Я живу за чертою летопогоды, в квартале первой луны декабря, и у нас здесь всегда минус четыре градуса Фаренгейта.
Мое имя – так начиналась одна старинная книга, которую я читал в детстве – Тереза Мария Берта Авель, или просто – Авель.
Моя жизнь проста, безыскусна и в ней нет ничего интересного, мои родители умерли, когда мне было три года, от циркониевой лихорадки, которую мне удалось пережить, но где-то глубоко внутри я все еще болен, и иногда, по вечерам, я кашляю, кашляю долго, безысходно и вспоминаю о том, что также кашляла моя мать перед смертью.
Живу я в небольшой комнатке в многоквартирном доме, которая осталась мне от родителей.
Работаю я на заводе, на конвейере, там, где производят разноцветные кубики многоразового рисового супа, я должен выбирать из кубиков на конвейере синие кубики и складывать их в коробки, а дальше на конвейере складывают в коробки кубики других цветов.
Синий цвет я ненавижу.
Все мои утра одинаковы, в шесть утра включился кристалл потолка, озарив комнату седьмой симфонией Людвига Вана.
Я пошел умываться, потом был завтрак и холодный бутерброд с концентратом сыра.
Потом я пошел на свой завод, утро было тусклым и серым.
Прохожие были одеты в тяжелые теплые пальто и каждый спешил на свою фабрику.
Я шел медленно и думал о том сне, который снился мне сегодня, – жаркий день в квартале четвертой луны августа, я лежал на берегу моря и вдыхал отчетливое тепло солнца, пока меня не окликнула какая-то девушка – Авель…и я понял, что я ее люблю… а она – любит меня…
В кварталах летопогоды я не был ни разу, и море видел только в кристаллах сна.
Я закурил первую утреннюю сигариллу, и сердце отозвалось привычной болью.
На заводе все было как всегда – синие кубики, пятнадцатиминутный перерыв на обед и снова синие кубики.
После работы, я не пошел сразу же домой, а свернул в сторону реки и ее бесконечной набережной.
Исеть была закована в холодный торжественный лед, в ее черных снах – вода была свободной, освобожденной ото льда в летомесяце под названием июнь.
Исеть была покрыта льдом еще задолго до моего рождения, и ее лед был испещрен снежными тропами тех, кто хотел сократить здесь путь.
Прохожих на берегу реки не было, все уже разошлись по домам к источникам искусственного тепла.
Я посидел на парапете набережной, куря сигариллу, и тоже пошел домой.
По дороге домой я встретил двух леточеловек, их плащи были окрашены желтым, дымчатым светом, я обогнул их, чтобы случайно не коснуться силового поля, под защитой которого они находились.
Что они делают здесь – вот чего я не пойму, ведь здесь нет ничего интересного.
Может, для них это нечто вроде экскурсии, может, они скучают по снегу, так же, как мы скучаем по солнцу и теплому летнему дождю.
Дома я включил кристалл визора, там передавали новости соседних кварталов – января и ноября.
В ноябре, как всегда, был дождь, а в январе – сильная, сорвавшаяся с цепи, метель.
В январе я был однажды, в детстве, на школьной экскурсии, там было еще холоднее, чем у нас, и все были закутаны в теплые шарфы и меховые накидки.
Детей декабря там явственно не любили, и больше я там не был ни разу.
А вот в октябрь – месяц моего рождения – мне путь закрыт, как и во все другие месяцы, кроме января и февраля.
Такие дела.
Все люди застыли в кусках янтаря, но птица – другой самолет…
По визору началась космострелялка, я приглушил звук и взял свою любимую книгу – письма Марины к Килгору Трауту.
Кристалл потолка излучал сонный голубой свет.
Я лег на кровать, держа в руках письма другого одинокого человека, такого же одинокого, как я, и даже больше.
В одиннадцать я включил кристалл сна, выпил свои таблетки - снотворное и антидепрессанты, и уснул.
Мне снова приснилось море, оно было мертвенно-зеленого цвета, и на берегу моря был я один, берег был диким и отчужденным, словно миллион лет назад.
Следующий день был выходной – воскресенье, и мне не нужно было идти на завод.
Ко мне пришла Белка, это моя девочкадруг.
Ей тоже восемнадцать, как и мне.
Знакомы мы уже восемь лет.
Мы выпили псевдозеленого чая и стали собирать паззл – картину какого-то древнего художника под названием «Подсолнухи».
Собираем мы его уже несколько недель, и получается пока плохо, Белка все время путает фрагменты и вообще плохо разбирается в цветовой палитре.
Она тоже, как и я, переболела в детстве циркониевой лихорадкой, только ее родители выжили, а мои – нет.
Можно было пойти в синематограф, но у нас не было денег, моя зарплата была давно, и после паззла мы решили просто пойти погулять на улицу.
Мы прошли Элизиумом и вышли на бульвар Рабов.
Шел снег – тихий и отстраненный.
Белка была закутана в теплое пальто, а на мне была меховая куртка.
- Тебе снилось море? – спросил я ее.
- Нет, - ответила она, - никогда, я даже плохо представляю себе, что это такое, это кажется большое количество соленой незамерзшей воды?
- Ну да, примерно так. Так пишут в газетах.
- А чего ты спрашиваешь?
- Просто, мне оно снится, постоянно снится.
- Сходи в психбольницу.
- Я и так хожу туда каждый месяц, ну расскажу я им про море и что?
- Не знаю, может, от этого есть какие-то таблетки.
- Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом.
Мы дошли до реки и ее покорного льда, река выглядела как рано состарившаяся и некрасивая женщина.
Я закурил сигариллу, а Белка достала из кармана псевдоорехи.
Так мы стояли, пока не погасло солнце и наш квартал не стал темным, но вскоре зажглись фонари вечера.
Потом я проводил Белку домой, она жила на улице Калек, и мы попрощались.
Она поцеловала меня в щеку и, отряхнув перчатки от снега, взошла по своей лестнице.
Я постоял еще немного, глядя на ее горящие окна, а потом пошел домой.
Этот месяц называется декабрь-4.
Такие дела.
У нас никогда не наступает новый год.
Редкие вечерние прохожие были сумрачны и глядели хмуро и неприветливо.
Я дошел до своего дома, там все было по-прежнему.
И в этот раз несобранный паззл так и лежал на столе, храня невидимое тепло рук Белки.
Люблю ли я ее? – вот вопрос, который занимает меня даже больше, чем вопрос – любит ли она меня?
Я не знаю, честно, не знаю, я слишком к ней привык, она девочкадруг, слишком много лет мы знакомы.
День сегодня был долгим, и, даже не ходив сегодня на завод, я почувствовал как устал.
Зевая, я расстелил постель, включил кристалл сна и уснул.
Море было напоено солнечным светом.
Оно было удивительно спокойным и безмятежным.
Я сидел на берегу, песок просыпался сквозь пальцы.
Вверху парили небольшие птицы, названия которых я не знал.
На берегу я был один.
Жалко, что во сне со мной не было Белки, она была бы рада увидеть море.
Пробуждение было внезапным, мерный шум моря сменился холодным криком кристалла потолка.
Я кое-как встал, еще не вполне отойдя ото сна, и направился в ванну.
Есть мне не хотелось, и я ограничился только псевдокофе.
Утренняя дорога на завод была заполнена бесконечным падающим снегом.
На другом конце квартала Белка шла на свою фабрику текстильных изделий.
Выбирая на ленте конвейера синие кубики, я думал о Марине и Килгоре Трауте, и странном мире эпистолярной любви.
После работы я решил сходить к зимогранице декабря.
Я прошел мостом Несчастных и по Ледяной улице вышел к границе квартала.
Зимограница сияла нестерпимым белым цветом льда.
Через дверь в границе можно было пройти в январь, если у тебя, конечно, был кристалл визы.
Дверь отворилась и оттуда вышел леточеловек, его лицо было спокойно и наполнено каким-то чувством собственного достоинства.
Желтый плащ горел медленным светом.
Я смотрел ему вслед, как он идет в сторону моста Несчастных, и думал о том, что я, наверное, никогда не увижу август.
Я постоял еще немного и пошел домой.
В следующее воскресенье мы с Белкой должны были закончить паззл, потом можно было его склеить псевдоклеем, поставить в рамку и повесить на стену, тихим украшением моей маленькой комнаты.
Завтра мне – как и всем, пережившим циркониевую лихорадку, раз в месяц - надо было идти в больницу.
Я подумал о том, дадут ли мне там таблетки, чтобы никогда больше не видеть море.
В моих снах оно было слишком теплым для живущего в квартале первой луны декабря.
18-20.04.12
