«Кретин! Обезьяна краснозадая, кастрат траханый, клещ нечесаный, чтоб тебе кол от горла в парашу, гнида хнойная...» - Он пер четвертый час по 95-ой и, кажется, уже проскочил “Welcome to Delaware”. Крот факаный... Куриная слепота в сумерках появилась недавно, а по ночам и вовсе - как очки сперли. «Таксист драный» - ночным таксистом отбарабанил 20 лет, так что рулить мог по интуиции. Как лошадь по бульварам. Заехал в какой-то городишко. Супермаркет до 11-ти. Взял пару «Гиннессов», чипсы сырные и «Баллантайн», по памяти - Алекс любила когда-то.
Прошлую ночь жрал, кропал чушь всякую, смотрел «Искателей» с Ален Делоном в сотый раз. Днем продрых, а вечером решил: «Надо валить, может-поможет».
Бабло было, бухло тоже. Ром черный венесуэльский, едва початый; португальский «Руби» на пол-сосуда и целочка «Алазанской долины», тоже по старой памяти, но это такой уж старой... Сел и попер на Ки-Вест. Хм, встал вначале...
Возвращался на хайвей по боковушкам. Стоп. Указатель на Мотель. Желтенький. В сторонке от дороги, под вязами. Странный мотельчик какой-то. Не то, чтоб сарай с дверями, как обычно, а прям дом-коттедж о двух этажах и чуть ли не с петушком на крыше. Машин на парковке пара штук.
В приемной – мадам лет за 50, объемная, мечта поэта. Волосы черные, но крашеные. Хной, похоже. Нос – буквой «Г» - с большой буквы. Майка, мужская мятая. И в огромных штанах из черной кожи.
Его в таких состояниях обычно спрашивали: «Are you OК?» Она не спросила. Бутылки в сумке звякнули. Не удивилась.
- 45, до двенадцати, 2 этаж, №5, налево.
- Пардон, мисс, у вас свечки не найдется. Глаза болят от электричества.
Принесла простую колбу за три рубля.
- Грацио, сеньора.
Ник переставил столик к окошку, положил тетрадку и замешал: ром, портвейн, Гиннесс и Робитуссин от кашля – коктейль «Окно в Мир». Запалил свечу и стал смотреть на ноябрь...
«Два года и два дня... Ба-а, да сегодня ж красный день календаря - «Аврора бух – спутник полетел» - как один лаконичный заика говорил в 67-ом. А сегодня уже 100 лет с прицепом. «Эх, черти полосатые» - восхищался писатель Несладкий на Беломорканале. Хм, если б зеками... Наши флаги на бумаге – ты лежала в овраге... Бля, мысли- блохи. Тупица чокнутый! В рот факел, при чем тут это?» - выругался Ник. Сделал ту же смесь, но добавил по пол-пузырька пустырника и боярышника. Коктейль «Аромат Арарата», или «Ноев соблазн», или «Адамовы грезы», а может, «Вкус Евы». И чиркал, чиркал, котовасил в тетрадке...
- Ноябрь, он и в Зимбабве ноябрь, - прорычал он и придвинул свечку к каракулям.
- О-опс, Химера какая-то, Гаргулина, и даже симпатичная....
Скинул ботинки и отрубился.
Очнулся – кто-то трогал за очки.
- Мумма, отстань, кошатина, - пробурчал, отворачиваясь.
- Все у тебя муммы, - сказала кошка.
- Алька научила, - вспомнил он и открыл глаза.
На кровати сидела Горгулия. И не на корточках, как на Нотр-Даме, а лапами-об-пол. И трогала его за нос и за очки. Он даже не удивился.
- Алекс, ты?
- Я, Николай Николаевич, я, - своим, но несколько придавленным голосом медленно сказала она.
- Мумм, ты прости, нет, не прощай.
- Мне нравится твой нос.
- А чего ты такая? Непохожая...
- Да как нарисовал. Всю жизнь чертей малюешь.
- А...
- Не задавай вопросов. Не поймешь. Да и болтать мне с этим клювом трудно.
- Но я тебя убил?
- Не спас.
- И с этим жить и подыхать?
- Не ты первый.
- Ладно, Алекс, знаешь, я ведь тебе изменил.
- И это хорошо.
- Не понял...
- Да надоел ты мне. Все мечешься, как таракан бешеный.
- А кстати. Таракан был странный. Не убегал, принюхивался, вроде. Я не убил, а выбросил в окно.
- Спасибо. Был мороз, декабрь.
- А эта Муха большая? Все вокруг летала. Я мед не ел.
- Чуча.
- А может?
- Да. И это.
....
- Позвольте поцелуй, прелестное созданье?
- Поручик, Вы пьяны, - прокаркала Алекс, царапнула лапкой по щеке и, улыбнувшись по-гаргульи, ушла по-над-вязы в Дэлаварье.
- Сорок пять и три за свечку, - напомнила испанка в огромных кожаных штанах.
LAS MUJERES
***
С головой – не кошачьей, не птичьей, не львиной.
Ни молиться, ни клясть – погоди, не спеши.
Ей ведь ведомы сроки лавин и приливов,
И за тысячи миль колебанья души.
***
Она читала Калевалу
И носом семечки клевала,
Понеже финская молва
Ей удавалася едва,
И думы выказать девичьи
Могла лишь на родном, на птичьем.
***
В сердоликовой Бухте-Барахте,
Там, где спуск скалолазно-глубок,
Вы снимали тяжелое платье,
Оставаясь в ажуре чулок.
И пленяясь лазоревой гладью,
Вы роняли небрежно с руки
Неуместное в Бухте-Барахте
Всё. Ажурное, как и чулки.
Из Геродота
- Пропали лошади! – ярился Геркулес,
- Куда ж я без?.. Что за народ? Перейский?
Мадам, прекрасны Вы... с лица до ягодиц, но без...
А дальше – темный лес, пардон – змеиный хвост,
У Гидры был такой, как помнится, лернейской.
За трех коней? – Дарю трех сыновей!
Не просто смертными родятся эти братцы.
...
Будь счастлива. И молока не пей.
И оторви ты этот хвост дурацкий!
***
А буров ссылали на Север,
И кутались буры в тряпье
В Каире, Алжере, Танжере
Палили за бурство свое.
А помнишь, салон у Адели?
Тюльпанный ее пеньюар.
Какие же были газели!
В теперешней просто ЮАР.
Александр Александрович Пушкин, родом из Москвы, последние лет 40 – в Нью-Йорке. Учился в 20-й спец на Вспольном и в ПЕДе на Пироговке. Может, у кого звякнет? Тогда пишите главреду. АП
