– Здравствуйте! – улыбнулся Борис. Он улыбался, даже когда готовился сделать подлость. Людей нужно любить.
Хмурый вошел рабочий, зыркнул: чистый уют. Из-за двери сверкал холодильник, дальше было окно. Цвел нежный сентябрь.
– Здравствуйте, – повторил Борис. Гость кивнул. – Вот сюда, пожалуйста. Не разувайтесь.
Рабочий и не думал разуваться. Прошли по коридору, потом направо. Борис снял со стола статуэтку – пурпурную сферу. Положил в карман, отодвинул стол от стены.
– Выравнивать ничего не нужно, просто оклейте. Обои здесь, в углу. Шпатлевка на балконе, сейчас принесу. Я правильно понимаю, что за два дня управитесь?
Рабочий почесал пальцем шею, кивнул. Борис открыл балкон, выволок ведерко шпатлевки.
– Ой-ой, – он вспомнил и указал рукой, – здесь паук, вы его не трогайте, просто смахните куда-нибудь. Пауки – к счастью, такая примета.
Странная была это пара, мой великодушный читатель: невысокий складный хозяин в черно-красной полосатой кофте, рядом – бесцветный гость.
– Вы пока осмотритесь, я чай приготовлю.
Рабочий почесал шею с другой стороны. Мучила досада – неужели шкет живет в таких хоромах один?
Там, куда ушел Борис, играла музыка, чайник шумел.
Борису на вид было не больше двадцати. Жил один.
Рабочий прихлопнул паука.
Воскрес
Стояла тихая погода. Борис решил устроить пикник с приятелями: один плотный, спокойный, другой энергичный. Энергичный взял пиццу, водку, текилу, шашлык, бутерброды, абсент про запас. Плотный не взял ничего. Добирались до парка.
Время раскрыть секрет: вечером Борис хотел отправиться в пригород. До этого думали отдохнуть. Ели много и пили текилу. Борис хвастался, что однажды пил ее, лежа в ванной. В ответ щелкали языками: ты сам себе враг.
Дошли до абсента, мешали с водою и сахаром. Борис говорил, что однажды пил его в ванной. Стало плохо и жарко, тошнило. Надо было ехать.
Отправились на вокзал, запихали Бориса. Он прищурился в солнце, ничего не увидел: он умер. Двое пытались будить и щупали пульс, оглядывались в пустом вагоне. Усадили удобнее, убежали. Поезд тронулся.
Появлялись люди, ходили; Борис мотался как кукла. Села напротив остроносая баба в зеленом. Развернула газету, отложила газету. Достала молитвенник.
Шевелила губами, поглядывала. Ей казалось, мертвец улыбался.
Борис вздрогнул, разлепил припухшие веки, различил зеленую кляксу. Понял, что воскрес, не понимал, в аду он или в раю.
Куртка
– Здравствуйте, – улыбнулся Борис. На него дохнуло темным теплом. – Улица Епанчина. За четыреста.
– Это где? Далеко. За пятьсот.
Борис уселся, помолчал, повел разговор:
– Метро сегодня раньше закрыли. Главное, улицу, а там сложно, я сам. Только у меня денег нет. Довезите, из дома вынесу.
Ехали.
– Я что-нибудь как залог оставлю.
– Хорошо.
Мчались и мчались через сырой асфальтовый мрак. Остановились.
– Оставь телефон.
– Знаете, не могу. У меня был уже случай – человек с телефоном уехал.
– Зачем мне?
– Нет, я знаю, что вы не уедете. Давайте, лучше куртку оставлю.
Борис выпутался из куртки. Водитель дождался, пока он скроется за углом, тронулся. Поворошил, проверил карманы, нашел вязаные перчатки с дырявыми пальцами. Проехал немного. Еще. Остановился, вышел; щупал, разглядывал трофей под фонарем. Зачем он это делал, он не знал.
Куртка была старая, плохая, дешевая. Водитель бросил ее на землю, взялся за край, наступил сапогом, дернул. Раздался треск. Останки разрывал руками.
Акция
– Здесь кухней пахнет, – сказала Алина. – Ненавижу.
Уселись, заказали шампанское. У стены играли на гитаре и аккордеоне.
– Слушай, а как думаешь, у тебя есть душа? – Алина отхлебнула. – И смог бы ты с нею расстаться?
Началось.
– Нужно договориться, что такое душа… – медленно начал Борис.
– Нет, ну вот есть что-то самое дорогое? И ради чего ты смог бы расстаться с этим самым дорогим?
Борис вздохнул. Помолчал.
– Ты для меня дороже всякой души.
Снова неловкая тишина, Борис придумал переменить тему.
– Ситуационистский интернационал… – начал он.
Алина сразу все позабыла, слушала, подперев кулаками щеки.
– …чем больше в обществе богатых, тем больше бедных…
Борис ловко схватил меню в тяжелом переплете, спрятал его между коленями. Алина круглила глаза.
Настала пора уйти. Борис расплатился. Выйдя, смеялся и размахивал трофеем:
– Знаменем нового общества станет барахло отжившего.
Шли, а потом расстались. Шагал Борис один: смотрел в витрины и путал себя с весной. На углу враз обезлюдело, там стоял человек-булочка.
Такие встречались в городе: бурый и пухлый наряд пирога, из него торчат ноги в дырявых кроссовках. Говорит сдавленно, и не увидеть, где в плюшевом теле прорезь для глаз, а где – для голоса. Рядом тележка, над нею – плакат. Борис хотел скользнуть мимо, но на свою шею прислушался.
– Акция, акция, – слабо, но громко вещал пирог. – Отдайте что-нибудь ненужное.
Борис вспомнил о душе, побледнел. Не было рядом Алины, чтобы отдать Алину. Пирог подошел совсем близко, почти угрожал.
– Акция: свежая выпечка в обмен на что-нибудь ненужное.
Борис застыл, испугался, не глядя шагнул, ударился о тележку с печеным добром, взмахнул рукой, понял, что держит меню. Отдал, отбросил, заспешил, не разбирая дороги. Бурый плюшевый человек долго смотрел невидимым взглядом, после зарыл обретенное в снедь.
За эту пропажу очень досталось одной официантке. Она не обслуживала столик Бориса, но была новенькой, к тому же закончила филфак и даже знала, где ставить ударение в словах «Дамаскин» и «Ареопагит». Она боялась рассказывать об этом, но все вокруг чуяли нутром ее знание, до ненависти. И жестоко отыгрались.
Зуб
Разболелся зуб: наконец-то Борис понял о себе, что всесилен и бессилен. Он знал очень хорошего врача, но знал еще, что ничего не вылечить, только драть. В поликлинике по месту прописки работала женщина: идеально вырывала. Бесплатно.
Четыре дня Борис страдал, заговаривал зуб, смотрел на статуэтку – пурпурную сферу. Решился, вышел, долго ехал в зеркальном лифте, ошибся этажом, приехал. Шагнул в прямоугольник «Стоматология». Тишина и стоны из-за белых дверей. Но из-за одной стонов не было. Нечего бояться, хотя те, кто не знал, боялись больше всего.
Борис вошел, увидел ее и почувствовал вечность. Навсегда немолодая, неизменная. Желтые, нет, желтоватые волосы. Женщина молчала, но будто бы говорила:
– Живут люди, живут, а умирают не со всеми зубами.
Сунула железо, с улыбкой постучала по челюсти в нужном месте. Борис кивнул. Вколола заморозку. Никакой боли – только легкое неприятное чувство. Тут женщина ушла.
Борис сидит, смотрит на листву за окном, думает о том, как исключить из мира людей, слышит редкие шорохи. Долго-долго очень тихо. Вот сейчас она войдет. Она входит. Он разевает рот: будет больно. Нет, зуб уже перед ним – большой, весь в лиловой крови. Руки в белых перчатках остались белыми.
– Надломился, но вырвался. Даже рук не испачкала.
Борис поднялся, сказал «спасибо». Все казалось непривычно быстрым после долгого ожидания: казалось, еще что-то должно произойти. Борис сказал «до свидания». Женщина улыбнулась. Борис почувствовал вечность, вышел, пошел домой, к пурпуровой сфере. Рот был полон крови.
У дома множество рабочих в оранжевых куртках копали землю, быстро говорили на своем языке. Толстая бабка стояла перед ними, неприятно вертела руками, передразнивала:
– Шеш-беш, урлы-мурлы! Культур-мультур!
Рабочие копали, переговаривались, не обращали внимания.
Сфера
«Кого человек ненавидит больше всего? Чего он боится?», – спросила Бориса пурпурная сфера.
«Себя», – хотел сказать Борис, но испугался, смолчал.
Сфера стала кубом.
Борису повезло: и в этот раз уцелел.
