В минуты грусти на столе моём всегда Чехов. Нет, не юмористические рассказы, а то, что созвучно моему настроению.
Очень часто, например, я перечитываю чеховский рассказ «На подводе». Сюжет очень простой. Учительница едет в город за жалованьем и обдумывает свою жизнь, вспоминает прошлое. Никаких необыкновенных событий не происходит, однако после прочтения впечатление остаётся очень сильное. В чём причина этого? Попробуем разобраться.
Во-первых, это рассказ о нас с вами. Вот Марья Васильевна, у которой от былой жизни «осталось в памяти что-то смутное и расплывчатое, точно сон». Даже фотография матери потускнела от сырости в школе, «и теперь ничего не видно, кроме волос и бровей». (У кого из нас нет настолько стёртых воспоминаний?) Помещик Ханов, который жертвует в школы «одни только глобусы и искренне считает себя полезным человеком и видным деятелем по народному образованию». (Так и слышатся благостные речи о даровании в школу Интернета; речи сии могли бы довести до сладостного слёзотечения, если б не знать, что на отопление школ и на прочие мелочи деньги не выделяются вовсе). Мужики, думающие, что учительница «получает слишком большое жалованье». (Картинка современной деревни, где работник ЗАО, ООО, агрофирмы и т.д. получает меньше самого бедного учителя).
Во-вторых, такое ощущение, что время действия рассказа не так уж далеко от нас отодвинуто. В чеховском времени легко узнаваемы приметы дня сегодняшнего. Особенно это касается школы. Да, той деревенской, крошечной, называемой малокомплектной и тщательно ныне стираемой с лица русской деревни, с лица России.
Героиня рассказа — учительница, у которой «такое чувство, как будто она жила в этих краях уже давно-давно, лет сто, и казалось ей, что на всём пути от города до своей школы она знала каждый камень, каждое дерево. Тут было её прошлое, её настоящее; и другого будущего она не могла представить себе, как только школа, дорога в город и обратно, и опять школа, и опять дорога…» Работа — дом, работа — дом, как всё знакомо…
Думает она лишь о школе, об экзамене, какая будет задача — трудная или лёгкая. «Квартира из одной комнаты, тут же и кухня. После занятий каждый день болит голова… А ночью снятся экзамены, мужики, сугробы. И от такой жизни она постарела, огрубела, стала некрасивой, угловатой, неловкой, точно её налили свинцом, и всего она боится… И никому она не нравится, и жизнь проходит скучно, без ласки, без дружеского участия, без интересных знакомых». Обычная судьба деревенской учительницы, да и не только деревенской. Словно слышу вздох одной моей каргопольской приятельницы: «Что поделать, Оля, мы (она и её сестра) и умницы, и красавицы, а всё равно никому не нужны. Кроме школы, никакой жизни…»
Да и кого любить? Вот Ханов с интересной наружностью и тонкой воспитанностью. «Около старого Семёна он казался стройным, бодрым, но в походке его было что-то такое, едва заметное, что выдавало в нём существо уже отравленное, слабое, близкое к гибели. И точно в лесу вдруг запахло вином». Ханову, «по-видимому,… всё равно и лучшей жизни ему не нужно». «И непонятно, — думала она (М.В.), — зачем красоту, эту приветливость, грустные, милые глаза Бог даёт слабым, несчастным, бесполезным людям, зачем они так нравятся». Жить с человеком, который не видит отчаяния вокруг, не понимает жизни? Марья Васильевна прекрасно понимает, что «в её положении какой бы это был ужас, если бы она влюбилась», когда «вся жизнь устроена и человеческие отношения осложнились до такой степени непонятно, что, как подумаешь, делается жутко и замирает сердце».
А что в той самой жизни — в школе? Сторож, который ничего не делает, грубит и бьёт учеников. (Пьяные кочегары, работники по текущему ремонту…) Земская управа, в которой трудно кого-либо застать. (Администрация, РОО. Совсем недавно слышала, что начальника РОО днём с огнём не найдёшь, особенно когда появляются проблемы. Следовательно, почти постоянно.) Инспектор, бывающий в школе раз в три года и ничего не смыслящий в деле. (В нашей школе часто возникает вопрос, зачем нужны инспектора РОО и чем они заняты. А когда — очень редко — удостаивают школу своим высочайшим вниманием, такого наслушаешься… Одна инспектриса, к слову, сделала замечание, что неправильно говорить свёкла, нужно говорить свекла'. Другая серьёзно исправляла мою ошибку: «Вот у Вас тут написано — в течение года. В течение нужно писать с буквой и. Что ж Вы даже за орфографическими ошибками не следите?»)
«В учительницы она пошла из нужды, не чувствуя никакого призвания… и всегда ей казалось, что самое главное в её деле не ученики и не просвещение, а экзамены». Кстати, о призвании. Помнится, в смутные времена моего директорства пришла ко мне проситься на работу в школу молодая женщина. Около получаса она вдохновенно говорила о любви к педагогическому труду, о призвании. Я, хоть и не люблю восторженных людей, была растрогана и взяла её учителем рисования. Прошла неделя. Девушка уволилась, а затем пошла в совхоз, где умоляла бригадира взять её хоть скотницей, хоть телятницей, только бы больше не работать в школе. Дети ведь конечно, «цветы жизни». Лютики, в основном.
Ладно, Бог с ним, с призванием. «Учителя, небогатые врачи, фельдшера при громадном труде не имеют даже утешения думать, что они служат идее, народу, так как всё время голова бывает набита мыслями о куске хлеба, о дровах, плохих дорогах, болезнях. Жизнь трудная, неинтересная, и выносили её подолгу только молчаливые ломовые кони, вроде этой Марьи Васильевны». Что изменилось в веке XXI, скажите ради Бога?
Главное — экзамены. ЕГЭ, например, которым вот уже несколько лет полощут мозги и который вводят, несмотря на все учительские, да и профессорские протесты. Причём, непонятна его необходимость, если при двойке за ЕГЭ в аттестат идёт «удовлетворительно». Почему мы, как и Марья Васильевна, принуждены всё время думать о том, как бы выдать красивую картинку, дать 100% успеваемости? А ежели их нет — сделать, чтобы было. Например, поставить выбывшим неуспевающего ученика. Есть много и других способов.
Поневоле у многих, как у героини рассказа, появляется мечта, что «никогда она не была учительницей, то был длинный, тяжёлый, странный сон, а теперь она проснулась…» Счастье — в пробужденье?
