***
Не смерти нет, а в смерти нету смерти.
Вот Марфо-Мариинская обитель,
мы входим внутрь, и три единорога
сбегают со стены по трём дорожкам,
бегут, переговариваясь, к флоксам,
сон-колокольный-звон плывёт к Вечерне.
Здесь живы все, кто умер, и ничто
их ясный свет нарушить не сумеет.
Смотри, Марина, облако и купол
как будто бы растаяли друг в друге.
***
Сплошной священный бред, взращенный мной за лето –
смотри, как можно спать, дышать, лететь, гореть,
как медленна листва, как нежно фиолетов
цикорий в сентябре.
Скажи мне что-нибудь, хотя бы эту воду
в пруду и голубей, клюющих тишину.
Мне ломит корни слов, мне крутит на погоду
суставы и блесну.
Но рыба тоже спит, её глаза открыты,
в них онейрично всё, включая нас с тобой.
Ты изо рта достал кораллами увитый
серебряный обол.
***
дерево раскачивающее собой как в ускоренной съёмке
сбрасывает шкуру больше такое не носят
ветки его истончаясь врастают в осень
и увеличивают её семантическую ёмкость
ветреный город с вкраплениями деревьев
вздрагивает от человеков в оранжевых робах
жадно гребущих в мешки шелестящее чтобы
мне было больше не на что опереться
***
ты самая моя
большая драгоценность
невиданный кристалл
хрустальный тайный шар
беречь тебя от всех
накрыть руками всеми
шестью
лечь животом
замедленно дыша
ты будешь тут лежать
в траве и перьях тонких
ты станешь по ночам
светиться синевой
потом взлетишь и вдруг
окажешься ребёнком
и в облако уйдёшь
метнувшись по кривой
открыв в себя глаза
я буду думать волны
солярис спит во сне
и лоб его и рот
расслабленны
теперь
мне можно просто помнить
и он тебя вернёт
и он тебя вернёт
***
он пахнет одиночеством и снегом
наклонившись пролистнуть
то каплю обнажённую то рыбу
касается колена старается чередовать
прикосновения и неприкосновенность
он сам немного рыба-капля
из глубины себя доставшийся себе
со мной на воздухе и солнце
ему неловко непривычно
но он старается и я стараюсь
но мы стараемся чередовать
прикосновения и неприкосновенность
и в этом ритме движемся к метро
мы старые нам где-то сто пятнадцать
а здесь нам может быть лет десять на двоих
нам ничего не нужно друг от друга
прикосновения и неприкосновенность
***
телеграфирую со дна
я здесь одна
всё октябрее тонкий лес
их водоросли тянут ввысь
прозрачный вес
свет светит вниз
***
Они шли по улице, и он нечаянно ранил её.
Рана была незаметна под одеждой.
Вечером она показала ему рану, рассказала о том, как это произошло, попросила подуть.
Тогда он разозлился, плюнул на рану, сыпанул в неё песком, заплакал и ушёл.
И рана зажила
Своей жизнью.
Мы шли по улице, и ты нечаянно ранил меня.
Рана была огромна, но незаметна.
Вечером я показала тебе рану, сказала: подуй на неё, мне больно.
Ты обиделся на то, что причиняешь мне боль,
Ты обиделся на то, как причиняешь мне боль,
Ты обиделся на то, чем причиняешь мне боль,
Ты обиделся на боль,
Достал свой старый проржавевший перочинный ножик
И воткнул его в рану.
Я сказала: спасибо
И подумала: спасибо
Я сказала: пора это прекратить
И подумала: давно уже пора
Я сказала: я напишу тебе о растении, которое мы посадили вместе
Ты сказал, что растерян, но ничего не имеешь против.
Я подумала: значит всё правильно, всё так и должно быть.
И когда ты спросишь у меня поверх наших голов, как я.
Я отвечу: спасибо, вполне терпимо,
Я хорошо справляюсь,
Твой ножик пустил корни, скоро начнёт цвести.
Художественный параллелизм подсказывает мне, что ночью похолодало.
Это значит, что завтра включат отопление, и я перестану мёрзнуть.
***
осенний ровно по погоде
слезящий жёлтые слои
зануда и душнила и
и ипохондрик ипоходрик
то в глаз то в щёку то в живот
за шиворот в ладонь по носу
в ответ на все мои вопросы
сейчас ещё чуть-чуть вот-вот
ты дождь ты дождь и ты идёшь
но почему-то не проходишь
задумываешься похоже
остановился смотришь ждёшь
***
и вот стоит один поддатый чужаковатый человек
из тёмной кухни бородатый он смотрит грустно и горят
его глаза на всей лохматой немного лысой голове
и медленно растут опята и очень быстро говорят
он спрашивает ими внятно – я глуп? ничтожен? я смешон?
и сразу же идёт обратно на лоб надвинув капюшон
и снег огромный многократный
идёт
идёт
идёт
ушёл
***
я стена девушке трудно быть стеной
есть раздвоение и кто-то ещё за мной
слабо скребется пальчиком с коготком
просит разрушиться собственной наготой
если ты мышь проходи сквозь меня вон там
если ты спишь попадёшься котам татам
я состою из камня цемента мха
глаз и влагалища только для жениха
вечный гомер положил на меня свой меч
речь сквозь меня параболой будет течь
дедушка с мальчиком в шахматы подо мной
мирно играют в нежизни моей земной
тень перелётная лёгкая от скворца
сядет на сердце и слёзы склюет с лица
***
всё никак не потеряю девственность
все простые способы не действуют
замуж вышла нарожала мальчиков
но осталась почему-то маленькой
девочкой голубоглазой дурочкой
всё иду иду иду за дудочкой
крысолов смеющийся и плачущий
тоже оказался просто мальчиком
старым мальчиком со старой девочкой
мы идём и ничего не делаем
отличаем только в этой музыке
свой восторг от собственного ужаса
***
Он поворачивает лицо и в нём столько любви
что некоторые принимают её на свой счёт
между тем он просто поворачивает лицо
говорит я слышу тебя говори
говорит говори я слышу тебя и руку твою держу
вижу тебя и не отвращу лица
буду с тобой до конца плакать с того конца
этой вселенной на тот
***
твои стихи меня читают
во мне всю ночь и не дают
пройти сквозь строй
они здесь прочно обитают
и точности обет дают
мне между строк
я заблудилась в них тогда
и всё бреду по зимней роще
сквозь снег плыву
они то воздух то вода
то акварельный дом на ощупь
сон наяву
***
я гимнастка
мне пять
я иду по большой садовой
в дфк
рядом дедушка
это счастье
не печалься
побудь подольше
побудь подольше
не кончайся
успев начаться
это всё
проступает тело
всё пропускает
пропускает свет
и мерцает и переносит
параллельным миром
в этот мир прорастает
сделай мостик просит
там где я состою из света полёта лета
бесконечно искрящихся в воздухе
драгоценных
там повсюду любовь и радость
ваниль и цедра
нежность
