***
Зачем они погибли? Все,
Я так и не пойму за все века,
На мёртвой отчуждёнья полосе,
Идущей далеко издалека.
Убитые, распластаны, лежат,
Песок с землёй крошатся, как халва.
Их командир, подстреленный вожак,
Ещё он жив, как древняя молва.
Не разделить ни чина, ни судьбы,
Ни нации и времени в обрез.
Деревья, как могильные столбы,
Из Космоса похожие на лес.
***
Безумная толпа приветствует вождя,
Простор пустых небес собой загромождая.
Грядут семь тощих лет без капельки дождя.
Потом семь тучных лет, чтоб доползти до рая.
Почти что исполин, почти что демиург,
На сереньком лице - и гордость, и величье.
Полей по всей Земле забит открытый морг,
Воронье торжество, кровавый пир по-птичьи.
Зло ходит по Земле, не изменив маршрут,
Толпа его зовёт, оно её вампирит.
О, дай ещё пожить хоть несколько минут
В счастливом, как весна, цветущем майском мире!
***
Седые пацаны, где ваши бельведеры,
чтоб вам обозревать прекрасный вид?
За милое Отечество, за веру
Сражайся стойко, юный инвалид!
Переплелось в подвижных хромосомах
и так запечатлелось в ДНК:
что для одних веселье и хоромы,
то для других страданья на века.
Вот мать одна сидит у колыбели
и песню незатейливо поёт
под музыку протяжную метели
и под капели круглый хоровод...
На стенке фото, старые открытки,
ушедших поколений кутерьма.
И музыку вокруг из сердца Шнитке
Хичкока водит твёрдая рука.
***
Встал рассвет, мучитель мой и коуч,
Удержать бы главное, как обруч,
Болевые точки невозврата,
Климата затопленный тупик...
На войне сначала брат на брата,
Под завязку крик в ответ на крик.
Тот, кто напряженья не выносит,
Просто кто не вынесет всего,
Пусть его подхватит нежно осень
И опустит в лес или в село.
Там поют почти по-райски птицы,
Пыль дождём пропахла, как духи,
Можно помолиться, поклониться
Небесам и написать стихи.
Отпустите всех хороших тварей,
Всех людей, задавленных бедой.
Солнце разгорелось на пожаре
И, как обруч, катится за мной.
***
Уже не будет, так уже не будет,
Не будет мирных старомодных лет.
На старой осыпающейся клумбе
Присел скульптурно парковый атлет.
Он голову подпёр рукой из гипса,
Задумался - глаза его пусты.
Левкоев львиный зев пожух и слипся,
И паутина пала на кусты.
Как сквозь витрину магазина века,
Картины возникают в полутьме.
И будто едет грека через реку
На деревянном маленьком коне.
Я кланяюсь направо и налево
Соседям, пьяным, соученикам.
И памяти волшебное плацебо
Порой спасительно бывает нам.
***
Ты скрылся. Ты смахнул пески
Узорным рукавом разлуки.
И я привстала на носки,
Чтобы попасть в театр Кабуки,
Чтобы взглянуть в тот день и час
На экзотическую сцену,
Где представленье - не про нас
Под звуки-вскрики сямисэна,
Где в драматических ролях
Мужчины в красочных одеждах
И рукава широкий взмах
Лишает зрителя надежды.
Зато спектакль как ритуал,
Как вечный поиск идеала.
И разве ты меня искал?
И разве я тебя искала?
Театр - на вечное намёк.
Песок в саду японском зыбок.
Под маской ты не одинок:
Ни слёз не видно, ни улыбок.
*** Л.
И как они все одинаково курят,
и как они все одинаково пьют,
и каждый то Пущин, то Дельвиг, то Кюхля,
и не был никто среди названных Брут.
Подхвачены рифмы, размножены темы,
и мой современник равняется стиль.
Не можешь угнаться за сутью проблемы?
Вино и сигары себя пересиль.
Сплошная работа, выводятся вязи
единым по времени вечным пером.
Никто никому и ничем не обязан,
но пишут они, как всегда, об одном.
А если кто вырвется худенький гений,
ступенькой повыше высоких, других,
опять же, в хранилище стихотворений
отправится текст для деяний благих.
Он даже не курит, он крепкую водку
сравнит с чьей-то горькой горячей слезой,
тропа для читателя вглубь по наводке,
в метафор нетронутый лес, в мезозой.
Конечно, компьютер, конечно, программа.
Во времени лучшие. Дым сигарет.
Сегодня туман нагоняет тумана,
а завтра наступит и выйдут на свет.
***
Проходит быстро.
Перезвоны, достигнув запредельной зоны,
над лесом птицами кружат,
садятся на деревья сонно
и до утра спокойно спят,
но бодрствуют вещуньи-совы.
Выходят люди на балконы,
как на парад, за рядом ряд.
Такой круговорот в природе,
живут и спят как бы слоями,
то в перемирии, то в драке,
то свет сливается со вздохом,
то разрушается во мраке,
то наступает что-то вроде
мультфильма в стиле Миядзаки
или сюжетов Мураками.
Чик-чак и кончилась эпоха.
Там что-то было в промежутке:
то ли стальное, то ли с кровью,
и то, что выглядело жутко,
звалось по-старому юдолью.
Там возникали также рощи,
берёзовые и попроще.
Не оторвать души от Торы,
от кожи золотого слитка,
цветков и листьев мандрагоры,
венца любовного напитка.
Проходит быстро...
Птице снится её ласкающая птица,
проснётся на рассвете молча
и след внизу увидит волчий.
***
Люди устали, люди устали,
дайте им всем наконец отдохнуть,
тем, кто в печи изготовлен из стали,
тем, чья хрупка межпланетная суть.
Ветер эпох погоняет повозку
дома и леса, сдвигает маршрут,
помнишь, как луг зацветает неброско,
царствует в золоте десять минут.
Марево движется, счёт на секунды,
и на столетия, и на буйки,
горы песка, светлых замыслов груды,
метки сплошные вдоль вечной реки.
Наши движения вверх турбулентны
и хаотичны движенья вперёд...
Помнишь, реки шелковистая лента,
узкой косы серебристый песок.
Алла Липницкая, израильская поэтесса и художница, родилась в г. Сумы (Украина) в 1949 году. С 1995 года живёт в Израиле. Автор четырнадцати поэтических сборников, изданных в Израиле, Украине, России. Лауреат премии им. Давида Самойлова (Израиль, 2014).
