ОТЧАЯ ЗЕМЛЯ
Пробираясь тропинкою к бору,
На покос и жнивьё оглянусь —
До чего ж хороша в эту пору,
До чего же ты празднична, Русь!
Как в дому у хорошей хозяйки,
Всё здесь прибрано
В копны, в стога,
И готовы поля и лужайки
Хоть сегодня уйти под снега.
Что ж, не так далеко до мороза,
Если птицы сбиваются в стан,
Если к бабьему лету берёза
Нарядилась в цветной сарафан.
Если сам я вот с этой оглядки
От щемящей печали притих,
И подумал о деде и бабке,
И представил их будто живых.
Не корю за несытое детство
И за то, что запнулся не вдруг,
Но поклон до земли за наследство,
Что хранится во мне и вокруг.
Потому я чего-то и стою,
Принимая покос и жнивьё,
Что вокруг и во мне нажитое,
По законному праву моё.
Потому и дела мне посильны,
Что я русский во всём человек,
Что не только жилец, а посыльный
Из прошедшего в будущий век.
Здравствуй, Русь!
Оглянувшись с тропинки,
От сердечного вздрогну толчка:
Ты моя до любой паутинки;
До любого на ней паучка.
***
Не повезло тебе, осина,
С девичьим платьишком твоим.
Берёзе — шёлк, тебе — холстина,
А жить бок о бок вам двоим.
У ней серёжки золотые,
А у тебя — из серебра.
Поэты, парни молодые,
Проводят с нею вечера.
А как весной распустит косы,
Нальётся соком грудь её,
Тут вовсе кончатся вопросы
Про имя скромное твоё.
И задрожит твой лист в обиде,
И голосок твой зазвенит.
Ах, только б милый не увидел,
Ещё в любви вдруг обвинит.
А он одно твердит спесиво,
Что на кострах, в огне ночей,
Твоя не греет древесина,
Горит берёза пожарчей!
Горит, горит, горит берёза!
И я горел в её огне,
Пока от раннего мороза
Виски не стали в седине.
И оказалось — дом непрочен,
Ведь он берёзовый, мой дом! —
Что он давно жучком источен
И весь пронизан сквозняком.
И стариковского прогноза
Я понял цену в тот же час,
Что не годна на дом берёза,
А вот осина — в самый раз.
Всегда со мной, куда ни еду,
А дома — дом, что берегу,
Она и ложка мне к обеду,
И кол кладбищенский врагу.
Мне дуг не гнуть из тонкокорой —
И не смогу, и век не тот…
Она — бумага, на которой
Моя поэзия живёт.
Вступает в пору бабье лето.
Ах, посмотри-ка, посмотри,
Как, озаряя рощу светом,
Горит осина изнутри!
***
Деревенские бабушки,
Вот и луг полон травушки,
Лес — мохнатых груздей…
Деревенские бабушки,
Принимайте гостей!
Сыновья —
им привычно ведь —
Утром рано встают,
Где-то изгородь выправят,
Где-то гвоздик вобьют.
Сходят в лес,
Сходят на поле,
Всю промерят реку,
И оттуда охапкою
Принесут ивняку,
В тень присядут под кустиком,
Будут складывать там
То ль корзины по прутикам,
То ли жизнь по летам.
Деревенские бабушки,
Сколько внуков дал Бог!
Надо этому варежки,
А тому свитерок.
Прялки крутятся-вертятся,
Веретёна поют…
Даже как-то не верится,
Что и внуки уйдут
По неведомым лесенкам,
По дорогам времён…
Лишь останется песенка
На мотив веретён:
«Ладушки, ладушки,
Где были?
У бабушки».
***
Без терзаний, без метаний,
Точно в срок, как и должна,
Родила дочурку Аня,
У лесничего жена.
Да и с самого начала —
Я берусь о том судить —
За ребёнка не решала,
Быть ему или не быть.
А могла найтись причина,
Чтоб о том подумать ей:
Муж — в годах уже мужчина,
Двое взрослых сыновей,
Плюс к тому стиранье граней,
И в деревне ходит слух —
Городские, дескать, Ани
Не рожают больше двух.
Только что же верить слуху!
Нас родили, нам родить.
Нас растили в голодуху,
Нам ли нынче не растить?
Хорошо, что оба сына
Рады матери помочь,
Хорошо, коль есть причина,
Чтоб родить ещё и дочь.
***
Тётя Маша Тубина
Жалуется, старая:
— Жизнь моя загублена,
Никудышной стала я.
Будь бы я дояркою,
Кто б назвал овчаркою?
Да себя не берегу,
Сад совхозный стерегу.
В нём с июня ног не чую
До начала сентября —
И днюю здесь, и ночую,
Отбиваюсь от ворья.
Днём — мальчишки,
Ночью — парни,
А под утро — мужики.
Посчитай-ка, сколько армий
Тётка встретила в штыки.
Набрехалась — жить не мило,
Стала вправду, будто пёс.
Сколько яблок сохранила,
Сколько выплакала слёз!
Мы идём с ней вдоль ограды,
Светит месяц осени,
Словно яблоко из сада:
Надкусили — бросили.
Что пытать у старожила,
Кто объел ему бока?
Если б тётка сторожила,
Сберегла б наверняка!
Тётя Маша, успокойся.
Прожила ты жизнь не зря.
Что с того, что не геройски, —
Всем геройски жить нельзя.
Хоть была ты с виду жалкой
И смешной казалась мне
С незаряженной берданкой
На матерчатом ремне.
Хоть в торжественные даты
Редко твой отмечен труд,
Очень правильно жила ты,
За пустяк не обзовут.
Потому-то в ссоре жаркой
Ты решай спокойно спор:
— Я — овчарка?
Да, овчарка,
Если ты при этом вор.
...Полон яблок сад совхозный,
Полон звёзд небесный свод.
Разговор у нас серьёзный,
Государственный идёт.
***
Ах, поезд — ленивая дрёма!
Суметь бы себя превозмочь,
Уехать бы нынче из дома
Сквозь эту прозрачную ночь.
Да так, чтоб в пути не томиться,
А жителям местным под стать
Любой полустанок столицей
Провинции здешней считать.
Идти от России к России
Без мелочных личных программ
И видеть, как ивы босые
По низким бредут берегам.
Казалось бы, вовсе без цели,
Но я-то могу их понять —
Они и серёжки надели,
Чтоб русское сердце пленять.
Как бережно держат берёзы
В лесу, что грозою пропах,
Живые грачиные гнёзда
На поднятых к небу руках.
Работает всюду природа,
Не ставя трудов своих в счёт,
Как будто с российским народом
Ответственность вровень несёт.
Как будто она понимает
Заботы народов иных —
Всё больше птенцов поднимает
Со взлётных площадок своих.
Сказать бы спасибо за это,
Да новая дума займёт —
Не малых птенцов,
А ракеты
Безвестный, никем не воспетый,
Здесь к стартам готовит завод.
Быть может, наивно сравненье
Ракет боевых и птенцов,
Но помнит моё поколенье
Безвременно павших отцов.
И многие в мире народы,
Что мира и счастья хотят,
С надеждой на наши заводы,
На нашу Отчизну глядят.
Россия! Высокие трубы,
Крутой журавлиный полёт…
Мне все твои помыслы любы,
И сам я тружусь, как завод.
Чтоб сплавом немыслимой марки
Рассыпать такие огни,
Что звёзды — и те, как огарки,
Померкнут пред ними в тени.
А, впрочем, зачем мне такое?
Пусть звёзды на небе горят,
Ночами, не зная покоя,
С поэтами пусть говорят.
Мы столько ещё не сказали
Друг другу в ночной тишине!..
Мой поезд стоит на вокзале,
Прислушивается ко мне.
РЫБАЛКА НА ЧАГРЕ
1
С рыбалкой толком не знаком,
Я для товарищей, не скрою,
Был откровенно лишним ртом
В тот летний вечер над Чагрою.
А потому свой разговор
Начну с рыбацкого привала,
Где от реки нас грел костёр,
А сзади степь подогревала.
Был за рекой закат лучист —
Таким он только детям виден —
И мой товарищ-журналист
Бросал в ведро каких-то рыбин.
Родством с природою горды,
От дедов счёт ведя в сноровке,
Другие ждали за труды
Заветных доль из поллитровки.
Уха кипела на костре,
В ней рыба плавала, шеперясь,
И в каждой властвовал ноздре
Лавровый лист и лук, и перец.
И я, как все, хотел ухи,
Но оценить труды их мог ли?
Я о Чагре писал стихи,
Пока они в той речке мокли.
Для них я, в сущности, изгой,
Был вне игры,
Вне общих правил:
Они вели с плотвою бой,
А я её стихами славил.
Давно известный всем подход
К судьбе российских малых речек:
Один практически берёт,
Другой закатывает речи.
Уж так зальётся соловьём,
Того гляди и душу вынет.
Словесный плещет водоём,
А речка разве что в помине…
И как тут хлёстко ни пиши,
Словами делу не поможешь:
Не от стихов пошли ерши,
И щук статьями не умножишь.
…Но вот и сварена уха.
И, остывая от стиха,
Я взял, как все, за чёрен ложку,
Хлебать принялся понемножку.
2
А за рекою на бугре,
Над темью берега откосной,
Как монумент иной Чагре,
Белело здание насосной.
Казалось, сердце там жило,
Оно стучало равномерно
И день, и ночь.
И в нём, наверно,
Кровь клокотала тяжело.
Венозная густая кровь,
Не красная, а голубая.
Куда ей течь, чтоб вновь и вновь
Жизнь закипала молодая?
Чьё тело силой напоить,
Чей гордый дух степной возвысить?
Ночная птица просит — Пи-и-ить! —
А степь молчит.
А степь не слышит.
О, степь!
Какую только кровь
Ты за века ни испытала!
Бровей полынных не суровь —
Ты в землю всю её впитала.
За племенами племенам
Дарила царственное тело;
Но осуждать тебя не нам;
Ты жить,
Ты им служить хотела.
И не могла.
Как облака,
Проплыли скифы, киммерийцы.
Осталась соль солончака
И просят «пи-и-ить!» ночные птицы.
Простите ж, предки-степняки,
Герои битв, плебеи пашен,
Меняю всё оружье ваше
На голубую сталь реки.
Чего он стоил, ваш булат,
Добывший землю эту кровью,
Когда здесь мёрли стар и млад,
К весне с домов сдирая кровлю.
Им покрывала очи тьма
Здесь, у родимого порога,
И вновь по пашням шла сакма,
Сакма — невольничья дорога.
И что с того, что борозда
Весною новой степь будила.
Вода нужна была,
Вода!
Ночная птица «пи-и-ить!» просила.
3
«Ведь я сначала думал как:
Разок-другой хлебнут насосы,
И от Чагры один овраг
Останется.
И… все вопросы!
Ведь в нём, в канале, двести вёрст,
Здесь не Чагра нужна, а море,
Но, говорят, хоть и не прост,
Решат вопрос и этот вскоре.
Выходит, мы на дне сидим,
Воды над нами метров десять.
А мы с тобой уху едим…
Ну, как в уме такое взвесить?»
Погас костёр.
Старик-степняк
Замолк, прислушиваясь к утру.
Чагра дымилась сквозь ивняк,
И плыл рассвет розовокудрый.
Спал мой товарищ-журналист,
Ему, должно быть, рыба снилась.
А за рекою сердце билось —
Степная быль,
Степная жизнь!
И где-то там, вдали, с утра,
Предвидя будущий фарватер,
Грабастал землю экскаватор,
Равняли дамбу скрепера.
И в степь всё шёл и шёл канал.
И степь, конечно, понимала,
Что это только лишь начало —
И лучшее из всех начал!
И малых рек представив сетку,
Как степь они избороздят,
Я повторил с улыбкой предку,
Что я отдам его булат —
Отдам за влажный дым тумана,
За птицу, что просила пить,
За то, что будет без обмана
Отныне степь меня любить.
За полновесную пшеницу!
А уж потом за пустяки —
За ту же самую ушицу
И за рыбалку у реки.
За то, чтоб степь от сна очнулась,
Всё променяю,
Не пеняй!
И, словно красный щит,
Взметнулось
Над речкой солнышко:
— Меняй!
***
У синего моря, на жёлтом песке
Рисую тебя, как на чистом холсте.
Волна набегает, легка и смела,
Таких не бывает, но ты же была.
Таких не бывает, но что же вчера
Арбузами пахли в полях клевера,
И ветер вчера околесицу нёс
Про глаз твоих небо и ливень волос.
Всю жизнь мы гадаем:
«Была, не была?».
Но раз поступаем —
Была — не была!
Орёл или решка —
Ответ на гроше…
Находим лишь то,
Что имеем в душе.
А вечные чайки летят над водой,
Над радостью нашей и нашей бедой,
Летят надо мною, и дела им нет,
Что волны размыли твой призрачный след.
ПОСЛЕ СВАДЬБЫ
Пито-едено сытно и пьяно —
Полегли, уходясь, мужики.
Сватья Дарья да сватья Татьяна
Месят тесто в четыре руки.
Их проворные ладные руки
Утопают по локоть в кванте,
И рождаются странные звуки —
Поцелуи звучат в тишине.
Пахнет ночь неосознанным детством,
Нескончаемым детством людей,
Кисловатым пузырчатым тестом.
Сколько жить — столько этим владей!
Спите, дети!
И вы, молодые,
На лебяжьей постели своей,
Что, как яблока два, налитые,
От родимых отпали ветвей.
Срок пришёл — и полёт не нарушишь.
И навечно дыханье слилось.
Пусть пока ещё сватьины души
Существуют как будто бы врозь.
И на каждой из веточек рана —
Вечный след материнской тоски…
Сватья Дарья да сватья Татьяна
Месят тесто в четыре руки.
***
Не проси любви — не допроситься!
Понял, что не любишь, — уходи…
Но трепещет сердце, словно птица,
Простирая крылья из груди.
Хоть уходишь в Баренцево море
Прославлять простуженный тралфлот,
Хоть шуршишь бумажками в конторе,
Сердце от любви не отойдёт.
Ты его и свяжешь, да не женишь,
Исцелишь, да сделаешь больным:
Если той, единственной, изменишь,
Вряд ли будешь верен остальным.
Мы любви не просим и не ищем,
Коль найдёт, сама приходит к нам.
Даже самым трогательным нищим
Не собрать её по медякам.
И когда-то встанет из тумана,
Чтоб замкнуть дорог твоих кольцо,
На меридиане Магадана
Дорогое девичье лицо.
В этот день покажутся мгновеньем
Все тобой прожитые года…
Незнакомка глянет с удивленьем
И уйдёт.
Теперь уж навсегда.
ПЕРВООСНОВА
Слова — они и мёд, и чёрный дёготь.
Когда ж ни с тем, ни с этим не знаком,
И то, и это хочется потрогать
Младенческим бесстрашным языком.
Спасибо бабке! Не остерегала,
Любое слово языка не жгло —
Лишь за срамное только и ругала,
И то, когда не в дело слово шло.
Мой критик зря навостривает ушки:
Мол, что за бабка, где слова брала?
Да из первоисточников, как Пушкин!
Сама первоисточником была.
Была в девчонках первою певуньей —
Её запевок вам не перепеть,
А в старости — весёлой говоруньей,
И говорить ведь надобно уметь!
У бабки, помню, ноги летом стыли.
Ещё б она не знать язык могла,
Когда прошла босая всю Россию —
До встречи с дедом лапти берегла.
Без слов её чего б я нынче значил
Средь многих поэтических заик?
Потом уж я доучиваться начал,
А может быть, и портить свой язык…
ПУШКИН В СМЫШЛЯЕВКЕ
Хвала дотошным краеведам
Такой догадке всякий рад —
Однажды Пушкин был проездом
Вблизи Самары, говорят.
Не отвергаю их догадку,
Что он в Смышляевке бывал,
Но всё ж замечу для порядку —
Он только ночь здесь ночевал.
Поспал, а утром вновь в дорогу.
«Ямщик, пошёл!..»
А тот не глух.
И кони дружно взяли ногу,
Умчав возок на Оренбург.
И я глядел бы долго-долго
Вослед знакомым бубенцам.
Но мне дороже та дорога,
Что проложил он по сердцам.
Не вижу проку от усилий
Узнать, где спал, где ел, где пил…
Я знаю — жил поэт в России
И как поэт её любил.
И не колёсный или санный
Он по себе оставил путь,
А тот единственный,
Тот самый,
С какого сердцу не свернуть.
ОТПУСК
Может быть, расточительно это —
Что ни отпуск, то новый маршрут,
Но тебе интересна планета,
Ну, а деньги… На кой они шут!
Вот ты прибыл опять издалёка,
И послушать тебя собрались
Те, кто не был ни разу в Марокко
И не видел Алжир и Тунис.
Хорошо рассказал ты, толково.
На вопросы ответил сполна
В отношении неба чужого,
Заграничного хлеба-пшена.
И тебе аплодируют дружно
Старики, что Европу прошли,
И юнцы, что, помимо окружной,
Не видали покуда земли.
Молодец!
Только есть перелесок
У границы, у самой черты,
Где ветра круглый год куролесят
И не пахнут цветами цветы,
Где сбегает по сопкам брусника
Ручейками, как тёплая кровь.
И не дождь это хлещет, взгляни-ка!
То обстрел начинается вновь.
И под ним по сигнальной ракете
Встал с последней гранатой солдат —
Каждый август солдатские дети
Здесь в молчании скорбном стоят.
Поправляют родные могилы
На святом огневом рубеже,
Где под ветром, солёным и стылым,
Твой спаситель не встанет уже,
За тебя он упал здесь до срока,
Но исполнил свой долг до конца.
Хорошо, что ты съездил в Марокко,
Побывай на могиле отца.
ОТАВА
Опять погибает Россия,
Огнём полыхают леса,
И птичьи ватаги косые
В чужие плывут небеса.
И там, где гремели по рощам
Во славу любви соловьи,
Лишь вороны что-то пророчат,
И клювы их в русской крови.
Не гроздья рябины, а вроде б
Взметнулся огонь у избы,
И мальчиков русских подводят
К колёсам походной арбы.
Не встать им в бою за Отчизну,
Лежать им в степном ковыле —
Не справят печальную тризну
По ним на родимой земле.
Сладчайшая власти отрава,
Ты пенного мёда хмельней!
Ложатся высокие травы
Под ноги косматых коней,
И русские жены и девы
Уходят в полон и гарем…
О, воины Дмитрия, где вы?
О где вы, Непрядва и Кремль!
А впрочем, ведь это же осень
Мне дарит одну из картин,
Где листьев багряная россыпь
И факелы голых рябин.
И ворон взлетает над рощей,
И клюв ему красит закат,
И ветер на дубе полощет
Листву, словно пёстрый халат.
Не топтаны — скошены травы,
Как хлебы, желтеют стога,
И поздняя зелень отавы
Готова уйти под снега.
И это мне как избавленье
От мрачных предзимних тревог.
С надеждою и изумленьем
Гляжу я на тонкий росток.
Смотрите, как смел и упорен,
Он тянет из солнышка луч.
Нас тоже косили под корень,
Да корень глубок и живуч.
И снова вставала Россия
Отавой по талым лугам…
Как русую голову сына,
Я глажу траву по вихрам.
