Мы только-только эмигрировали, приехали в Нью-Йорк, жили еще у Роды – нашей американской родственницы, как я, с некоторым опасением следуя настойчивому совету Нозика, позвонила не знакомому мне Вале Турчину. Он тут же позвал зайти, причем заехал за нами на длинной, на вид изношенной машине, и забрал нас всех – маму, меня и даже Роду – и мы всей компанией покатили к ним, из Бруклина в Квинс. Тогда я не знала, что и Ира Валитова-Орлова и Валера Нозик писали Вале и просили за меня, но даже если и просили – все равно это было чудом доброго гостеприимства и особой сердечной родственности.
В.Ф. Турчин. Дома. 1992 г. Оакленд
Помню первую встречу – Валя – легкий, как перо, улыбчивый и ироничный, с быстрыми движениями и скороговоркой, жена Таня – с чуть косо поставленными светлыми глазами, и сын – младший – высокий подросток Митя. Принимают по-московски хлебосольно – кормят-угощают солянкой, незабываемо вкусной, Таня объясняет маме – как делать покупки в супермаркете, а потом загнала меня на кухню мыть посуду, все очень по-свойски. Валя свободно разговаривает с Родой – с акцентом, конечно – но совершенно свободно. Все так, будто сто лет знакомы и, наконец, встретились. Мы с Валей тут же договариваемся – он мне поможет написать resume – не знаю, как точно перевести, по-русски наверно – послужной список, хотя звучит старомодно. Прямо сейчас нам трудно для этого сосредоточиться, так что мне надо будет подъехать в другой раз. Я приезжаю через несколько дней, и мы втроем – Валя, Митька и я – быстро описываем мою коротенькую трудовую биографию – оба они подбадривают меня – а я трушу, конечно, но бодрюсь. У них легкая рука – через месяц после приезда я уже работаю.
С этого началось наше знакомство, я бы даже сказала – дружба. Мы у них встречаем праздники – отчетливо помню первый Новый год. С момента иммиграции прошло полгода. Я работаю программистом в Sloan-Kettering в отделении Radiation Therapy, зарабатываю 21 000 в год – это немного – но Валя велел соглашаться – если положут меньше 20 000, спроси – why , но все равно соглашайся. Мне положили 20, а дали 21 – видимо, у них не было ниже ставок, но я чувствую себя немыслимо богатой. Живем мы вдвоем с мамой угол King’s Highway и East 5-th Street в Бруклине.
В гостях у Турчиных
Квартира по любым меркам – очень хорошая – просторная с высокими потолками, большой кухней, огромной гостиной, прихожей-холлом, ванной с окном и двумя отдельными спальнями, но это у черта на куличках – по крайней мере, мне так казалось. Турчины от нас очень далеко – в другой стороне у того же черта только на других куличках. Они, как и мы, снимают квартиру – но не в многоквартирном, а в частном доме – у них множество комнат и настоящий московский уют – книжные шкафы и книжные полки, кушетки и кресла, застеленные чем-то красивым, лампы с абажурами, пианино – все в стиле и вместе с тем по-житейски небрежно – красота, да и только.
Новый год. За нами заезжает на машине приятель и коллега Вали – Тужилин – Август – Августочек, он доктор физ-мат наук, в Москве преподавал в физтехе, а здесь, как и Валя, профессорствует в City University
У него приятное лицо, светлые волосы, он чуть приземист. Мы влезаем в машину – я рядом с Августочком, а тающая от счастья мама позади – еще бы – холостой-неженатый – профессор физики – дай-то бог – но не тут-то было – Августочек совсем даже моей персоной не интересуется, даром, что коллеги, и пока едем – односложно отвечает, а по приезде и вовсе подсаживается – к кудрявой Неле, и тут же с места в карьер начинает заметно и обидно для меня – с ней флиртовать, а мне нуль – даже минус внимания – бывает же такое.
Неля преподает французский. Ее сын – будущий пианист Дмитрий Рахманов, пока он подает надежды, и среди гостей его нет. Зато есть Арик Аронов – его учитель. Арик из Ленинграда, в золотой оправе очков черноглазо-черноволосый с коротенькими руками-ногами, но с известной импозантностью-значительностью в облике. Он концертирующий пианист, еще и профессорствует в Mannes college. Его засаживают за инструмент – о котором отдельная история.
Пианино это Турчины нашли просто выброшенным на помойку – собственными усилиями, как могли, починили-настроили – и вот пианист с именем играет – звук иногда дрожит, кое-какие клавиши подводят, но все это так неважно. Удивительно другое – пианист не чинясь с заметным удовольствием извлекает из инвалида настоящую музыку. Играет он прекрасно – пройдет время, и мы будем ходить на концерты Аркадия Аронова в известные концертные залы. А пока вслед за Ароновым и Валя тоже садится за пианино и не стесняясь Арика – играет совсем даже неплохо – разве это не волшебство – ну, конечно же, волшебство – самое настоящее. Незаметно как-то, потихонечку рассасывается мамино разочарование и исчезает моя неловкость от неожиданного небрежения – все-таки самолюбие – никуда не денешься. Но как рукой сняло в этой необыкновенной - витаминозной атмосфере милой дружественности.
Гостей немного – Сережа Тужилин, старший брат Августа – врач, он пока еще в резидентуре - крошечного роста с наивными голубыми глазами. Его сажают на высокую табуретку, он не смущается, по-детски болтает ногами и ругательски ругает американскую систему здравоохранения. Люся – его жена, медлительная рыжеватая блондинка – холеная-ухоженная, как полагается американской докторше. Они с Ниной Ароновой помогают Тане. Нина приятная – худенькая и сероглазая, почти что моя сверстница, остальные куда старше. И все из Квинса – соседи, кроме нас и Нели – она живет в верхней части Манхеттена в Washington Heights.
Все последующие праздники-события мы встречаем вместе – Турчины-Тужилины-Ароновы и мы с мамой, через пару лет к нам присоединится будущий мой муж Джон. А в первую встречу с ним Турчин провозглашает – цитирую прямой текст – Ася-то наша обойфрендилась! Валя веселый и серьезный одновременно, это он придумал звать маму – мама Роза – так ее все и звали. Надо сказать, они с Валей сошлись особенно сердечно. Когда еще в самом первом нашем разговоре он сказал, что свободы никогда не бывает слишком много, мама тогда и скажи мне потихоньку – подумать только – такой худенький и такой независимый, а он услышал и рассмеялся. Так в момент они и подружились.
Смеяться он умел, как никто. Однажды три девицы – Таня Турчина, Нина Аронова и я пошли на гараж-сейл тут же в Квинсе – есть такое развлечение в Америке – кому надо – избавляется от ненужного хлама – продает, кому надо – ненужный хлам покупает – грошовый товарообмен. Я в первый раз, и мне скучно – даже денег не потратишь, и тут я замечаю пару настенных подсвечников, да не за 25 центов, а за 25 долларов, которые сразу гордо покупаю. Приходим домой – Валя безошибочен – что купила? – обращается ко мне, разворачивает пакет и с размаху разражается неистовым, но совершенно необидным хохотом – канделябры – и мы все вчетвером рыдаем от смеха.
У нас дома. Сентябрь 86-го. Маме 75 лет. Слева Валя, Мама, Таня и я. Справа весь большой съезд гостей
Из всех наших русских знакомых он единственный – либерал – называет себя социалистом, и я грешным делом подозреваю, что все-таки не столько Джон научил меня толерантности и либерализму (конечно, первородно-изначально это еще и папина школа, атавизм XIX века), сколько Валя Турчин – и не поучениями-разговорами, а настоящей умной и глубокой убежденностью. Думаю, он был самым блистательным человеком из всех кого я встречала, встречала же я стольких – что сама себе не верю, и сама себе завидую – от Колмогорова до Бродского. А скромный – почти не слышный - Турчин был самым необыкновенным.
Сколько живу на божьем свете – столько слышу разговоров об интеллигентности – бывалоча, папа мой в таких случаях замечал – как неинтеллигентно вести подобные разговоры. А вот все равно скажу - Турчин был именно высоко интеллигентным – владение культурой – необыкновенное, интерес к наукам-искусствам самый живой и любознательный – можно сказать, подростковый, и при всем этом – благородство, абсолютно естественное, и скромность – отнюдь не паче гордости – а просто талантливому уму и сердцу не до глупостей. Разговоры с ним замечательны – по воспитанности-воспитанию ума и чувств – причем собеседник всегда ровня и имеет право на мнение. В жизни своей не видела-не встречала менее сановного человека. Честное слово – он у нас такой один – милый Валечка Турчин – умный, добрый, красивый – очаровательный. А как он умел одарить книжкой, так только книжники умеют делиться, как разговаривал про книжки (именно про книжки – никаких литературных красноречий) без малейшей помпезности, с ним было просто увлекательно не только слушать – разговаривать. Он и собственную книжку умел подарить как читатель читателю. И еще – какой лексикон – русский, конечно, само собой – но я говорю об английском – такой на редкость богатый лексикон вообще случается не часто, а у эмигрантов я подобного не встречала ни разу.
14 февраля – день св. Валентина – день рождения Вали – он утверждает – случайное совпадение. Мы, конечно же – тут, как тут. Запомнилось – Валя не то, чтобы в задумчивости, но в удивлении – Можешь себе представить – человеку пятьдесят лет – теперь очень даже могу.
Еще один Новый год – у Турчиных Юра Гастев – очень худой, просто очень – мы с ним в одном такси едем домой – почти не разговариваем, я стесняюсь – он ведь знаменитость по Чейну-Стоксу, а ему не до меня...
Год 1986-й. В аэропорту Кеннеди. Ждем Орловых – нервничаем
Событие – всем событиям событие – Юра Орлов с Ирой прилетают. Мы с Джоном скромненько своим ходом пересекаем дорогу в аэропорту Кеннеди – где международные линии (теперь это в другом месте) – и прямо на нас машина, из которой истошный-счастливый Валин голос как закричит – Ася, Джон! Да, было время. Нас всех запустили в какую-то там комнату – ждать. Валя с Таней, Люда Алексеева, Юра Ярым-Агаев и мы с Джоном и фотоаппаратом. Совершенно неожиданно появились – Юра Орлов совсем седой-дымчатый, и Ира все та же, хотя слегка обалделая. Джон, знай, фотографирует. Но ни одной фотографии не получилось, а журнал Лайф был готов опубликовать – Джон чуть не плакал – второй раз с Лайфом неувязка – первый раз большая подборка про его отца, которую вытеснили события в Эфиопии, и вот опять – и все потому, что тактичный да и на нервной почве – все-таки не каждый день такое случается. Тут и потекли мои ежедневные встречи с Ирой Орловой – до самого ее отъезда обратно в Москву. Это было странное время – мне до сих пор непонятное...
А потом Турчины купили дом в Нью-Джерси, добираться стало труднее, но идущий осилит дорогу. Зимний снежный пейзаж и теплый уютный дом. Очередное новогодие. Весело и празднично. Бородатый Игорь Ефимов с Мариной отплясывают за мое почтение – пол трясется, у Тани тоже неплохо получается, и Валя пляшет-улыбается – немного отсутствующе. Мы пока никто совершенно не стареем, хотя у младшего Турчина – Митьки уже родился сын Николка. Нас кто-то отвозит домой в притихший утренний час.
Время бежит, у нас теперь машина и дача недалеко от Тужилиных – прямо на озере – Турчины приезжали на дни рождения и просто так – купаться. Помню – конец сентября – в мамин день рождения устроили ей сюрприз – позвали гостей к завтраку на даче – все те же – Ароновы-Турчины-Тужилины поздравляют маму Розу – прозрачное прохладное утро на веранде – милые добрые друзья – это называется счастьем. В мой летний июльский день рождения – народу понаехало – туча – общий заплыв, а озеро копеечное, курице по колено – Валя с Таней – похудевшие диетники – по утрам пьют соевое молоко – моложавые, нет молодые – прямо подростки – выскочили из воды – группа дрожащих. А к Джону на день рождения – в декабре перед рождеством – в Нью-Йоркской квартире дым коромыслом – неужели все это было?
В мой день рождения у нас на даче
Встречаемся на концертах – как сейчас помню – в Hunter college Окуджава – Uncle Jabba – так называет его Джон. В антракте Валя – ностальгирую с удовольствием. В другой раз знаменитый мальчик – ученик Арика Игнат Солженицын выступает в концерте. Билеты нам дает Арик – мама сидит рядом с русской пожилой женщиной – перед началом они разговорились – А вы где живете? – В Вермонте – Рядом с Солженицыным? Тут я толкаю маму – ногой под стулом, догадавшись-вспомнив, что это Екатерина Фердинандовна – мама Наташи Светловой. – Ты что толкаешься? – невинно спрашивает мама. В знак протеста я отхожу, а потом возвратившись – передаю Наташе привет, разумеется, оставшийся без ответа.
– Они не сомневаются, что вернутся на белом коне – моя мама не верит в конец советской власти – прожила длинную жизнь, и хотя Солженицын все-таки вернулся на белом коне – мама, похоже, была права.
На вечере памяти Сахарова
Я не буду излагать взгляды Турчина – они в его книгах и в его жизни, да и задача эта – прямо скажем – не по мне. Позволю себе сказать, что ему не нравился «Боролся теленок с дубом», и авторская позиция и стиль изложения, и – пожалуй, само изложение – впрочем, может, я много на себя беру. Зато никогда не забуду вечер памяти Сахарова - все говорили длинно, а Турчин сказал коротко – мы на протяжении многих лет присутствовали при необыкновенном явлении – человек далекий от любой религиозности – был, по сути, святым – он был первым, кто сказал это – причем просто, без малейшей тени аффектации.
Валя был щедр на разговоры обо всем на свете, и это всегда было интригующе интересно. Он умел сказать по-научному точно и вместе с тем благородно-тактично, по любому счету и на любом уровне, хотя нет, не на любом – при всей доброжелательной толерантности разговор с ним всегда был самой высокой пробы и по тексту и по контексту, и по форме и по содержанию. Тема бессмертия чрезвычайно интересовала его – со всевозможных позиций – причем он совершенно не стеснялся банальности собственного страха перед смертью. И умел вести разговор об этом и по-житейски и по-философски – никогда не опускаясь до псевдонаучности. Незабываема его чисто московская и вместе с тем совершенно особенная скороговорка, когда блеск мысли умеет прятаться в скромной незначительности тона, и смысл самодостаточен.
А какой он был понимающий книжник – увидев у нас дома книжки Лимонова – взял в руки томик, и перелистав страницы, как только настоящий читатель умеет, сказал про «Подростка Савенко» – как талантливо, а? Честно говоря, я просто стесняюсь передавать разговоры с Валей – боюсь эффекта испорченного телефона, да и неловко – стыдно собственной везучести, и еще – пожалуй, основное – неудобно примазываться – конечно – неудобно. Ведь абсолютно убеждена, что Турчин принадлежит истории мысли на самом высоком уровне. Удивительно – совершенно без котурнов, без претензий, со всею своею скромностью в чистом виде. А какой красивый – светящийся.
Нозик приезжает из Москвы в гости к Турчиным, заезжаем туда и мы. Пройдет много лет. И я узнав о смерти Вали – позвоню Нозику в Москву, чтобы поплакать. И еще Косте Борезкову – они ведь знали друг друга с незапамятных времен Долгопрудной, с костиного малышевого, а валиного подросткового возраста.
В последний наш приезд на Валин день рождения
Всегда ведь знала – что значит Валя Турчин, я всегда называла его русским Бертраном Расселом в качестве объяснения – для незнающих, хотя какое там – Турчин куда более серьезный и математик и философ, чем Бертран Рассел. А в истории диссидентского движения он не был одним из первых, он был первым, хотя по характеру не был ни знаменосцем, ни главнокомандующим – это уж точно. Он вообще умел быть сам по себе – редкостная редкость, а уж в той действительности, из которой мы вышли, такого вообще не бывало. Не могу себе простить собственной обыденности, непонимания безвозвратности редкостного момента, драгоценности неповторимого счастья общения. Никто и ничто ведь не вернется никогда.
