Т. И.
1.
Никто не знает, какими силами жив человек, когда душа его умерла, обратившись в нестерпимую боль. Анна-Мария наотрез отказалась везти в крематорий тело погибшего под Иловайском сына. От одной только мысли об этом ее охватывал озноб. Мишу похоронили на Лесном кладбище рядом с дедом.
Тело сына скрывал саван. Лишь руки лежали поверх ткани: левая кисть с длинной царапиной и правая, сжатая так, словно пальцы продолжали держать карандаш. День выдался солнечный. Гроб заслонили от солнца большим черно-красным полотнищем. Две черные фигуры стояли возле гроба, мать и женщина, которую любил ее сын. Вокруг – друзья-художники и их подруги и Мишины картины у них в руках.
– Гей, плине кача по Тисині, – запели они, когда закончилась панихида. – Плине кача по Тисині…[1]
Сорок дней Анна-Мария провела в родном селе, в хате, где она выросла. Любимое место жизни сына. Она никому не говорила, что Миши нет, но все знали об этом. Анна вскопала заросший огород, обнаружив на грядке чеснок, собрала сливы и яблоки. Банки со сливовым повидлом, пастилу и яблочную «сушку» она повезла в Киев. За все это время она не увидела ни одного сна.
В октябре 2014-го пани профессор Анна-Мария Ольховская улетела из Украины с твердым намерением не возвращаться сюда елико возможно дольше. Ее отлично знали и в Европе, и в Штатах, как нейрофизиолога-экспериментатора от бога, и поэтому проблем с работой не возникало. Квартиру в центре Киева, кота Грицька и заботу о могилах на Лесном кладбище она оставила на одинокую сестру Кристину, тихую преподавательницу теории электрических цепей.
Она изживала боль почти круглосуточной, поденной работой. В эти годы свободного полета работа стала единственным смыслом ее существования. Ей везло в исследованиях, как редко кому.
– Я занимаюсь экспериментами по изучению сознания, – писала она сестре. – Это безумно интересно.
Находясь в Париже, Анна увлеклась гипотезой русского эмигранта Даниила Петрова о существовании общего для всех народов праязыка, видимо исходящего из одной небольшой группы. Убегая вечерами от подопытных улиток и крыс, она окончила Школу восточных языков. К двум славянским и трем европейским добавился малайский язык.
– Я его, конечно, сейчас уже почти забыла, – сказала через несколько лет мисс Ольховская в большом интервью на американском телевидении. – Но, послушайте! Ничто не делается напрасно. Мы ловим наши мысли с помощью слов, превращаем их в суждения и передаем друг другу. Как Вы думаете, можем ли мы общаться, если нам не хватает слов?
Умный юноша-интервьюер посмотрел на нее поверх очков в квадратной оправе.
– Sure, I guess…[2] – неуверенно произнес он.
– Видимо, можем, – подтвердила Анна-Мария. – Мой коллега и друг в Киеве, мистер Олесь Глобов, в своих статьях вводит в нейронауку понятие метамова, то есть метаязык. Я не буду здесь говорить о том, что он под этим термином подразумевает. Но поверьте, это фантастически интересно и это, несомненно, шаг в будущее.
– Вы – украинка?
– Да.
– Вы не боитесь войны с Россией? Газеты только об этом и пишут.
– Журналистам нужны сенсации. Война в двадцать первом веке – это чудовищный абсурд. Она отменяет все, о чем мы с Вами здесь говорили и лишь подтверждает предположение, что Homo Sapiens, как биологический вид, выходит на свою финишную прямую.
– Вы полагаете?
– Я не просто «полагаю», – возразила гостья эфира, – я это знаю.
Они не верили в возможность нападения РФ на Украину. Анна-Мария и ее верный друг еще со школьных времен, горбоносый красавец Шурик, по прозвищу Кшиш. Неистощимую на выдумки парочку с «камчатки» знала вся школа на Печерке и люто ненавидела директриса, жена майора ГСВГ. Но пришел час, и родители увезли Кшиша-Шурика из Киева в Америку. «Аэм» осталась наедине со своей болью, которая медленно оседала глубоко внутрь. Навсегда. Директриса теперь смогла спать спокойно.
Лунный осколок висел над двухэтажным домом Шурика в Стони Пойнт, штат Нью-Йорк. Кшиш ждал ее возле красного почтового ящика, рядом с калиткой. Он помог ей выйти из машины. Такси, рванув с места, умчалось. Двое стояли, глядя друг на друга.
– Хорошо, что темно, да? – усмехнулась Анна-Мария.
Он улыбнулся.
– Прохладно у нас тут, – Кшиш поправил шарф у нее на голове. – Привет, Аэм! – шепнул он.
– Здравствуй, Кшиш, – отозвалась она. – Прости меня, но мне здесь больше не к кому поехать…
Он осторожно обнял ее и прижал к себе. Так они долго стояли, каждый думая о своем. Собственно говоря, жизнь почти прожита. Потом он взял ее чемодан и повел к дому.
– Мою жену зовут Юри. Скажи имя Юрий.
– Юрий.
– Теперь отбрось в конце и-краткое и будет то самое.
– Юри.
– Окей. К нам вчера утром заяц прибегал. Прямо вот сюда. Не русак, простой американский заяц.
Они вошли в дом через гараж. В прихожей ее ждали теплые тапочки.
Японская жена Кшиша показала гостье ее апартаменты и пригласила к столу. Она сразу понравилась Анне-Марии.
– Пацанчика зовут Симба, – представил Шурик улыбчивого бело-рыжего шиба ину. – Нам уже полгода.
Часа через полтора Юри виновато улыбнулась и ушла, сославшись на усталость. Симба спал на своем коврике, подрагивая лапами, словно куда-то бежал.
– Включить? – спросил Кшиш, кивнув на телевизор.
Анна качнула головой.
– Нет. Я уже не могу этого видеть. Меня реально мутит.
– Я смотрел новости на сиэнэн перед твоим приездом. Киев держится, Зеленский и правительство не сбежали. На юге… на юге плохо. Не понимаю, как это случилось, но русские вырвались из Крыма. Как стая саранчи. Океан саранчи.
– Какая же это мерзость, Кшиш! Если можно вот так просто приехать на танках и начать убивать, то тогда зачем всё?
Анна-Мария обхватила руками голову и застонала. Он встал, принес пару роксов и початую бутылку виски.
– Наши все равно устоят, да? – она пыталась поймать его взгляд.
Кшиш налил виски в стаканы и поставил на стол тарелку с орешками.
– Что ты молчишь, Кшиш?
– Лед нужен?
– Кшиш?!
– Как можно устоять против такой махины? – Он сел. – В этом кошмаре победить невозможно.
Анна-Мария матерно выругалась.
– Я не знаю, как… – закричала она. – Я не знаю, как! – повторила она тише. – Мы теперь никогда не вынырнем из этого жуткого сна. Ужасно, что я здесь, а не там.
– Что бы ты могла сделать там?
– Не знаю. Вероятно, ты прав. Ничего. Просто была бы там. С ними. С мальчиками…
Они выпили.
– На мой взгляд здесь ты можешь быть вдесятеро полезней.
Анна-Мария не услышала его.
– Я не могу себе представить, что они войдут в Киев, понимаешь? Бред какой-то. Сестра уезжать не хочет. Ей кота не унести, он старый и слишком тяжелый. Тоже бред…
– Аня, тебе надо отдохнуть. Хотя бы выспаться...
– Шура, мы уже начинаем понимать, как работает человеческое сознание, а они ракетой по Софии. Они ведь могут попасть по Софии?
– Не знаю.
– Значит могут.
– Не представляю, зачем им бить по Софии. Идем. Я тебя провожу.
Она встала. Промокнула салфеткой глаза.
– Зачем нам сознание? Извини. Мне и в самом деле нужно поспать. Спасибо тебе, Кшиш.
Александр вернулся, сполоснул роксы, убрал бутылку. Затем набрал номер в айфоне и сообщил кому-то:
– I'm coming.[3]
Возле почтового ящика его и Симбу ждал мужчина в ветровке, с веселым – хвост торчком! – белым скотчем в зеленом LED-ошейнике. Все четверо отправились вверх вдоль шоссе, а потом свернули налево, где тихо шумела речка. Внимательные звезды смотрели на них сверху.
Два года войны Анна-Мария донатила бóльшую часть своих заработков в фонд, придуманный Кшишем и его друзьями. Фонд помощи побратимам ее погибшего сына. Поставки военного снаряжения. И только сейчас, во время зимних каникул, она позволила себе улететь из обшарпанного здания Madrid Residencia de Estudiantes[4] на Майорку. Просто, чтобы неделю побыть одной.
В пепельно-охристом городке, Пальма-де-Майорка, она могла не ставить на семь утра будильник и не делать зарядку. Она сняла квартиру-студию в третьем этаже. Дверь открывалась прямо в белую галерею с полуарками и изящными колоннами. Анна-Мария спускалась по деревянной лестнице в улочку шириной не больше трех метров, мощенную светлым, тесаным камнем. На балконе здания напротив, словно в немом приветствии, висел выцветший украинский флаг. Она поднимала голову и улыбалась.
Улочка вела в самое сердце старого города, на Plaça de Cort или Ратушную площадь. На террасе небольшого кафе сеньора завтракала. И затем непременно подходила к шестисотлетней оливе, полюбоваться ее мощным стволом, словно оплетенном узлами корней. Что-то мудрое старалась напомнить ей эта древняя олива, но – не услышать, не понять. И женщина уходила бродить.
Однажды она обнаружила раковину древнего моллюска дивной красоты высотой сантиметров сорок, выставленную хозяевами в окне отеля.
– Какая прелесть! Ты только посмотри! – неожиданно раздался за ее спиной девичий голос.
Анна-Мария невольно напряглась, услышав русскую речь. Молодая пара, обнявшись, встала рядом с ней.
– Это аммонит, – сказал парень.
Она видела их отражение в стекле. Девочка красивая, молодожены, наверное. Анна-Мария развернулась и быстро пошла прочь, чтобы никто не подумал, будто они вместе. Но уютный переулочек был совершенно пуст, а настроение испортилось. И тогда она вошла в прохладу церкви Святой Эулалии и услышала играющий внутри орган.
Солнце садилось, спрятанное за плотными облаками. Анна-Мария закрыла глаза и вдруг увидела вечер и мальвы возле хаты. Белые и розовые, выше человеческого роста – никогда они такими не вырастали. Крепкие стебли с цветками покачивались, и она слышала странный звук, словно цветы пели.
По пляжу носились собаки. Они играли в догонялки, высоко подпрыгивая и сталкиваясь в воздухе, устраивали «засаду», ложась на живот, вдруг вскакивали и мчались вдоль кромки воды. Игрушечные волны тут же слизывали их следы.…
Громкие человеческие голоса, донесшиеся извне, заставили ее вернуться в мир. Собаки умчались на зов хозяев – остались рыжий песок, море, двухмачтовая яхта на горизонте, огромное солнце, выскочившее под тучей, и немолодая красивая женщина с печальными глазами на скамье под пальмой.
– С чего бы это зимой – мальвы?
Женщина выпрямилась, вытянула вперед руки и закрыла глаза. Наивное ожидание не сбылось – цветы не появились, она увидела лишь шевеление пятен в тишине темноты.
– Не тут-то было, – усмехнулась она.
Туча догнала и скрыла солнце до завтра.
Поставив стопы ног одну перед другой и вытянув руки, она снова закрыла глаза, но быстро потеряла равновесие и села на скамью. Откинувшись на спинку, она стала смотреть на темнеющее море. Подробности жизни становились малозначащими и постепенно исчезали, оставляя Анну-Марию наедине с собой. Душа и Я. Или наоборот: Я и Душа. Как кому нравится.
– Лесь прав: глаза, устремленные внутрь, упираются во встречный взгляд. Реальных объяснений этим «приходам», этим откровениям нет. Пока. Да и разве словами можно все объяснить? Ведь уже не однажды сказано, что безумие вдохновения суть «улика Бога».
Анна-Мария пожала плечами и встала, стараясь не потерять какую-то еще неясную ей важную мысль и тут же совершенно отчетливо поняла, что ей надо возвращаться в Киев.
– Всё так, – согласилась она и вышла на набережную. – Последний семестр.
С дальнего мыса ей мигнула лампа на маяке.
В эту ночь она увидела во сне крохотного Мишу. С васильковыми глазами, которые потом потемнеют…
2.
Перед самым Киевом на нее напала нервная дрожь.
Загорелый Олесь встретил ее у вагона. Анна-Мария сидела в машине рядом с ним, неотрывно глядя прямо перед собой. За всю дорогу до дома она не увидела ни одного разрушенного здания, и это даже как будто разочаровало ее.
– Почему так много машин, Лесь? Разве это не опасно?
– Да нет. Они бьют по ночам, когда мы как бы спим.
– Как бы спим?
Олесь засмеялся.
– Научишься.
Кот Грицько не дождался своей хозяйки и умер. Сестра располнела; она научилась тихо, без всякого выражения говорить и говорить, минуя точки и запятые.
Под вечер они вышли в город. Кристина еле слышно рассказывала о том, какие дрянь-люди оказались коммунисты на их кафедре, как они громче всех кричали на собраниях, и они же первыми помчались писать заявления о выходе из партии, когда стало можно.
– Как у вас везде чисто, – заметила Анна-Мария.
– Так Ганна с Тамарой убирают, – объяснила сестра. – У них весной двоюродный брат пропал без вести под Покровском.
Бронзовый «слепец» Паниковский в коротких брючках и с тростью в руках стоял под кленами на прежнем месте. У него за спиной на скамейках выпивали и закусывали кияне.
Крещатик ошеломил Анну-Марию множеством веселых людей. Сестры сели на скамью позади киоска «Київська шаурма №1». Оттуда вышел продавец, отер лоб и достал из кармана сигареты.
– Я не понимаю. Что это, Тина?
– Лето, два с половиной года войны, люди не могут ходить, все время опустив голову…
– Но посмотри, какое количество молодых ребят... Посмотри, вон у того весь череп в тату.
– Да, я вижу. – Кристина обиженно замолчала. – Я вижу, – повторила она. – Я вообще уже не знаю, где у меня больнее болит, это выгорание, Аня, с тобой случится то же самое. В прошлый понедельник на майдане под гостиницей прощались с погибшим актером театра на Подоле и половина из тех, кто сейчас здесь, наверное, стояли там на коленях, когда провожали гроб. Пойдем.
Возле метро пел в микрофон под гитару хлопец в оранжевых брючках. Его слушали. Неподалеку в кольце благодарных зрителей под музыку из динамиков танцевали джаз-фан, а чуть в стороне молодые били кулаком в висящую грушу. Кожаная груша отлетала вверх и застревала на полочке, а цифирки на табло показывали силу удара. Работник у аттракциона молча доставал грушу и принимал деньги у следующего. – Бах!
В кафе и ресторанах горел свет, на верандах и внутри кушали люди. За бетонными блоками сгрудились сваленные кучей сварные противотанковые «ежи». Ноги одного из них кто-то расписал гроздями калины и словами песни «Ой, у лузі червона калина…” Вдали светилась вывеска «Музей медуз».
– Вот тебе и вот, – сказала сама себе Анна-Мария.
Стемнело. Крик сирены упал неожиданно и оглушил ее. Становясь все выше и выше, звук вдруг начинал резонировать в кости черепа, вызывая волну паники, потом спадал и снова лез вверх…
– Еще долго? – не выдержала Анна-Мария.
– Еще три раза.
Звук опять набирал высоту и вдруг, всхлипнув, остановился на одной ноте.
– Всё, – сказала Кристина.
Сирена звучала все глуше, тон понижался до ласкового ворчания и медленно угасал.
Анна-Мария выдохнула и встряхнула кистями рук, сбрасывая напряжение.
– Противно, – поделилась она с Кристиной своими ощущениями.
– И не привыкнуть, – согласилась сестра.
Никто никуда не бежал. Они возвращались домой; к свободной руке Паниковского кто-то привязал воздушный шарик с огоньками внутри, и от этого Михаил Самуэлевич стал совсем родным, словно вышел погулять «из нашего дома». Анна-Мария засмеялась.
«Опасность продолжалась 46 минут». Ночью в Киеве «прилетов» не случилось, но крепко досталось Одессе и Харькову.
Утром Анна-Мария ушла одна на Михайловскую площадь. Поток спешащих по своим делам людей не принимал ее в себя – не отталкивал, но и не впускал. Она шла как бы рядом, по берегу. Это странное ощущение себя иностранкой в родном городе – оно скоро пройдет, конечно. Анна неспешно поднялась к площади. В солнечных лучах сияли золотом купола. Освобожденные от мешков с песком, чисто вымытые княгиня Ольга со спутниками выглядели даже празднично. Вплотную к памятнику, со стороны Кирилла и Мефодия, рядами стояла сожженная вражеская техника. Позади нее высился корпус МИДа. Из открытых люков танков и БМП несло паленым железом, ветерок сдувал запах в сторону монастырской стены с изображениями святых. Там под аркой входа в монастырь сидела нищенка с бумажным стаканчиком в руке.
Пожилая женщина в выцветшей на солнце косынке вдруг вышла из-за машины и предложила купить жовто-блакитный флажок или ленточки.
– Зачем? – не поняла Анна-Мария.
– Поставите тут на ихний танк или на самоходку…
И действительно, множество флажков уже торчали из пробоин на рыжих орудиях. Анна-Мария купила косичку, сплетенную из двух лент, синей и желтой.
В горле першило. На другой стороне площади она увидела цепочку высоких стендов, установленных дугой вдоль сквера. А дальше, по Трехсвятительской улице, уходила вниз и вдаль «Стена памяти павших». Когда она уезжала, ничего этого еще не было.
На каждом стенде висели с обеих сторон по две большие фотографии с подписями.
«25.08.2014. Воин-доброволец между контратаками спит в окопе, пока есть такая возможность, в частном секторе города Иловайска».
Окопчик совсем неглубокий, а в нем на зеленом каремате крепко спит хлопец в обнимку с АК. Из стенок окопа торчат обрубленные корни деревьев.
«25.08.2014 Медсестра-волонтер, позывной «Мурка» разговаривает с раненым бойцом во временном госпитале в бомбоубежище школы. При выходе по «зеленому коридору смерти» сама получила восемь осколочных ранений. Выжила. Бой за Иловайск».
Анна обогнула стенд и на очередном снимке увидела своего сына: Миша спал на бордовом матрасе в комнате среди коробок и ящиков, подложив под голову в каске рюкзак.
Она замерла, машинально прикрыв рукою рот. Она никогда не видела сына в военной форме и бронежилете, а ботинки узнала. Поруч с ним лежал автомат, рожок обмотан синей изолентой, на ремне сине-желтая ленточка. Точно такая, как предлагала купить женщина.
«21.08.2014 «Миня» (позывной), разведчик Михаил Ольховский спит в свободное от смены время. В спортзале школы были расположены штаб украинских военных и импровизированная операционная. «Миня» вслепую обыгрывал в шахматы почти всех побратимов в батальоне. Художник. Погиб 29.08.2014 возле хутора Красносельского во время ожесточенного боя с россиянами. Остались мама и любимая девушка».
Она погладила фотографию. Сын спал на правом боку лицом к ней. Ей почудилось, что она слышит его дыхание.
«Дни памяти героев Иловайского сражения» стояло сверху. Анна-Мария привязала купленную косичку к раме стенда, отошла в сквер и села. Достала из сумки бутылку с водой, потом нашла и надела черные очки. Рядом со скамейкой на обломке розового гранита расположились два бронзовых утконоса. Несколько человек ходили между стендами, молча рассматривая фото.
Она подумала, что надо будет обязательно найти создателей экспозиции и попросить все копии и еще о том, что вместе с погибшими на фотографиях могут быть и те сыновние побратимы, кто выжил в 2014-м и воюет сейчас, это им отправляет помощь американский фонд Кшиша и его друзей.
На колокольне трижды позвонили, часы показывали без пятнадцати десять.
Она еще немного посидела и вернулась к стендам.
«26.08.2014 «Орда» (позывной), Денис Орда, один из самых молодых воинов-добровольцев, раненый после одной из вражеских атак на школу в Иловайске. Продолжил боевой путь по контракту под Широкино. К сожалению, Дениса не стало 1.07.2024. Остановилось сердце».
Денис! Совсем мальчик, радостно улыбается каждому, кто на него смотрит. На лбу и левой щеке кровь. Первый, с кем Анна-Мария и Кшиш связались из Стони Пойнт. Она не знала, что смерть догнала Дениса совсем недавно. Остановилось сердце…
Пятнадцать стендов, шестьдесят фотографий.
Темнота. Свеча. Открытая книга и спокойное мужское лицо. «21.08.2014 Боец читает библию в коридоре школы №14 в Иловайске в перерыве после очередной из многих стрелковых атак врага».
С колокольни зазвучала музыка – одиннадцать часов.
«28.08.2014 Многополье. Хлопцы загружают 300-х на борт открытого «Камаза» для эвакуации. Российские боевики обещали «безопасный коридор» для санитарной колонны с 300-ми и 200-ми. Позднее санитарный «Камаз» попал под обстрел агрессора при выезде из Многополья и вернулся. Потом «Камаз» с ранеными выехал уже на следующий день – в «зеленый коридор смерти» вместе с основной колонной армейских подразделений».
Никто из них сам на свет не просился – каждого мама из себя создала. Анна подошла к стенду с фотографией сына.
– До встречи, – прошептала она перед тем, как уйти.
Кафе в Трехсвятительской улице называлось «Кава на двох». Анна-Мария пришла одна.
– Доброго дня! – сказала она, войдя в совершенно пустое помещение.
– И Вам доброго! – услышала она в ответ. Из-за шторы появилась хозяйка.
Над стойкой с кофе-машиной висел плакат:
«Жизнь слишком коротка, чтобы пить плохой кофе».
Анна улыбнулась, заказала «американо» с молоком и вышла наружу. Круглые столешницы, со вкусом инкрустированные кусочками цветных камней, металлические стулья с подушкой на сиденье. Через дорогу, в обе стороны, длинная бело-голубая монастырская ограда, обращенная в «Стену памяти павших», с рядами фотографий, под ними на тротуаре сплошной чередой стояли вазы, банки, корзины, кашпо с цветами, живыми и искусственными. Венки. К стволам деревьев привязаны подсолнухи с поникшими головами.
– Третьего дня высокие гости приезжали, – пояснила хозяйка, поставив на стол чашку кавы. – Так перед этим украсили сонячниками.
Где-то там, в самом начале стены, среди тысяч иных есть и портрет Миши. Кристина писала ей об этом. Но сегодня она туда не пойдет.
Кофе оказался на удивление хорошим.
– Жизнь слишком коротка… – вспомнила Анна-Мария.
И для тех тысяч молодых, что смотрят на прохожих с портретов на стене напротив – тоже.
За соседний столик села девушка в светлом топике на бретельках и выложила из рюкзака на стол ноутбук.
Мощеная плиткой улица спускалась вниз к Владимирской горке. Белый город сиял на той стороне Днепра. В бассейне фонтана мылся человек в семейных трусах. Одежку он аккуратно сложил на гранитном барьере, между грифонами. Из их ртов били струи воды. Мужичок поднял намыленную руку с растопыренными тремя пальцами и крикнул Анне:
– Усе буде Україна!
– Ну, конечно! – громко ответила она и тоже подняла руку.
Анна-Мария уже легла, когда в ее комнату пришла сестра.
– Слушай, я вышла в лоджию покурить, а он там под липой стоит.
– Кто стоит?
– Под липой. На голове капюшон.
– Ну и что, что он стоит?
– А то, что у него в руках устройство с антенной.
– Антенна большая? – попыталась пошутить Анна.
– Напрасно ты смеешься!
– А что за устройство?
– Я не знаю, он повернулся в профиль и спрятал его за стволом липы, а я сразу отступила от окна, и зачем ему там стоять, если уже комендантский час? – очень тихо на одной ноте проговорила Кристина.
– У тебя глюки.
– Нет. Я позвоню в полицию.
– Окей. И что ты скажешь полиции? Что у нас под липой стоит человек с антенной…
– Иди сама посмотри.
Анне пришлось встать и идти в лоджию. Гуга и Кука, любимые глиняные поющие существа, сидели на подоконнике, удивленно глядя на женщин своими круглыми очами.
Анна-Мария взглянула в окно. Она увидела стволы обезглавленных деревьев, землю, вывороченную наизнанку в воронках, и себя, уходящую в ночную даль, мимо сгоревшего танка с перекошенной башней. Туда, где раньше жило ее родное село, сейчас лежащее в прахе. Лишь ее дом, с мальвами вокруг оставался живым – она знала это. Там ее ждут.
– Гей, плине кача по Тисині, плине кача по Тисині, – услышала она, как запел далекий мужской голос.
– Мамко ж моя, не лай мені, – вступили еще голоса. – Мамко ж моя, не лай мені. – Гей, залаєш ми в злу годину, залаєш ми в злу годину. Сам не знаю, де погину, сам не знаю, де погину.
– Как же они все поместятся в хате? – подумала Анна. – Но можно вынести на двор стулья и положить на них доски. Миша знает.
– Гей, погину я в чужім краю, погину я в чужім краю.
Хто ж ми буде брати яму? Хто ж ми буде брати яму? Гей, виберут ми чужі люди, виберут ми чужі люди.
Луна поднималась огромная, волшебно медленная.
– Я не дойду туда, – поняла Анна-Мария.
Ци не жаль ти, мамко, буде? Ци не жаль ти, мамко, буде?Гей, як би ж мені, синку, не жаль? Як би ж мені, синку, не жаль? Ти ж на моїм серцю лежав, ти ж на моїм серцю лежав.
Она остановилась, оставшись наедине с собой.
– Гей, плине кача по Тисині, плине кача по Тисині…[5]
Стало совсем тихо и идти дальше было некуда, потому что кто-то подошел к ней со спины.
Она открыла глаза: возле ее кровати стояла Кристина.
– Анечка, ты лучше не спи, потому что у нас тревога, шахеды и баллистика летит… Просто лежи и старайся не заснуть.
«Я лежу. Душа и Я. Или Я и Душа. Это как кому нравится».
Киев, сентябрь 2025
Ордовский-Танаевский Михаил Львович. Родился в 1941 г. в Ленинграде. Первый год жизни провел с родителями в блокадном городе. После окончания технического института работал инженером. Затем окончил киноинститут. С 1973 г. в штате «Ленфильма» как режиссёр. Снял пять фильмов, в том числе «Случайные пассажиры». С 1989 г. занимаюсь документальным кино и литературной работой, в основном связанными с историей русской эмиграции. Автор документального сериала «Русский корпус. Свидетельства». Соавтор монографии «Гимназия в лицах 1-я русско-с ербская гимназия в Белграде 1920–1944». Член Русского генеалогического общества в Петербурге. Автор многих статей. С мая 2022 г. живу в Киеве.
[1] «Гей, плывет утка по Тисе, плывет утка по Тисе». (Начало закарпатской песни)
[2] Вероятно, да.
[3] Я иду.
[4] Гостиница для профессоров, приглашенных в Мадридский университет.
[5] Гей, плывет утка по Тисе, плывет утка по Тисе.
Мама моя, не брани меня, мама моя, не брани меня.
Гей, поругаешь меня в злой час, поругаешь меня в злой час.
Сам не знаю, где погибну, сам не знаю, где погибну.
Гей, погибну я в чужом краю, погибну я в чужом краю.
Кто ж мне выроет могилу? Кто же мне выроет могилу?
Гей, похоронят меня чужи люди, похоронят меня чужи люди.
И не жаль тебе, мама, будет? И не жаль тебе, мама будет?
Гей, как же мне, сынку, будет не жаль? Как же мне, сынку, будет не жаль?
Ты ж на моем сердце лежал, ты ж на моем сердце лежал.
Гей, плывет утка по Тисе, плывет утка по Тисе.
