С Петром Шушпановым дружил я с осени 1964 года. Он учился тогда на историческом факультете МГУ. В нём уже в ту пору словно начинал собираться в единый сгусток небывалый жизненный опыт. Сын академика, после окончания школы он окунулся в жизнь с головой. Где-то работал. Несколько лет отслужил в армии, в глухих белорусских лесах, вместе со своим другом, поэтом Александром Величанским, тоже парнем из интеллигентной семьи, сыном журналиста-международника. (Впоследствии Шушпанов написал об этом роман «Вброд через великую реку».) Петя был худым, горбоносым, темноглазым, цыганистым, смуглым, независимым в суждениях, порой резковатым, с обострённым чувством юмора и одновременно с какой-то неизъяснимой грустью, обволакивающей его лёгким туманом, очень московским, именно столичным, по всем своим повадкам, по манере поведения, образованным человеком, причём его элитарность запросто сочеталась с простотой в общении, с хорошей демократичностью. Он писал стихи и прозу. Тексты его получили признание в нашей среде, распространялись в самиздате. Разумеется, он входил в круг СМОГа. Шушпанов был замечательным историком. Вполне мог сделать советскую карьеру. Но судьба увела его в другие измерения. В начале семидесятых он перебрался в Питер. Некоторое время жил там, в Северной Пальмире. Работал, где придётся. Поскольку знал английский язык, водил по городу и его окрестностям какие-то экскурсии. Потом умудрился сменить столько мест работы, что перечень их выглядел бы не вмещающимся ни в какие рамки уникальным документом былой действительности. Он изъездил весь Союз, от западных границ до восточных. Наконец, снова стал жить в Москве. На протяжении всех этих бурных десятилетий Шушпанов много работал – писал свои романы, повести, рассказы, стихи. Публикации появились у него в периодике только на закате перестройки. Шушпанов – был человеком гордым. Никогда никого ни о чём не просил. Тексты его, которые изредка отправлял он в журналы, то терялись в редакционном самотёке, то почему-то не публиковались, хотя заверения в том, что их напечатают, были горячими. Бывали порой и удачи. А работа – продолжалась непрерывно. Из написанных Шушпановым нескольких томов прозы и большого собрания стихов – издано доселе немногое: книга прозы, некоторые рассказы, стихи. Пётр Петрович Шушпанов родился в сентябре 1941 года. Жил он в последние годы уединённо. В нынешнем хаосе не участвовал. Общался только с друзьями. Дружбам своим – был верен. Он писал новые вещи в комнате, расположенной в недрах коммунальной квартиры, в старом доме, в самом центре столицы. Порой выходил побродить по любимым улицам. В тёплую пору года – жил на доставшейся от отца скромной даче, в Абрамцеве. В марте 2011 года Шушпанов умер. Пётр Шушпанов – по-настоящему талантливый русский поэт и прозаик. Издавать его – надо. К нему смело можно отнести слова Андрея Платонова: «Без меня Россия – неполная».
Пётр Шушпанов
* * *
Душа,
слепая рыба из глубин!
Ты разорвёшься, как воздушный шарик,
лишь только воздуха
свободного
глотнёшь…
1968
* * *
Нам не дано молиться и любить;
нам умереть дано, но –
раньше смерти.
…Приснится же такое наяву:
на площади, в грязи, Христа распяли,
а сын отца убил…
Оркестр военный ухал, точно филин,
за голубыми елями, пред Храмом,
что на Крови, средь мёртвых и живых.
Вопил народ: «Распни его! Распни!»
Блаженный Храм, седой и многоглавый,
глядел печально. Много видел старец –
и палача в сафьяновых сапожках
(поигрывал в кровавые мячи),
и царь взирал…
Опричь стрельцов гогочущих там были
опричники в ежовых рукавицах,
в горлатных шапках думные бояре,
был гегемон в разбитых прохарях…
Сам Игемон с умытыми руками
сиял на свет хрустальными пенсне,
дивясь, как «волки выражают готовность и преданность»
в шеренгах физкультурников упругих…
Боярышни в кокошниках жемчужных
там грезили о прянишной стране,
где нет Успения и «где нетопыри
висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского» –
парад, где оперение колонн
изображало разом мировой
пожар и угасание Европы…
Так погляди! Так поглазей ещё!
Ужо тебе, свидетель! Скоро сымут
тебе главы свистящим топором!
Горит топор, а факел –
так отточен.
1968, 1988
* * *
О, время! Почему я не могу
с тобою быть? – Покоиться в потоке,
все вдаль и вдаль, через поля и сроки
бессмысленно стремиться, мерно плыть;
добраться, наконец, до океана,
но лишь затем, чтоб с неба утром рано
на землю пасть дождём или росою,
и рассказать увиденное мною.
1968
* * *
Была Троянская война –
О, девять славных лет!
Сколь было выпито вина
И сыграно побед!
Мне Агамемнон руку жал,
Сам подливал вина.
Он как Зевес себя держал,
Суля бессмертье нам!
Всё было – и труды, и кровь,
Сраженья и позор,
Звон топоров, горящий кров,
Насилье и разор.
…Мне о любви не говори.
Доселе жжёт вот здесь! –
С одною, помню, до зари…
Любовь была как месть…
Друг другу мстили мы за то,
Что жизнь не удалась,
И в нашем мщении святом
Смешались кровь и грязь
Я мстил за девять жутких лет
Увечий и трудов;
За Аттику, где мой сосед
Не забывает вдов.
Она – за Трою, за родных,
За разорённый дом,
И за слиянье нас, двоих,
Нашедшихся с трудом.
1974
ПЕТРОГРАДСКАЯ СТОРОНА. ДОМИК ПЕТРА
В домике Петра огонь горит.
Видно, бедный царь ещё не спит.
Видно, он работает ещё –
Навалилась служба на плечо.
Тускло светит сальная свеча.
От трудов рубаха горяча.
Трубка табаку, с «перцовкой» чай –
Поздно вечеряет государь.
У Державы дел невпроворот:
Надо камнем вымостить народ;
И другое: чтобы часовой
Отвечал за камни головой. –
Вот тогда береговой гранит
На века Россию сохранит.
1973
АБРАМЦЕВО
Здесь Аксаков удил пескарей. Барам Повестушки за чаем читал вечерами даром.
Цвёл жасмин. Под горою мерцала речка, Воря именем, робкая как овечка.
Приезжал из-за гор малорослых Гоголь.
Неживую Россию язвил и пророчил горе,
Так что в горле пирог становился колом,
И побайки его казались живым укором
Добрым барам, и жёнам их, и болонкам их
альбиносным, –
И темнело вокруг, и кровавым вставала вопросом
Колдовская луна над чёрным еловым лесом,
И блазнилось: пора
приходит
различным бесам…
Лишь Аксаков удил на заре в армяке на вате,
Да к Лавре бывал послушать распевы братии.
1975
ПЕПЕЛЬНАЯ СОВЕСТЬ
Ненависть и зависть
Горести сродни. –
На ветру пожарищ
Солоны они.
Но избыток соли
Обжигает рот.
Отдаётся болью
Неба проворот.
А земля упрямо
Обернётся вспять
Пепельную совесть
В горстку собирать.
1975
МАРТ – 1953
1
Март мрачен был. Журчали ручейки,
перемежаясь с каменным морозом.
Над городом жестяный месяц стыл,
и будущее было под вопросом.
Стрелялся слабонервный – это ж страх! –
что ждёт страну, когда Его не станет?
Что будет с миром, обратись Он в прах?
Погаснет солнце? Утро не настанет?..
Нормальные, мы жили так себе,
в очередях за хлебом и за маслом;
страну тащили на своём горбе,
и счастливы бывали из-за мяса;
дрались мальчишки, плыли облака;
у «зеленной» за свежим луком давка
«карманника» метелят у прилавка –
трель милицейская взвивается, пока
2
тиран кровавый подыхал как пёс,
отравленный крысиной жизни ядом.
Он корчился, рычал, крошилась кость, –
ему б врача! – одна охрана рядом –
нет докторов, – остались палачи,
рабы, лакеи, письменные души.
Куда звонить? подручному? Молчи!
В Политбюро? Лежи. Молчи. И слушай. –
Ты тридцать лет вытаптывал людей,
Мичурин кадров, Лысенко «Гулага»,
и над Россией трясся как Кощей –
вот смерть твоя, ты на краю оврага.
На дне его – всё лучшее в стране.
Могилы поросли чертополохом.
Как ворон, ты чернеешь на стерне.
Что говорить, ты поцарил неплохо!
Куда Адольфу! – он мальчишка, фат, –
усишки, истерические речи…
Когда б не сдох, его за плагиат
к Суду Народов стоило привлечь бы…
3
…толпой вошли незваные друзья, –
те самые, которых Он…
«Иосиф! –
они сказали. – Что ж ты, как свинья,
валяешься? Вставай, Сосо! Не просим –
как большинство, повелеваем – встать!
В одну колонну стройся, и – в дорогу!
Теперь тебе легендой обрастать!
Державу создал? Ну и слава богу!
Чтоб не упасть, гляди пореже вниз.
Путь Геростратов узковат и труден –
вперёд! Нам общим памятником будет
построенный в крови социализм!..»
1982 – 1984
* * *
Прислушайся! Кружится первый снег,
Воркует голубь и кирпич крошится;
Клубится пар, творится смех и грех
Под крышами, а надобно решиться
Услышать тишину в себе самом
Меж гулких звуков скверика пустого,
Чтоб возлюбить трамвая ранний гром,
И шум бескрайний, и простое слово.
1974
КРОМЕШНЫЕ ГОДЫ
Тогда бесследно исчезали люди,
А на стенах произрастали уши;
Багровый плющ взбирался по карнизам;
Везде блуждали отсветы, не лица;
Сгущался воздух, потянуло гарью,
И многие, предчувствуя удушье,
Поспешно задохнулись, –
А чернила
так солоны в России до сих пор!
1977
НОВГОРОД
…И холодно, и некуда пойти,
и некому покаяться… Скитаюсь
по городу, в котором мы открыли
самих себя…
Бреду по гребню глинистого вала,
гляжу на воду рыжую во рву,
на корпуса жилые, на главу
церковки древней. Ржавая равнина
окаймлена водой, а воды – небом,
а я – голубизною и тобой.
Вороны на Перыни свили гнезда
для будущих птенцов, а мы с тобой
одно гнездо, я знаю, разорили;
моя вина останется со мной
до самой смерти, как бы мы ни жили;
и всё же, окаймлён голубизной,
я ухожу в себя, на глубину,
и тем спасаюсь…
1972
* * *
Этот грустный мотив,
равнодушный как ветер,
прилетел ниоткуда и вновь улетел никуда –
под плакучих берёз
серебристые ветви
ухожу от тебя – от себя ухожу навсегда.
Я к себе не вернусь.
От меня ничего не осталось –
ни веселья былого, ни слёз,
ни иллюзий, ни слов, ни любви –
только холод в крови,
только памяти мглистой усталость –
эти, время, следы на душе –
отпечатки твои.
1968
* * *
Мне снилась жизнь,
и я хотел проснуться.
Проснулся – глядь! –
она давно прошла.
Стою над гробом чьей-то колыбели,
и кто-то в ней лежит,
но знаю точно,
что там другой лежит…Не я!
Не я?
Колокола церквей Замоскворечья
в голубизне прозрачной расстилают
узоры из сафьяна и камчи.
Летают голуби. Пьют пиво люди.
Христос расстрелянный над нами светит.
Он души тёмные нам кровью освещает.
Он смотрит ясными небесными очами
и молвит слово нежное: «Скорблю».
1968
* * *
Раскатилось половодьем
гроз огромное ведро –
стало в комнате привольней,
стало грустно и светло.
Ожила, заполоскала
белый парус тишина;
где-то музыка звучала
от полудня до темна;
где-то музыка порхала,
задыхались соловьи…
А ночь пришла, и на пороге встала,
и были у неё глаза твои.
1970
КОНСТРУКТИВИЗМ
В те годы резво строились дома,
похожие на пирамиды в кубе,
Но отчего-то в праздничные будни
предпочитались серые тона.
Увы, не в силах я вообразить
приподнятость момента! – уйма «ментов»,
трибуна в кумаче, призывный лозунг,
и чей-то глаз, отеческий, но грозный;
фуражки, френчи, щёточки усов
(и приглушённый лай конвойных псов),
«толстовки» подозрительных «спецов»
(носи, покуда не попал в застенок),
и нового незыблемые стены;
и массы белозубой нетерпенье,
и всюду – пенье, пенье, пенье, пенье… –
«Вставай, кудрявая!» - пеньковый холодок
бежит за ворот…
– Мне б воды глоток!
аж в глотке пересохло от перунов! –
А за кормой – кровавые буруны…
1977
ХАБАРОВСК
Аэропорт. Детишки и шмотьё
Раскиданы по залу ожиданья.
Табун солдат сгоняет на заданье
Опухшее от битв офицерьё.
Сержанты и старшины пьют кефир,
Домашние пиры припоминая;
И бродит гражданин, не понимая:
«Тут дамский… Где ж тогда мужской сортир?»
Пижоны местные изысканно смешны –
Как пережитки прошлого, патлаты;
Ещё у них расклёшены штаны,
Ещё и плечи на подбиты ватой.
Шатаются хмельные мужики,
А голос металлический вещает,
Что можно мне до рейса выпить чаю,
И подремать, и покурить с тоски…
На перекрёстке четырёх дорог,
Где я торчать не мнил ни сном, ни духом,
Я вижу тополя, зелёным пухом
Одетые, и чую отчий кров.
1982
* * *
Вокруг ночные чащи,
Где бродит тишина, –
Свистящих, шелестящих,
Щебечущих полна.
Там кто-то притаился.
Белеет чей-то лик.
Кто в ельнике укрылся?
В березняке возник?
Тебя шаги пугают?
Земля, земля гудит!
От зноя отдыхает
И в небеса глядит.
1975
* * *
Что вы знаете про Бога?
Не судите слишком строго
Вы его: ведь сей старик
Одинок, хоть и велик.
1968
ПРОМЕТЕЙ: ПУТЬ ПОЗНАНИЯ
…Страдал он в ссылке от зверья и гадов,
От голода и жажды, от жары
И холодов, но более всего –
От хаоса камней, долин и листьев,
Набросанных вповалку там и сям
Без чёткого порядка, без системы,
Без плана, соразмерности, гармо –
Всего того, что отличает дух
Живой от неживого, и природу –
От человека и его привычек.
Нет худа без добра! – от скуки жизни
Он написал пропавший ныне труд
Про диалектику природы (благо
Природу изучал не в переводах,
А в подлиннике, зная посвист птиц,
Язык ветров и тишину камней).
Он утверждал (я это помню точно) –
«Неявная гармония верней,
Чем явная», и далее: «Природа
Скрываться любит; видимое – блик»…
Идеалистом был. Судите сами:
Что лучше – член в руках или журавль,
Летящий по небу?
Как все идеалисты, он бежал
Материи, нам данной в ощущеньях.
Не добежал и помер по пути
В чужих горах, тоскуя по Элладе,
По пояскам, подвязанным под груди,
По сахарному мрамору, Гомеру
И по демократическим свободам.
Как водится, об нём заговорили
Уже посмертно. Принялись слагать
Сказания о жизни и деяньях,
О человеколюбии его,
Которое безжалостный орёл
Посредством клюва устранить пытался
Из печени, разбухшей от цирроза.
Попутно в дело впутали богов,
Что были-де к нему несправедливы
И, лживо обвинивши в воровстве,
Сослали на кулички, где Макар, –
– Простите, злой чеченец, – пас овечек.
Богатые и бедные, рабо –
Владельцы и простые греки,
Дельцы, землевладельцы, босяки
Хотели кто чего, но все стремились
Лишь к одному – спокойной, сытой жизни.
И с молоком впитавши – «жизнь есть бой!» –
Они дрались умело, беззаветно
Дрекольем и словами; и одни
Уже несуществующую книгу
Назвали «Революцией в науке», –
Другие же вопили – «сущий бред!».
Потом какой-то горе-сочинитель
Из мрамора и бронзы – Еврипид
(Еврей, должно быть) – накропал пиеску
О жизни похитителя огня.
И вольнолюбцы-греки принялись
Ругать богов поносными словами
И хором издеваться над Зевесом.
И с той поры уверовали сами,
Что жил сей Прометей, огонь похитил,
Добра желая человекам; боги ж
За то его казнили вечной ссылкой…
Впоследствии наука доказала,
Что Прометея не было. Был миф.
А стало быть, и ссылки не бывало.
Он не был на Кавказе, не страдал
И не писал эпистол, не бродил
По диким скалам, глядя на закат,
Туда, где море моет брег Эллады…
Но если не было его, тогда
Конечно, и огня не существует.
Нет ни тепла, ни холода, ни света,
Ни дерзости, ни святочных огней,
Ни лета, ни зимы, ни сигареты,
Ни чашки чая, ни меня над ней…
1979, Ленинград
ПОСВЯЩАЕТСЯ ЗЕЛЬМЕ
1
Она жила в конструктивистском доме,
похожем на корабль, летящий в тучах
сквозь толчею арбатских переулков…
Стоял октябрь или сентябрь кончался,
и листопад по городу слонялся.
сорил листвой на гаревых дорожках,
где кустики показывали рожки.
2
В её подъезде, сумрачном и гулком,
казалось, всё нам предвещало вечность:
и поцелуев жадная беспечность,
и запах аммиака, и окурки,
кошачий сумрак, милый всем влюблённым,
и каблучком пробитый листик клёна.
Наш вертоград и тайный дом свиданий
звал отдохнуть от уличных скитаний.
3
Десяток астр, лиловых, синих, белых.
«Чтоб дольше простояли… Выпьем кофе?
Тебя знобит? Вот свитер!.. срежем стебли». –
И наши тени на кухонных стенах –
до сей поры я помню тёмный профиль –
который с носом? – я иль Мефистофель?
Мы слышали, как кофеварка пела,
вскипала кровь и оживало тело.
4
Пушистый свитер, пахнущий духами,
Я натянул. Не грела шерсть нисколько.
Огнём крапивным обстрекала только…
Нас согревали жаркие объятья
чужим теплом, которое под платьем
пронзительно прекрасно, хоть и горько.
Они исчезли – страхи, робость, слабость! –
как ядовита осязаний сладость!
5
(В моей душе сознание греха
весьма сильно, се признаю со скорбью;
христьянства справедливые укоры
смиренно принимая, сердцем маюсь –
«не сотвори прелюбы…» – содрогаюсь,
когда творю их… Видимо, крепка
во мне закваска предка-мужика).
6
Любви мы постигали бесконечность –
как выполнены ноги, бёдра, плечи;
тогда мы открывали тайны платья –
ах, до чего приятное занятье! –
на «пять» сдавали сложные науки:
как скидывать щекочущие брюки,
как целовать, иного не умея,
и действовать, руками не владея.
7
(Грызёт грильяж и в зеркальце глядится.
«Ты счастлива?» – «Ну, стоит ли сердиться?
Всё миновало или миновалось –
то самое, что в руки не давалось –
я замужем – и ты, поди, в чинах?» –
– «Нет, милая, всё так же на бобах».)
8
Калачиком свернувшись по-кошачьи,
она дремала на тахте под пледом.
Светилась кожа. Сладко пахло мёдом,
и волосы струились по подушке.
Горел торшер. Мне показалось душно –
Я фортку распахнул, и ветр бродячий
нам в комнату дохнул листвой горячей.
9
Я помню цвет опавших листьев вяза.
Клён сбрасывает листья как одежду.
Берёзы осыпаются поспешно,
а лист осиновый кружит, как бы привязан. –
В те времена я был вполне невежда, –
не знал, что «ильм» иное имя «вяза» –
погряз в науках! Страшная зараза!
10
Открой глаза! Давай нырнём скорее
в сырую темень тесных переулков
и сквериков редеющих, где гулок
собачий лай. Останемся одни
Наедине с листвою. Нам огни
не помешают целовать друг друга
под вязами старинными в аллее,
что с каждым поцелуем молодеют.
11
О. имя «ильм», похожее на «эльф»!
прекрасный вяз, мы связаны с тобою –
увы, мы были!.. – быстрою любовью,
когда валилась палая листва
и осыпались лишние слова,
которым не вместить ни нас с тобою,
ни времени, что названо «судьбою»,
ни песенки по имени «ноэль»… –
Меня не слышит белокурый «эльм»…
1976, 1981
* * *
Когда был мал, молил: «Приди, явись,
лазоревая радость узнаванья!» –
Явилась вдруг, и исказила тело,
отнялись руки, ноги в хвост свело,
а голова осталась, разрослась,
как куст терновый, и венцом оделась
сознанья высшего – сознания земного…
Немая радость и тоска немая,
а грусть лазорева. Лазурное познанье
широким морем захлестнуло грудь.
Хочу вернуться – нет пути обратно,
когда ты змием стал, когда узнал,
что и добро, и зло – одно и то же.
А жизнь бытует вопреки обеим:
то стелется вьюнком, то повиликой,
то хлещет хмелем по кустам ольхи,
то облаком плывёт разновеликим,
то искрится в мерцании свечи…
Живёт – молчит, и ты – молчи и слушай
бессмертное молчание души.
1968
Владимир Дмитриевич Алейников, поэт, прозаик, переводчик, художник, родился 28 января 1946 года в Перми. Вырос на Украине, в Кривом Роге. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. Основатель и лидер легендарного литературного содружества СМОГ. С 1965 года стихи публиковались на Западе и широко распространялись в самиздате. Стихи переведены на различные языки. Лауреат премии Андрея Белого, Международной Отметины имени Давида Бурлюка, Бунинской премии и др. Книга «Пир» — лонг-лист премии Букера, «Голос и свет» — лонг-лист премии «Большая книга», «Тадзимас» — шорт-лист премии Дельвига и лонг-лист Бунинской премии. Член редколлегии журналов «Стрелец», «Крещатик», «Перформанс», «Дон», альманаха «Особняк». Член СП Москвы, Союза писателей 21 века и Высшего творческого совета этого Союза. Член ПЕН-клуба. Поэт года (2009). Человек года (2010). Живёт в Москве и Коктебеле.
