Есть у меня одна драгоценная знакомая – Катя Пушкина, которую, несмотря на то что супруг ее Михаил недавно стал священником, многие так и не научились пока называть ни матушкой, ни даже Екатериной, а по-прежнему ласково кличут Катей, Катюшей, Катенькой. И она не однофамилица солнца поэзии русской – Александра, сына Сергеева, а самый что ни на есть прямой его потомок (по отцу – Михаилу Георгиевичу Пушкину). Впрочем, речь здесь пойдет не про великого поэта и даже не про саму Екатерину, а про ее маму – Евгению Стефановну.
Рассказать хочется о жизненном пути типичного «советского интеллигента», повернувшего на какой-то из судьбоносных развилок в сторону самой горячей и искренней веры. Произошло это в те самые ельцинские 90-ые – мрачные и безнадежные для подавляющего большинства наших сограждан, и одновременно благодатные, «золотые» годы возрождения Русской Православной Церкви. Годы эти были настолько насыщены разного рода уникальными событиями и так ярко «расцвечены» необычными судьбами людей, что заслуживают множества томов, но мы ставим себе задачу скромную: рассказать только об одной такой судьбе, и то довольно пунктирно. Поделилась историей воцерковления своей мамы сама Катя Пушкина, и поскольку рассказчица она замечательная, то вполне оправданно изложить все от первого лица. Итак, вот это повествование.
« [...] Мама выросла в доме на Мясницкой, вблизи теперешней станции метро Тургеневская, и где стоит несколько зданий поздней советской архитектуры – одно из них надстроено над 1-м Домом ВЦИК, сдававшемся в эксплуатацию как раз во второй половине 30-х. А до этого там стояли небольшие двух-трехэтажные домики, в которых располагались коммуналки. В доме напротив некоторое время проживал Маяковский, и бабушка рассказывала, что видела однажды в окно, как Лиля Брик танцевала в его комнате на столе. А сами они жили в доме, на первом этаже которого находилась одна из бывших булочных-пекарен Филиппова. Пекари выставляли свежеиспеченные булки для охлаждения на подоконники, а местные мальчишки-«умельцы» – в числе их и мамин младший братик, таскали их с противней длинными, с приделанными к ним специальными крючками прутиками – годы были послевоенные, довольно еще голодные.
Ну а мама, уже совершеннейший продукт советского времени, – она хорошо училась, была активисткой, пионеркой, комсомолкой, окончила школу с серебряной медалью. Поступила в институт арабских языков, успешно его закончила. На выпускных экзаменах сидел невзрачный такой человечек в пиджачке, и всех внимательно просматривал – маму отобрали и взяли в КГБ в качестве переводчицы-арабистки. Собственно, выбора идти туда или не идти, у нее не было. Посадили в какую-то комнату, и мама целый год вынуждена была подслушивать там разговоры известных арабов, «медийных» личностей, которым поставили в их апартаменты «жучки», и о чем после она говорила: «Моя совесть чиста, потому что я вообще не могла понять ничего из того, о чем они говорили. Я ведь изучала арабский литературный, а они общались в основном на диалекте, да и жучки эти были плохого качества, поэтому все мои отчеты оказывались пустыми». Довелось ей прослушивать даже настоятеля Антиохийского подворья, какого-то митрополита арабского, и вот это был ее первый опыт «общения с Церковью». Митрополита мама тоже «не сдала» – по той же причине.
И потом как человек увлекающийся она прошла долгий страстный жизненный путь. Стала работать по дипломатической линии, вышла замуж за арабиста. Они постоянно ездили за границу – в Сирию, в Каир; мой старший брат Дмитрий родился как раз в Каире. Привозили из этих зарубежных поездок какие-то нереальные вещи, невиданные роскошные ткани – здесь у нас ничего подобного тогда не было. И надо понимать ситуацию того времени: люди, которые могли свободно ездить за границу, воспринимались как существа инопланетные. Если ты выезжал в Болгарию, то на тебя уже смотрели как на избранного, а тут они весь Восток объездили. Но потом ее муж – это вот тоже уникально: он вдруг увлекся геологией. Будучи дипломатом, имея уже вес в своей среде, неожиданно все бросил, оставил всю эту арабистику и поступил на заочное отделение геологического института. Выучился и полностью погрузился в геологию, сделав впоследствии открытие на уровне ньютоновского – какой-то основополагающий закон вывел. Стал академиком: Глеб Батурин, теперь уже покойный, известная величина в мире геологии.
Но у мамы с ним продолжалось недолго, потому что она влюбилась в художника, моего будущего отца, и с тех пор сердце ее было отдано ему – он стал для нее просто светочем. Тоже решительно бросила свою прежнюю сытую жизнь, все то материальное, что приобрела, и поднялась выше, на интеллектуальный уже уровень. Вскоре родилась я, а потом и наш младший брат Миша.
Она много читала, многим интересовалась, и в советское время собрала целых три домашних библиотеки – она затем поочередно дарила их нам, своим детям. Люди, чья молодость пришлась на те годы, могут подтвердить, что очень непросто было собрать даже одну библиотеку – «нужных» книг в свободной продаже попросту не было. За каждую нужно было бороться, где-то и как-то ее «доставать». А у нас вся квартира была завалена книгами.
И вот лет до пятидесяти ее такая жизнь устраивала – она черпала в ней необходимую ей душевную подпитку. Папа был человеком харизматичным, по профессии скульптором-монументалистом, получившим от Союза художников огромную мастерскую для своей работы. А в доме у нас постоянно собирались в больших количествах творческие люди, такие как папин коллега по «цеху» Эрнст Неизвестный, бард Юрий Визбор, актеры театра на Таганке и многие другие интересные личности, что маме очень нравилось – она интеллектуально напитывалась всем этим.
Но потом, после 50-ти, – кризис, как это нередко случается (даже не среднего уже возраста), – и семья наша стала рушиться. И тут мама поняла, что всё, это тупик: ни в одной книге она не встречала ответов на возникавшие теперь у нее вопросы. Начала оглядываться вокруг и судорожно искать, поскольку была человеком очень деятельным и не привыкла пасовать перед трудностями.
А это была середина 80-х, время совершеннейшего духовного застоя. Храмов оставалось очень мало; в нашем окружении не наблюдалось ни одного человека, который хоть как-то ассоциировал бы себя с Церковью – при том, что у нас всегда имелся очень широкий круг общения. Но это были люди чисто интеллектуальные – ученые, писатели, художники, и никто никогда не говорил о Церкви. Вот поразительно, насколько это было бездуховное время. Все только и делали, что бесконечно курили, бесконечно философствовали, все время какие-то заумствования отвлеченные, но о Церкви – ничего, словно вакуум какой-то в этом отношении. Причем я знаю, что где-то рядом жили тогда и другие люди, но они жили настолько обособленно, настолько невидимо! Мы же ни одного священника никогда нигде не встречали – не было такого, чтобы кто-то прошелся по улице в рясе или подряснике. То есть, это был совершенно невидимый для нас мир. Если ты не ходил в храм, то ты не мог соприкоснуться с этим вообще. Такой вот мир-невидимка для глаз простого советского человека.
И мама начала, поскольку у нее был дар собирания книг, выискивать литературу всяких псевдодуховных учений, в основном самиздат. Тогда особо редкие и ценные, а порой и запрещенные советской цензурой книги перепечатывали на машинке: перекладывали копиркой папиросную бумагу – пять-шесть-семь листов, чтобы получилось сразу несколько экземпляров, – и за один раз печатали. И вот кому-то доставался последний, «слепой экземпляр» – человек получал его и умудрялся что-то там вычитывать. Мама собрала все, что только возможно было собрать на эту тему. «Доставала», например, книги секты Раджнеша – существовала такая в Америке. Потом этого Раджнеша разоблачили: обнаружили у него 20 ролс-ройсов, какие-то несметные сокровища – в общем, все деньги, которые община собирала, он тратил на себя. Обличили в каких-то сексуальных домогательствах – одним словом, случился жуткий скандал и культ его рухнул. Потом хлынула к нам в 80-е годы йога, натуропаты какие-то, которые пили стаканами теплое растительное масло – «лечились», организм «чистили», как они считали; затем астрологи, включая Глобу. Он пару лет читал на нашей кухне лекции – вся интеллектуальная Москва собиралась к нам на этого Глобу. Кухня была не так чтобы большая – десятиметровая, но человек 20 туда набивалось. Люди сидели и, открыв рты, его слушали. В дни, когда он приезжал, от метро до нашего дома начинали тянуться целые вереницы людей (к нам нужно было еще полчаса идти пешком). Я вообще не понимаю, как нас еще не посадили, как милиция всем этим не заинтересовалась. Папа, кстати, жил своей художнической жизнью и не сильно вникал в «мистические» дела – это была чистая инициатива мамы.
Ну, кришнаиты тогда пошли широким фронтом, многие из них тоже у нас перебывали. Мама где-то всех их находила – искала повсюду и приглашала. Причем поразительно: она умудрялась при этом еще и работать, то есть, с ума не сходила, фанатизма никакого у нее не наблюдалось. Она всё организовывала, всех рассаживала, вовлекала – мы, например, приходили из школы, она говорила:
«Дети, если вы хотя бы раз пропоете аум (изначальная мантра в практике некоторых восточных псевдодуховных учений) вы не представляете, как сразу изменится ваша жизнь!» – и убегала на работу. Одним словом, все как бы «по верхам», не сильно вникая в суть.
Бывали экстрасенсы, которые что-то там лечили – то есть, много чего перелопатила мама. Пока, наконец, уж я не знаю, каким образом, она нащупала православие. И вот когда она познакомилась с православием и к нам в дом стали поступать такие же «слепые» машинописные листы уже с «Добротолюбием», с «Невидимой бранью» (Библию, кстати, вообще невозможно было достать), тогда мама стала ездить к отцу Димитрию Дудко. Он жил в какой-то подмосковной деревне и там проповедовал. Помню, пробираемся мы с ней через какие-то глухие переулки, плетни, боясь, как бы нас не засекли – там ведь КГБ везде следил, препятствуя людям попасть к священнику. Все это было очень романтично. И вот пробрались мы в какую-то комнатку – с закрытыми окнами, спертым воздухом, где о. Димитрий о чем-то рассказывал собравшимся людям, – скажу честно, теперь уж не припомню, о чем именно.
И когда мама наша поняла, что это именно то, что надо, она прекратила всякие другие поиски. Все вопросы отпали сами собой, и она никогда больше не возвращалась ни к каким учениям и философиям – все сразу отрезала. Она, как князь Владимир, интуитивно нащупала истину и поняла, что ничего другого искать больше не нужно.
Надо сказать, что мама скорее «Марфа», чем «Мария» – подражая служению евангельской Марфы, она начала с активной практической деятельности. Вместе с Еленой Николаевной Чавчавадзе они организовали двадцатку и при помощи этой системы открыли едва ли не первый в Москве храм – церковь свв. Бориса и Глеба в Зюзино. Собрали небольшую общину и в качестве ее представителей отправились в какую-то советскую партийную организацию, в горисполком, кажется, с заявлением об открытии прихода – по закону так позволялось делать.
Мама рассказывала, что они всегда ходили втроем. Поскольку опыта ни у кого не было, то один разговаривал, второй слушал, а третий записывал – чтобы потом проанализировать ошибки, сделать выводы и прийти в следующий раз, подготовившись еще лучше. Одному действовать было тяжело, практически невозможно – там обычно сидели партийные деятели, которым все это вообще не нужно было, и которые старались пресекать подобные инициативы на корню.
На всю эту деятельность имелось, конечно, благословение от священноначалия, был в общине батюшка, который и начинал потом служить в открытом храме, но по инстанциям ходили простые люди, потенциальные прихожане.
Но дальнейшая история такова, что подобные деятельные люди для будничной повседневной жизни вновь открытого прихода оказывались порой не совсем удобны, и они уходили в другие места. Так случилось и с теми, кто возрождал храм свв. Бориса и Глеба – и Елена Чавчавадзе ушла, и некоторые другие, в том числе мама. Ушли люди импульса, вдохновения, нацеленные на открытия, на движение – там они были уже не нужны. А на смену им пришли те, которые стали жить обычной размеренной приходской жизнью. Но это нормально, я не вижу в этом ничего такого – это просто жизнь. И всё там хорошо, храм процветает – прекрасный храм, его так хорошо расписали, иконостас у них невероятно красивый. В последние годы я водила туда маму, поскольку храм располагался буквально рядом с нашим домом, но она была уже очень больна и не узнавала там ничего.
А потом – это был следующий после открытия храмов этап, – мама стала работать в воскресной школе Донского монастыря и работала там с маленькими детишками очень долго. Она изобрела интересный способ знакомства детей с православием через оригинальную игру – с помощью кукол. Я даже возила потом маму к практикующим психологам, которые захотели расспросить об этой «авторской» методике. Поскольку группа ее состояла из самых маленьких детей, то девочки постоянно таскали с собой пресловутых американских кукол Барби, которые считались в те времена самыми «продвинутыми» игрушками. «Приходят на службу, и у каждой в руках эта Барби – как свечка. Держат ее перед собой за длинные тонкие ноги, и так везде с ней ходят», – рассказывала мама.
С ними являлись они и в воскресную школу, а маме неинтересно было просто пересказывать им Закон Божий, и она решила эту куклу обыграть – заставила ее служить нужному делу. Соорудила игрушечный домик двухэтажный, с открытой передней стенкой, и домик этот начал у них потихонечку заселяться и обживаться. Главной идеей было: показать жизнь людей православных, и неправославных – через призму «жизни» кукол, игрушек.
Главным действующим лицом являлась «Варвара Петровна» (от Барбара, Барби), которая была православной (конечно, ее соответствующе нарядили). Вот она «поселилась» в этом домике и тут же начала обрастать какими-то домочадцами, поскольку дети приносили с собой и всяких других куколок, сразу же включаемых в игру. Притаскивал кто-нибудь «пупса» – он становился ребеночком, которого якобы приютила Варвара Петровна как брошенного. По легенде, она работала медсестрой в больнице, и там происходили трагедии: порой кто-нибудь оставлял ребеночка. Потом еще какая-то кукла появлялась, еще и еще – то есть, вначале Варвара обрастала детьми.
Родители тоже были вовлечены – мамы мастерили кукольную одежду: шили длинные юбочки, платьица, вязали шапочки, плели кружевные салфеточки, подзорчики – для создания уюта в «доме». Папы сколачивали мебель: какие-то сундучки, кроватки, табуреточки и прочее. Сделали даже крошечное Евангелие – оно до сих пор у нас в семье хранится. Мама клала его куда-то на полочку в этом кукольном домике. Это сейчас можно все купить, а тогда ничего подобного в продаже не было – родители сами все это придумывали и воплощали.
И вот Варвара располагалась на одном этаже, а параллельно, на другом, «жила» еще одна кукла, «бизнес-леди». Ее так и звали – Барби. Она была очень богатой, ездила в свой офис на красной машине. У нее не было ни одного ребенка, она ни с кем не дружила. Жила одна, богатела, и все у нее подчинялось карьере.
А Варвара богатела количеством детей и друзей, и ей даже однажды принесли одноногого Кена (американская кукла-«мальчик»; нога потерялась в процессе игр), который, якобы, был раньше приятелем Барби, но когда лишился ноги (по легенде: на «войне»), стал ей не нужен. Вот Варвара с детьми принялись за выхаживание этого Кена. Он прижился, оказался прекрасным плотником и слесарем и все там у них починил. Это была, конечно, мамина несбыточная мечта: чтобы кто-то в доме чинил всякие поломки. Вот этот Кен починил там все табуретки, все исправил, и сидел с детишками – в общем, полная благодать.
Барби же в какой-то момент «заболела», и ей не помогли ни деньги, ни богатство накопленное, ни бизнес-партнеры. Она лежала совершенно одинокая, и лишь Варвара Петровна с детьми носили ей какую-то еду. И она, наконец, поняла, что не в деньгах счастье!
Ну, всего я, конечно, не помню – там была очень длинная, многотомная история. Причем каждый раз обновлялась и дополнялась – то им какую-то собачку игрушечную принесут, то еще что-то, и все тут же включается в сценарий, начинает жить.
Все события, происходящие в стране, в обществе, ту же чеченскую войну, мама преподносила детям в игровой форме, раскрывая, по мере возможности, смыслы. Все крупные политические события, все духовные новости – всё отражалось в жизни этого кукольного домика. Они там, конечно же, читали Евангелие: дети становились на коленочки, открывали это крошечное Евангелие и вникали.
И довольно долго все это продолжалось. Игра пользовалась невероятным успехом – до такой степени, что родители организовали запись в воскресную школу, становились в очередь, потому что все дети мечтали попасть туда и поиграть. Родители-то дома мало с детьми играют, а тут им предоставлялась такая роскошная возможность.
А когда мамочка наша стала старенькой – ей было уже под 80 лет – она работала в храме Иоанна Воина на Якиманке. Это такой замечательный храм, куда из разрушаемых и закрываемых храмов Москвы снесли в свое время очень много икон. Там образовалось просто уникальное собрание старинных икон – есть и чудотворные. Мама заведовала в этом приходе складом, где собирали вещи для нуждающихся, а потом раздавали. Она всеми этими процессами управляла, а также общалась с бомжами. Это была еще одна ее страсть: бомжей привечать. Она их отмывала, одевала, кормила, увещевала. Покрикивала на них. Читала им, опять же, Евангелие.
Вот сейчас смотришь: это же абсолютно христианская настроенность! И думаешь невольно: а вот я смогла бы с бомжами этими грязными, дурно пахнущими, так возиться? Вот она могла, а я бы уже вряд ли.
Но это был уже завершающий этап ее многоплановой церковно-общинной деятельности. И я называю маму свою в некоторой мере «стрелочником», потому что она реально повернула стрелки движения многих людей в сторону православия. Вот я тоже продукт этой ее деятельности. Если бы не мама, я бы наверное и не познакомилась с православием. Неизвестно, как было бы, конечно, но исключительно благодаря ей я в какой-то момент осмысленно обратила свои взоры в эту сторону.
Но никакого давления на нас, троих ее детей, никогда не оказывалось – она занималась своими делами, а мы жили параллельно своей жизнью. В 17 лет она крестила меня, и на этом «катехизация» закончилась. Все что происходило со мной дальше, это уже история исключительно моя, мои собственные действия, но она вовремя подтолкнула меня, показала верное направление.
Самое ценное – когда дети, взирая на жизнь родителей, берут для себя что-то оттуда добровольно. А если родители начинаю впихивать свои воззрения насильно – это обычно дает только отторжение.
Вот такой была жизненная дорога Евгении Стефановны, нашей мамы. Как сама же и говорила, она прожила три жизни: плотскую, душевно-интеллектуальную и духовную. Прямо на четкие этапы все у нее разделилось. На самом деле не так уж много людей, которые идут строго по восходящей. Обычно это взлеты, падения: шатает в одну сторону, в другую, порой даже назад отбрасывает – нет какого-то определенного вектора. А у нее прямо четкий восходящий вектор прослеживается. Начав с абсолютно плотского восприятия мира в юности, пройдя через период довольно существенного материального благополучия – с этими зарубежными вояжами бесконечными, – а затем через интеллектуальные искания среднего возраста, она, наконец, нащупала и обрела то, что оказалось единственно верным и определило весь смысл ее дальнейшей жизни…»
Такими словами закончила Екатерина Михайловна историю воцерковления своей мамы – удивительно трогательную, уникальную, не похожую ни на какие другие (как и все истории обретения веры, на самом деле), и за которую мы очень ей благодарны. Потому что нет ничего интереснее подобных мемуаров: подлинных жизненных свидетельств о том, как душа человеческая – преодолев многочисленные соблазны этого мира, избегнув «звероуловления мысленного волка» и пройдя через все другие болезненные, но необходимые «тернии», – обретает, наконец, путь к Отчему Дому.
Приключения американца в России
Рассказ-быль
Посвящается Александре Чепурко,
по сути соавтору
Россия forever
Произошла эта история лет пятнадцать назад и была напрямую связана с довольно известной американской компанией, имевшей в то время в России целую сеть заводов по производству своего мегапопулярного продукта.
Продукт этот чувствовал себя на мировом рынке более чем уверенно, и такими же супер уверенными прибывали в московский офис заокеанские топ-менеджеры, предполагая встретить здесь сплошь каких-то неотесанных медведей, которых еще учить и учить, и не только профессиональному ведению дел, но и вообще человеческой цивилизации…
Снобизм исчезал, впрочем, довольно скоро – как только приезжие узнавали, что в регионе Европы, Ближнего и Дальнего Востока московская команда считается самой «крутой», поскольку чуть ли не вся состоит, ни много ни мало, из кандидатов всяческих наук: технических, химических, а также ученых гуманитариев разных направлений. Московских «спецов» приглашали на все международные аудиты, и было широко известно: если ты прошел аудит у русских, значит на заводе у тебя все в порядке. Увы, такие это были времена – цвет русской науки оказался в менеджерах иностранных компаний, производящих ширпотребные напитки, шоколадки и сырки...
Прибыл однажды в технический отдел московского офиса некий Джеймс, и тоже с явно выраженными признаками вышеупомянутой «звездной» болезни. «Я-то из цивилизованного мира, а у вас тут деревня деревней, и вообще народ неразвитый» – мог прочитать всякий в его высокомерном взгляде, который Джеймсу удавался вполне: он, ко всему прочему, обладал довольно высоким ростом и впечатляющим спортивным телосложением.
Приезд американца совпал с проверкой российских заводов, которые следовало объехать все – от Москвы до Дальнего Востока.
– Хочу по Транссибу! – пожелал Джеймс. – Никаких самолетов, хочу Россию с самого близкого расстояния увидеть!
Что ж, поехали по Транссибу, и где-то между Екатеринбургом и Новосибирском потеряли бедного Джеймса в снегах Сибири – в самом прямом смысле.
А произошло следующее. Дорога дальняя, погода зимняя, и решили «технические люди» в купе «употребить» (истинная причина этого действа, безусловно нами осуждаемого, будет объяснена позже). Русские, впрочем, подошли к этому делу с умом, а Джеймс, по некоторому легкомыслию или непривычке, набрался порядочно. На очередной остановке вышел он зачем-то из вагона – освежиться захотел, а может быть, посетило то самое непреодолимое желание рассмотреть Россию с близкого расстояния. Ночью остановки короткие, да и станция маленькая; минута – и поезд тронулся. И остался несчастный Джеймс на полустанке один-одинешенек. Это был именно маленький сибирский полустанок – никаких поселений, а тем более гостиниц, рядом не наблюдалось.
Перспективы для Джеймса вырисовывались самые печальные и даже по-настоящему трагические, ведь поезда по Транссибирской магистрали ходят с интервалом от суток до недели, и неизвестно, что бы с ним произошло дальше, но тут, по счастью, набрел на него местный железнодорожный обходчик – обычный русский дядька.
– Вы кто такой, и что тут делаете?! – спрашивает.
А тот по-русски ни слова не говорит, объяснить ничего не может, да и вообще в стельку пьян – несет от него. Но обходчик, невзирая на это, набрасывает на Джеймса собственный тулуп и ведет в свой домик-сторожку, где они с женой сердобольно начинают неизвестного человека отогревать, спать укладывать, наутро – баньку ему, рассол, а он не понимает ничегошеньки, но полностью отдается на волю своих спасителей.
Коллеги же его едут всю ночь спокойно, и отсутствие Джеймса обнаруживается только утром. Поиски в соседних купе, в вагоне-ресторане, а затем и по всему составу никаких результатов не дали, после чего оставалось только немедленно звонить в собственную службу экстренных случаев, которая при этой корпорации имелась: – Вот, потеряли!!
Там, не теряя ни минуты, запустили специальный протокол: тут же связались со службами безопасности страны; звонки во все стороны – стали, одним словом, искать пропавшего чуть ли не с помощью ФСБ.
К вечеру обнаружили: сидел американский топ-менеджер в гостеприимной сибирской сторожке, снабженный теплой одеждой и вязаными носками хозяина, – поскольку вышел из вагона буквально в джинсах и рубашке. На столе – борщ, запеченная в сметане утка, огурцы соленые, – в общем, все у него было более чем прекрасно.
Но от всего пережитого и полученных впечатлений чувства Джеймса просто зашкаливали, и, вернувшись в офис, он в качестве благодарности за спасение немедленно организовал для коллектива настоящее широкое русское угощение – стол просто ломился от самых лучших закусок из дорогущего московского ресторана, – и сказал проникновенную речь:
– Друзья, как же я был неправ, предполагая, что отправляюсь в какую-то совершенно темную и невежественную страну! Теперь я просто обязан сказать вам, что мое восприятие изменилось диаметрально: неожиданный случай, несколько даже нелепый, открыл мне глаза на подлинную Россию… Вернувшись домой, я всем буду рассказывать, насколько удивительна ваша страна, и насколько необыкновенные люди встречаются здесь буквально на каждом шагу… Заметив попавшего в беду человека – абсолютно им незнакомого и даже говорящего на непонятном языке, – они тем не менее тут же ведут его в свой дом: кормят, успокаивают, дают одежду, укладывают спать. Эти прекрасные человеческие качества свидетельствуют о чрезвычайно высоком морально нравственном уровне народа, и даже я бы сказал, утонченной духовной культуре, что на самом деле неизмеримо более важно, чем все достижения современной техники и цивилизации вместе взятые…
Уезжая из России и прощаясь с коллегами, Джеймс не сдерживал слез. Неизменно присылал затем в московский офис поздравления с праздниками, прочувствованно писал: «Вы должны знать: я теперь ношу часы, на которых выставлено и нью-йоркское, и московское время… я всегда знаю, какая в Москве погода, что за события у вас происходят… Россия осталась в моем сердце навсегда…»
История с «Асторией»
Приключение на сибирском полустанке было, однако, не единственным приключением Джеймса в России. Немного раньше случилась с ним еще одна занятная история, связанная с первоапрельской шуткой. Поскольку из-за крайне надменной манеры поведения заокеанского коллеги весь коллектив находился к тому времени уже в стадии белого каления, то было принято единогласное решение: хорошенько отыграться на нем хотя бы 1 апреля – в «законный», так сказать, день смеха…
Накануне Джеймс вернулся из Петербурга, куда ездил инспектировать очередной завод и где останавливался в «Астории» – роскошном пятизвездочном отеле, имеющем не только историческую, но и культурную ценность. И в котором, кстати, снимался известный фильм «Приключения итальянцев в России»…
Технари народ изобретательный: последовала самая настоящая спецоперация. Тут же был организован фальшивый факс – якобы из «Астории» – на имя начальника отдела кадров, серба по национальности, которого удалось уговорить на участие в розыгрыше. Факс гласил:
«Господин Горан Г., разрешите выразить сердечную благодарность за то, что ваша компания уже который год неизменно подписывает с отелем «Астория» контракт о деловом сотрудничестве… Мы очень рады, что ваши сотрудники останавливаются именно у нас… Но в этот раз, кроме выражений признания и благодарности, вынуждены, к сожалению, отправить вам также дополнительный счет…» Прилагаемый счет содержал какую-то совершенно непомерную сумму – едва ли не сотню тысяч долларов. «Дело в том, – пояснялось далее, – что ваш сотрудник, покидая номер, оставил включенным кран с горячей водой, вследствие чего был залит не только его номер, но также номер этажом ниже…» Дальше указывалась стоимость непоправимо испорченных эксклюзивных штукатурки, лепнины, паркета, ковров, картин, мебели… «Ждем возмещения ущерба и надеемся, что в будущем продолжим поддерживать наше деловое сотрудничество… и т.д. и т.п…»
Горан положил факс на стол Джеймсу, наклеив стикер: «Джеймс, надо поговорить». Приходит Джемс, читает факс – и глаза его лезут на лоб (весь коллектив, конечно же, исподтишка сладострастно наблюдает за всем происходящим). Жертва бежит к секретарше:
– Катя! Что это такое?? И почему прислали не мне, а сразу Горану?!
– Джеймс, – отвечает та, – возможно, потому что это ведь из ряда вон выходящее происшествие – исторически значимый отель, такой убыток… хорошо еще, что вышестоящему начальству не отправили… Может быть, как-то уладим дело на местном уровне и обойдемся без мировой огласки…
В совершеннейшей панике Джеймс бежит в отдел кадров.
– Сочувствую, Джеймс, – с невинным выражением лица говорит ему Горан, – но ты пойми: «Астория» – один из самых знаменитых отелей России, все испорченное стоит громадных денег – это ведь не в каком-то американском мотеле номер залить… Ничего не поделаешь, придется выплачивать ущерб!
Джеймс летит обратно:
– Катя, срочно наберите мне номер «Астории» – прежде чем мы начнем выплату денег, я должен перед ними извиниться!
Весь офис ему хором:
– Зачем?!! Не надо извиняться, просто выплатим – и все!!
Но Джеймс уже самолично набирает номер «Астории»:
– Я должен перед вами очень извиниться!!
– Да за что же, – отвечают из отдела регистрации гостей, – ничего такого, о чем вы говорите, у нас не произошло – все нормально… Никаких претензий к вам нет…
– Ну как же!! Мне только что пришел факс!
Начинается выяснение, и тут девушка из «Астории» говорит:
– Я все поняла! Сегодня ведь 1 апреля – вас, похоже, просто разыграли!
Джеймс, медленно багровея, выходит из секретарской – и только сейчас замечает, что весь офис буквально на столах лежит – в изнеможении от смеха…
Это был день окончательного разлада отношений – первоапрельская шутка превратила трещину во взаимоотношениях в глубокую пропасть.
И вот, отправившись через некоторое время в ту самую поездку по сибирским заводам, русские коллеги решили использовать неофициальную купейную обстановку для совершения «мировой», и мирились с таким усердием, что самым прямым образом потеряли незадачливого Джеймса на просторах сибирской равнины... Закончилось все, тем не менее, более чем хорошо: Джеймс получил незабываемые впечатления, а сторож и его жена с далекого сибирского полустанка открыли американскому парню глаза на подлинную Россию…
– Невероятные люди живут в России, совершенно невероятные! Их внутренний мир удивителен, и с первого взгляда, как я понял, совершенно непостижим… Половину мира довелось мне объехать, но никогда не встречал я ничего подобного… – часто повторял он впоследствии в полном и неподдельном восхищении.
Родилась в 1962 г. в Черниговской области (я бы сказала, в б. Черниговской губернии), образование библиотечное. В начале 80-х переехала по работе в Москву. Литературным творчеством стала заниматься сравнительно недавно. Первый рассказ был опубликован пять лет назад на сайте Православие.ру. Несколько рассказов вошло в сборник «Сила молитвы» изд-ва Сретенского монастыря, является также составителем нескольких сборников того же издательства. Публикует рассказы и статьи на монастырском сайте (Monastery.ru).
