(О поэте Владилене Кожемякине)
Судьба отпустила Владилену Кожемякину недолгий век — пятьдесят с небольшим лет. Но если глянуть на биографию Владилена Ивановича, диву даёшься, как он столько смог успеть. За свою недолгую жизнь Кожемякин дом построил, сына родил, издал несколько книг, вступил в Союз писателей РСФСР, стоял у истоков куйбышевского телевидения, поднял и, как говорят ныне, поставил на системную основу работу бюро пропаганды художественной литературы, что в доперестроечные времена существовало при Куйбышевском (Самарском) отделении Союза писателей России... Но главное и основное, конечно, в том, что Владилен Кожемякин был и остался в первую очередь русским поэтом. Широкая география его публикаций, включая лауреатство в журнале «Наш современник», наглядно это подтверждает. Он был Поэтом, что говорится, от Бога, хотя в советские времена, когда ему выпало родиться и состояться, о Боге как-то не очень принято было говорить. Урождённый вятич (а вятские, как известно, люди хватские, в том числе на слово!), он волею судьбы побывал в самых разных уголках нашей огромной (а во времена СССР и вовсе громадной!) страны до того, как приехать на Волгу, в Куйбышев. Увы, Бог не наградил меня личным знакомством с Владиленом Ивановичем. Мы не просто разминулись во времени и поколениях. Я приехала в Куйбышевскую область (после перестройки ставшую Самарской) спустя почти пятнадцать лет после трагической и доселе загадочной гибели Кожемякина. Но случайно как-то прочитав стихи Кожемякина, ощутила его родным и близким человеком, словно мы век были знакомы. До боли русским повеяло от его строчек. К примеру, у кого из нас нет деревенских бабушек — тех, которые нас пестовали-кохали в детстве. Тех, по которым мы, как по детству, обречены тосковать всегда.
«Пито-едено сытно и пьяно — // Полегли, уходясь, мужики. //Сватья Дарья да сватья Татьяна // Месят тесто в четыре руки. // Их проворные ладные руки // Утопают по локоть в квашне, // И рождаются странные звуки — // Поцелуи звучат в тишине. // Пахнет ночь неосознанным детством, // Нескончаемым детством людей, // Кисловатым пузырчатым тестом. // Сколько жить — столько этим владей! // Спите, дети! И вы, молодые, // На лебяжьей постели своей, //Что, как яблока два, налитые, // От родимых отпали ветвей. // Срок пришёл — и полёт не нарушишь. // И навечно дыханье слилось. // Пусть пока ещё сватьины души // Существуют как будто бы врозь. // И на каждой из веточек рана — // Вечный след материнской тоски… // Сватья Дарья да сватья Татьяна // Месят тесто в четыре руки».
Как всякий поэт, Кожемякин был личностью, о которой и поныне в Самаре рассказывают немало историй, более похожих на легенды. Но эти легенды основаны на фактах и являются продолжением истинно русской размашистой натуры поэта Владилена Кожемякина — натуры, о которой еще Достоевский сказал: «Широк русский человек...». Журналисты рассказывают, как в своё время, работая на телевидении, Владилен Иванович своим стихотворением «Осина», сугубо лирическим, не гражданским, спас от уничтожения множайшие гектары осинового чернолесья в Шенталинском районе. Это чернолесье, как неперспективное, чиновники из лесхоза приготовили уже к изничтожению. Не хватало лишь подписи некоего важного чина из Москвы. А чин, прочитав стихотворение Кожемякина, не стал ставить свою подпись, пощадил шенталинский осинник! И доселе шумят эти леса в Шентале благодаря поэтическому таланту Кожемякина! Ещё одной легендой, связанной с Кожемякиным, легендой, которую с гордостью рассказывают писатели, является его вступление в Союз писателей. В те времена для утверждения в писательском статусе кандидат должен был явиться в Москву, что и сделал Кожемякин. На замечание одного члена приёмной комиссии, что, мол, советский поэт не должен быть избыточно русским, Кожемякин по-мужски, не стесняясь в выражениях, сказал писательскому чину всё, что думает по этому поводу. Чин, разумеется, оскорбился. И пообещал, что пока он является членом приемной комиссии, не видать Кожемякину писательского билета, как своих ушей. Чиновник писательский слово своё сдержал.
А каким великолепным организатором оказался Кожемякин, став руководителем Бюро пропаганды художественной литературы при писательской организации Куйбышевской области. Благодаря его таланту убеждения, что художественное слово не менее важно для страны, чем вовремя убранные хлеба и качественно сваренная сталь, писатели стали самыми желанными гостями в самых разных уголках не только Самарской области и РСФСР, но даже за рубежом! Кожемякин был настолько природным поэтом, настолько верил слову и служил ему, что его убеждённость поневоле передавалась другим. Эта его убеждённость, чуждая ложного пафоса и елея, сродни неискоренимой вере поэта в свой народ.
«Слова — они и мёд, и чёрный дёготь. // Когда ж ни с тем, ни с этим не знаком, // И то, и это хочется потрогать // Младенческим бесстрашным языком. // Спасибо бабке! Не остерегла, // Любое слово языка не жгло — // Лишь за срамное только и ругала, // И то, когда не в дело слово шло. //Мой критик зря навостривает ушки: // Мол, что за бабка, где слова брала? // Да из первоисточников, как Пушкин! // Сама первоисточником была. //Была в девчонках первою певуньей — // Её запевок вам не перепеть, // А в старости — весёлой говоруньей, // И говорить ведь надобно уметь!.. // ...Без слов её чего б я нынче значил // Средь многих поэтических заик? // Потом уж я доучиваться начал, // А может быть, и портить свой язык…».
Гибель Владилена Ивановича пришлась на 1984 год и тоже стала легендой. По закону парадокса день в день совпала она с радостным для его родной писательской организации событием: куйбышевским «инженерам человеческих душ» областная власть, наконец, выделила писательский, говоря нынешним языком, «офис». Да простит меня Владилен Иванович за это новомодное словцо! Может, и слава Богу, что не дожил он до нынешних времён реформации языка, которому служил? Куйбышевские власти выделили писателям старинный двухэтажный особняк в центре Самары, заботливо переоборудовав его специально для писательских нужд. Писатели, как водится, радостно отметили новоселье и после банкета разошлись по домам. Больше Владилена Кожемякина живым никто не видел! Доселе по Самаре ходят смутные слухи о том, что Кожемякин надерзил хмельным милиционерам... Ссориться с властью тогдашнее руководство Куйбышевской писательской организации не стало. Область благожелательно относилась к организации не только риторически, но и подкрепляла риторику материальными благами в виде квартир, гонорарных изданий, бесплатных внеочередных талонов на дефицитные в то время «жигули», творческих командировок... В общем, тогдашнее областное руководство тактично дало понять, что скандала, связанного с гибелью поэта, желательно избежать...
Спустя некоторое время в Куйбышевском книжном издательстве (увы, прекратившем своё существование в постперестроечный период) вышла книга воспоминаний о Кожемякине его коллег-земляков, где также были напечатаны и новые стихи поэта. Ну а потом, с приходом перестройки, новой демократической власти и вовсе стало не до писателей. Впрочем, речь сейчас не об этом. Речь о времени как самом объективном ценителе поэзии. Скольких поэтов советской эпохи, титулованных и именитых, обласканных тогдашней властью, оно, это время, безжалостно смело с литературного поля. Их многотомье не выдержало проверки временем. А вот читаешь стихи того же Рубцова и диву даёшься — понимаешь, как русский поэт советской эпохи, не говоря ни слова о руководящей роли КПСС, сумел так полнокровно выразить и увековечить свою эпоху силой своего таланта. Со стихами Кожемякина аналогично — написанные несколько десятилетий назад они нисколько не устарели: там, где Владилен Иванович пишет о русской беде, лишь усугубившейся в последние десятилетия («Опять погибает Россия...»), они трагически, как никогда актуальны! Поневоле думаешь: вот она сила истинной поэзии, исходящей от сердца к сердцу. Сила таланта, над которым не властно даже всевластное время.
