Йоргос Молескис / Γιώργος Μολέσκης / родился в 1946 году в деревне Лиси на Кипре. Учился в Английском колледже Никосии и в Московском государственном университете им. Ломоносова. Йоргос Молескис был отмечен Государственной грамотой и удостоен Государственной поэтической премии Кипра, медали Пушкина Союза российских писателей и премии им. Г.Ф. Пьеридиса Союза кипрских литераторов. Является почётным членом Государственной академии славянской культуры (РФ), Союза кипрских литераторов и Ассоциации культуры Греции и Кипра.
Избранные публикации (на греческом языке): Владимир Маяковский: Облако в штанах; Русские поэты XX века; Ожидание дождя. Стихотворения 1980-2001; Современные поэты-турко-киприоты. Попытка коммуникации; Незавершённое стихотворение; Когда солнце вошло в комнату; Русская поэзия XX века. Антология; Каждый июль я возвращаюсь; Владимир Маяковский. Дореволюционные стихотворения; Давид Сасунский. Армянский народный эпос; Открытое небо (поэзия); Три личных стихотворения. Десять его поэтических сборников были переведены и опубликованы во Франции, Италии, Болгарии, Румынии, Сербии, Албании и Испании. Его поэтический сборник «Незавершённое стихотворение» (2014) вышел в переводе на турецкий язык, а сборник рассказов «Когда солнце вошло в комнату» – на албанский.
Перевела с греческого Н.Г.
И3 КНИГИ “ВОДА ПАМЯТИ” (1998)
ВОДА ПАМЯТИ
Планируя поездку на выходные,
мы неизменно ограничены в выборе[1].
Наш путь ведёт на юг,
чтобы вечером возвратиться в Никосию,
созерцающую Пендадактилос[2]
в фиалковом закатном свете.
И тогда мы обмениваемся взглядами,
я и ты, Пендадактилос,
и среди твоих вершин я странствую со своей сказкой.
Перехожу на другой берег, в пространство иных эпох,
где улыбки расцветали в море,
где властвовали иные трагедии и смятения...
А дети, как всегда, жаждут услышать о стене,
и я начинаю свой сказ о добре и зле.
И, как в подлинных сказаниях, добро восторжествует:
герой воцаряется в палатах
или в последний миг добывает живую воду
и воду памяти.
ОБРАЗЫ ОТСУТСТВИЯ
Контуры тел, что некогда жили,
образы, имевшие плоть и тепло прикосновений,
изысканные в своём стиле,
идут за нами
и просят дать им слово.
Пустые раковины на дне морском, пустые панцири,
пустые доспехи, шлемы, одежды –
хранят очертания тел живых,
что завершили с ними свой круг земной.
Сосуды, вылепленные руками,
в форме, напоминающей лоно плодородное,
крест человека,
и ту, где масло и вино хранят.
Всё остаётся – жесты памяти воскресшей,
сосуды, что были вместилищем души, –
но где она теперь?
Вечный вопрос звучит вновь и вновь.
Что есть нашим в том, что мы в себе несём
и возлагаем к ногам времени,
которое нуждается в нас как в свидетелях,
чтобы продолжить движение сквозь века?
И мы идём вперёд,
носители и творцы непреходящей ценности
среди тлена и праха мира.
СЛЕПОЙ ОРАТОР
НА МИРНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
Слепой оратор поднялся на трибуну,
открыл свой текст
и начал говорить, касаясь каждого слова
своими пальцами. Он был турок
и говорил по-гречески. Его слова,
греческие и турецкие вместе,
летели над границами, как птицы,
что не знают национальности.
Он говорил, касаясь слов пальцами
и отпуская их в полёт,
и был похож на гончара,
который лепит птицу, зверя, человека,
шар земли и родину единую,
без мёртвых зон, голубя мира...
Лепил их поочерёдно своими руками,
вдыхал в них жизнь и отпускал,
чтобы они летали по залу,
ища дверей и открытых окон,
чтобы вырваться в мир.
И3 КНИГИ “И3 МИНИМУМА” (2001)
ΑΠΟ ΤΟ ΕΛΑΧΙΣΤΟ
Την ποίηση, όπως και την καλή διάθεση,
μπορεί να την αντλήσεις κι από το ελάχιστο,
σχεδόν από το τίποτε. Kαι τότε
το τίποτε αυτό θα πάρει υπόσταση
και θ΄ αποκτήσει σώμα όπως στο θαύμα της Κανά.
Πολλά δε θέλει να υπάρξει η ποίηση. Τα γεγονότα
πιο συχνά τη βαραίνουν και την πνίγουν
όπως οι κάθε λογής υπολογισμοί τον έρωτα.
Αλλά όταν υπάρξει είναι μια σκάλα
που ανεβάζει σε τραπέζι με ψωμί
σε κανάτι με κρασί
ή στο κρεβάτι του έρωτα.
Δίνει ακόμη λίγη από τη γεύση της αθανασίας
καθώς η ερωτική πράξη με γυναίκα αγαπημένη
που ρίχνει το έμβρυο μέσα στη μήτρα.
ИЗ МИНИМУМА
Поэзию, как радость бытия,
можно извлечь из минимума,
почти из ничего. И тогда
это «ничто» обретает лик
и плоть – словно в библейском чуде.
Поэзии не нужно многого: факты
лишь отягощают и душат её,
подобно расчёту, что губит любовь.
Но если она есть, – то это лестница,
ведущая к столу с хлебом,
к кувшину вина
или к ложу любви.
Она возвращает вкус бессмертия,
подобно близости с возлюбленной,
что завершается зачатием.
НАГОЕ, КАК МЛАДЕНЕЦ
Стихотворение рождается нагим, ещё более нагим, чем дитя, –
оно приходит плачем, криком нечленораздельным,
Хрупкое, беззащитное,
оно – предчувствие свободы,
мгновенный порыв дыхания,
обещание бессмертия.
Мы спешим одеть его в язык,
втиснуть в формы и законы,
надеть на него одежду политики,
прикрепить ярлык идеологии,
приучить к порядкам мира.
Но за этим – лишь арсенал условностей,
ведь мы не знаем иного пути
даровать ему жизнь.
И всё же, надежда одна:
чтобы сквозь одежды и соглашения
проступала его нагота,
чтобы оно, как младенец,
закричало пронзительно
от света жизни...
ВОЗДАЯНИЕ
Каждый поэт должен спеть свою песню
прежде чем смерть замкнёт его в гробу.
Каждая тростинка на берегу реки
должна свистеть на ветру, пока хватает сил,
прежде чем порыв сломает её и заставит умолкнуть.
Каждый инструмент должен излить свою музыку,
прежде чем японский миллионер
спрячет его в банковском хранилище.
Тишина – это ужасно.
Скрипка Страдивари в сейфе –
хуже птицы в клетке,
она – как непризнанный поэт в гробу.
За всё, что каждый получил, он должен воздать.
Скрипка – сыграть ради лесника,
ради лесоруба, плотника, скрипичного мастера,
и ещё за тот особый дар, который был ей дан –
касаться звуком тайного источника мироздания.
За всё, что дано, каждый должен воздать.
Скрипка – сыграть ради лесника,
лесоруба, плотника, мастера,
и ещё за тот особый дар,
которым ей дозволено касаться звуком
тайного источника бытия.
А поэту – петь:
стихами утолять духовный голод,
умножать утро, дождь и солнце,
доводить боль до предела радости,
а отчаяние – до предела надежды.
Лишь с воздаянием достигается справедливость,
лишь отдавая, обретаешь богатство.
КОГДА РОЖДАЕТСЯ НАСТОЯЩИЙ СТИХ
Когда рождается настоящий стих,
ты вдруг понимаешь, сколько в жизни твоей
пустых движений и трат, бесплодного трения
в круговерти ненужных вещей.
И чем правдивее стих,
тем острее тревожит он рану:
время, растраченное впустую,
сгущается и мстит;
сила, отданная идолу пустоты,
возвращается карой.
Подлинный свет, как рентгеновский луч, пронзает глубины,
раскрывает то, что скрывалось в тишине и вечной мерзлоте;
он проходит сквозь тела и души,
сажает в сердце цветок –
и выводит их безжалостно на свет.
Радость уходит далеко –
до самой границы боли,
надежда заходит так же далеко —
до предела отчаяния.
ГЕРАКЛИТОВА РЕКА
Три тысячи лет течёт река,
повторяя истину Гераклита.
А мы всё стремимся
войти в неё дважды.
Ум знает – невозможно.
Мечта верит – возможно всё.
Любимая не возвращается,
даже если стоит перед тобой.
Город не встречает тебя
таким, каким ты его покинул.
Годы падают, нагруженные временем.
Один за другим разбиваются,
и осколки не собрать.
Только мечта возвращает утраченное.
Только поэзия из осколков лепит
новый образ прошлого.
ЗВЁЗДЫ
Я полон звёзд.
С детства я ел их, как карамель,
и теперь ношу их в себе даже при свете дня.
Старые деревья,
полуразрушенные стены, и старики,
что уходили один за другим, – в нашем дворе
единственно новыми каждый вечер
были звёзды.
Бабушкины песни,
поднимаясь к небу,
искали свою звезду.
А утром
они опускались в меня.
Теперь уж нет ни дома, ни двора,
ни стариков.
Но я храню их всех в себе,
каждого – со своей звездой.
И когда наступает вечер
после дня приобретений и потерь,
ничто не бывает новее,
чем звёзды.
СТИХИ, ПОСВЯЩЁННЫЕ МАТЕРИ
Даже тот, кто никогда не знал матери,
находит в лабиринтах своей души её нить,
чтобы позвать её в трудный час,
когда стоит над бездной колодца,
на краю пропасти, в бушующей волне.
Ни одна война никогда не начиналась во имя матери,
лишь реки текли и поили землю,
покорялись горы, деревья приносили плоды.
Две матери несравнимы,
и никому не нужно больше одной:
каждому её дано ровно столько,
чтобы позвать в час опасности.
В этом крике соединяются все значения,
сливается физическое с метафизическим
так, как не способно ни отечество, ни бог.
Ни одно другое имя не вмещает столько,
ни одно другое не напомнит нам,
в миг животных порывов,
что мы – люди.
ΠΤΩΣΗ ΚΑΙ ΑΝΟΔΟΣ ΙΙ
Ο αναζητητής και ο αρνητής του θεού
περπατάνε πλάι μέσα στους αιώνες
από το ίδιο ποτάμι αντλούνε, στο ίδιο βαπτίζονται.
Μόνο που ο ένας βλέπει το φως
μια σκάλα που ανεβάζει στον ουρανό
κι ο άλλος μια σκάλα που κατεβάζει στη γη.
Οι λέξεις παίρνουν το νόημά τους
ανάλογα με τη θέση και τη φορά τους,
η καρδιά γίνεται πουλί και πετά στον ουρανό
είτε λαγός και τρέχει μες στο δάσος.
΄Οποίος κατάφερε να συναντήσει την ψυχή του,
ένθεος είτε άθεος,
αυτός θα πρέπει να κατάλαβε
πως η άνοδος είναι πτώση
και η πτώση είναι άνοδος.
ПАДЕНИЕ И ВОСХОЖДЕНИЕ II
Ищущий Бога и отвергающий Его
идут рядом сквозь века,
черпают из одной реки,
в одних и тех же водах крестятся.
Но один видит в свете
лестницу, восходящую к небу,
а другой – лестницу, ведущую на землю.
Слова обретают смысл
в зависимости от места и часа,
сердце то птицей взмывает в поднебесье,
то зайцем по лесной чаще скачет.
И тот, кто встретился со своей душой –
будь он верующим или безбожником, –
должен был постичь:
восхождение есть падение,
и падение – восхождение.
* * *
Мрак тяжелее света,
кривда сильнее правды.
Достаточно капли сомнения,
чтобы омрачить озеро надежды;
достаточно чёрной точки,
чтобы заклеймить чистую душу.
Как трещины в обшивке корабля
хватает, чтобы в один миг
хлынуло море,
и потопило его.
Порядочность в повседневном общении –
не прибавка к добродетели
и наград не приносит.
Бесчестие же, даже в малых дозах, –
неотвратимая дань минусу,
растущая с каждым «плюсом»,
пока не обернётся хаосом непроходимым.
[1] Стихотворение глубоко укоренено в историко-культурной реальности Кипра конца XX века. Его ключевой контекст связан с образом Никосии – последней разделённой столицы Европы, где линия разграничения («зелёная линия») проходит через центр города, отделяя южную часть, находящуюся под контролем Республики Кипр, от северной, контролируемой Турцией после военной интервенции 1974 года. На момент написания стихотворения (1998 год) граница была абсолютно закрыта, и попасть «на ту сторону» не представлялось возможным.
[2] Упоминание горного массива Пендадактилос («Пятипалый») на севере Кипра играет особую роль: это не только узнаваемый природный ориентир, видимый из Никосии, но и символ «утраченной земли». В греческо-кипрской культурной памяти эти вершины тесно связаны с образом родины, недоступной и в то же время постоянно присутствующей в жизни людей.
