В массовом читательском сознании Юнна Мориц — детская поэтесса (себя она называет поэткой), автор классических стихотворений и песенных строк, знакомых, кажется, всем: «Пони бегает по кругу», «Собака бывает кусачей», «Ежик резиновый» («Ёжик резиновый // Шёл и насвистывал // Дырочкой в правом боку») и других. И вдруг в 90-е годы перед теми, кто еще мог интересоваться современной поэзией, явилась совершенно другая Мориц — едкая, бунтующая и страстная в своей непримиримости к распоясавшейся власти мирового правительства:
Когда идёт Россия на уступки,
Ей череп разбивают молотком —
На деньги стран, желающих разрубки
России, не съедобной целиком.
Смолоть зерно судьбы и стать мукою,
Утратить путь божественный зерна?!
Тогда весь мир оставит нас в покое
И вся правозащитная шпана. [5] — (здесь и далее цитируется этот источник — В.Б.)
Но, пожалуй, самым гневным, полным презрения к врагам откликом стала поэма Юнны Мориц «Звезда сербости». Написанная «самым низким слогом, // самым грубым площадным пером» в дни, когда страны западной коалиции устроили безжалостную и циничную бомбардировку Югославии, эта поэма была опубликована в 2000 году:
Особо культурные парни
Балканы культурно бомбят.
В особо культурной поварне
Состряпали этих ребят.
Особо культурные страны
Их нынче пекут, как блины,
И будут они ветераны
Особо культурной войны.
Они убивают культурно
Мосты, поезда, города,
Поскольку ведет себя дурно
Людей некультурных среда.
Но бомбами вышибут сходу
Мозги некультурных людей
И новую купят народу
Культуру и новых вождей.
И будут потом ветераны
Особо культурной войны
Учить некультурные страны
Особому чувству вины —
За то, что не сразу в могилу
Культурно они улеглись,
А всю некультурную силу
Собрав, некультурно дрались.
Оценка личности Милошевича тоже была совсем не «толерантной»:
Теперь Милошевич, как мученик святой,
Покинул карлы дьявольской берлогу,
Теперь Гаагу он покинул с простотой,
Чья суть — свободный путь на суд, но к Богу.
«Ведущие либеральные журналы «Знамя» и «Октябрь» наотрез отказались печатать поэму, — рассказывает критик В. Бондаренко. — Сергей Чупринин даже не пытался объяснять причины отказа. И так все ясно. Да, годами заманивали Юнну Мориц в журнал, да, готовы были послать курьера и срочно поставить в набор что угодно. Но когда вместо современного постмодернистского “текста” они получили обжигающий, режущий, колющий крик ненависти к натовцам и боль души за поруганную Сербию, за поруганную Россию, “знаменцы” холодно сообщили, что печатать не будут. “Объяснять не надо…” Соросовские журналы закрыли перед поэмой все свои двери и даже щели» [2].
Наши доморощенные либералы даже стали поговаривать, все ли в порядке у нее с головой. Юнна Мориц ответила:
У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что какие-то ангелы свыше
Ей поэму напели туда.
А гуманные страны ГОВНАТО
В это время бомбили Белград
На потребу ковбойского брата,
Был который большой демократ.
У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что какие-то ангелы свыше
Сербов ей запустили туда.
А гуманные страны ГОВНАТО
Объявили изгоем страну
Этих сербов,
С высот демократа
В ширину их бомбя и в длину.
У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что напели ей ангелы свыше
Не гламур элегантный, — о, да,
Не романс, от которого ноет
Сердце сладко и слёзки висят,
Элегантные, как ельциноид
На гламурных пирах соросят.
У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что поэтство, которое свыше,
Звёзды сербости сыплет сюда,
Звёзды лирики Сопротивленья
Наглой силе разбоя и лжи.
Крыша едет — для ангелов пенья,
Им спасибо за сербость скажи,
И, звезду надевая изгоя,
Остуди оккупантов апломб,
И не будь элегантней разбоя
Их свободы с гламурностью бомб!..
(«Большой секрет для маленькой компании»)
Между прочим, «Звезда сербости» посвящена не только трагедии Сербии:
Война уже идет. Не с сербами. А с нами.
Но вся Земля живет, овеянная снами…
Из беседы Ю. Мориц с Марией Богатыревой:
«— Какие события последних лет вызывали у вас чувство национальной гордоcти?
— То, что Россия не принимала участия в “демократических бомбежках” Югославии. А также, когда на Западе гибнут подводные лодки и бьются “конкорды”, в российской прессе нет никакого ликования по этому поводу и никогда не появится статья о том, что в гибели “конкорда” виновата западная система, правительство, развал, воровство и так далее. И я горжусь, что не у нас и не нашими людьми было сказано: “Он бомбил Югославию с чувством удовлетворения, как и положено летчику демократической страны”.
— А чувство национального позора?
— Как только “союз нерушимый” вывел войска из Афганистана, из стран соцлагеря, как только разрушили Берлинскую стену, как только Россия стала разоружаться — о Россию вдруг стали дружно вытирать ноги, как о тряпку, печатать карты ее грядущего распада, вопить о ее дикости и культурной отсталости, ликовать, что такой страны, как Россия, больше не существует.
С тех пор как я увидела и услышала всю эту “высокоинтеллектуальную” улюлюкалку, чувство национального позора меня в значительной мере покинуло, в особенности под “ангельскую музыку” правозащитных бомбовозов над Балканами» [1].
«Поэма “Звезда сербости”, — пишет В. Бондаренко, — становится явлением русской культуры не только по языку, но и по своей трагичности, историчности, по христианской сути своей, по максимализму требований, по глобальной сверхзадаче. Так европские и америкосовские поэты уже давно не пишут. Так упорно отучают писать и наших русских поэтов. Вот уж о чем можно сказать: поэзия большого стиля, так о поэме Юнны Мориц» [2].
Пристальное знакомство с ее поэзией и жизнью убеждает: все это уже было и состоялось «не вдруг» и не сейчас… Автобиография «И в черных списках было мне светло...» говорит сама за себя:
«Родилась 2 июня 1937 года в Киеве. У отца было двойное высшее образование: инженерное и юридическое, он работал инженером на транспортных ветках. Мать закончила гимназию до революции, давала уроки французского, математики, работала на художественных промыслах, медсестрой в госпитале и кем придётся, даже дровосеком.
В год моего рождения арестовали отца по клеветническому доносу, через несколько пыточных месяцев сочли его невиновным, он вернулся, но стал быстро слепнуть. Слепота моего отца оказала чрезвычайное влияние на развитие моего внутреннего зрения.
В 1941–45 годах мать, отец, старшая сестра и я жили в Челябинске, отец работал на военном заводе.
В 1954 году я закончила школу в Киеве и поступила на заочное отделение филологического факультета.
В 1955-ом поступила на дневное отделение поэзии Литературного института в Москве и закончила его в 1961 году.
Летом–осенью 1956 года на ледоколе “Седов” я плавала по Арктике и была на множестве зимовок, в том числе и на Мысе Желания, что на Новой Земле, в районе которой испытывали “не мирный атом”. Люди Арктики, зимовщики, лётчики, моряки, их образ жизни, труд (в том числе и научный), законы арктического сообщества повлияли так сильно на мою 19-летнюю личность, что меня очень быстро исключили из Литинститута за “нарастание нездоровых настроений в творчестве” и напечатали огромную разгромную статью в “Известиях” за подписью В. Журавлёва, который позже прославился тем, что в тех же “Известиях” напечатал стихи Анны Ахматовой, подписав их своим именем и внеся в них мелкую правку.
В 1961 году вышла моя первая книга в Москве “Мыс Желания” (никаких романтических “желаний”!.. чисто географическое название мыса на Новой Земле), — книгу пробил в печать Николай Тихонов, когда в очередной раз меня обвинили в том, что я — не наш, не советский поэт, чей талант особенно вреден, поскольку сильно и ярко воздействует на читателя в духе запада.
Моя вторая книга “Лоза” вышла в Москве через 9 лет, в 1970 году, поскольку я попала в “чёрные списки” за стихи “Памяти Тициана Табидзе”, написанные в 1962-ом. Убеждена, что все "чёрные списки" по ведомству литературы, всегда и сейчас, сочиняются одними писателями против других, потому что репрессии — очень доходное дело.
Благодаря тому, что мои стихи для детей никому ещё не были известны и поэтому не попали под запрет, я смогла напечатать в 1963 году куст стихотворений для детей в журнале “Юность”, где по этому случаю возникла рубрика “Для младших братьев и сестёр”. Читатель мгновенно мне заплатил люблями.
Занимаясь поэтикой личности, языков изобразительного искусства и философией поэтского мира, я получила тогда огромное наслаждение от того, что “чёрные списки” так светло рассиялись и только расширили круг люблёвых читателей.
С 1970 по 1990 год я издала книги лирики: “Лоза”, “Суровой нитью”, “При свете жизни”, “Третий глаз”, “Избранное”, “Синий огонь”, “На этом береге высоком”, “В логове голоса”. После этого 10 лет не издавалась.
“Лицо”(2000), “Таким образом” (2000,2001), “По закону — привет почтальону” (2005, 2006) вышли с включением в содержание страниц моей графики и живописи, которые не являются иллюстрациями, это - такие стихи, на таком языке.
Долгие годы меня не выпускали за рубеж, несмотря на сотни приглашений от международных фестивалей поэзии, форумов, университетов и СМИ, — боялись, что я сбегу и тем испорчу международные отношения. Но всё же года с 85-го у меня были авторские вечера на всех знаменитых международных фестивалях поэзии в Лондоне, в Кембридже, Роттердаме, Торронто, Филадельфии. Стихи переведены на все главные европейские языки, также на японский, турецкий, китайский.
Теперь те, кто боялись, что я сбегу, — боятся, что я не сбегу, а напишу ещё не одну “Звезду Сербости”. И пусть боятся!..
В “Известиях”, а следом и в других печорганах, проскочила неряшливая заметка, где меня обозвали лауреатом Госпремии и за эту ошибку не извинились перед читателями. Премии мои таковы: “Золотая роза” (Италия), “Триумф” (Россия), премия имени А. Д. Сахарова (Россия).
Мои дальние предки пришли в Россию из Испании, по дороге они жили в Германии.
Я верую в Творца Вселенных, в безначальность и бесконечность, в бессмертие души. Никогда не была атеистом и никогда не была членом какой-либо из религиозных общин.
Множество сайтов, публикующих списки масонов России, оказали мне честь быть в этих списках. Но я — не масон» [5].
Юнна Мориц — русская поэтесса, хотя и еврейка по крови. В. Кожинов, например, категорически не принимал разделения по этому признаку: «Это перенесение из мира животных» [3]. Не кровь, а дух определяет, кому быть русским поэтом. В этом случае и происходит сознательный «отказ от наднациональных космополитических высот»:
Как мало еврея в России осталось,
Как много жида развелось…
Действительно, ее поэзия посвящена России:
Велосипеда солнечные спицы,
Небесный свет сквозь веток решето…
С России снять клеймо самоубийцы
Должна Россия — более никто.
(«О любви»)
В «лихие» 90-е поэтесса могла устроить свою судьбу иначе:
Если б я эти годы косые
Провела на планете другой,
Я могла бы сегодня в России
Громко топнуть волшебной ногой!..
Для начала права бы качала,
Под изгнанницу сильно кося, —
Благодарность бы я получала
Уж за то, что я выжила вся.
И Россия была бы виновна
За моё на чужбине житьё,
Но прошляпила Юнна Петровна
Невозвратное счастье своё.
Не вернусь я теперь ниоткуда,
Потому что осталась я здесь
Наглядеться на русское чудо,
На его самоедскую бесь,
На его механизмы презренья
К никуда не удравшей стране,
Где по воздуху стихотворенья
Мой Читатель гуляет ко мне.
Он — поэтской Луны обитатель,
Обладатель поэтской струны,
Никуда не удравший Читатель
Никуда не удравшей страны.
Юнна Мориц не уехала, не бросила Россию в те годы, когда ее соплеменники широким потоком «валили» на Запад, она осталась, как и Ахматова, со страной и народом:
Страна — изгой?!. Народ — изгой?! Я с ними,
Я в этом списке — первого первей!..
Тот не поэт, чье в этом списке имя
Щеглом не свищет в пламени ветвей.
Изгоев нет для Господа, для Бога,
Изгоев нет для Бога, господа!
Господь един, а черных списков много,
Изгойство Бога — вот что в них всегда...
Отношение к народу — лакмусовая бумага русского интеллигента. В одном из своих стихотворений Юнна Мориц сформулировала свое человеческое и поэтическое кредо:
Евгеника — прелестная наука
О высшем сорте и во имя высшей цели,
Когда кобель, тебя загрызший, или сука
Несут здоровый дух в здоровом теле.
Наука о естественном отборе,
О высшем сорте и во имя цели высшей, —
О том, что честь имеет в этом споре
Остаться высший сорт, тебя загрызший.
И чистой лирики моей Сопротивленье
Не прекратится в столь кошмарном укороте, —
Когда огрызком остаётся населенье,
А быть должно — в неразгрызаемом народе.
«— Страдания народа и есть в чистом виде цена, абсолютно сознательно заложенная в “реформы”, благодаря которым “реформаторы” мечтают войти в историю, ими же и написанную в духе “победителей не судят”.
Мне была отвратительна власть Ельцина — нескончаемый праздник бандитского фаворитизма и мародерства.
С уходом Ельцина власть эта не кончилась, а просто переменилась в лице. И полным-полна ее холуятня, где у многих башню снесло от капитализменной дармовщины и славы настолько, что люди, прежде самодостаточные, впали в полное охолуение.
— Все же чего ты ждешь от власти?
— Превращения территории с населением в страну с народом, которому принадлежат богатейшие недра, великая культура и сокровища научной мысли» (Из беседы с Ольгой Кучкиной) [4]
Иллюстрацией к этому разговору стало стихотворение, в котором удивительным образом сочетаются неприятие лакейства и в то же время спокойствие перед неизбежностью конца…
Я не из тех, кто ублажает власть,
Её ступени вылизав до глади,
В надежде прямо в душу ей запасть
И возникать оттуда в шоколаде.
Что юбилеи с цацками наград?
Что славы писк по спискам из конторы?
Что наивысший похорон разряд?
Есть нечто более, чем этот ряд, который
По ценнику равняется нулю,
Когда с великой благодарностью печали
Мои читатели положат по люблю
В ту лодку, на которой я отчалю.
Юнна Мориц — не поэтесса в привычном смысле этого слова, она поэт-защитник, поэт Сопротивления и поэт-правдоискатель. Она не стесняется посылать инвективы, например, в прибалтийский адрес:
Мы Гитлеру равны?..
Да он — родной ваш папа!
Теперь вы влюблены
В культурный слой гестапо.
И в следующий раз
Мы спросим вас любезно:
Как драться нам железно
И умирать за вас,
Чтоб было вам полезно?..
А мне, мерзавке, жаль,
Что гибли наши парни
За бешеную шваль
На русофобской псарне!
Как не стесняется дать и достойный ответ на все сегодняшние потуги «десталинизации»:
Натиск нагло откровенен,
Эти двое всех достали:
Первый сокол — Антиленин,
Второй сокол — Антисталин.
Так мотив осовременен
Нам навязанных развалин:
Первый сокол — Антиленин,
Второй сокол — Антисталин.
Так мотивчик драгоценен
И для премий идеален:
Первый сокол — Антиленин,
Второй сокол — Антисталин.
Так брутален и растленен,
Сдавлен путь, что нам оставлен:
Первый сокол — Антиленин,
Второй сокол — Антисталин.
(«Соколы»)
И еще о том же:
Когда я слышу, что на той войне
Нам лучше было сдаться той стране,
Чьи граждане богаче нас намного,
Я благодарна, что по воле Бога
Тогда не ваши были времена,
Была не вашей та страна и та война.
(«Чего и сколько»)
А вот и оценка нашей нынешней власти, написанная в стиле «словесной эквилибристики»:
О, великий, могучий, дремучий новатор,
Собирательный образ, что бьётся о борт, —
Ликвидатор, хвататор, идей многоватор,
Комбинатор и совести ранний аборт!..
Здесь Москватор и пробки во всём виноватор,
Не спасатор от них эскалатор метро,
Никакой поездатор от них не спасатор,
Никакой самолётор и нановедро.
О, великий, могучий, гремучий новатор,
Храброватор затей, новизны чародей,
У тебя грандиозный в мозгах экскаватор,
Стариков ликвидатор и лишних людей.
У тебя грандиозный в мозгах наплеватор
Миллионов на сто — и не менее! — душ...
Воеватор, таких перемен малеватор
Здесь бывал и сплывал, как объевшийся груш.
О, великий, могучий, дремучий новатор,
Здесь Москватор и пробки во всём виноватор, —
Но когда населенья придёт ампутатор,
Тут как тут и проснётся во мне аллигатор!..
Аллигатор Москватора — не слабоватор,
Психноватору здесь не поможет топор.
Аллигатор Москватора — это экватор,
Собирательный образ, лекарственный сбор.
(«Собирательный образ»)
Кому посвящено это стихотворение? — Чубайсу? Мэру Москвы Собянину? На самом деле Юнна Мориц рисует собирательный образ дремучего чиновника. Есть и продолжение его характеристики:
А вы, нехорошие дядьки, ужасно плохие на вид,
Всегда побеждаете в битвах под сильно вонючим ковром…
Из беседы с Ольгой Кучкиной о деньгах, свободе и поэзии:
«— Раньше говорили: советский поэт, антисоветский. Быть русским поэтом - что это значит?
— А что значит быть русским ученым, русским путешественником, русским архитектором, художником, артистом, русским врачом, философом, русским лесом (оказавшимся вдруг за границей!), русским облаком в русском небе?.. Наглого вранья нынче навалом, пресса и прочие СМИ дундят, будто молодежь не читает поэзию, на вечера поэтов не ходит, поэзия вся умерла и надо сплясать на крышке ее гроба. Такое вот всероссийское, отлично организованное, хамское мероприятие. Ты сама видела, сколько было народу, студентов и молодежи на двух моих авторских вечерах в Политехническом. Я даже спросила, давая автографы: “Откуда вы все тут взялись? Рекламы ведь не было никакой!” Они говорят: “А мы никуда и не исчезали. Зачем реклама, когда есть Интернет и телефон?..” Плевать на поэзию — все равно что плевать на Большую Медведицу. У поэзии — божественная свобода»:
Моя печатная машинка пахнет совестью,
Свободой пахнет, пахнет совестью свободы, —
И в этом смысле пахнет самой свежей новостью
Строка, случайно там забытая на годы.
(«Моя печатная машинка пахнет лентами…») [4].
Юнна Мориц не питает иллюзий по отношению к Западу, она различает гламурно-рекламные цветочки и ягодки глобализации, о которой Дмитрий Лихачев, помнится, сказал примерно следующее: «Мы хотели присоединиться к источнику высокой западной культуры, но перепутали и подключились… к ее канализации»:
Соотноситься с чем?.. С мечтою этой сраной?..
Предпочитать любой говнюшке иностранной
Отечественный ум, достоинство и честь?!
Расстаться с барахлом и дикостью советской
Во имя барахла и дикости турецкой?!
Чтоб у параши быть венгерской и немецкой?!
Нет, я не рождена, чтоб это свинство съесть!
«Я живой поэт в чистом виде, не теряющий ни при каких обстоятельствах ни своего человеческого достоинства (оно как раз и есть мой главный личный интерес!), ни чести, ни личной отваги и свободы. Мне нельзя навязать под видом большого подарка “гуманитарную” войну. Я ни при каких условиях не признаю изгоем ни один народ, ни одну страну. И не буду ждать, когда назовут изгоем Россию, выбелив и накрахмалив Гитлера, чтобы создать и пустить в оборот впечатление, будто гитлеровские фашисты намного прекраснее большевиков. То, что происходит в Ираке, где резвятся ковбойские барышни, пыточно издеваясь над живыми и даже мертвыми арабами, и есть настоящий фашизм, а никакая не “новая политическая и культурная гегемония”. Это сопоставимо не с "советской гегемонией”, а только с гитлеровским фашизмом. Вот чем, в двух словах, они отличаются: первое слово “гитлеровский”, второе слово “фашизм”.
Началось это с бомбежек Сербии, с уничтожения международного права, с гегемонских фанаберий на радостях, что рухнул советский режим. И ни в какой упаковке эта гегемония глобального беспредела не может называться культурной, потому что в Начале было Слово. Я всегда буду яростно защищать человеческое достоинство и называть вещи своими именами, а не холуйски аплодировать победителям. Поэта нельзя победить в принципе…» (Из беседы с Кириллом Решетниковым) [6].
Эти слова Юнна Мориц подтверждает делом, она срывает маску с очередной перестройки (перестройки-2), так называемой эпохи медведевской «модернизации»:
Спи, моя кроха.
Нет меня с вами.
Песенки вкрапление
Дождик накапал...
Всякая эпоха
Начинается словами:
—Это — ограбление,
Всем лечь на пол!
(«Колыбельная Ване»)
И наконец, публикует просто убийственные стихи, написанные в конце 2010 года:
Летает чайка над морской волной,
Не чувствуя ни грудью, ни спиной,
Что этой замечательной страной
Руководит на голову больной.
Использованная литература:
1. Богатырева М. Таким образом. Беседа с Ю. Мориц // Литературная газета. — 2001. — 7–13 февраля , №6.
2. Бондаренко В. Добровольное гетто Юнны Мориц // День литературы. — 2001. — 6 апреля, №4.
3. Кожинов В.В. Интервью от 5 августа 1999 г. (http://www.rummuseum.ru/portal/node/911).
4. Кучкина О. «Я рано попала в плохую компанию» Беседа с Ю. Мориц // Новое время. — 2003. — 16 февраля, №7.
5. Мориц Ю. Официальный сайт (http://www.owl.ru/morits/index.htm).
6. Мориц Ю. «Поэт вообще — тунгусский метеорит и струнный инструмент». Интервью // Газета. — 2004. — 31 марта.
7. Мориц Ю. Не бывает напрасным прекрасное. — М., 2006.
8. Мориц Ю. «Мне, мерзавке, повезло». Поэзия // Литературная газета. — 2009. — 30 сентября, №39–40.
