Мир в романе Сергея Козлова «Репетиция Апокалипсиса» возникает перед читателем в тот момент, когда конец света уже начался, и первым показателем этого становится отсутствие звуков: «тишина поглотила все»*.Одна из героинь буквально физически ощущает, как «странная давящая тишина втянулась в комнату… Звуков вообще не было». [31]
Окружающее пространство перестало общаться с еще оставшимися людьми посредством звуков, так как потеряло свой голос. Значит, мир перестал быть сознательным, ибо сознание реализуется в голосе как самого человека, так и окружающего его мира. Пропал посредник между сознанием человека и сознанием природы. Если соловей перестает быть, восприниматься как соловей, когда у него нет голоса, то и мир в целом перестает быть миром в полном смысле этого слова, если он потерял свой голос, который является показателем, выражением сознания. Именно голос выступает как главное средство проявления философии жизни не только потому, что смерть в ее средоточии исключает звучание голоса, как самого субъекта, так и для субъекта, но и потому, что исток смысла вообще всегда определяется как акт звучания (не только в фонетическом понимании) живого голоса самого человека и мира, в котором он живет. И в этом смысле голос, если не тождественен, то родственен логосу, он выступает в качестве главного представителя логоса в окружающем пространстве и текущем времени.
Единственным источником звуков в мире оказываются те немногие из людей, которые еще в нем остались. Способность говорить, причем, именно вслух, то есть обозначать себя пространстве голосом, оказывается одним из путей преодоления состояния растерянности и даже шока тех, кто в первый момент осознали свое одиночество в этом, ставшем безголосым, мире. Не случайно, один из героев пришел к выводу: «… думать вслух было проще, ибо в голове жил пчелиный рой мыслей, вырвать из них одну существенную удалось только с помощью языка, выговаривая ее чуть ли не по слогам. Разговор с тишиной опять же придавал уверенности».[8]
Вот уж воистину: «Вначале было Слово…»!
Бабушка Даши Болотиной находит единственное и самое радикальное, по ее мнению, средство борьбы с пришедшей в мир тишиной. На растерянный вопрос внучки, в котором отразилась значительная часть российской истории «Что делать?», она просто отвечает: «Молиться надо, молиться!» [27]
Единственным звуком, который пробивается в этом погруженном в тишину мире к людям, оказывается церковный колокол. И не важно, то ли это звуки благовеста, то ли набата («Неумеха какой-то звонит»). Главное в том, что в условиях, когда нет ни воды, ни электричества, когда невозможно позвонить, чтобы узнать, что произошло или хотя бы вызвать такси, церковный колокол оказывается единственным источником информации для тех, кто еще остался в этом мире, информации о том, что человек в нем пока еще не один.
И собственные голоса, и голос колокола тем более важны, что в окружающем пространстве со временем начинают различаться и другие звуки, Даша слышит звуки музыки: «В известном ночном клубе ухал сабвуфер. Поверх «бум-бума» тараторил что-то через синтезатор певец». [89] А вот в этих звуках, как выяснилось чуть позже, было свое дьявольское начало, то самое, которое и поставило мир на грань конца Света. Эти звуки для Даши пропадут также неожиданно, как и появятся. Оказывается, что мир, который они предлагают человеку, мир удовольствий и плотских наслаждений открывается, прежде всего, тому, кто сам желает с ним сблизиться, кто готов отдаться ему. А спасают от него слова все той же бабушкиной молитвы.
От звуков дьявольского начала, источником которых был сам человек, нараставших и накапливавшихся в этом мире долгое время, окружающий мир изменился. Они стали главной причиной того, что Земля устала, а человек не заметил ее усталости, как и один из героев романа: «… произошло что-то глобальное, такое, что в один миг изменило весь мир. Почему не заметил? Новости смотрел. Каждый день, точнее, каждую полночь, он пялился в огромную плазму на стене, поглощая новости кровавого молоха. Землю тошнило землетрясениями, рвало цунами, она отрыгивала человечество вулканами, покрывалась струпьями засухи, в океанах исчезали острова, а на суше шли сразу три войны, одна из которых все больше походила на мировую. А человечество следило за главным — курсом валют и ценных бумаг. При этом каждый второй понимал, что бесконечно так продолжаться не может, что уже не только в земле, но и в небе иссякли все жизненные ресурсы. И главный ресурс, лежащий в основе стабильности всего, - ресурс терпении…» [7]
В финале романа герои еще не знают, что «это Конец или Начало Света». И площадь перед храмом остается пустой, однако финал этот оптимистичен уже потому, что мир перестал быть беззвучным, он перестал быть безголосым: «… звучало где-то — то ли в воздухе, то ли в небе: Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас…» [525]
Вторым показателем начавшегося конца света оказывается отсутствие движения в картине мира романа, которую один из героев определяет как «статичную безвестность». Каждый из героев преодолевает эту статичность по-своему, но каждый из них начинает движение. Кстати, для Олега Никонова, который первым в романе ощутил, что «тишина поглотила все», это преодоление началось опять-таки с того, что в окружающем пространстве послышался звук скрипнувшей двери, и он принял этот скрип за добрый знак.
Художественный мир романа в его признаках, координатах, приметах не просто соотносим с существующим реальным миром — он у Сергея Козлова узнаваем. Другое дело, что соотнесенность художественного мира и мира реального, в котором живет читатель романа, отнюдь не означает, что первый это только отражение второго. Художественный мир романа «Репетиция Апокалипсиса» — это не столько отражение, сколько концепция объективного мира, его оценка, его версия. Современное искусство, в первую очередь литература и кинематограф, знает множество вариантов апокалипсических картин, часто мало отличающихся друг от друга. Роман Сергея Козлова не стал одной из многочисленных вариаций на тему Конца Света, еще одной «апокалипсической страшилкой». Во-первых, потому что надежда на спасение еще есть, и в мире, которому уже предуготовлена гибельная участь, снова слышится голос, обращенный к высшему разуму, к высшей, хранящей человечество силе. А во-вторых, благодаря четкому философскому взгляду автора на проблему: спасение мира видится ему и его героям не в научно-технологическом решении (показательно, что даже упоминание о таковом в тексте романа принципиально отсутствует), а в поиске духовного решения, если не в нахождении, то в создании гармонии в оставшемся и пока доступном героям пространстве.
Люди разных взглядов и религиозных убеждений, жившие до произошедших событий каждый в соответствии со своими взглядами и мировоззренческими позициями, не сговариваясь, движутся к храму. Именно там они принимают принципиальные решения относительно того, как им жить в мире, уже, казалось бы, обреченном на гибель, как выстроить отношения между собой, между людьми и окружающим пространством, возможно, в самый последний и очень короткий промежуток времени. При всем богатстве воссоздаваемой художественной картины мира герои романа «Репетиция Апокалипсиса» живут в мире локальном, ограниченном пространством одного города. Они не имеют никакой информации о том, что происходит в остальном мире, есть ли еще кто-то в стране и на Земле вообще, кроме них. Один из героев признается, что «по привычке» носит с собой сотовый телефон в надежде, что его близкие позвонят, «откуда-нибудь. С того или с этого света». Ставший бесполезным сотовый телефон приводит этого героя к выводу о том, «что вся наша постиндустриальная цивилизация — это пшик. Надо уметь выращивать хлеб, доить коров…» [247–248]
Оказавшись в локальном, ограниченном мире, герои Козлова вынуждены самостоятельно искать решения, самых, как казалось еще совсем недавно, простых проблем. А локальность и замкнутость изображаемого пространства перестают быть недостатком воспроизводимого художественного мира. Параметры локализации, избирательность целиком зависят от автора и характеризуют его отношение к миру реальному, составляют оценку этого мира, выдвигают авторскую версию его. Подавая в тексте локальную, избранную часть реального мира, этакую его «сокращенную» версию, писатель не только раскрывает свое отношение, свою концепцию и оценку мира реального. Его «сокращенная», локальная художественная модель мира претендует на выполнение роли модели мира как таковой, его художественный мир представляет собой модель мира в целом, где часть изоморфна целому.
Герои, нашедшие верные решения в локальном, ограниченном пространстве, перестают у Сергея Козлова быть одинокими. В конце романа по-прежнему неизвестно, выжил ли еще кто-нибудь кроме тех, кто остался в городе, в котором происходят события романа «Репетиция Апокалипсиса». Однако поведение выживших, их следование четкому нравственному императиву (хотя в романе есть и другие, пошедшие по пути безнравственного продолжения своей преступной жизни), убеждает в том, что они не одни. Человечество давно живет в мире и также давно пытается ответить на триединый вопрос «Кто мы? Зачем мы? Куда мы?», чтобы все его представители стали довольствоваться ложными, а значит, преступными ответами.
В романе Сергея Козлова ответы на триединый вопрос не сводятся только к той дороге (к храму), о которой упоминалось выше. Один из ответов, гениальный в своей простоте, а главное — спасительный принадлежит той же Даше: «… А ведь хочется простого, как говорит бабушка, бабского счастья. Любить и быть любимой! Приходить домой и встречать там любимых людей. Заботиться о них и чувствовать, как заботятся о тебе. Недосыпать ночами, когда у твоего малыша будут прорезаться зубки… Оказывается, все так просто». [395] И в этой простоте решения глобальной проблемы человеческого существования есть свое, не меньшее, чем в связи с храмом, величие, своя глубина.
Оригинальная, авторская точка зрения сводит воедино все компоненты художественной системы романа, определяет их функции в тексте, а следовательно, и характер взаимосвязей и взаимодействия. Именно поэтому художественный мир (картина мира) романа является главным, наиболее выразительным воплощением авторского замысла, авторской идеологии.
Художественный мир романа «Репетиция Апокалипсиса» — это вполне определенная система, в которой все компоненты взаимосвязаны во имя выполнения строго определенных функций. И сами компоненты, и характер их связей, взаимодействий призваны создать целостный мир, являющийся главным показателем, зерном авторского замысла. В этом смысле само понятие системности необходимо рассматривать как тождество художественности. Вне системности художественное существовать в принципе не может. Важнейшей составляющей художественной системы романа Сергея Козлова является его язык, меткий и образный, насыщенный свежими метафорами.
В одной из приведенных выше цитат выразительная, наглядно представимая картина мира накануне «репетиции Апокалипсиса» создается благодаря тому, что «Землю тошнило» и «рвало цунами», и она словно бы в ответ «отрыгивала человечество вулканами, покрывалась струпьями засухи». Поэтому произошедшее в дальнейшем уже воспринимается не только как трагедия людей, в смысле человечества, но и как трагедия Земли, в смысле живого организма.
Выходящие в сад герои романа замечают, что «в больничном парке висела все та же взвешенная серость. К ночи она просто приобрела цвет мокрого асфальта и, наполняя собой пространство, превращала его в декорации к сказочному фильму или триллеру. Отсутствие эффекта еще более усиливало этот эффект. Казалось, и листья и ветви деревьев сделаны из пластика. И только две человеческие фигуры в сумраке мертвого сада были живыми». [395]
В процитированном эпизоде есть не только выразительность воссоздаваемого мертвого пространства, наполненном «взвешенной серостью», которая начинает напоминать мокрый асфальт, но и выразительная оппозиция этому пространству — две человеческие фигуры, живые «в сумраке мертвого сада».
А память героини (той самой Даши) сохранила воспоминание о том, как отец водил ее смотреть восход солнца над морем, и она всю жизнь запомнила то, как «рождающееся солнце не слепило», как «море словно выталкивало его по миллиметру». Но самое удивительное было в том, что уже поднявшееся над водой солнце «оказалось не круглым, а овальным». Словно наполненным водой. Казалось, края у него сейчас лопнут, и солнце вытечет в море…» [447]
И дело не только в образной выразительности представленной картины. Память об увиденном в свое время чуде помогает и Даше, как и другим, оказавшимся рядом с ней людям, преодолеть мертвенность окружающего пространства сегодняшней реальности, помогает уверовать в том, что мир, в котором они оказались, может и должен быть другим.
Роман Сергея Козлова — это художественный мир, представляющий авторскую модель мира. Это — реконструированная объективная картина мира, как система представлений о нем, как система принципов его воспроизведения. У писателя есть четкое и последовательное представление о том, что в воспроизводимом им мире выступает как доминантные категории, а что является факультативом. Его волнует мысль об оппозиционности, свойственной человеческому сознанию на всех этапах его существования, об архетипах, заложенных в глубинах человеческой психики. И, отдавая себе отчет в сложности этих проблем, он, тем не менее, приходит к выводу, что мир оказался на той самой грани, когда человек просто обязан, во имя собственного выживания, преодолеть оппозиционность своего сознания, обратившись исключительно в светлую сторону, склонившись к «архетипическому» поведению праведников, а не любителей прожигать жизнь и получать удовольствия.
Окончательный Апокалипсис для человечества, по Сергею Козлову, пока не состоялся, однако репетиция уже прошла... Возможно, генеральная…
И еще. Роман Сергея Козлова написан не просто увлекательно, благодаря чему он читается с интересом, что называется, на одном дыхании, — он настолько целен и един в своей сюжетно-образной гармонии, что открыв его в любом месте, начинаешь читать и не можешь оторваться. Текст буквально затягивает, увлекает и событиями, и еще больше — образной мыслью, в нем господствующей, выстраивающей его в единую авторскую концепцию. А таким свойством обладает не любой художественный текст…
*Козлов С.С. Репетиция Апокалипсиса (Ниневия была помилована). — М.: Сибирская Благозвонница, 2011. С.5–6. Далее роман цитируется по этому, третьему, изданию с указанием страницы в тексте.
