Внучке Ие посвящаю
КОЕ-ЧТО О ЮРКЕ
Юрка Ухов, как и я, родом из Ольховки. Он до того рыжий, что его боится наш Тяпа. Как только Юрка заходит, Тяпа сначала пятится, а потом юркнет куда-нибудь подальше и лает.
Что я могу ещё сказать о Юрке? Он совершенно не любит денег. Когда мать даёт ему на обед в школу 90 копеек, Юрка сердито кричит:
– Убери презренный металл!
Я думаю, что всё это у Юрки от глубокой начитанности, потому что он ещё во втором классе записался сразу же в три библиотеки: школьную – раз, в сельскую – два, в профсоюзную – три! Библиотекарша Юлия Васильевна, у которой сын в отряде космонавтов, здоровается с Юркой за руку и разрешает ему подклеивать корешки у книг.
Да, чуть не забыл. Когда я однажды сидел в сельском Совете, то наш участковый лейтенант Груздь против фамилии Ухова записал: «Подвижный. Неуравновешенный. Способный. Предрасположен к фантазии: взять на контроль!» Я тогда отвёл глаза от журнала, но всё равно успел прочитать написанное, потому что участковый выводит медленно буквы, и они у него получаются рослые, как на ходулях.
Живёт Юрка, где живём и мы, на Чешском бугре. Почему бугор называется чешским, я вам сейчас поясню. Во время войны на этой возвышенности стоял батальон чехов, к ним приезжал знаменитый генерал Свобода. Если вы сообразительны, то поймёте, что бугор по-другому никак нельзя назвать. На Чешском бугре, на улице Дружбы, стоит большой каменный дом Уховых. Юркин папа –комбайнер, а мама – телятница. Ещё у них есть Светка, но она сильно вредная, плохо учится в седьмом классе и даже красит ногти. Юрка с ней конфликтует и дерётся.
Ростом Юрка маленький, если поднимет за передние лапы нашего Тяпу, то они равные.
А длина Тяпы 99 сантиметров. Зато в вёрткости Ухов в классе никому не уступит. На что Стёпка Муров, сильный, как медведь, но всё равно Юрка из-под него выскальзывает и бьёт головой в лопатки.
Мне, конечно, жаль Ухова, но ничего не поделаешь: волос у него на голове мало, а если говорить правду, он, может быть, совершенно лысый. Ну то, что у Юрки большие уши и большие веснушки, это так себе! А вот рыжеватость – плохо! Но Ухов не унывает и даже Нюрке Безбоковой, которая его всё время дразнит, сказал: «Рыжие сейчас в большой моде». А Нюрка знай себе: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!..»
– Отсталая мамзеличка! – выйдя однажды из себя, крикнул Юрка.
– А-а-а-а! – заорала Нюрка. – Скажу твоей матери, что ты материшься!
Я и сам тогда не всё понял. Что такое отсталая, я знаю. Получил двойку – отсталый. А вот что такое мамзеля – не знаю. У отца боюсь спросить, у классного руководителя – рот не раскрывается. Чтобы не быть голым дураком, я так незаметно выудил у Юрки.
– Как меняются времена, Юрка, женщину от земли стали называть мамзелей.
Ухов до того хохотал, что схватился за живот.
– Да это же ирония, Кузя, мамзель – шпилька, укольчик, а фактически –благородное французское слово мадам, то есть, женщина, – стонал и всхлипывал от смеха Юрка.
КОЕ-ЧТО О ТЯПЕ
В моей повестушке Тяпа займёт своё, строгое законное место. Это, как вы убедились, существо не агрессивное. Я в городе видел овчарок, те только притворяются, что спокойные, а тронь – распотрошат на кусочки. Или взять циркового дога. Челюсть отвисла, морда, как таз, глаза тикают, а за тигром наблюдает. Попробуй тигр броситься на укротителя – дог ему в горло вопьётся. Мы были с отцом на севере, там есть сибирские лайки – ушки торчат, ростиком с больших кошек. Дедушка Серафим мне о них так говорил: «Эвона собака-то малая, а видь на медведя смело ходит…»
Тяпа – добряк. Порода у него, как говорит папа, помесь таксы с дворнягой. Уши висят длинные, ноги навыворот, шерсть волнистая, пёстрая, глаза то смеются, то туманятся. Если его не обижать, то зрачки светятся весело, если обидеть просто так, незаслуженно, грусть льётся из глаз.
Юрка Ухов любит сухари, я – жареные семечки, Тяпа – фаршированные мясом блинчики. Из-за этих блинчиков у меня с мамой часто бывают неприятности. Какие? Об этом знаю только я и мама.
Если мама уходит в ночную смену, то Тяпа спит возле моей кровати. Если мама дома, то Тяпа переселяется в будку. Папа, как и я, к Тяпе неравнодушен, а вот мама Тяпу совершенно не уважает.
– Опять развели собачий дух?! – приходя с работы, не то спрашивает, не то ругается мама.
Я молчу, да и – надо помолчать, разговор идёт не обо мне, а о Тяпе.
Что можно ещё сказать о Тяпе? В собачьих драках не участвует, но любит их наблюдать где-нибудь со стороны. Он не из трусливых, но из любопытных, и я порой боюсь за него. Дядя Никифор, с нашей улицы, всё время лез к ограде братьев Дубининых, которые любили подраться меж собой по праздникам. Однажды Дубинины перевалились через забор, схватили дядю Никифора и так отлупили, что он целую неделю примочки на лице делал.
– За что? – спрашивал потом дядя Никифор.
– Не суй любопытного носа! – шумели Дубинины.
Боюсь я за Тяпу, когда он наблюдает за дерущимися собаками, но ничего не могу сделать. И вообще Тяпа созерцатель, фантазёр и неумеха. Ляжет, вытянет лапы и по ним танцуют цыплята. Другая бы собака их могла подбрасывать, как в цирке иллюзионист, а этот лежит и наблюдает за ними. Пойдёшь в лес – сколько там крестиков и следов, –так нет же, Тяпа не пойдёт по следу, а уставится на куст, облепленный инеем, и стоит минутами.
Но всё это мелочи! У Тяпы много достоинств. Он ничего не есть из чужих рук, и если бы был пограничной собакой, то цены бы ему не было. Он таскает из школы в зубах мой портфель, конечно, два раза отдыхает, пока добежит до нашего крыльца, но портфель положит аккуратно. Музыкальный слух у Тяпы изумительный. Если я сажусь за баян, то его не оторвёшь от пола. Он как сядет, так и прилипнет, вздёрнув правое ухо. Особенно любит Тяпа песню «Катюша». Прямо в меня пошёл, я тоже люблю эту песню и в музыкалке мне за неё ставили пять.
Тяпу с Юркой за последнее время сблизили звёзды. Когда начинается сенокос, мы, шестиклассники, помогаем колхозу сгребать сено. Кто не знает, как хорошо пахнет чабрец или клевер, тот ничего не знает о травах. Мы с Юркой несколько раз ночевали на полевом стане, и вот тут я заметил, что Тяпа, как и Юрка, может всю ночь смотреть на звёзды. Ну у Юрки на уме вообще галактика, а почему Тяпа пялит глаза на Большую Медведицу?..
– Ты, Кузя, плохо знаешь животный мир, – однажды сказал мне Юрка, лёжа на копне сена. – Есть среди собак, как и среди людей, звездочёты. Может, это наукой ещё и не доказано, но пример тому Тяпа.
Я смотрел то на звёзды, то на Тяпу, и мне тогда показалось, что собака что-то шепчет.
КОЕ-ЧТО О СЕБЕ
Я – Кузя Чанов.Учусь на тройки и четвёрки. Мог бы учиться на пятёрки, как говорит классный руководитель, но мало занимаюсь дома; папа агроном и почти сутками пропадает в поле, мама шоферит на бензозаправщике и её влечёт техника, а не мои оценки.
– Наташка, я стою на том, что Кузя не дурак и опекать его не следует! – часто оптимистически уверяет папа. Я всё слышу из своей комнаты, и душа моя радуется: папа у меня очень хороший человек!
Нет, конечно же, нет, я не за полную свободу человеческой личности, но когда над тобой торчат ежеминутно, то лучше в интернат. Живут у нас на улице геологи Спирины – вечно в командировках. Зато Толька и Юлька очень рады, что их определили в интернат. Во-первых, ежедневно не надо мыть посуду на кухне. Во-вторых, вечерами можно такое вытворять, что не узнают, ты ли это сделал или кто-то другой.
Интернат мне может только мерещиться, интернат для меня – грань фантастики. Я у мамы и папы один. А раз один, то ни о каком интернате не может быть и речи.
Свой день я строго распределяю. Утром, когда папа и мама исчезают, я ровно 15 минут занимаюсь гимнастикой. Потом бодро выхожу на кухню, отрезаю кусок сала или колбасы, бросаю на раскалённую сковородку – и завтрак готов! Прежде всего я кормлю Тяпу – собака друг человека, потом ем сам. Если завтрака не хватает, я поджариваю ещё яиц и уплотняю желудок.
Покончив с завтраком, я выбегаю на огород, потом иду к опушке леса и подсыпаю зерна в кормушки. Синицы привыкли ко мне и даже далеко не улетают. На обратном пути у меня обычно стычка с соседским котом. Он вечно ползает по нашей крыше и охотится за воробьями. Я этого не переношу!
На повторение уроков я трачу ровно 20 минут. Мне всегда их хватает. Нюрка Безбокова, например, с пяти утра зубрит, Юрка тратит час, а я всего ничего. Если так втянуться, то в старших классах я буду управляться за десять минут, потому что опыт приходит с годами.
Что я ещё могу о себе сказать? Люблю я копать копать картошку, сгребать сено граблями, копаться в велосипеде и, если подвернётся, покататься с мамой на бензовозе. Если я гляну на себя в зеркало, то оттуда смотрит парнишка вполне приличного вида. Правда, в спортивном костюме у меня почему-то голова очень большая и кривые ноги, но это уже не моя вина: в пошивочной мастерской портнихи всегда зауживают там, где им не надо зауживать. Ещё у меня нос несколько расплющенный, но папа говорит, что такие носы бывают у настоящих мужчин. Брови обыкновенные, белые, их почти не видно, а глаза чёрненькие и узкие.
Предел моей мечты – электрика. Я уже сейчас свободно вкручиваю лампочки, могу определить неисправность утюга и даже два раза меня дёргало так, что искры сыпались из глаз. Папа и мама меня наказывают за электрику, а я тихонько за своё. Мне хочется всё начать с нуля, как поётся в песне: сначала –кружок в физкабинете, потом – разряд электрика, потом – электротехникум, а уж потом – на электростанцию. Юрке нужна галактика, обсерватория, наука в чистом виде, а мне – электрощиты, ЛЭП и дикие места.
Можно было о себе рассказать ещё кое-что, но я человек скромный, уравновешенный и даже молчаливый, особенно на уроках.
КОЕ-ЧТО О ГИПОТЕЗЕ
Словарей у нас дома нет, так что я над словом «гипотеза» долго ломал голову. Юрка мне всё время: гипотеза да гипотеза, а я только глазами луп да луп. А ведь плохо, когда один знает, а другой не знает, но делает вид, что знает. Сначала я думал, что гипотеза – слово медицинское. Скажем, человек сильно потеет, так от потливости есть лекарство и называется оно гипотеза. Потом, когда Юрка однажды обронил фразу, что гипотезы бывают гениальные, я докумекал: ничего общего с препаратом нет у этого слова. Наконец, мне попалась маленькая книжечка о Жюле Верне, где говорилось, что его гениальные гипотезы стали явью: подводные лодки бороздят океаны неделями и месяцами. Тут-то и пришло ко мне озарение, что гипотеза – предсказание, а может научная догадка.
После того, как слово гипотеза стало мне приятелем, я смелее стал разговаривать с Юркой о гипотезе, которую он вынашивал и о которой он со мной пытался несколько раз говорить. Ну, что о летающих тарелках пишут, вы, конечно знаете. Что летающие тарелки удавалось подсмотреть то французу, то бельгийцу, то лесорубу где-то под Вологдой, вы тоже знаете. Даже ходят слухи, будто американцев, когда они сели на Луну, окликнули неизвестные, спустившиеся на летающих тарелках. Всё это разговоры, всё это переходит из уст в уста, но никто точно не может назвать: что за тарелки, кто в них, почему они нас боятся, а мы их нет, но они этого не могут понять.
Юрка с третьего класса начал систематизировать материал о летающих тарелках, у него много литературы, вырезок из газет, я уж не говорю о личных наблюдениях. С ним по этому вопросу спорить бессмысленно, потому что он о летающих тарелках знает больше, чем о кухонных тарелках в собственном доме. Когда приехал к нам в клуб лектор и стал читать лекцию «Есть ли жизнь на других планетах?», Юрка в конце лекции поставил лектора в совершеннейший тупик. Вот как это было…
Юрка: Скажите, товарищ лектор, система каких-либо летающих тарелок известна?
Лектор: Нет!
Юрка: А горючее, которое двигает эти тарелки?
Лектор: Тоже не известно!
Юрка: Вы сами верите в гипотезу летающих тарелок?
Лектор: И да, и нет.
Юрка: Как это понимать?
Лектор: И в прямом, и в переносном смысле.
Юрка: Да?
Лектор: Да! И вообще, молодой человек, вопросы звучат так назойливо!
Юрка: Гипотезы всегда были назойливы, даже диковаты.
Потом Юрка клялся, что лектор ничего не смыслит в летающих тарелках. Физик Аркадий Аркадьевич в школе, послушав как-то Юрку, очень серьёзно посоветовал:
– Твои поиски истины, Ухов, похвальны! Как я только через три года выйду на пенсию, мы вместе с тобой займёмся этой гипотезой.
Так что же лежит в основе гипотезы Юрки Ухова? Ну, прежде всего, абсолютная уверенность в этой гипотезе. Юрку можно четвертовать, а он будет твердить: верю, верю, верю! А когда человек верит во что-то, то это уже что-то. Правда? Вот и подошёл я к главному: перед нами дерзающий стоик XX века. Были Коперник, Королёв, Туполев, почему не может быть Ухова? И он явился, хотя о нём ничего не знают. Хотя сам Ухов знает, что гипотеза не даёт ему ни сна, ни покоя.
По решительному утверждению Юрки, летающие тарелки – факт. Почему? Да потому, что человечество нечего не придумывает так себе. Ведь никто и не утверждает, что есть летающие вёдра, а продолжают утверждать, что есть летающие тарелки. А раз это так, то гипотеза имеет право на существование. Другое дело, как всё это доказать?.. Но и тут вопрос, как говорят взрослые, снимается с повестки дня. Ухов не с голыми руками подобрался к этой гипотезе.
КОЕ-ЧТО О ФАКТАХ
Юрка, по меньшей мере, разбил около десятка тарелок дома и столько же в школьной столовой. Разбивал он их только в моём присутствии, потому что присутствие остальных было весьма необязательно. Вместе с тарелками, когда они испытывались, в воздух взлетали чашки, кувшины разных размеров, но эту посуду Юрка покупал за деньги, которые мы заработали в соседнем колхозе на копке свеклы. Никто об этом не знал и знать не должен. Так вот, самое лучшее скольжение в воздухе приобретают тарелки, а не чашки и кувшины.
Не знаю, убедил я вас в чём-то, но согласитесь, когда практика подтверждает теорию, тут уж извините! Причём, запуск тарелок Юрка делал с горы и в ущелье, в сильный ветер и в безветрие, в дождь и в снегопад. Впечатление осталось одно: тарелки, почти без сопротивления, скользят легко, красиво, уверенно. Допустим, в этих испытаниях есть уязвимые места. Например, тарелка всё равно упадёт, всё равно разлетится на куски. А те, настоящие, уходят в иные галактики. Всё так! Но, дорогие товарищи, Ухову было важно узнать, сопоставить, что стоят кувшины и чашки, а что стоят тарелки. И он узнал: тарелка скользит успешнее.
Не горячитесь: мы подошли к наиважнейшему разговору, от которого не уйдёшь и который сам просится на язык. Если наши тарелки падают, то летающие вечно летают. Совершенно верно. Почему? Да потому, утверждает Юрка, что они не заправлены горючим, в них закладываются молекулы вечного топлива, как закладывается начинка в пирог. Топливо заложили, оно проникло в состав тела летающей тарелки, произошла реакция – и действуй. Теперь дело за управлением и тормозной системой, но это уже детали для высокой цивилизации. Всё предельно ясно, отсюда и гениальность Юркиной гипотезы.
Земля наша полна талантами. Юрка Ухов не исключение. Я давно поверил в его гипотезу, почему же в неё не верят, прежде всего, близкие? Юркин папа Юрку выпорол за разбитые тарелки. В школе составили акт, и Юркина мама принесла деньги за материальный ущерб, причинённый якобы Юркой чуть ли не умышленно. Участковый глаз с него не сводит, худрук не взяла его на слёт в районный центр. Дедушка обещал Ухову привезти поющую ракушку, а привёз не ему, а Юркину отцу свой красивый ремень, которым, как говорил дедушка, он порол ещё сына. Юрка сделал вид, что намёк деда он н е понял, да и ремень перестал его интересовать, разве что большая медная пряжка, на которой красуется якорь. А мне Юрка сказал прямо, что думает о приезде деда:
– Визит деда вносит в нашу семью определённые трудности!
КОЕ-ЧТО О СТОГАХ
Места у нас в Ольховке красивые. Если смотреть с нашего Чешского бугра, то вдали, как синяя бумага раскинулся лес. А перед этой синей бумагой два больших зеркала воды. Ещё ближе ключи, их много, и, по-моему, они то появляются, то исчезают. Конечно, не все! Большие ключи живучие, а маленькие, как в прятки играют, то бьют фонтанчиками, то куда-то уходят.
Река, как говорит дед Пашков, отошла к уремам, а где она раньше была – пойменные луга. Вот уж где красотища после сенокоса!
Стога, опрятно обтёсанные, стоят как поблескивающие шлемы богатырей. В них, если просунуть палку или руку, обязательно растревожишь травяной настой. Чем только не пахнет сено! Тут тебе и клевер, и полынок, и чабрец, и зверобой, и кашка, и подорожник…
Дед Пашков промышляет народной медициной, так он прямо говорит:
– Мне ваши пилюли на две версты не надо – одна химия. Я, ваше степенство, приглашаю с головной болью – в стог. Поспи ночку-другую и полегчает. А ещё, если ломота в костях, парься настоянной мятой, нет мяты – клубничного листа завари и тело прогрей. Пуще всего от всяких-таких болезней – берёзовый веник; хлещись и хлещись, пока пора не откроется!..
Мы раза три ночевали с дедом Пашковым в свежих стогах, так это такая благодать, что не надо песен Аллы Пугачёвой, хотя мы с Юркой их очень любим. Почему я веду разговор о стогах? Да всё потому, что по гипотезе Юрки, летающие тарелки могут приземлиться только у стогов. И это вполне вероятно: у стогов красивые места, ночью, кроме зайцев и лис, здесь никто не шатается, инопланетяне, после долгих раскатываний по галактикам, смогут спокойно отдохнуть в царстве свежего сена. Да и красоту земли ощутить можно только у осенних стогов.
Отсюда и продолжение Юркиной гипотезы. Если летающие тарелки появляются в наших местах, то они обязательно облюбуют стога. А раз стога облюбуют, то надо находиться в стогах. Но в них часто находиться мы не можем, да ещё ночью, – то да сё, да родительское око. Но не всегда око бывает рядом, тогда можно и в пойму спуститься. Совсем на днях такой научный случай подвернулся.
Мама и папа у меня – народные депутаты, а Юркины родители – ударники труда. Все они выехали в Козловку, в райцентр, с ночёвкой. Пусть отдохнут на празднике урожая! А нам не так уж плохо, мы уйдём на всю ночь к стогам.
Как медленно тянулся этот день, как будто кто-то его на резинке придерживал. Юрка уложил в рюкзак карманный фонарик, перочинный нож, фотоаппарат «Смена», театральный бинокль. Я отвечал за провизию и Тяпу. Мне удалось уложить в целлофановые мешочки сало, варёную картошку, пять яиц, банку варенья, кружок колбасы, десять штук свежих помидоров, специально для Тяпы ливерной колбасы, взамен фаршированных блинчиков. Воду я не стал брать, а взял трёхлитровый бидон компота из холодильника. Кроме того, сбегал в пошивочную мастерскую и попросил срочно сшить бесшумные башмаки на Тяпу: всё равно не поняли, то ли башмаки на куклу, то ли на собаку. Теперь, если летающие тарелки и приземлятся, Тяпа может подобраться к ним совсем близко, без шума.
КОЕ-ЧТО О ЛУННОЙ НОЧИ
Было уже темно, но Юрка всё ходил и ходил от стога к стогу. Даже Тяпа устал, не говоря уже обо мне. Сумка у меня вместительная, тяжёлая, рака затекла, а Ухов валандается по кочкам и валандается.
– Юрка! – сказал я ему. – Не пора ли на стог?
– Помалкивай, если ничего не смыслишь, – обрезал Юрка. – Пока не выберу настоящий наблюдательный пункт – отдыха нет!
– Так устал… –не унимался я.
– Наука требует жертв, – ободрил меня он.
Но вот Юрка, кажется, облюбовал стог, подставил две палки и скомандовал, чтобы я лез наверх. Это значило, я поднимаюсь, разрываю верхушку, готовлю жилплощадку, потом принимаю Юрку и Тяпу.
– Юрка! А нас не будут ругать за стог? ..
–Может быть такой вариант, но ради гипотезы, ради установления истины – всё можно стерпеть, Кузя!
Гениальный всё-таки человек Юрка! Вот сказал всего лишь одну фразу, а мне стало легче на душе. Я осмелел, стал по-собачьи разрывать верхушку стога, углублять яму. Когда всё было сделано, я позвал Юрку и Тяпу.
– Благодать! – вздохнул Юрка, но тут же, словно спохватившись, вытащил бинокль и стал осматривать пойму со стогами. Я не удержался и стал просить, чтобы и мне можно было глянуть в бинокль. Когда я поднёс окуляры к глазам, подогнал резкость, то убедился почему Юрка так долго искал площадку. Стог наш оказался как бы в конце поймы, на небольшой возвышенности. Просматриваемость – лучше не надо! Всё видно, как на ладони. Мне про оптику много говорил папа, как много говорил о своей флотской службе. Но вот сейчас, при луне, я настолько удивился свойству бинокля, передо мной вставала фантастическая картина. Дальние ракиты почему-то подбежали ближе и возвышались, как сказочные жёлтые замки. Стога совсем не стога, а отполированные золотой краской островерхие яйца. По всей пойме ходили какие-то тени и ходили они в разных направлениях, словно бы привидения на ходулях. У меня мороз по коже пробежал.
Пискнула маленькая ночная птица, словно бы ей придавили лапку. Пронеслась почти у наших голов сова и повеяло от крыльев холодным ветром. Там, внизу, в сене, кто-то шуршал, навострил уши Тяпа и, как мне показалось, задрожал мелкой дрожью.
– Юрка, возьми бинокль, я уже насмотрелся, – поспешно сунув Ухову бинокль, сказал я.
– Давай! Не правда ли, Кузя, не пойма со стогами, а лунный пейзаж?
– А-га! – икнул я.
Я, Кузя, начинаю убеждаться, что в ночи есть такие секунды, когда лунная панорама опускается к нам на землю. Надо поймать эти секунды, надо их за ушко и в науку, в копилку своих поисков.
Эта новость меня встряхнула. Выходит, что у Юрки ещё одна гипотеза? Выходит, что Ухов делает открытие за открытием? Каким тараканом я себе показался в эти минуты! Ни одной дельной мыслишки в голове! Ни одной идейки!
– Юрка, – тихо спросил я, – так мы караулим летающие тарелки или опущение лунной панорамы?
– Чудак ты, Кузя, мы ждём и то, и другое… Но тихо! Знаешь ли ты, что у инопланетян абсолютный слух? Не знаешь! Так давай помолчим.
Чем больше мы молчали, всё больше мне казалось, что над поймой гуляют какие-то круги. Моя нервозность передавалась Юрке и Тяпе. Я это чувствовал по их телам: нет-нет да и колотилось в них что-то, будто оба накупались в холодной воде. Я ещё сильнее напряг глаза и мне почудилось, что над дальними ракитами блеснули огоньки, высветились деревья с той стороны, но шума никакого не было. Потом по дальнему краю поймы пронеслась тень и два жёлтых прыгающих глаза.
– Видел? – процокал я зубами.
– Ещё бы! – не совсем командирским тоном отозвался Юрка.
Я чувствовал, что Юрка лезет куда-то вниз, за ним, шурша лапами, опускался Тяпа. Мне ничего не оставалось, как последовать за ними.
– Юрка!
– Я!
– День был тяжёлый и спать потянуло, а тебя?
– И меня, – солгал он.
–Юрка! Там были тарелки! Жаль, далеко, а то бы я с Тяпой быстро рассмотрел эти тени и огни…
Мне больше ничего не хотелось говорить; после боязливой встряски навалился сон. А тут ещё Тяпа захрапел…
КОЕ-ЧТО О СНЕ ТЯПЫ
Что собаки видят сны, я знаю давно. Сколько раз проводились мои исследования на Тяпе. Я даже могу точно определить, когда Тяпе снятся хорошие сны, а когда плохие.
В солнечные дни, когда в школе летние каникулы, я люблю с Тяпой уходить на озеро. Наберу с собой фаршированных блинчиков, чего-нибудь ещё –вот тебе и обдуманный выход, удочку забросил, червей в сторону, корми себе Тяпу, познавай его характер.
Тяпа долго не может удержаться, как только наелся блинчиков – сразу же спать от солнечной радиации. Спит он обычно на правом боку, как и положено по рекомендации медиков, спит и улыбается, да ещё похрапывает. Храпит Тяпа потому, что уже старичок. Если он улыбается, значит, ему снится детство. Тяпа носится по лужайке, путается в зелёной траве, а за ним, нежно покусывая его за мягкие лапки, бегает мама. Просыпается после таких снов Тяпа весёлый и возбуждённый.
В сырую погоду, когда моросит мелкий дождь и нудно бьёт своими капельками по конуре, Тяпа спит в полглаза, то и дело морщится, недовольно перекладывает во сне лапы. Тут уж обязательно снится одно и то же: кто-то берёт ковшик холодной воды и обливает его, а на дворе уже зазимок, у него хоть и собачья конура, но всё равно бр-р-р! После таких снов Тяпа сердитый, недовольный и даже огрызается.
После такого тревожного вечера, да ещё и в стогу сена, Тяпе мог увидеться лишь один сон. Над водой, как маятник, раскачивается луна. Вдруг откуда-то выкатилась ватага дерущихся собак. Тяпа навострил уши и стал тихо подходить к ним. Собаки метались, вырывали друг другу клочья шерсти, кусали до крови ноги и уши. Потом все они остановились и глянули в сторону Тяпы.
– Гав-гав! – залаял самый сильный пёс, словно бы говоря: «Он! Он.» И все собаки бросились на бугор, где стоял, тихо шевеля своими нежными ушами Тяпа.
Тяпа настолько перепугался, что лишился дара гавкать. Он прижал хвост, да что там хвост, будто сам весь прилип к земле. Потом подскочил, как мячик, разбежался с бугра и… вспрыгнул на лунное крыльцо. Собаки внизу визжали, ходили от злости кругами, задирали морды, но Тяпа спокойно сидел на золотом маятнике и покачивался над водой.
Сильный пёс поднялся на задние лапы, скорчил ужасную гримасу и заорал на весь мир:
– Я тебя разорву криволапый!
Тяпа улыбался и продолжал покачиваться.
– Я тебя съем, вислоухий! – не унимался тот. –Я-я-я!..
В это время я проснулся, да и нельзя было не проснуться: Юрка кричал на всю пойму и метался по всему выбитому жилью.
– Юрка, что с тобой? – встревожился я.
Юрка дико посмотрел на меня, потом успокоился и подтянул Тяпу к себе, как будто это был не Тяпа, а его собственные штаны.
– Сон мне снился, Кузя, сон не наш, а тот, инопланетный…
КОЕ-ЧТО О ЮРКИНОМ СНЕ
Как только Юрка уснул, так сразу же окунулся в молочную реку. Было тепло и легко, руками почти не надо шевелить. Юрка лежал себе и его несло течением. Правда, когда парное молоко попадало в ноздри, то хотелось чихать, во рту оставался привкус не то мятных капель, не то джема из крыжовника. Потом плавание по молочной реке надоело: плывёшь и плывёшь, а навстречу никого! Стал Юрка петь песни, всё равно не помогает. Стал Юрка стихи читать, никакого улучшения в настроении. Стал Юрка руками разбрызгивать молоко, ещё хуже себя почувствовал. Тогда Юрка начал кричать, но всего удивительнее было то, что Юрка кричит, а голоса не слышно. Чем больше он кричал, тем сильнее у него болели голосовые связки и живот. А прошло ещё чуть и Юрка стал только таращить, как рыба на песке, глаза, у него даже писк не получался…
В это время на молочную реку спустилась летающая тарелка. Она покружила, плюхнулась в белые потоки, и из неё вышли два высоких тощих существа. Вместо носов у тарелочников были лишь дырочки, уши торчали розовые и клинообразные, на кончиках висели маленькие антенны. Ноги заканчивались ступнями не вперёд, а назад, и ходили эти существа очень медленно. В руках у инопланетян поигрывали как бы сами по себе две изумительной красоты штуковины: то ли раковины, то ли шкатулки… Когда один из них подошёл совсем близко к Юрке, то послышались нечленораздельные звуки: «Гипотес-рипа, гипотес-рипа!»
– Что? –спросил Юрка.
Вместо ответа существо взмахнуло рукой, и теперь уже Юрка ясно понял, что это не ракушка, не шкатулка, а спрятанная, как бы сжатая в комок плётка. Юрка съёжился: удар пришёлся ниже пояса, потом последовал ещё один удар, потом они посыпались с двух сторон. Ягодицы горели, будто их облили бензином и подожгли.
–За что! – закричал Юрка. – За что?
– Гипотес-рипа! Гипотес-рипа! – как бы ответили длиннущие палачи. Чем больше сыпалось ударов, тем беспомощнее делался Юрка.
Если вначале он сумел укусить несколько раз инопланетян за руки, то теперь хрипел и глотал слёзы.
Но этих издевательств им показалось мало. Существа вытащили Юрку из воды, посадили в тарелку и взмыли к Луне. Они, дети высоких цивилизаций, вмиг достигли поверхности Луны и швырнули Юрку на холодный валун. Потом притащили за ошейники двух огромных бульдогов и стали науськивать на Юрку. Бульдоги упирались, а их натравливали. Наконец, бульдогам надоело бездействовать, и они накинулись на жертву…
– Я вас уколами заколю, гады! – закричал Юрка инопланетянам.
Бульдоги опешили, а Юрка проснулся в холодном поту, бессильно вороша наше жилище.
КОЕ-ЧТО О МОЁМ СНЕ
Сон мой прерывался дважды. Первый раз – закричал Юрка. Второй раз – завизжал Тяпа, я ему придавил ногу. Третий раз – я проснулся от ничего. Всё равно, хоть я и просыпался, сон у меня от начала и до конца был один.
Снилось мне, что я получил диплом инженера. Пригласил меня к себе министр, правда, лицо министра показалось мне совершенно похожим на лицо дяди Васи из Кузнецка. Он папин брат, шахтёр, и приезжал к нам в гости. Так вот, вошёл я к министру. Стол длинный, покрытый зелёным сукном, на столе лежат огромные карты и разноцветные карандаши. Министр ходит вокруг стола, потрагивает усы и приглашает меня рукой к себе.
– Видишь? – спрашивает.
Я посмотрел на карту, увидел какой-то красный знак и большую синюю извилистую дорожку.
– Вижу! – ответил я.
– Так вот, Кузьма Артемьевич, полетишь на эту стройку. На реку Вилюй. Там у нас большая электростанция задумана, а молодых умов – маловато! Возьми подписанную мной бумагу –и на крылышки. Песни любишь? По тебе вижу, любишь! Сиди в самолёте и напевай до самой стройки: «Под крылом самолёта о чём-то поёт…»
У меня чуть не сорвалось с языка: «А как же мама?» Но я тут же сообразил, что я уже не Кузя, а инженер. Простились мы с министром тепло, как в таких случаях бывает, выпили по чашечке кофе…
И всё бы пошло успешно, если бы я впрыгнул в тот самолёт, который летел на север. Их было много, этих самолётов, и я сел в третий справа. Как только двери захлопнулись, и взревел мотор, вышел безголовый проводник и прохрипел:
– Ваш билет, гражданин?
Я сунул ему бумаги, подписанные министром, а он, даже не глядя, вернул мне их и опять прошелестел:
– Мне билет, а не бумаги. Ах, нет. Выходи из самолёта!
В иллюминатор были видны лишь куски облаков, и я мог домыслить, как подхожу к двери, как тяну её на себя и как упираюсь выходить. Проводник, воткнув руки в бока, даёт мне пинок ногой и я, воя, как сирена, лечу вниз.
– Это что это за Тяпа? Это что ещё за зонт? – шипел проводник и схватил меня за шиворот. Он ловко крутанул моё тело, и я завертелся, как юла. Сколько я кружился, не знаю, но голова настолько набрякла, что меня потянуло на землю и я рухнул…
– Перестань! Перестань меня за волосы таскать!
Я открыл глаза, и Юрка вынул мою руку из своих жиденьких волос. Тяпа стонал, Юрка бесился, на улице светало, а в пойме поднимался туман…
КОЕ-ЧТО О ЛЕЙТЕНАНТЕ
Через два дня нас с Юркой пригласил к себе директор школы. Иван Митрофанович –участник войны, имеет польский Крест «За храбрость», а наших медалей –больше десяти. Мы его все уважаем, но не всегда боимся, потому что он старенький и на пенсии. Да и вообще по характеру Иван Митрофанович добрячок из добрячков. И всё-таки, мы шли к нему с Юркой робея. Мало ли что!
Когда мы вошли, то за столом увидели, кроме директора, ещё и участкового лейтенанта Груздя.
– Садитесь, дети! – пригласил Иван Митрофанович. –То есть, отставить, постойте, дети! Расскажите, товарищ лейтенант, всё по порядку.
– Значит так, Иван Митрофанович, я их облюбовал ещё с вечера. Куда это, думаю, они направились с рюкзаком и кошёлкой? Ну, с Уховым мне давно ясно – тревожная личность. А вот ещё и этот голубчик с ним. Да ещё с ними и собака, вскормленная фаршированными блинчиками. Они вышагивают, и я шагаю за ними. Они запетляли по лугу, – и я запетлял. Они ощупали все стога, – я следом ощупал. Они куда-то канули в темноте, и я их… потерял! Потом сбегал домой, взял велосипед, изъездил всю пойму, а они как в воду ушли. Чудеса, Иван Митрофанович!
В нашем деле главное – улики! Они есть, Иван Митрофанович, стог сена попорчен, разрыт; если скажем, брызнет дождь – сенцо пропало! Сено, как говорится, сеном, а что делать всю ночь в стогу? А? Вот и пораскинем умом: баловство –зачем? Умышленность – почему? Мозги набекрень? – укладывать их в больницу?.. Уйма вопросов, Иван Митрофанович! Уйма!
Директор то посматривал на великана Груздя, то на нас, делая сердитые глаза под взлохмаченными бровями, пытался что-то сказать, но долго не решался.
– Ухов, так это было? – наконец спросил Иван Митрофанович. – Дети, так это было? –вновь переспросил директор.
– Та-ак! – как в мультфильме два козлика, пропели мы.
– Что ж, лейтенант, ваше право составлять или нет акт, а мы в школе очень серьёзно поговорим о том и о другом.
Лейтенант почесал нос, хмыкнул и осторожно спросил:
– А что с собакой, Иван Митрофанович?
– С какой?
– Да с косолапой!
– Ну, она же не учится, товарищ Груздь. И потом, собака в этом деле косвенно замешана.
– Вот и я думаю, что с собакой надо повременить, – согласился Груздь. – Лично я к ней ничего не имею, даже она как-то мне не противна, а вот у Яцуков – Пиночета и только! Идёшь и оглядывайся.
Мы вышли из кабинета директора вместе с участковым. Он поворошил своими огромными руками наши волосы и сказал:
– Зайдите ко мне за биноклем!.. Эх вы, растеряхи!..
КОЕ-ЧТО О ЮЛИИ ВАСИЛЬЕВНЕ
Живёт Юлия Васильевна в конце нашей улицы. Домик её стоит над оврагом, который сплошь зарос черёмухой, дикими яблоньками, шиповником, а чуть выше – берёзками и рябинками.
Весной в этих зарослях дают концерты соловьи. Они так поют, что мы с Юркой приходили слушать их вечерами и засиживались над обрывом долго-долго. Двух соловьёв мы даже знаем по голосам и прозвали: одного – Тимоней, другого Василёк. Тимоня начинает посвистывать лениво, словно бы его только разбудили, потом раздельно выводит песенки, заканчивая их припевками, а под конец так распоётся, как будто его кто похвалил. Василёк не такой, у него характер взрывчатый. Как на высокой ноте рванёт, так овраг глохнет. И пошёл, и пошёл, вот где талантище! Не нравятся нам в его пении концовки. Они вялые, как вот мы: начало урока выучим, а конец бывает почему-то плохо. Так и Василька…
Зима прошла почти без снега, с холодными дождями и мрачным небом. За ту ночь в стогу нас обсуждали на дружине, а родители опрятно уложили верхушку стога. Воспитание ремнём вели: у Юрки – отец, у меня – мама. После экзекуции мы обменялись опытом, и Юрка сказал, что отец бил с оттяжкой, и там болело долго, а мне повезло, мама три раза ударила ремнём – и порвался, он давно валялся в шифоньере и попрел.
Судите сами: зима у нас прошла в тревогах, как первые недели у Робинзона Крузо на необитаемом острове.
Как же мы были рады соловьям! Как мы были рады вообще весне. Сидим, слушаем Тимоню и Василька, а к нам тихонько подошла Юлия Васильевна и говорит:
– Ребята, пойдёмте пить чай!
Такой чести удостаивался не всякий у Юлии Васильевны. Если уж она приглашает, значит, ты заслужил её уважение. Настало время рассказать о Юлии Васильевне Жариковой всё.
Она высокая, красивая, волосы уложены в большой пучок и голова будто в короне. В волосах поблёскивает седина, но ей она идёт. Муж у библиотекарши разбился. Он был лётчик-испытатель, а такие люди всегда ходят под тревожной звездой.
Приехала Юлия Васильевна в Ольховку давно, да так здесь и осталась. Сын у неё знаменитый человек, лётчик высшего класса, майор. Он, как дошло до нас год назад, живёт в Звёздном городке, служит в отряде космонавтов.
Когда она пригласила нас на чай, то мы сначала растерялись, а потом ничего, отошли. Входим в домик Юлии Васильевны – такая чистота, что даже в носках боязно ходить.
– Это что за жеманство? – спрашивает Юлия Васильевна. – Ходите по комнатам, как ходите по земле, в крайнем случае, как у себя дома.
Юлия Васильевна чай разливает, а мы фотографии рассматриваем. Вот стоит молодой лётчик, в кожанке, в руке сжимает шлем и улыбается.
– Ваш сын, Юлия Васильевна? – спрашивает Юрка.
– Он в Чугуеве фотографировался. Там Евгений закончил лётное.
– А это кто? – спрашиваю я. Мой палец показывает на добродушное лицо крупного человек, который развалился в кресле качалке и держит в руках гитару.
– Степан Егорович, мой муж, на отдыхе в Подмосковье. Он любил сочинять песни о лётчиках, и между полётами все друзья сходились к нему…
Юлия Васильевна оборвала разговор и ушла на кухню, мне показалось, что она там вытерла слезинки.
Угощала нас Юлия Васильевна долго, потом рассказывала о сыне майоре. Что же получалось? Прежде чем стать лётчиком, Евгений Жариков работал в колхозе звеньевым свеклоуборочного агрегата. Потом его призвали в армию, потом училище, а потом и космонавтика. Да-а-а! Юрка мне наступил на ногу и дал понять глазами: «Вот это фокус-мокус!»
– Он, ребята, даже когда был курсантом лётного училища, приезжал в отпуск и сразу же на плантации! – увлечённо говорила Юлия Васильевна. – Женя всегда говорит, что труд на земле –высота жизни, радость великая, твои первые шаги к намеченной цели.
Вышли мы от Юлии Васильевны совершенно озабоченные. Юрка, когда весь класс ходил на уборку свеклы, улизнул два раза. Я ухитрился три раза не сходить, прикинувшись больным.
– Кузя! Что-то надо делать! – резко выпалил Юрка.
Я его поддержал:
– Надо, Юрка!
Мы уходили от домика Юлии Васильевны, а соловьи уж больно распевали, будто посмеивались над нами.
– Кузя! Что-то надо делать! – вновь крикнул Юрка. – А то ни черта в жизни не добьёшься!
– Надо, Юрка! – заорал облегчённо я.
КОЕ-ЧТО О САХАРНОЙ СВЕКЛЕ
О сахарной свекле можно говорить и много, и мало. Если говорить мало, то она в колхозе много хлопот доставляет. Наука дошла до копки её в сухую погоду, а в сырую – нет. Рано её выкапывать нельзя – не набрала силы, сахаристости; поздно уберёшь – холод, землю может прихватить морозом. А свекла – оригиналка: морозцы прижимают, как бы стискивают землю, а свекла растёт, даже в тишине слышно, как трещат здоровенные корнеплоды.
Пока со свеклой беда, нет уникальных агрегатов, сельские рационализаторы руками разводят, а толку нет. В наш колхоз ездили даже весёлые молдаване выращивать и убирать свеклу. Только папа как-то сказал маме, что правление отказалось от приезжих: очень дорого обходится себестоимость свеклы.
– Она у нас висит вот где! – и папа стукнул себя по шее.
Теперь колхозники сами убирают свеклу, помогают рабочие завода да мы, школьники.
Если говорить о свекле много, то картина получается обширная. Растёт не везде хорошая, а сахар любят все, без сахара не обойдёшься. Чем облегчить, например, усталость мозгов?.. Опять же сахаром и ещё фосфором!
Сахар у нас вкусный. Мне папа рассказывал, когда приехал с делегацией из Италии, что министры итальянские любят русский сахар и готовы закупать только его. Да что там говорить, мой дед хоть и любит Кубу, а сахар ихний из тростника считает не таким вкусным, как наш сахар. Деду можно верить, он много плавал по всем странам, вкус чая и сахара знает.
Наш класс не так давно ездил на экскурсию в Красную Яругу на сахарный завод. Водил по цехам сам технолог, показывал машины и готовую продукцию. Вот где я и удивил технолога.
– Я с вашим сахаром знаком! – торжественно объявил я.
– Где и как? – поправив огромные, мощные очки, спросил технолог.
– В поезде! Там продают вот такие же упакованные кусочки сахара.
– Совершенно верно, товарищ! – забыв, что перед ним не мой папа, а я, согласился технолог. – Такие сахарные тюбики мы поставляем не только в буфеты поездов, а и заграницу! Краснояружский сахар пользуется большим спросом всюду!
Ещё шёл август, люди выезжали на сенокос, а мы с Юркой попросили директора школы, чтобы нас прикрепили к свекловодческим звеньям. Иван Митрофанович сто-то пометил в блокноте и сказал:
– Хорошо! Подумаем…
– Иван Митрофанович, тут и думать нечего! – взмолился Юрка. – Это решение глобальное! С этого начинается моя гипотеза дальнейших познаний!..
– Вселенной? – перебил его Иван Митрофанович.
– Да… А откуда вы знаете, Иван Митрофанович? – удивился Юрка.
–Я хоть и не великий маг, Ухов, а всё знаю! – захлопнув блокнот, улыбнулся директор.
1980-1992
