ВИЗАНТИЯ
Белым бела моя бумага,
Хитон мой грязен, пуст мой рот.
Я византийский доходяга,
Космополит и патриот.
Рука невидимая рынка
Определяет жизнь мою.
Мой завтрак — бледная сардинка,
Обед – поэзия в раю.
Хожу, голодный и свободный,
Цепями ржавыми звеня,
И Константин Багрянородный
Как брата чествует меня.
УСТАЛОСТЬ
Я устал от верности словам,
От любви, свершившейся как смерть,
Я устал идти по головам,
Презирая травяную твердь.
Я устал от голода и тьмы,
Беспросветной как любовь, как страх…
Я устал держать святое «мы»
Сигареткой в собственных устах.
Я устал кричать во все концы,
Собирать безликую толпу.
Я устал — так устают жнецы
Убивать собратьев по серпу.
Я устал от города-дыры,
От дорог и от звериных троп;
Я, как волхв, тащу свои дары,
Волчьей мордой падая в сугроб.
Я устал от всех ремней и пут,
Что растерли плечи до костей.
Я устал — так дети устают
Ненавидеть остальных детей.
НОЧЬ
Ночь повсюду, спать давно пора -
Или выйти в сумрак ледяной,
Прикрывая профиль топора
Мятою суконною полой,
Или, уповая на живых,
Воспарить над городом шагов,
Смут бесцельных, вкладов целевых,
Красных кнопок, ржавых рычагов…
Ночь повсюду, денег больше нет.
Кончилась дорога, сбит каблук.
Днем окликнут весело: «Поэт!» —
Ночью шепчут, сволочи: «Паук…»
Ночь повсюду, словно ждешь врага —
Слышь, стучит костяшками в стекло…
Глянь в окошко: белые снега
Черным снегом напрочь замело,
И не слышно ни одной души,
Хоть заплачь — напрасные труды!
Хоть всю ночь на стеклышко дыши,
Не надышишь ни одной звезды.
Ночь повсюду, допивай да спи,
Или выйди в сумрак ледяной,
Чтоб замерзнуть в мировой степи,
Посреди империи ночной,
Посреди чудес небытия,
Посреди изделий и словес;
Там, где пес каслинского литья
Самое живое из чудес…
КРУИЗ
Тихо в мире. Темно в вагоне.
Пепел в руку стряхнул мужик,
И рванули чужие кони,
И не жалко мне их, чужих…
Мимо изгородей непрочных,
Мимо вытоптанных полей,
Мимо медленных рек молочных
И заснеженных киселей.
Промелькнули огни далече,
Кто-то вслед помахал рукой
И отправился ставить свечи
За нечаемый наш покой.
Ни разъездов… Сплошная тряска.
Запеваем на стук и стык,
В каждом слове — слеза да сказка,
В каждом стыке — осьмой тупик…
И несемся меж звездной сыпи,
В черном дыме и в скрипе лет.
Это что ж за вагон? — Столыпин! —
Пьяный стрелочник крикнет вслед…
ТАМ
На тебе свитерок из мглы,
а глаза — поточней зеркал.
Нет достойней, чем ты, хулы
на земной голубой овал.
Носишь шапку из чёрных мхов,
пьёшь вино из зелёных рек
и ссыпаешь труху стихов
в колбы пыльных библиотек.
Там, где время семи сортов,
где змеиный повис клубок
перекошенных правдой ртов,
передушенных ложью строк;
там, где нет на тебе лица
под личиной папье-маше,
там, где ясным лицом лжеца
отмеряют покой душе;
там, где мало овечьих благ,
но достаточно волчьих злоб,
там, где смерть — предпоследний шаг,
там, где жизнь — золотой озноб;
там, где ночь хороша внутри,
а снаружи — такая дрянь!
там, где пахнет золой зари
на окошке твоём герань;
там, где мать не проспит забот,
а жена — не уснёт вовек;
там... где небо готовит брод
для таких же, как ты, калек.
ТЫ И Я
Мы познакомились в котельной,
где я служил как истопник,
и труд мой был, почти бесцельный —
к такому я давно привык.
Я кланялся своим лопатам,
крепил выносливость углем
и сочинял отборным матом
стихи о будущем своем.
А ты, без жалости и страха,
вошла в мой мир углей и грез,
как комсомолка в штаб гестапо,
как дочь кулацкая в колхоз.
Ни недостатка, ни излишка
в тебе не видел я ничуть.
Твоя мальчишеская стрижка
легко склонилась мне на грудь.
Мои стихи тебя пленили,
сковали, бедную, навек.
Вот так с тобою поступили
один поэт и человек.
ОГОНЬ
Меня сожгли на юге Украины,
Мной, как золой, посыпали руины
и срезы ядовитого жнивья.
Но я не растворился, не распался,
Мой скорбный дух не умер, он остался
В пространстве мирового бытия.
Давно готовы крылья для полета,
Мне ангел дал огонь для огнемета
И черный шлем небесного бойца.
Вожу прицелом по суконным спинам,
Ищу тебя, пропахшего бензином,
Ведь я тебя запомнил, подлеца!
* * *
Во мне 12 тыщ иголок,
я уповал на смерть свою.
Меня сегодня спас нарколог
от жизни в призрачном раю.
Он заломал мне белы руки,
грозил войной, параличом
и плоть мою обрек на муки
стерилизованным мечом.
Потом вонзились копья востры;
весь мир поплыл, весь враг обмяк,
и босоногие медсестры
нестройно грянули «Варяг».
И вот, наркологом убитый,
лежал средь чуждых мне людей,
льняными лаврами увитый,
запойный гений и злодей.
И верил я почти что здраво,
что жизнь со смертью — два крыла,
и что не вся еще держава
со мною вместе умерла.
