Дверь с комариным стоном отворяется, и в сырой сумрак августовской ночи выходим по очереди: я и мой дед. После тяжелого воздуха натопленной впрок комнаты пространство ночного воздуха отдает сладостью. Деревянное крыльцо старчески поскрипывает, и нас встречает растрепанная влажная трава.
Где-то у реки молодежь всерьез разыгралась с костром: дым от него виден сквозь этот душистый сумрак и заметно склоняется к низовью реки. А сверху внимательно наблюдают вековые звезды. Именно они — цель нашей прогулки. Сегодня важная ночь — мой экзамен по астрономии.
— Ну, начнем с легкого… — Дед пытается выразить мысль по-учительски, серьезно. — Найди-кась всех известных на небесах Медведиц.
Я бегаю глазами по россыпи алмазной крошки, цепляюсь за Полярную звезду и останавливаюсь там раз, затем второй. Теплая куртка мне велика в рукавах — она досталась по наследству от двоюродного брата Павла. Правда, он носил ее в пятнадцать лет, а мне только скоро восемь. И все же указательный палец попадает точно в две цели — не очень-то и сложный экзамен.
— Будем считать, потренировались. Погляди теперь на этот участок неба и сообрази, какое созвездие приютилось там.
Я внимательно слежу за рукой деда. Он обводит скопление блескучих точек чуть выше Малой Медведицы. Я хмурю брови — это созвездие мне точно известно, только вот не могу вспомнить его мудреное название.
— Касьяпея! — вырывается у меня после напряженного молчания. — Она еще имеет форму штанов… Ну, как большая буква «мэ».
Дед едва улыбается и снова прячется в сурового экзаменатора.
— Имя это заморское и звучит так: Кас-си-о-пе-я. Запомнил? Но об этой девице ты узнаешь на уроке истории перед сном. А теперь вернемся к астрономии. Скажите-ка, товарищ студент, где спряталось созвездие Лебедя. — Искоса он наблюдает за моей реакцией.
Мне нечего сказать — место, где спрятался Лебедь, я когда-то благополучно прослушал, завороженно глядя на этот огромный замерший калейдоскоп. Поэтому, как можно более виновато, говорю:
— Не помню… Но точно знаю, что в Лебеде есть черная дыра! — Мой ответ из признания в невежестве превращается в радостное восклицание.
Учитель издает звук, смешавший в себе кашель и смех, и голосом академика отчеканивает:
— Недурно, молодой человек. Но ваши знания требуют доработки.
Я облегченно выдыхаю и предчувствую мягкость постели. Как же хорошо спится на природе! Тут сны снятся такие яркие-преяркие, объемные, а не приплюснутые, как в городе.
— Деда, а как получаются черные дыры? — мне хорошо, что теперь я могу спрашивать моего экзаменатора.
— Видишь ли, звезды умирают по-разному. Те, что поменьше, превращаются в белых карликов. Огромные сгустки горящего газа. Таким будет и наше Солнце через миллиарды лет. Те, что больше, станут нейтронными звездами. Они похожи на фонтан, испускающий потоки нейтронов в разные стороны. А самые большие превратятся в черные дыры, заглатывающие другие объекты своей гравитацией. Ну как, догоняешь деда?
Я киваю, хотя не все слова мне понятны. Но это неважно. Меня удивляет, что у миллиардов звезд всего три пути их существования. Денеб, Вега, Альтаир — все они превратятся либо в карликов, либо в фонтаны, либо в черные дыры… А все-таки скоро спать, и, если повезет, мне приснятся неведомые миры в их необыкновенном развитии...
— Ты, деда, настоящим астрономом был раньше? Я всего за целую жизнь не узнаю…
— Прижмет — узнаешь. Мне в школе одна девочка нравилась. А ее мать у нас астрономию преподавала… Вот, как ты думаешь: обязан был я знать астрономию тогда? Каких только брошюрок да журналов в библиотеке не прочитал про этот звездный мир…
— Ну, а она?
— Кто она?
— Ну, та девчонка…
— А-а-а-а-а… А ей-то чего? Ей другой по нраву пришелся. Вот и вся история. Правда, в астрономии он оказался ни бум-бум… Но это уже не для нашего стола разговор…
Я гляжу на деда, предвкушая скорое возвращение в натопленную комнату. Но он напряженно вглядывается в место, откуда виднелся дым костра. Столб дыма разросся, будто в костер кинули несколько автомобильных покрышек. А кроваво-черный хвост, кажется, подпер само небо.
— Пойдем-ка, астроном, проверим. Не к добру это… — Дед говорит вдумчиво, как видно, перебирая в голове все возможные варианты ответа на вопрос: почему дыма становится больше и больше?
Мы идем сбивчиво и быстро, спотыкаясь на мелких преградах, заметных днем, но исчезнувших из вида во мгле ночи. Я то и дело отстаю от энергичного хода крепкой фигуры деда.
Вскоре послышались крики: испуганные женские и напряженно отчетливые мужские. В мужских можно разобрать команды: «Тащи еще!», «В окна заливай!», «Люда, уйди отсюда! К Семеновым беги!».
Дед хмурится и ускоряет ход. Его крупные шаги равны моему бегу. Мы выходим из зарослей и видим тот самый огромный костер, который на деле был пожаром. Чем ближе к полыхающему дому, который каждую секунду перестает им быть, тем жарче. Сырая летняя ночь обратно стала дневным зноем.
— Чем я Бога прогневила? За что нам такая расплата?! — рыдает тетя Люда и повисает на пиджаке деда. Ее и без того полное красное лицо стало еще краснее от слез и жара.
Дед одной рукой обнимает неженские плечи тети Люды и внимательно смотрит на тщетные попытки нескольких мужиков укротить бешеного огненного зверя — но тот махом проглатывает воду из ведер.
— Че в пожарке сказали? — спрашивает мужик в старом ватнике, прожженном на груди.
— Да ниче! Пятьдесят километров переться до развилки да по просеке пять. Час –минимум. — Отвечает ему хозяин дома дядя Сергей, как икона, застрявший в одних трусах в проеме бани. — Но обещали приехать…
— Эх, холера!.. — выругался раздетый по пояс Оськин, сосед Сергея.
Дед бегло осматривается по сторонам.
— Володя где? — в его голосе перемешались тревога и надежда.
Тетя Люда рыдает еще громче. Слова женщины тонут во всхлипывании. Дед отстраняет ее и бежит к ликующему огню. Его останавливают мужики.
— Не успел он, Иваныч!.. На верху спал. Я полез к нему – на меня чуть лестница не
рухнула… — Слышу я обрывки диалога, переходящего на басовитое ругательство.
Дед хватает ведро с водой и в отчаянии выливает его на то, что осталось от уютного деревянного гнезда, в котором доживал свои годы его закадычный друг Володя. А после с минуту смотрит на огнедышащего зверя, который начинает утихать без еды. И безысходно ковыляет ко мне. Злой, в багровых пятнах на лбу и совсем без седых бровей.
Мы плетемся домой молча.
— А чем стал дед Володя? — наконец задаю я вопрос, который мучил меня всю дорогу.
Вместо ответа в свете полной луны я вижу только дедовы слезы.
Я почему-то вдруг понимаю, что ни карликом, ни фонтаном, тем более никакой дырой дед Володя не стал.
Люди умирают совсем по-другому.
