Трава вокруг одиннадцатиметровой отметки, кажется, более или менее ровная, без проплешин и лишней влаги. Грунт под ней, по ощущениям, достаточно прочный, устойчивый. Я прыгаю в полушаге от этого лысого, выбеленного кружочка, притаптывая газон, надеясь исключить самый малейший шанс на то, что моя опорная, левая нога, поедет при ударе. Вот они, двадцать травинок, которые примут мою бутсу — они не должны подвести. Нельзя. Даже парашют не раскрывается в одном из ста тысяч случаев, но сейчас вероятность ошибки должна быть равна нулю. Посмотрите на эту обезумевшую толпу, до отказа заполнившую семидесятитысячный стадион. Они на грани сумасшествия. Они сейчас легко отдали бы жизнь человека за этот забитый пенальти. И даже много жизней. Если, конечно, это не жизни членов их семей, а жизни каких-нибудь абстрактных людей из телевизионных новостей — тех, что погибают каждый день в автокатастрофах и пожарах. Ибо сейчас — главный момент для всей нации со времен, наверное, второй мировой. И уж конечно критическая, высшая точка моей жизни. Всего один пенальти, подумать только, решает — стану ли я народным героем и кумиром или врагом народа и предателем. Мне и нашей команде не простят серебро. Лучше бы мы вообще не выходили из группы, чем это ненавистное серебро. Ведь у нас уже было серебро три раза — в Германии в 1974-ом, в Аргентине в 1978-ом, в Южной Африке в 10-ом, и уж в двух-то из этих финалов мы точно должны были побеждать. Но нас преследует какое-то проклятие, тотальное невезение. Наш главный герой Йохан Кройф никогда не держал над головой кубок мира, и это наша национальная обида.
Точно буду бить в левый угол. Отведу стопу немного направо, как бы показывая, что готовлюсь ударить в правый угол, а пробью в левый. При разбеге надо обязательно приостановиться, сделать три маленьких шажочка, а затем уже продолжить бежать. Это сто процентов. Это сбивает с толку всех вратарей. Знаю, конечно, что с этим парнем не всё так просто, с ним такое может не сработать. Но это лучше, чем не делать приостановку, а подбегать к точке ровно и гладко. Тогда он точно раскусит мои намерения — он спец по одиннадцатиметровым. И он физиономист, поэтому мне нельзя смотреть сейчас на него. Господи, дай мне силы не смотреть ему в глаза. Но почему так страшно хочется посмотреть, так и тянет глаза наверх? Нет мочи, надо все-таки посмотреть, снять напряжение. Ладно, чёрт с ним, посмотрю.
Посмотрел. Ужас, зачем я это сделал? Это хуже, чем я мог себе представить. Он так и пялился на меня, так и ждал моего взгляда. Надо было не смотреть, а гнать эти мысли от себя. Он, похоже, всё прочитал в моих глазах. О Боже, он все понял! Мне его не обмануть! Он усмехнулся даже, глядя мне в глаза. Что же делать? Неужели всё-таки бить туда, куда я показываю — вправо? Гад какой — он все-таки заставил меня сомневаться! Да ему только этого и надо было! И вот теперь он стоит себе — такой уверенный, не шелохнется даже! А я ему что, мальчишка какой-нибудь? За мной разве нет восьми лет в Барселоне, множества титулов, медалей и забитых пенальти? Я же всегда с виду спокоен и тверд как кремень. Нет уж, плевать на тебя, понятно? Буду бить как задумал, и как бил уже сотни раз! Ты — выскочка, ты, в конце концов, — молокосос! Сволочь ты, враг — ненавижу тебя! Ты — враг всей моей жизни, всей моей нации! Я тебя обману с холодной головой, понятно? И я посмотрел на него ещё раз, уже со злостью и уверенностью. Ага, теперь уже он дрогнул! Вот так, знай наших! Давай, парень, прыгай в другой угол и иди себе обмывай свою серебряную медаль. Тебя-то никто не осудит! У вас уже есть три титула, и ты ещё совсем молод — твой титул впереди. Давай, парень, сейчас не твой день, ты не заслужил этой победы, ваша команда, ваша страна — не заслужили этой победы. Эй, там, наверху, на небесах — вам хорошо меня слышно? Они не заслужили! А мы — выстрадали! Нет более несправедливо обделенной кубком мира команды, чем наша сборная! И я исправлю это! За мной — правда!
Сколько мы шли к этому? Два года отборочных матчей, болезни, сборы, порванные мышцы, травмы и наши дети, неделями не видящие нас. Мой друг ещё по юношеской футбольной школе Аякса Маттиас — он ведь собирался уже вешать бутсы на гвоздь. Но другого такого защитника у нас нет; мы его всем миром уговорили остаться до чемпионата мира, и он полгода восстанавливался от страшной травмы, набирал форму... для чего? Для того, чтобы я сейчас не забил? Он был на этом мундиале лучшим защитником, и он, как никто другой, вытащил нас за уши в полуфинале с Бразилией. И всё — ради этого момента! Ради этого моего пенальти! Как я могу сейчас не забить?
Все эти люди на стадионе — весь наш народ, и прежде всего работяги среднего возраста из рабочих кварталов, потратившие ползарплаты на сегодняшний билет. Я сам из такой семьи, и играю я здесь прежде всего — для таких, как вы. Я знаю, что у многих из вас мало что в жизни осталось, кроме любимого клуба и национальной сборной по футболу. И для тебя я тоже сейчас бью пенальти, лично для тебя, мой дядя Джереми! Когда-то, когда я еще не родился, тебя отсеяли из юношеской команды, ты бросил футбол, а потом учил меня и помогал мне с уроками. Теперь ты сидишь на бесполезной химиотерапии и тебе осталось жить всего полгода. Ты так хотел дожить до этого момента! Кажется, это ты там, прямо за воротами, это твоя белая кепка с краю в десятом ряду? Сколько вас таких сейчас на стадионе? Боже мой, как я могу сейчас не забить?
Чёрт, ноги — ватные, пот льется градом, а в глазах — потемнело. Вот это номер! Как я с такими ногами буду бить? Зачем вообще тренер доверил последний пенальти мне? Ненавижу этого тренера, нам его навязала федерация, он свое дело знает, но упрямый, как осёл. Я же говорил ему — я слишком чувствительный, мне слишком много есть что терять, доверь решающий пенальти кому-нибудь поглупее и помоложе. Хотя, вообще-то, положа руку на сердце, глупых у нас в команде нет. Это в низших лигах, где бодаются мужики, голова — не главное, но на нашем уровне и в сборной страны играют прежде всего мозгами. Здесь всё зависит от ума, от чтения игры, от самодисциплины, от хитрости, от настроя, от морально-волевых.
Судья долго объясняет и показывает что-то вратарю — это хорошо, это в мою пользу. Перед глазами вдруг всплыл тот день, когда в нашу школу в бедном пригороде Амстердама, наводненном эмигрантами и наркотой, пришли скауты из детской футбольной академии Аякса. Мне было тогда десять лет, я был невысоким, пухлым и не слишком спортивным мальчиком, ненавидел велосипеды, на которых у нас все ездят, но гонял во дворе в футбол, когда позволяла погода. Книжки, правда, мне тогда нравились больше футбола — я зачитывался арабскими и русскими сказками и был из-за этого объектом насмешек сверстников, не вылезавших из игровых приставок. В тот день скауты Аякса выстроили всех третьеклассников нашей школы по росту и объявили, что двадцать самых высоких и спортивных ребят, кто желает заниматься футболом, получат такую возможность бесплатно, и к тому же с развозом по домам на клубном микроавтобусе. Я был в самом конце длиннющей шеренги и отчаянно тянул руку вверх, но на меня даже не взглянули; двадцать билетов были быстро распределены, и скауты собрались уходить. Легендарная детская футбольная академия Аякса! Кто бы мог подумать, что к нам в неблагополучный район заявятся скауты оттуда! Помню, как горько я тогда заплакал — отошел в уголок, чтобы никто не видел, сел на корточки, и зарыдал, закрыв лицо руками.
— Эй, парнишка, — послышался тогда надо мной голос, — ты чего?
Я поднял голову — надо мной маячило лицо одного из скаутов.
— Почему ко мне не подошли, я ведь тоже тянул руку, — пробурчал я в ответ, размазывая по лицу слезы.
— Ты играешь в футбол и тоже хочешь заниматься?
— Да, очень хочу, — отвечал я.
Скаут потрепал меня по голове, достал из кармана билет и вручил мне.
— Вот, отдай матери, пусть нам позвонит. Будет пять тренировок, потом экзамен, и только лучшие из вас попадут в футбольную академию.
Ничего не помню про эти тренировки, но вот день экзамена навсегда врезался мне в память. Вначале были прыжки в длину, где я не смог дотянуть даже до минимальной отметки. За нами наблюдали два тренера, и я помню, как один из них шепнул другому на ухо: «Что здесь делает этот жирдяй?» Я услышал это, и коленки мои задрожали. Впереди была двухсторонка, которая также была частью экзамена, но у меня было чувство, что я уже отсеян, потому что плохо прыгаю в длину и «жирдяй». На двусторонке мяч попал ко мне всего три раза — один раз я его сразу потерял, но во второй раз мне удалось убрать его правой ногой под себя (я научился этому трюку во дворе); я развернулся налево и прокинул его себе на ход в образовавшееся свободное пространство. Я бросился за мячом, на скорости прокинул его ещё дальше, и с левой влупил по воротам. Удар у меня получился на удивление слабым, и вратарь легко справился с ним. Получив мяч в третий раз, я заметил, как по правому флангу мчится мальчишка, и отдал ему мягкий пас вразрез между защитниками — он вышел один на один с вратарем, но не забил. Я был уверен, что провалил игру — ведь другие мальчишки владели мячом гораздо больше меня. Что поделать — я бегал, старался открываться, но мне просто никто не пасовал. После игры ко мне подошел тот самый тренер, который назвал меня жирдяем, и сказал: «Слушай, парнишка, а знаешь что — ты не плох! Ты сегодня отдал классный пас. У тебя есть видение поля и стартовый рывок, а похудеть у нас — плевое дело. Мы берем тебя». Через год из всей нашей школы в футбольной академии Аякса остался я один.
Между тем, пока судья тянет со свистком, ноги мои, слава Богу, приходят в норму. Что же он не свистит к удару? Я, кажется, снова в порядке, я не промахнусь, как не промахнулся в моей первой игре за взрослый Аякс, когда меня выпустили на замену на восьмидесятой минуте при сухом счете. Тот гол маячит сейчас у меня перед глазами, пока судья мешкает, сверяясь с кем-то по своему микрофону. В той игре я еще со скамейки заметил, что левый защитник наших соперников (мы играли с Твенте) отдает иногда пасы с запозданием — он зыркнет на свободного партнера, решит, что отдавать будет именно ему, а затем опустит взгляд на мяч и лишь через полсекунды занесет ногу для удара и сделает передачу. Выйдя на поле, я сказал нашему правому вингеру, чтобы побольше прессовал этого защитника, когда тот принимает мяч. И это мгновенно сработало — в первый же раз, когда тот защитник, не зная, кому пасовать, глянул на своего либеро и опустил глаза на мяч, я стартанул с дикой скоростью из центрального круга, ибо знал, куда пойдет мяч через полсекунды. Законы спорта в любом игровом виде одинаковы, и то, что говорил когда-то Уэйн Гретцки про хоккей, верно и про футбол, а говорил он так: «Хороший хоккеист находится там, где шайба сейчас, а великий хоккеист находится там, где шайба будет через секунду». Я тогда перехватил пас, вышел на рандеву с вратарем и не промахнулся. После той игры я закрепился в основном составе Аякса, а потом перешел в Барселону, так же, как когда-то в прошлом веке сделал Йохан Кройф. Везде, где я играл, я был лучшим диспетчером и распасовщиком, да и забивал немало — в школе Аякса мне поставили отличный удар с обеих ног, а голевое чутье и чтение игры у меня всегда были от природы.
Да что ж такое с судьей, почему он не дает свисток к удару? Эти несколько секунд ожидания уже превратились в вечность. Стадион весь замер, наступила гробовая тишина, болельщики на трибунах застыли как вкопанные, и я отчетливо слышу, как воркуют голуби где-то на деревьях за стадионом. Странно, ощущение у меня сейчас такое, что ничего того, что я вспоминал сейчас, не было со мной вовсе. Мне всё так же десять лет и просто каким-то чудом мне доверено бить по мячу, чтобы нация выиграла кубок мира. Я ведь мечтал об этом, когда был мальчишкой. Удивительно, как мечта вдруг так просто становится явью. Если бы всё это не было сейчас реальностью, я подумал бы, что это фантастика, галлюцинация, бред в лихорадке.
Вообще-то, знаете что? — с меня, пожалуй, хватит. Что бы сейчас ни случилось, я ухожу из футбола после этого мундиаля. Семью неделями не вижу — клуб, сборная, какие-то выставочные матчи, презентации, бесконечные перелеты, и везде, как мне говорят, без меня никак. Какого чёрта без меня никак? Моя старшая дочь, София, связалась с наркотой — жена не может с ней воевать в одиночку. У младшей, Хлои, проблемы с математикой, я уже сколько раз обещал ей помочь — всё никак не получается. Папа у нас — звезда, а дети растут без отца. С женой, Марит, тоже в последнее время всё неважно — кажется, у неё есть кто-то на уме. Мне надо быть с ней, и тогда все наладится — случалось уже такое у нас в прошлом.
Но прочь, прочь все эти мысли сейчас. Судья уже держит свисток. Мне нужно выполнить всего один единственный удар по мячу. И это будет мой самый лучший удар в жизни! Всё, судья свистит. С Богом!
