«Я учусь у всех – даже у Бенедикта Лившица», – якобы говорил Мандельштам. Во всяком случае, так вспоминала Надежда Яковлевна.
Есть такое любопытное место в мемуарах Ахматовой: «поэт Бенедикт Лифшиц жалуется на то, что он, Блок, одним своим существованием мешает ему писать стихи». Это странно: Лившиц бесконечно далёк от Блока, и какие-то другие поэты могли ему мешать.
Жаль, что Лившица, такого умного, талантливого, образованного, никто не воспринимал всерьёз. Ни как поэта, ни как теоретика искусства. Только мемуары его пользовались успехом.
Лившиц признавался: «Литературный неудачник, я не знаю, как рождается слава». Может быть, поэтому ему так был интересен Давид Бурлюк – делатель поэтов.
Лившиц получил классическое образование. Гомер, Гораций и Овидий были для него родными голосами. Латинской музы небылицы тревожили сон отрока и вошли в плоть и кровь его поэзии.
Лившиц был русским классиком, одним из тех, кто святее папы Римского, кто знает и ценит европейское лучше любого европейца. У Достоевского были такие герои.
Великолепно образованный, всесторонне подготовленный к культуртрегерству, Лившиц решает сеять разумное, доброе, вечное на благо русского футуризма. Непаханое, немереное, дикое поле.
Миссия, которая может прославить делателя.
Печататься Лившиц начал в «Аполлоне», что было для него очень подходящим, но настоящей известности не принесло. Брюсов со сдержанной похвалой отозвался о первой книге Лившица, но кого только Брюсов не хвалил, рассчитывая завербовать в свою литературную армию.
К началу десятых годов Лившиц стал недоволен современной ему символистской поэзией, трактуя её как перепевы французского символизма. За некоторыми неважными внешними похожестями Лившиц не заметил коренных мировоззренческих различий и решил искать свой путь вне символизма.
Русская поэзия ещё с пушкинских времён привыкла наследовать французской, но всё это с такой потрясающей расхлябанностью и разнузданностью, что результат получался весьма оригинальный и глубоко национальный. Но по дурной интеллигентской привычке национальное ищут на каких-то дальних скифских полях, куда никакой ворон русских костей не нашивал…
Несчастливый случай свёл Лившица с Бурлюками. Братья Бурлюки с равным неуспехом пробовали себя в различных видах искусства, больше всего от них пострадала живопись. Давид Бурлюк мнил себя ещё и поэтом.
Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Все что встретим на пути
Может в пищу нам идти.
Единственные строчки Давида Бурлюка, запомненные русской литературой, были инспирированы стихами Рембо, которыми Лившиц неустанно мучил своих новых товарищей.
В отместку за истязания мировой культурой Давид Бурлюк написал портрет Лившица.
Давид и меня подбил попытать силы на этом поприще и с явным любопытством ожидал результатов, но очень скоро и навсегда разочаровался в моих живописных талантах: я оказался чудовищно бездарен.
Дорого бы я дал, чтобы посмотреть на живопись Лившица. Что ж это надо было сотворить, что смогло показаться чудовищно бездарным по сравнению с творениями самих Бурлюков? Может, это новый Леонардо написал новую Джоконду?
Футуристы брали у Лившица сведения о мировой культуре, чтобы было что отрицать. Надо было хоть по именам знать, кого бросаешь с парохода современности.
Перефразируя знаменитую мандельштамовскую фразу, можно сказать: «Футуризм – это тоска от мировой культуры».
В Лившице всегда чувствовалась белая кость. От образования и воспитания так просто не отделаться.
«Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен!» – соблазнял Ставрогина Пётр Верховенский; Лившицу казалось, что парнасец, идущий в футуризм, тоже обаятелен.
Бурлюк призывал Лившица: «Стань нашим Маринетти», но Лившиц не спешил. Крещёный еврей, он хоть и тянулся за новым учением, но не мог целиком отринуть многовековое наследие предков-талмудистов, привыкших совмещать в своих толкованиях мистический экстаз с беспощадной логикой. Противоречия футуризма Лившица раздражали, а самим футуристам были безразличны.
Дело Бейлиса разделило Россию на два лагеря. Лившиц вспоминал, как петербургская полиция запретила выступление футуристов, прочитав хлебниковское стихотворение «Бобэоби» и усмотрев в названии анаграмму имени Бейлиса.
В чём беда хлебниковских текстов, так это в том, что такое полицейское толкование ничем не лучше и не хуже любых других сколь угодно филологических или духовных.
Нищему и вору любой наряд впору.
Как ни примеривал Лившиц на свою поэзию футуристические наряды, а стать поэтом-футуристом ему было не суждено. Роль Лившица в футуризме – исследователь, наблюдатель, описывающий диковинных насекомых, энтомолог, этакий «кузен Бенедикт» из романа Жюля Верна.
Вот как описывал Лившиц свой опыт футуристического творчества:
В левом верхнем углу картины – коричневый комод с выдвинутым ящиком, в котором роется склонённая женская фигура. Правее – жёлтый четырёхугольник распахнутой двери, ведущей в освещенную лампой комнату. В левом нижнем углу – ночное окно, за которым метёт буран.
<…>
Всё это надо было «сдвинуть» метафорой, гиперболой, эпитетом, не нарушив, однако, основных отношений между элементами.
<…>
Нетрудно было представить себе комод бушменом, во вспоротом животе которого копается медлительный палач – перебирающая что-то в ящике экономка, – «аберрация первой степени», по моей тогдашней терминологии. Нетрудно было, остановив вращающийся за окном диск снежного вихря, разложить его на семь цветов радуги и превратить в павлиний хвост – «аберрация второй степени». Гораздо труднее было, раздвигая полюсы в противоположные стороны, увеличивая расстояние между элементами тепла и холода (жёлтым прямоугольником двери и чёрно-синим окном), не разомкнуть цепи, не уничтожить контакта.
А вот что получилось после таких многоумных прикидок и расчётов:
Вскрывай ореховый живот,
Медлительный палач бушмена:
До смерти не растает пена
Твоих старушечьих забот.
Поэтические эксперименты Лившица за версту шибали беспримесным и едким лабораторным духом. Великолепный мастер стиха, Лившиц, пытаясь писать по футуристической моде, проигрывал даже самым бездарным из бурлюковской шайки.
Воспоминания Лившица назывались «Полуторaглазый стрелец». Полутороглазый стрелец – это скиф, полуобернувшись, уметивший из лука. Чего, кого уметивший? – да не всё ли равно: цивилизацию, культуру, Россию. Скифское начало притягательно: «Да, скифы – мы, да, азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами», – писал Блок, одной фразой отменяя то, что русские не были потомками скифов, скифы не были азиатами и глаза имели вполне себе европеоидные. Но уж такова необорная сила скифской стихии.
Искания собственного языка для поэта мучительны. Тут в кого угодно можно поверить, даже невнятные бормотания можно принять за поэзию…
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй – пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Лившицу не удалось ничему научиться у Хлебникова, так что, опомнившись после футуристического шока, он продолжил писать стихи.
В каждой главе «Полуторaглазого стрельца» чувствуется незыблемый каркас, основная мысль, на которую автор решительно и неутомимо нанизывает слова, образы. Абсолютная несвобода.
Русский футуризм – это всегда, в первую очередь, вопрос о деньгах. Буржуазия готова была раскошеливаться на антибуржуазные представления, так что коммерческое предприятие процветало. Революция, уничтожившая буржуазию, сделала футуризм бессмысленным.
Набирающее силу советское мещанство, отъевшись, живо заинтересовалось футуристическими изысками, что объясняет возрастающую популярность «Полуторaглазого стрельца» с начала оттепели.
История русского футуризма – это история обреченной борьбы футуристов с этим наименованием. Гилейцы, будетляне, но как розу ни назови, она остаётся розой…
Нелепое название для русских националистов, паназиатов…
Маринетти только Маяковского мог бы принять за своего, да и то не без некоторых оговорок.
«Полуторaглазый стрелец» перегружен теоретическими рассуждениями. Как будто Лившиц спустя десятилетия пытался доспорить то с Бурлюком, то с Маринетти.
Когда началась Первая Мировая война, Лившиц отправился на фронт. Только Гумилёв мог сравниться с ним в боевом опыте. Вернулся Лившиц с войны раненый и награждённый.
Велика роль Лившица в проникновении в Россию французской поэзии. Переводчиком он был на редкость умелым и плодовитым.
Ранние стихи Лившица читаются как великолепные переводы с французского. Постепенно точность перевода убывала, и под конец жизни Лившиц дописался до собственных стихов.
Первой поэтической книгой Лившица была «Флейта Марсия», открывавшаяся одноименным стихотворением.
Да будет так. В залитых солнцем странах
Ты победил фригийца, Кифаред.
Но злейшая из всех твоих побед –
Неверная. О Марсиевых ранах
Нельзя забыть.
Месть хаоса была воспета классическим сонетом.
История такова: сатир Марсий вызвал на соревнование в мусикийском искусстве самого Аполлона. Марсий превосходно сыграл на флейте, Аполлон заиграл на лире, и Марсий решил, что победа уже за ним, но лира – не флейта, играющий на лире может петь. Бессмысленной музыке невозможно состязаться со словом? Марсий проиграл, и с него заживо содрали кожу.
Как поэт – тем более, такой поэт смыслов, как Лившиц, может сочувствовать Марсию? Есть тут какое-то противоречие. Самая большая опасность, которая грозит поэзии – это вырождение в музыку, и русский модернизм сделал много неверных шагов в этом направлении. Сколько флейт одновременно заиграло!
Вспоминается рассказ Плутарха. Когда Алкивиаду рассказали, желая похвалить кого-то, что тот превосходный флейтист, Алкивиад возразил: «Должно быть, пустой человек! Потому что только у пустого человека может быть время для обучения игре на флейте», и добавил: «Флейта затыкает рот, так пусть на ней играют те, кто говорить не умеет!»
Больная девственностью, ты,
Как призрак, бродишь в старом доме,
Лелея скорбные цветы,
Тобой взращенные в содоме
Нимфоманической мечты.
Толика непристойности оживляет поэзию. Неудивительно, что «Флейта Марсия» была запрещена цензурой.
Из твердых форм Лившицу лучше всего удавались рондо.
«Волчье солнце» – единственный хоть как-то футуристический и явно худший сборник Лившица.
«Из топи блат». В книге возрастал, «угрюмо созидался» страшный Петербург – гоголевский, достоевский и, в конце концов, лившицевский. Многие отмечают в сборнике сильное мандельштамовское влияние, но если посмотреть на даты стихов, то ничего не сходится.
Путь Лившица как полностью самобытного поэта начинается со сборника «Патмос». Вот где свободно сказалось классическое образование, а культура перестала быть гнётом, но стала ценным материалом для поэзии.
Последней книгой, которую успел составить Лившиц, был сборник «Картавельские оды». Русскую поэзию издавна тянуло на Кавказ, а Грузия была единственным доступным вариантом земного рая.
Советская власть вспомнила о Лившице в 37-ом году, но промурыжила до 38-го.
Вот и все. Конец венчает дело.
А казалось, делу нет конца.
Так покойно, холодно и смело
Выраженье мертвого лица, –
писал Вильгельм Зоргенфрей, шедший по одному делу с Лившицем и расстрелянный с ним заодно…
«Трезвый, притворяющийся пьяным, оскорбляет и Аполлона, и Бахуса», – писал о Лившице Чуковский, великий критик, так плохо разбиравшийся в поэзии, что чуть не проглядел собственный талант.
Лившиц никогда не притворялся пьяным, просто не умел пьянеть, хотя честно вливал в себя крепчайшие виды пойла.
Для того чтобы ценить стихи Лившица, надо их понимать. Стихи Цветаевой, Пастернака, Мандельштама завораживают так, что их можно любить, не понимая много или даже не понимая вовсе. И сами поэты не всегда понимали, что написали. Лившиц понимал всё, до последней буквы. И это отталкивает многих читателей.
Жаль… Лившиц действительно большой, настоящий поэт.
«Врачу – исцелись сам!» Великолепный знаток и оригинальный теоретик литературы, Лившиц запутался в собственном поэтическом пути: прирожденный акмеист зачем-то подался к футуристам и, таким образом, позволил трактовать своё творчество, исходя из чуждых, враждебных его таланту аксиом.
Не в ту дверь вошёл.
Дорого же это ему до сих пор обходится…
Аникин Дмитрий Владимирович. Родился в 1972 году в Москве. По образованию — математик. Предприниматель. Публикации в журналах и альманахах: «Prosodia», «Слово/Word», «Перископ-Волга» «Нижний Новгород», «7 искусств», «Сетевая словесность», «Клаузура», «Русский колокол», «Русский альбион», «Русское поле», «Русло», «Золотое Руно», «Новая Литература», «Зарубежные задворки», «Русский переплёт», «Великороссъ», «Камертон», «Тропы», «Новый енисейский литератор», «Фантастическая среда», «Айсберги подсознания», «Русское вымя», «Фабрика Литературы», «Точка зрения», «9 муз», «Арина», «Littera- Online», «Поэтоград», «Вторник», PS. Лауреат конкурса «Золотое перо Руси». Шорт-лист конкурсов «MyPrize 2024», «Мыслящий тростник». Автор книг «Повести в стихах», «Сказки с другой стороны», «Нечетные сказки».
