Стихи и песни Владимира Ланцберга на свежего человека производят довольно странное впечатление. Поначалу кажется, что ты слушаешь с середины чей-то разговор с самыми близкими знакомыми о людях и событиях, известных им, но неизвестных тебе. Слушать чужие личные беседы и вообще-то нехорошо, а когда ничего не понимаешь, это еще и неинтересно. И самым естественным было бы уйти и заняться своими делами, но что-то мешает это сделать. И ты словно бы даже против желания все вслушиваешься в это непонятное повествование, пока до тебя вдруг не доходит, что разговор-то идет как раз о тебе. Хотя говорящий, судя по всему, не подозревает о твоем существовании.
Сам Ланцберг неоднократно уверял друзей в том, что такое озарение обманчиво. И даже попробовал как-то дать концерт-отрывок из будущего академического собрания сочинений: к каждой песне прилагался подробный комментарий, где, когда и по какому случаю она написана и как звали по паспорту каждого персонажа. Многие слушатели этого концерта были сильно разочарованы, узнав, к примеру, что Жизнь, грозно и неотступно поджидающая "у аптеки за углом" - всего-навсего гроздь самых больших и опасных во всем городе сосулек.
Эти разочарованные были истинными ценителями высокой поэзии и вообще изящных искусств. Они твердо знали, что искусство - это проявление божественного начала, высший взлет духа и т.д. и т.п. А тут все было по известной народной пословице про иконы: годится - молиться, а не годится - горшки покрывать. Ланцберг и покрывает своими стихами и песнями всевозможные горшки: укрощает депрессии и навязчивые страхи (свои и чужие), разъясняет себе или кому-нибудь еще истины, которые иным способом понять не удалось; фиксирует личный жизненный опыт, чтоб занимал поменьше дефицитного места, но в то же время всегда был под рукой. Его поэзия - это даже не картинка на боку кастрюли, это сама кастрюля и есть.
И на этом можно было бы поставить точку, но злые языки (являющиеся по совместительству крупнейшими мыслителями и поэтами нашего века) утверждают, что этот странный предмет домашнего обихода и есть, собственно говоря, поэзия, и никакой другой не придумано. Правда, добавляют они (или подразумевают), для того, чтобы рассказ о приключениях души получился занимательным, у владельца этой души должна быть еще одна маленькая штуковина. Настолько маленькая, что никому до сих пор не удалось разглядеть, как она устроена и работает. Известно лишь, что только она способна превратить те же сосульки из свидетельства халатности городских коммунальных служб в воплощение непредсказуемости и беспощадности жизни, а патентованный идиотизм и взаимное мучительство студенческих военных лагерей переплавить в пронзительную чистоту "Ртутного солнца". В обиходе эту штуку называют талантом.
Как-то Ланцберг решил преподнести нам сюрприз. Оказывается, одну из его песенок угораздило залететь в уши какой-то поп-группе (как бишь ее звали? не то "Смелые позы", не то "Дебелые рожи"...). Творчески переработав мелодию, расшифровав текст (насколько это позволяли скромные возможности отечественной магнитной записи) и переосмыслив его (в меру еще более скромных собственных интеллектуальных возможностей), эта группа нашла песенке несколько иное, нежели у автора, но столь же утилитарное применение: включила ее в свой набор инвентаря для добывания денег из публики. Этот-то перепрофилированный вариант и был сюрпризом, которым Ланцберг хотел нас порадовать. Мы все дружно шипели и плевались, не зная, чем следует возмущаться больше: то ли беспардонностью непрошенных соавторов, то ли их безграмотностью, то ли благодушием "родного" автора, от души наслаждавшегося своим изуродованным детищем. Я даже начал по этому поводу штудировать законодательство об авторском праве, но в то же время мне упорно казалось, что всю эту историю я уже где-то читал. И только много позже я вспомнил: "Моцарт и Сальери", сцена со слепым скрипачом. Обидно, конечно, что все мы оказались коллективным Сальери, но Пушкин прав: таланту настолько хочется ОТДАТЬ созданное, что он радуется даже тому, что его обворовывают.
Но все-таки, на мой взгляд, предпочтительнее иные пути такой раздачи. Такие, например, как эта подборка. Берите и владейте. Только потом не жалуйтесь, что стали мыслить и говорить ее строчками.
Б, Жуков
Владимир Ланцберг
***
Когда бы то ни случилось —
ночью или под утро,
летом или зимою,
в осенний дождь с ураганом;
чего бы это ни стоило —
легонько за руку тронуть,
соломинкой в нос потыкать,
гранату взорвать над ухом;
и даже — как бы там ни было —
здоров ли я буду, болен,
иль вовсе меня не будет,
иль вымрет всё во Вселенной —
разбудите меня, прошу вас,
разбудите — не пожалейте,
если вдруг засветится море
и всплывёт то самое Слово,
без которого эти строки
никогда не станут стихом.
1988
***
Что-то муза опаздывает.
Обещала прийти ровно в семь —
и нет её.
Час нет,
день нет,
год нет...
Вдруг
в десятом часу
прибегает —
красная, запыхавшаяся:
— Извини,
там трамваи не ходили:
тока не было.
1987
***
Мне сообщили,
что я не Пушкин —
и я ужасно расстроился.
Знал ли Пушкин,
что он — не я,
наукой не установлено.
А то погоревали бы вместе.
1986
***
Уходя,
море оставляет на камнях
звёзды.
Они лежат,
тусклые,
бесцветные,
и можно было бы подумать,
что они мертвы,
если бы лучи их
время от времени не вздрагивали
во сне.
Не знаю, как,
но я их легко узнаю.
Эта троица —
пояс Ориона,
эта компания —
хвост Большой Медведицы,
а вон та, что сама по себе, —
Полярная;
она старше их всех, вместе взятых,
и до пенсии ей,
самое большее, —
пара зимовок.
Вечером
море возвращается
и говорит:
– Пора!
Первой из воды возникает
ослепительная блондинка с мокрыми волосами —
Венера.
Затем появляется
миловидный шатен
Сириус.
И далее
всё это симпатичное общество
сходится с разных сторон,
перемигиваясь на неофициальные темы.
Орион
почему-то опять стоит
навытяжку,
и пряжка на его ремне
блестит, как новенькая.
1988
***
Странная нынче зима:
снега всё нет и нет,
а падают —
то билеты трамвайные,
то пуговицы перламутровые,
то рыбья чешуя.
А вчера град был,
какого давно не случалось:
лампочки выпали матовые —
ватт по шестьдесят!
1988
***
Строить воздушные замки
довольно несложно.
Сначала
на ровной глади воды
делается разметка.
Вилы для этого
есть в каждом сарае.
Затем
завозится раствор для фундамента —
кофейная гуща.
Ячмень и цикорий для неё
растут в каждом ботаническом саду.
Остаётся
привести замок в надлежащую форму,
а вдохнуть в неё содержание —
не проблема.
Ведь любому благородному рыцарю
наплевать, что удобства во дворе,
лишь бы форма, в которой всё это подано,
была безукоризненной.
Тщательно выбрав
воздух посвежей
и форму повежливей,
можно приступать к надувательству.
Но не дай Бог
самому в чём-нибудь усомниться:
замок тут же исчезнет,
и придётся начинать всё сначала.
Итак,
находим
подходящий залив,
отпускаем домой
пограничный катер
и ждём, когда уляжется волнение
на поверхности акватории,
любезно предоставленной нам
райсоветом.
1988
***
Есть такая песенка
о превратностях любви.
В ней поётся,
что поп любил собаку,
а собака — мясо.
Но она отдала за свою любовь
жизнь,
а он за кусок мяса —
любовь.
Не грусти, собака,
твоя песенка
ещё не спета!
1986
***
Не обязательно
бежать на почту за газетами —
можно просто
дождаться почтальона.
Тем более не обязательно
перекрашивать зелёные листья —
можно просто
дождаться осени.
И уж совсем не обязательно
разглядывать всех встречных девушек —
той, с золотистыми глазами,
всё равно не дождаться!
Но непременно нужно
полить цветок на подоконнике —
не ждать же,
когда пойдёт дождь.
Срочно необходимо
высушить лужу у крыльца промокашкой —
не ждать же,
когда настанет лето.
И ни в коем случае не забыть
почитать сыну сказку перед сном —
не ждать же,
когда это сделает та,
с золотистыми глазами!
1987
***
Скажешь:
– Посвяти мне поэму! —
выйду на балкон
и, глядя в закатное небо,
сотворю шедевр.
Скажешь:
– Подари мне звезду! —
тут же, на балконе,
влезу на табуретку,
подкараулю Bозничего
и украду Капеллу.
Скажешь:
– Прыгни с девятого этажа! —
тут же с табуретки
перемахну через перила —
и вниз.
Но ежели крикнешь вослед:
– Сходи в булочную! —
придётся тебя огорчить:
пока стихи сочинял —
товар кончился,
пока звезду поджидал —
магазин закрыли,
пока на землю возвращался —
понял, что хлеб преломлю
с другой,
попроще.
1989
***
Кому нужна эта весна,
ну кому?
В лужу ступил —
ангина.
Воротник расстегнул —
пневмония.
Шапку снял —
летальный исход.
Страх!
То ли дело осень:
между зонтом и калошами —
как в батискафе!
А лето?
Кому оно в радость, лето?
В трамвае загляделся —
ссора.
В парке прогулялся —
скандал.
На пляже разговорился —
развод.
Жуть!
То ли дело зима:
все толстые, все злые,
больше трёх слов подряд
и не скажешь!
Ну, а осень?
Если подумать,
в ней-то чего хорошего?
По дороге листик нашёл —
замечание.
За кульманом рифма пришла —
выговор.
У читалки подосиновиками запахло —
увольнение.
Кошмар!
То ли дело весна:
вкалываешь как зверь —
только бы не на посевную! —
и вся любовь.
Впрочем,
это семечки
по сравнению с зимой,
когда всё, что способно передвигаться,
подчиняется законам
фигурного катания.
Слава Богу, сам я
передвигаться уже не способен:
нога
на растяжке,
рука
на подпорке,
а голова
предоставлена сама себе
и от нечего делать
выдумывает и выдумывает
всякую чепуху
вроде этой.
1988
***
Старею,
друзей совсем узнавать перестал.
На улице кричу ему:
— Эй, друг,
спичек не найдётся?
Он оборачивается,
а я гляжу —
и не друг он мне вовсе.
1986
***
Дёргался, дёргался,
думал — допрыгну...
Допрыгался.
Колотился, колотился,
думал — достучусь...
Достукался.
Теперь лежу, лежу,
пускай, думаю, уляжется...
– Эх, ты, — говорят, —
вот и положись на тебя!
1988
***
С таким трудом вырвался, примчался —
и на' тебе:
— Бога нет! — говорят.
— А точно нет? Вы не ошибаетесь?
— Сами видите, народу никого.
Значит, нету.
— Ну, может, хоть завтра
будет?
— Да и завтра
вряд ли...
— Что ж, —
спрашиваю, —
совсем никаких надежд?
Оглядываются и подмигивают тихонько:
— Забегите в конце квартала!
1986
***
Между восьмым и девятым вагонами
я нашёл вагон-ресторан.
Обрадовался, поел и ушёл.
Часа через два
смутное чувство
привело меня обратно.
Между восьмым и девятым вагонами
уже не было ресторана,
а был вагон-телевизор.
Я проторчал у экрана до отупения,
но, когда вернулся в своё купе,
заснуть так и не смог.
Встал и пошёл назад.
Между восьмым и девятым вагонами
ехала открытая платформа,
на которой росли деревья
и горел костёр.
Я просидел у костра всю ночь,
пока он не погас,
затем лёг и моментально уснул.
Наутро оказалось,
что за восьмым вагоном
едет сразу девятый,
правда, на некотором отдалении,
а между ними нет ничего,
даже бельевой верёвки.
Что за безобразие!
Пришлось отыскать бригадира поезда.
— Странно, — сказал бригадир, —
пойдём посмотрим!
Мы пришли и обнаружили
между восьмым и девятым вагонами
вагон-ресторан.
1986
***
Щепки летят!
Будто в небе осеннем
ржавые петли дверные
голодные песни поют —
это щепки кричат,
это щепки от нас
улетают.
– Да знаете ли вы, —
голосят они, —
что такое
настоящий дремучий лес!
Но — нет, не знает никто.
– Да случалось ли вам хоть раз, —
вопиют они, —
видеть, как на вас
глядит
настоящий мужик с топором!
Но — нет, никому не случалось.
– Эх, и рубка же была, —
вздыхают они, —
еле живыми выбрались!
– Куда же летите вы,
щепки?
– В Сахару летим.
Заварушки там,
правда,
случаются,
а вот топоры,
говорят,
в дефиците.
Что же до лесу,
то, кроме нас,
почитай,
и нет ничего!
1988
Владимир Исаакович Ланцберг (1948—2005) — российский бард, писатель, поэт, педагог.
Родился 22 июня 1948 г. в Саратове. Окончил Саратовский политехнический институт. Работал инженером-механиком в конструкторском бюро. В 1979 г. переехал в Туапсе, жил в поселке Тюменский Туапсинского района Краснодарского края. Сменил множество работ — был инженером по игровым аппаратам, лаборантом в школе, музыкантом в пансионате. Параллельно сочинял песни на собственные стихи, исполнял их, аккомпанируя себе на семиструнной гитаре. Много времени уделял педагогике и пропаганде искусства, был активным организатором клубов самодеятельной песни, педагогом-организатором, заместителем директора детского реабилитационного центра, методистом центра школьного краеведения. Ланцберг был одним из ведущих теоретиков и практиков неформальной педагогики в СССР, его книги и эссе входят в теоретическую базу русскоязычной "новой педагогики". В течение многих лет Ланцберг был организатором и идейным вдохновителем слётов «Костры», конкурсов-мастерских «Второй канал Грушинского фестиваля», детского бардлагеря «ЛДПР» («Летняя детская поющая республика») на Грушинских фестивалях, руководитель творческих мастерских, в том числе детских. Стихи начал писать еще в младенческом возрасте, песни — в первом классе школы. Лауреат многих фестивалей самодеятельной песни, в том числе четырежды — Грушинского. Вышли аудиокассеты, компакт-диски и книги стихов и песен. Владимир Ланцберг скончался в Нюрнберге 29 сентября 2005 г.
