Рассказ
Старик в нерешительности остановился перед серебристой металлической лестницей, ведущей ко входу в зеркальный небоскреб. Над прозрачными дверями в здание, прямо в воздухе парила объемная живая вывеска «Эмоушенз инкорпорейтед». К слову сказать, уже лет пять все надписи и вывески в городах были живыми. Последние три месяца старый учитель жил почти впроголодь, отчего стал совсем худым и немощным, а потрепанное временем и молью кашемировое пальто болталось на нем черным мешком. В этом фешенебельном районе Сити с его дорогими ресторанами и магазинами, заполненными самыми преуспевающими горожанами в сопровождении живых, увешанных драгоценностями кукол в сверкающих, обтягивающих платьях, оборванный и голодный учитель чувствовал себя неуютно. Его присутствие здесь вызывало явное недоумение, переходящее в неприкрытое отвращение, что весьма четко читалось на лицах прохожих. Робот-охранник, дежуривший у небоскреба, заметив странного старика, поспешил в сторону лестницы.
— Добрый день, — взял под козырек охранник, и, улыбнувшись, продемонстрировал свои идеально белые и ровные искусственные зубы. — Предъявите ваш индивидуальный номер, пожалуйста!
— Да, да, конечно, — ответил старик, торопливо запуская руки в карманы пальто. Отыскав карточку с номером, он протянул ее охраннику: — Вот, пожалуйста, карточка с моим индивидуальным номером.
— Спасибо, — сухо ответил охранник и поднес карту к сканеру. — Борис Климентьевич Лесков, 67 лет, профессия — учитель русского языка и литературы.
— Да, всё верно. Я учитель, — виновато пробормотал старик.
— Учителям запрещено находиться в этом районе Сити, — заметил робот-охранник всё с той же белоснежной улыбкой.
— Я знаю, но…видите ли…я голодаю…— начал объяснять старик.
— Для нищих есть специальный квартал, — перебил охранник.
В это время с вывески небоскрёба спрыгнули живые светящиеся буквы. Они приземлились прямо за спиной старика и, совершив несколько сальто, причудливо затанцевали по тротуару, обегая прохожих и проходя сквозь них. Со всех сторон вдруг полилась волшебная мелодия, наполняющая пешеходов счастьем и радостью, по воздуху разлился изысканный аромат невообразимо нежных цветов, запах самого модного парфюма в этом сезоне — так что все проходящие по улице куклы восхищенно вздохнули и остановились, жадно вдыхая запах своего счастья. Старику в этот момент показалось, что он держит в руках сдобную булку, сладкую, мягкую, с сахарной посыпкой — такую, как когда-то пекла его любимая жена. У него даже потекли слюнки, и он потянул руку со сдобой ко рту, но видение внезапно растаяло, и старик с отчаянием посмотрел на свою пустую ладонь. Живые буквы, одарив зрителей мгновением счастья, закончили свое завораживающее представление, под бурные овации взлетели в воздух, выстроились в слоган «Мы сделаем вас счастливыми!», а затем, превратившись снова в блестящую вывеску «Эмоушенз инкорпорейтед», повисли над входом в небоскрёб.
— Эй, — окликнул старика охранник и напомнил, — для нищих есть специально отведенный квартал.
— Дело в том, что…что я…я пришел, — старик произносил слова через силу, то ли борясь с подступающим голодным обмороком, то ли с чем-то иным, непонятным роботу-охраннику.
— Зачем вы пришли сюда? Если вы не ответите, я сдам вас в полицию, — все так же широко улыбаясь, сказал охранник.
— Видите ли, я пришел…как это правильно сказать…я пришел продать.
— Что продать?
— Свои чувства, — еле слышно промолвил старик и стыдливо опустил голову.
— Тогда вам нужно пройти за мной! — сказал робот и двинулся вперед.
Поднявшись по лестнице, он остановился и обернулся: голодный старик с трудом поднимался по ступенькам, то и дело делая перерывы, чтобы отдышаться и не упасть.
— Добро пожаловать в «Эмоушенз инкорпорейтед»! Только у нас вы можете выгодно продать свои ненужные чувства и купить самые правильные эмоции! Отдел продаж налево, — торжественно поприветствовал охранник наконец добравшегося до входа старика.
Старый учитель тяжело дышал, по его изможденному лицу текли струйки пота. Немного отдохнув, он шагнул вперед — стеклянная дверь будто бы растаяла, и он очутился в холле. Полноватый мужчина средних лет с мутными глазами и проплешиной на затылке подплыл к старику. Его ядовито-зеленый костюм, желтая рубашка и фиолетовый галстук-бабочка говорили сами за себя: их хозяин работает в сфере ярких эмоций.
— «Эмоушенз инкорпорейтед» рада приветствовать вас в нашем храме эмоций, господин Лесков. Разрешите представиться: Снайд, специалист по чувствам и другим субстанциям души. Чем могу быть полезен? Что вас интересует? Покупка? Продажа?
— Я хочу продать свою…
— Продажа! Конечно же продажа и только продажа! С моим опытом работы я мог бы определить это и без лишних вопросов, — притворно улыбаясь, констатировал толстяк.
На скоростном лифте толстяк и учитель поднялись в отдел продаж и прошли в свободный кабинет. В центре кабинета стояло мягкое белое кресло, а чуть поодаль небольшой стол. На столе стояла какая-то большая белая коробка с экраном.
— Присаживайтесь в кресло, господин Лесков, — скомандовал толстяк, устраиваясь за стол с коробкой.
Как только старик сел в кресло, сверху опустился прозрачный купол.
— Не переживайте, — вкрадчиво заговорил Снайд, — это устройство необходимо для приема и сохранения товара. Ведь эмоции, чувства и прочие субстанции души — очень ценный товар, не так ли, господин Лесков?
— Ценный товар…как же это? Когда же это? — невпопад ответил старик.
— Итак, господин Лесков, что же вы хотите нам предложить? Вы, житель дальнего квартала, что заставило вас преодолеть пешком — ведь учителям, насколько мне известно, запрещено пользоваться каким-либо транспортом — такое расстояние, чтобы добраться до нас? Я прямо заинтригован: какой редкий товар вы хотите нам продать? Безоблачное детское счастье? Большую радость? Или маленькую? А, может, это вдохновение? Или... постойте! Я, кажется, знаю! Вы хотите продать свою яростную ненависть! Ну, конечно же! Ведь вы, должно быть, ненавидите этот мир, отказавшийся от учителей и заменивший многолетнее обучение на пятиминутную процедуру закачки индивидуально отобранных и оплаченных знаний. Вас изгнали из общества как бесполезных, не приносящих дохода участников, лишили средств к существованию и отправили в нищий квартал. Что же еще вы можете испытывать? Только ненависть. Но я должен вас разочаровать: ненависти в нашем хранилище запасено на сотни лет вперед, и покупать ее у вас даже из жалости я бы не стал.
— Я пришел сюда не за этим, — тихо сказал старик.
— Нет? Не за этим? Тогда зачем?
— Я хочу продать свою совесть.
— Как совесть? Я не ослышался?
— Вы не ослышались. Я хочу продать совесть.
— Но этого не может быть! Вся совесть была истреблена десять лет назад. Тогда ее удаляли все. Сначала это было модно, а потом ее стали удалять все как атавизм, как опухоль. Откуда она у вас?
— Она у меня с рождения. И я не стал ее удалять, когда, как вы говорите, это делали все. Жить с ней по нынешним временам, конечно, непросто, но я никогда не стал бы продавать ее, не возникни крайняя нужда. Видите ли, я и моя жена, мы стары и очень бедствуем. Мы не ели уже несколько дней. Наши дети удалили совесть, когда это было модно, и с тех пор забыли про нас. Я как-нибудь перетерпел бы, выкарабкался, но моя жена, она …она очень страдает. Я не хочу, чтобы мой самый дорогой человек, эта прекраснейшая женщина так мучилась…
Плечи старика содрогнулись, и он зарыдал. Крупные слезы катились по сухой морщинистой коже и капали на воротник ветхого пальто. В прежние годы это, вероятно, был крепкий, мускулистый мужчина, но горести и лишения, выпавшие на его долю на склоне лет, давали о себе знать: старик был дряхлым и слабым.
— Так, так, — торопливо заговорил Снайд, — это все не важно. Давайте же вернемся к вашему товару.
— Да, простите меня, — сказал старик, — я знаю, что совесть раньше не хранили впрок, как радость или ненависть. А потому моя совесть может стать единственным экземпляром в мире. Может, ее купит какой-нибудь музей?
Глаза толстяка загорелись алчным огнем. Возможно, единственный в мире экземпляр совести! Самый последний! Редчайшего явления! Пусть атавизм, но всё же… Да, её можно продать за огромные деньги любому коллекционеру. Или…или лучше…да! Сдавать в аренду! Как аттракцион богатым любителям острых ощущений! С почасовой оплатой! Или поминутной, черт побери! Ведь кто знает, сколько сможет неподготовленный клиент выдержать эту совесть? А что же делать со стариком? Как поступить с ним? Что же с ним делать…
— Послушайте, господин Лесков, — отозвался толстяк после нескольких минут размышления, — ваше предложение бесспорно весьма интересно. Я сомневаюсь, что музеи и коллекционеры встанут в очередь за этим пережитком прошлого, но «Эмоушенз инкорпорейтед» приобрела бы у вас этот экземпляр. Для полноты базы данных, так сказать, чтобы подчеркнуть необъятность и многогранность каталога наших товаров. К сожалению, в нашем прайсе не предусмотрено товара с таким названием «совесть», но решение проблемы есть. Да, да! Согласно нашим правилам, я могу принять даже некондиционный товар, но цена на него не может превышать еженедельный доход владельца. Сколько составляет ваш доход в неделю, господин Лесков?
— Но я же учитель. Я давно не работаю, и у меня нет никакого дохода, — опешил старик.
— Жаль, очень жаль, — с грустной улыбкой сказал толстяк. — Тогда, согласно правилам, это будет ваш последний доход, когда вы работали. Итак, сколько вы зарабатывали в неделю, когда работали?
— Где-то одну тысячу. Но это и тогда были небольшие деньги, а сейчас они стоят и того меньше.
— Да, абсолютно верно. Я проверил по вашему индивидуальному номеру. Ровно одна тысяча. Я буду благодушен к вам и дам вам чуть больше: я дам вам две тысячи за одну старую, никчемную совесть.
— Но две тысячи — это совсем мало, — прошептал старик, — мы не продержимся с женой больше недели.
— Да, но что это будет за неделя! — воскликнул толстяк. — Подумайте! Вы, наконец, вдоволь наедитесь! Вот что любит ваша жена? Чего ей хочется?
— Моя жена мечтает о тарелке супа и маленькой сдобной булочке.
— Вот видите, как вы сможете порадовать свою жену! Вы сможете всю неделю кормить ее супом, а, возможно, вам хватит и на одну сдобную булочку!
— Но две тысячи — это слишком мало… Всего лишь две тысячи за мою безупречную совесть, которой я был верен всю мою жизнь. Всего две тысячи… Одна неделя… А что потом? О, моя бедная жена! — по щекам старика вновь побежали слезы.
— Увы, господин Лесков, вы и так должны быть довольны тем, что я принял вас. Я потратил на вас времени гораздо больше, чем полагается и, если вы откажетесь продавать свой товар, я буду вынужден оштрафовать вас за зря потраченное на вас время.
— Оштрафовать? Но у меня ведь нет денег. Что же мне делать? — растерянно сказал старик.
— Остается сделать только то, ради чего вы пришли сюда, — настаивал на своем толстяк, — отдайте вашу совесть, получите две тысячи и спешите накормить вашу несчастную, голодную старушку.
— Да, да, — как бы приходя в себя, более уверенно ответил старик, — я согласен и на две тысячи. Но я хочу попросить вас, господин Снайд…
— Я вас внимательно слушаю.
— Скажите, а эти две тысячи вы зачислите на мой индивидуальный номер?
— Конечно! Как только я получу товар, деньги будут автоматически перечислены на вашу индивидуальную карту.
— Я слышал, что не все старики переживают подобные процедуры. Не могли бы вы отправить мою карточку на указанный в ней адрес для моей жены в случае, если со мной что-нибудь случится?
— Не переживайте, ваша карточка в любом случае будет отправлена по вашему адресу. И я вас уверяю, у нас все отлажено и несчастных случаев просто не бывает. С вами все будет хорошо!
— Спасибо большое. Теперь я спокоен.
— Ну что же, приступим? Я попрошу вас положить руки на подлокотники. Это безболезненная процедура и займет около минуты. Сначала вы увидите очень яркий белый свет, поэтому глаза лучше прикрыть. Сейчас я включу приборы. Начинаю обратный отсчет: три, два, один, пуск!
Минуту спустя свечение под куполом прекратилось, и прозрачный купол уплыл вверх. Капсула с надписью «совесть» до краев была наполнена какой-то чистейшей искрящейся субстанцией. Старик лежал в кресле с закрытыми глазами. Он как-то обмяк и стал как будто еще меньше ростом. Старик был мертв. Толстяк со знающим видом осмотрел его тело и, убедившись в правильности своей догадки, вызвал уборщиков. Через несколько секунд в кабинете незаметно возникли роботы-уборщики и переложили тело в большой матовый контейнер, который вдруг выплыл откуда-то из стены. Внутри контейнера будто полыхнул огонь — свет его пламени на миг озарил комнату, осветил спины и головы роботов, но, едва коснувшись лица Снайда, погас. Пустой контейнер бесшумно утонул в стене, а роботы исчезли так же неожиданно, как и появились.
Зеленая точка банковского сообщения, жужжа, повисла над столом Снайда.
— Читать, — быстро скомандовал он.
— Ваш счет пополнен, — мелодично пропел женский голос. — Вы желаете распорядиться средствами сейчас или позже?
— Позже, позже. Всё! Удались!
— Приятного вечера! — ответил голос, и зеленая точка в воздухе погасла. Снайд взял со стола карточку старика, повертел ее в пальцах, и, не раздумывая, легким движением выбросил в контейнер с надписью: «Уничтожитель пластика». Все мысли были сейчас о тех возможностях, которые открывались перед ним в наступающем новом году. Причитающийся ему процент от прибыли, которую он планировал получить, предлагая клиентам пережить острые ощущения с кристально чистой совестью старика, обещал быть невероятно огромным. Наконец он сможет купить себе новый костюм и самую дорогую куклу. А может быть, ему хватит денег и на «большую радость»? Он столько раз предлагал ее своим состоятельным клиентам, но никогда не переживал сам.
От всех этих волнительных мыслей у него неожиданно закружилась голова, он махнул рукой в сторону окна, и оно растаяло. В комнату ворвалась вечерняя прохлада. В оконный проем Снайд видел, как живые буквы вывески кувыркались в воздухе, взрывались фейерверком и золотым дождем осыпались на головы состоятельных прохожих. Снизу поднимался тугой, насыщенный запах денег и сладкое благоухание роскоши.
Толстяк с удовольствием набрал полные легкие этого дорогого и такого желанного аромата. Лишь одна непонятная нотка портила эту сверкающую за окном гармонию. В общей массе единообразного счастья, расстилавшегося у небоскреба «Эмоушенз инкорпорейтед», чуткий нос специалиста по чувствам и другим субстанциям души четко определял какой-то чуждый и нелепый запах домашнего супа вперемешку с ароматом простой сдобной булки.
