ВЕЧЕРНЕЕ
Помедлив на последнем рубеже,
скупое солнце прячется за крыши.
О том, что дело к вечеру уже,
я промолчу, но ты меня услышишь.
Ты свет зажжёшь, и тьма сойдёт на нет.
Прикроешь в доме окна, чтобы тыщи
ночных гостей, стремящихся на свет,
не вторглись в наше скромное жилище,
в котором только двое – ты и я,
живём как две нахохленные птицы.
Зачитанную книгу Бытия
открыв на заключительной странице,
мы будем молча наблюдать в окно
Вселенную от альфы до омеги,
как на плывущем к вечности, давно
от берега отчалившем ковчеге,
и плыть, и плыть сквозь заоконный мрак,
в холодное стекло уткнувшись лбами,
и чувствовать всё явственнее, как
ночная тень сгущается над нами.
***
Жизнь проходит, значит так и надо:
Было-сплыло, поросло быльём.
Тянет в окна раннею прохладой,
пахнет утро стираным бельём.
Новый день встаёт неторопливо.
Стынет в бочке тёмная вода.
Ветер бродит в зарослях крапивы.
Суетятся утки у пруда.
Плеск воды и, как напоминанье
о былом, колеблемый, сквозной,
солнца луч на отмели, купанье
и дорога долгая домой.
ВОРОБЬИ
Воробьи возвращаются в город, щебечут, галдят,
во дворах мельтешат, копошатся у талых помоек.
Вот один – как из старого фильма заправский пират,
а другой, посмотри, с жёлтым клювом, особенно боек.
Среди медленных, важных, клюющих зерно голубей
они словно шпана беспризорная из подворотни.
День встаёт над омытой дождями Москвой, и синей
бесконечное небо над Бибирево и Капотней.
Шумный город, как фокусник, прячет весну в рукаве.
Светит солнце вовсю, словно летом, уже без утайки.
И повсюду – на мокром асфальте, пожухлой траве –
рассыпаются шустрой гурьбой воробьиные стайки.
Вон их сколько! Шумят, задираются, прут на рожон.
А недавно ещё пропадали, и где – непонятно.
Наступает апрель. Начинается тёплый сезон.
Воробьи возвращаются в город. И это приятно.
НЕБО
Как небо беззащитно-близоруко!
Как девственно чиста его купель!
Ни облачка, ни шороха, ни звука
в пространстве, именуемом апрель.
Пока ещё не замутнён движеньем
мельчайших крыл небесный свод, и май
не наступил, скорее отраженью
божественного космоса внимай!
Пока среди частичек невесомых
воздушной взвеси, множественным я
бесчисленное царство насекомых
не пробудилось из небытия,
открой окно, впусти живую влагу
восторженной, благословенной си-
невы и осторожно на бумагу,
не расплескав, её перенеси.
ВСТРЕЧА
Дождинки мелкие секут
лицо и плечи.
Три тысячи шестьсот секунд
до нашей встречи.
До мига, стоить что готов
иных столетий.
До разговора не из слов –
из междометий.
До звона выпавших ключей
на мокрых плитах.
До сердцу милых мелочей
давно забытых.
До бестолковой суеты
у касс вокзала.
До бесконечного: «А ты?» –
«А ты сказала?».
До нас, скрывающих испуг
и боль в уловках
нетерпеливых этих рук
и губ неловких.
И пусть надсаженный гудок
хрипит протяжно,
ведь всё, что в жизни было до, –
уже неважно.
Дома мелькают, провода
повисли косо.
Бегут по рельсам поезда,
стучат колёса.
Составы скорые идут,
дождям переча.
Три тысячи шестьсот секунд
до нашей встречи.
КОМАРИК
Яблоком спелым под гору катится лето.
Ты у окна неподвижна и полураздета,
смотришь рассеяно в настежь распахнутый омут
линялого неба. А ниже пластается город.
День уходящий уже никогда не вернётся.
В воздухе спёртом горячее, жгучее солнце
падает в квёлое облако ласточкой, сбитой мишенью.
Небо пустеет. И страстно целует в шею
тебя, разомлевшую от духоты и лени,
как юный паж, почтительно встав на колени –
тщедушный комарик – чуть дышит, краснеет, сгорая
от преступной любви к тебе. И я его понимаю.
ЗАДАР
Помнишь,
как жёсткий наждак, раскалённый асфальт,
и на коже
жар нестерпимого солнца,
и ласточек в небе звенящем?
В той,
почти нереальной, вселенной
мы были немного моложе,
и ушедшее прошлое
было ещё настоящим.
Нас кривые проулки вели –
и чего бы, казалось бы, проще –
поднимали над городом
лестниц крутые ступени,
по которым
(язык на плече)
мы с тобой выходили на площадь
и у чахлых деревьев
искали спасительной тени.
И блаженный тот день продолжался,
как казалось тогда, бесконечно,
не утратив с утра
ни задора, ни страсти, ни пыла.
И был город у моря
всеми красками лета расцвечен.
И всегда торопливое время
ещё никуда не спешило.
ПАМЯТИ О. МАНДЕЛЬШТАМА
Бьёт свинцовая дробь. Остывает в колодце вода.
Загустевшая мгла и холодных небес полусфера.
Полустанки, вокзалы, бегущие вдаль поезда.
Запрокинутый вверх подбородок слепого Гомера.
Снова хмурый октябрь барабанит по стёклам. Ответь,
отчего эти иглы дождей так пронзительно колки?
Кто простит тебе вещих стихов вдохновенную медь
и в глазах флорентийского неба осколки?
Всё темнее за окнами сумрак и дождь всё сильней.
За дощатой стеной веет ветер, смыкая ресницы.
Влажный лепет Невы и мерцанье ночных фонарей –
этот город вдали нам с тобою, наверное, снится.
Над погостами звон похоронный и плакальщиц вой.
Глинозём и суглинок – как памяти высшая мера.
Часовых перекличка и в ночь уходящий конвой.
Запрокинутый вверх подбородок слепого Гомера.
***
Полон воздуха и света
бирюзовый вертоград.
В небе Ветхого Завета
божьи голуби летят.
Над землёй, над домом нашим
в стародавней стороне.
Сверху крылышками машут
зачарованному мне.
И взлетев над облаками
без особого труда,
улетают. И за нами
не вернутся никогда.
***
Вот так живёшь, не думаешь, не знаешь,
полжизни собираешь всякий хлам,
и ни о чём таком и не мечтаешь,
а где-то там
всё решено: обветренные губы
студёный, влажный воздух пьют, и вот,
как медяки, начищенные трубы
трубят поход.
Звучит в ночи протяжное «по коням!»
И всадники садятся в сёдла чтоб,
небесный свод, как стяг, держа в ладонях,
пойти в галоп.
И тотчас же приходит всё в движенье,
торопится, волнуется, летит.
Ты чувствуешь уже их приближенье –
они в пути.
И пишутся божественные строчки
под гром копыт, под лошадиный хрип.
И тает лёд, и лопаются почки
набухших лип.
И вот тогда, неведомо откуда
пришедшее нежданно, верь не верь,
услышишь сам, как маленькое чудо
стучится в дверь.
***
В обычный день идёшь себе такой
по улице, что кажется рекой,
плывёшь в толпе в разноголосом гаме,
и наверху… вон там… наискосок,
вдруг замечаешь – кружится листок,
простой кленовый листик над домами.
И вроде бы всё так же, как всегда:
натянуты на мачтах провода,
и солнце сеет свет, хоть и вполсилы.
И день так изумительно хорош.
А ты такой по улице идёшь
и понимаешь – осень наступила.
