться показаться безумцем и нарисовать на нём что-то пока что несуществующее, но яркое. В надежде, что когда-нибудь оно отразится в нашей жизни.
Что тут ещё можно поделать? Взять с вешалки старое пальто Алексея Толстого и не бояться мечтать о великом. И, вспоминая, ваш вопрос о многомерном человеке… Уже отходя от физики, хочется каждому пожелать, найти в себе эти самые скрытые измерения. Развернуть их изнутри себя наружу. Уверен, в будущем они многим пригодятся. В самом ближайшем будущем.
— Дмитрий, спасибо за интересную беседу. Желаю Вам вдохновения и удачи! Пусть мечты сбываются!
