[1]
Один мой приятель, как и я, продавец антикварной мебели, организовал свою работу следующим образом.
Прежде всего, он никогда не показывал товары клиентам, у антиквара даже демонстрационного зала не было. Переговоры вел по телефону, подробно описывая предметы. Ему прекрасно удавались эти описания, все остальное его совершенно не интересовало. Покупатели заглатывали эффектные эссе о старинных диванах, которые мой приятель сочинял прямо на ходу, и заранее соглашались со всеми условиями. Оставалось только узнать, куда доставить заказ.
Несмотря на антикварную респектабельность, мой приятель так и не завел носильщиков и занимался доставкой сам. Возможно, перетаскивание грузов доставляло ему удовольствие.
Обязательным условием являлась встреча на улице. Не важно, где именно, лишь бы под открытым небом. Антиквар требовал подробного описания клиента. От этого легко можно было отказаться, потому что, кроме покупателя, в условленном месте никого больше не оказывалось, но мой приятель не терпел возражений.
Держа одной рукой телефонную трубку, второй он запечатлевал внешность клиента в блокноте. Его рисунки с комментариями не имели ничего общего с реальными описаниями.
Антиквар придумывал фантастические детали вроде малиновых брюк, рыбацких сапог, громоздких шуб, надетых на голое тело, неестественно огромных женских грудей, шрамов через все лицо и тому подобное.
Доставляя мебель, он искал клиентов по своим рисункам. Однако места встречи были так малолюдны, что ждущему человеку не оставалось ничего другого, как убедить моего приятеля, что он действительно тот, за кого себя выдает, хоть и не подходит под описание из блокнота.
Однажды антиквар договорился о встрече в переулке, рядом с рестораном. Должна была прийти молодая дама в кашемировом пальто и длинных перчатках. Мой приятель описал в еженедельнике семью из родителей, родителей отца и двух дочерей, одиннадцати и полутора лет. Молодая дама хотела приобрести журнальный столик и пару подсвечников XVIII века.
Получилось так, что антиквар прибыл на место немного раньше. Он скинул стол с плеч, подсвечники оставил в карманах пиджака, там они не мешали, вытащил из нагрудного кармана блокнот и пробежал глазами описание клиентов.
Обе девочки носили розовые сарафаны и белые колготки, их родители - перламутровые деловые костюмы, напротив родителей отца стоял прочерк.
Антиквар осмотрел переулок, но не увидел никого, подходящего под описание. Он еще раз, гораздо внимательнее, прочитал запись в блокноте. Подумал, почему перечислена одежда для помещения, но никак не для зимней улицы. Время еще оставалось, поэтому антиквар решил подождать.
Он крутился на месте, елозя глазами по прохожим, пока не уткнулся в витрину ресторана. И так получилось, что за столом у окна сидело семейство, которое он описал в блокноте. Совпало решительно все: две девочки, почти грудная и почти девушка, обе в розовых сарафанах, их отец в зеленом костюме и мать в сером комбинезоне, а так же бабушка с дедушкой в чем-то незапоминающемся.
- Мерзавцы, - прошептал Антиквар (отныне это слово будет писаться с прописной буквы, как имя, а не профессия).
Пришлось снова поднимать журнальный столик и тащиться в ресторан.
Молча обходя официантов, Антиквар подобрался к заказчикам, уткнувшимся в тарелки с грибным супом, и аккуратно поставил столик. Он ждал, когда на него обратят внимание. Семейство же приняло Антиквара за подсобного работника. Они игнорировали его с легким неудовольствием на лицах.
- Наглецы, - прошептал он. – Заказать столик одновременно в антикварном магазине и в ресторане. Вдобавок заставить меня ждать, пока набьют брюхо.
Возмущенный Антиквар присел на журнальный столик, поставил рядом подсвечники и достал блокнот. Он записал на чистой странице:
Когда после оперного представления в приюте для одноруких детей артисты вышли на сцену, воспитанникам не осталось ничего другого, как стянуть башмаки и, задрав ноги над головой, аплодировать ступнями.
Антиквар убрал блокнот. Мысли полезли в голову, словно голодные мыши.
- Я попадаю в такие ситуации по собственной вине. Из-за того, что не приемлю критики. Любое замечание воспринимаю в штыки. Собеседник не успевает даже опомниться, как я набрасываюсь на него с мелкими придирками. Лишь бы не замечать собственных ошибок. А ведь, скорее всего, меня лишь хотели немного поправить. Я же бездумно нападаю, прусь напролом со сжатыми кулаками. Только бы не слышать возражений. Но зачем? Они почти всегда правы. А я затыкаю им рот. Вот и сейчас сижу перед семейством, ожидая извинений. Каких извинений? Мне и в голову не придет, что виноват я. Именно я неправильно записал место встречи. Скорее всего, мы договорились в ресторане, а не на улице. В такой-то мороз. Не исключено, что меня пригласили на обед. После еды и беседы займемся мебелью, уладим формальности. Что здесь такого. Любому ясно, почему меня не приглашают за стол. Ведь я не описал себя, клиенты не ведают, кто перед ними. Следует сделать первый шаг, представиться, объяснить свое появление. Тогда они смогут предложить мне сесть, хоть и не видно свободных стульев. Не исключено, что мы станем приятелями. Они предложат увидеться снова. И не один раз.
Антиквар сидел перед семейством уже десять минут. Наконец он поднялся и поздоровался.
- Здравствуйте.
И тут же, даже немного опережая это "здравствуйте", стол окружили официанты. Раздвинули стулья с девочками, высвободив необходимое пространство, в которое поставили седьмой стул. Швырнули глубокую тарелку и столовые принадлежности. Наполнили тарелку грибным супом, таким же, как у остальных. Пожелали моему приятелю аппетита и мгновенно удалились.
Антиквар занял место за столом семейства. Все оторвались от тарелок и с озабоченным видом пялились на него. Антиквар молча приступил к еде.
Его взгляд перемещался с тарелки на окно и обратно. Мой приятель заметил, как в переулке перед рестораном крутится дамочка в кашемировом пальто и длинных перчатках. Когда он доел суп, дамочка ушла.
Члены семейства тоже закончили. Отец девочек ждал момента, чтобы попросить счет. Как назло все официанты исчезли. Мой приятель молча наблюдал за главой семьи, пытаясь определить момент, когда к нему лучше обратиться.
[2]
- Ах да, - начинает Антиквар, - я забыл представиться. - Шумно отодвигает стул и поднимается, задевая стол. – Антиквар. - Протягивает руку заказчику.
- Что? – спрашивает мужчина. – Как вы сказали?
- Антиквар.
- Как еще раз? – переспрашивает собеседник, исказив физиономию. – Повторите, пожалуйста.
- Антиквар, - в третий раз говорит мой приятель.
- Что вам нужно?
- Я - антиквар…
- И что с того? – раздражается глава семейства. – Чем я могу помочь?
Пожалуй, стоит хотя бы схематично описать главу семейства. Тучный мужчина в зеленом пиджаке, заметно меньшего, чем необходимо, размера. О возрасте судить сложно: может быть и 25 и 45 лет, а вероятнее всего 55. Без усов, без бороды. Вернее, как раз с усами и бородой: короткими, но неухоженными. С темными редкими волосами. Глазами мелкими, круглыми, едва различимыми на пухлом лице. Громоздкими щеками и подбородком.
Антиквар все еще протягивает руку для пожатия, когда в голову снова начинают лезть идеи.
- Этот человек со свиным рылом не удосужился даже подняться пожать мне руку, хотя бы представиться. Все мои старания оказались напрасными. Но чего я хочу? Только заключения сделки. Как и договаривались. С меня журнальный столик и подсвечники, с него деньги. Больше мне ничего не нужно. Пусть заплатит и может катиться со своими манерами. Требовать чего-то еще от таких фруктов себе дороже.
Антиквар снова обращается к заказчику:
- Я жду, когда вы заплатите.
Некоторое время собеседник молчит. Поворачивается и укоризненно смотрит на супругу. Затем возвращается взглядом к Антиквару, верее к его протянутой руке, лезет в нагрудный карман за бумажником. Но вдруг останавливается.
- Прежде счет. - И после некоторой паузы, длина которой не имеет значения. – Я попросил бы сначала счет.
- Конечно, конечно, - восклицает Антиквар.
Мой приятель достает блокнот, между страниц спрятана квитанция на столик с подсвечниками. Пара секунд, чтобы найти ее, и вот - он протягивает бумажку свинорылому.
- Пожалуйста.
Тот в свою очередь лезет в карман пиджака. Осматривает правый, левый. С недоумением поворачивается к супруге, которая сначала указывает ему пальцем, но, так как это не приносит результата, сама залезает во внутренний карман мужа и достает футляр с очками.
Некоторое время уходит на то, чтобы открыть футляр.
- Извините.
(С этого момента мужчина будет называться Отцом. Это его настоящее имя.)
Папа надевает очки и изучает квитанцию. Проходит от двух до пятнадцати минут. За это время все, кто еще не доел суп, делают это. Даже девочка полутора лет. Теперь она негромко плачет над пустой тарелкой.
- Но здесь же, - говорит Отец, теребя квитанцию, - журнальный столик и подсвечники.
- А вы что заказывали?
Отец сурово смотрит на моего приятеля, затем на супругу, снова на моего приятеля.
- Я бы хотел расплатиться за ужин, - объясняет он.
- Ужин… - повторяет Антиквар. – Это само собой.
- Что значит само собой?
Антиквар отворачивается к окну и наблюдает за прохожими.
- Сначала ужин, затем столик - или наоборот – не имеет значения. Выкладывайте деньги.
Крохотные глазки Папы расширяются, щеки багровеют. Мужчина вскакивает, заодно выясняется, что он карлик, и вдруг – как снег на голову – помещение заполняется голосом из динамиков.
- Друзья, я рад приветствовать вас в своем киноклубе.
Карлик Отец, Антиквар и все сидящие, включая всхлипывающую девочку, поворачиваются к барной стойке, у которой крутится животастый мужчина в бирюзовых брюках и рубашке.
- Меня зовут Потливости Припадок, я прокурор сегодняшнего показа.
Раздаются аплодисменты и женские вскрикивания. Зал заполнился посетителями, большинство столиков заняты. Пришедшие оживлены, повсюду снуют официанты с подносами.
Ведущий продолжает:
- Вернее, сегодня я не куратор… - Пауза. – Хочу представить моего друга и организатора показа…
Он озирается по сторонам.
- Сегодня я сам, - уверяет Припадок, - без посторонней помощи покажу фильм… - заглядывает в листочек…
Снова умолкает. Усиливающийся гул посетителей вытесняет остальные звуки. Припадок делает последнюю попытку:
- Это политическое кино… - Снова пауза. - Сегодня я покажу… мы увидим реальную жизнь. Которую время от времени…
Гул в зале заглушает все остальное.
- Выключите свет, - из последних сил вопит Припадок.
Помещение погружается в темноту. На стене вспыхивает белый экран. Молниеносно, никто не успевает прочитать, проносятся титры. Антиквар достает блокнот и конспектирует фильм при тусклом свете проекции.
Его запись выглядит так.
Тускло освещенный дворик в центре Петербурга. Грязно-желтые дома замысловатой фигурой ограничивают пространство. Камера снимает сверху, оператор высунулся из окна третьего этажа. Внизу подъездная дверь и несколько крупных бездомных собак, суетящихся у двери. Их метания снимаются одним планом, волей-неволей всматриваешься в темное размытое изображение. У подъезда две лавки, на которых сидят дошкольницы. Собаки приходят во все большее возбуждение. Они прыгают на дверь, лают. Через какое-то время им удается проникнуть в подъезд. Монтажный переход. Закадровый голос повествует о старушке-собачнице. С трудом передвигаясь без посторонней помощи, старушка выносит собакам перловую кашу. Параллельно с закадровым рассказом демонстрируется, как старушка несет миску по лестнице, принимает дома лекарства, оставленную миску окружают собаки. Старушка заходит в магазин. Это огромный супермаркет. Едва держась на ногах, она устремляется в самую глубь. Монтажный переход. Статичные планы государственной тюрьмы. Старушку ведет по коридору конвой. Речитатив так невнятен, что лучше я расскажу своими словами. Пенсионерка бедна. Ей не на что купить перловку. Проголодав несколько дней, совершенно опустошенная, она заходит в супермаркет, чтобы украсть. Старушку останавливают на выходе и находят в кармане неоплаченную кашу. Суд определяет наказание в виде лишения свободы сроком несколько лет. В кадре старушка, переступающая порог тюремной камеры. За ней запирается решетчатая дверь. Тюремщик удаляется по коридору, нам зачитывают приговор, подчеркивая, что в заключении старушку надлежит кормить только перловой кашей. Монтажный переход. Проникнувшие в подъезд собаки устремляются вверх по лестнице. Камера следит за ними через лестничный проем. Когда собаки добираются до третьего этажа, оператор прижимается к стене, уступая им дорогу. Собаки устремляются к двери бывшей кормилицы. Они скулят. Под их завывания экран темнеет, пока не становится совсем черным.
[3]
- Свет, - срывающийся голос Припадка без микрофонного усиления. – Дайте свет в зале.
Загораются лампы.
- Меня зовут Потливости Припадок, и я напоминаю, что вы все еще в киноклубе Изувера. Только что мы посмотрели изумительный фильм, и сейчас приступим к обсуждению.
- Похоже, я вас знаю, - говорит Отец, обращаясь к Антиквару. – Вы писатель.
Антиквар молчит.
- По крайней мере, очки у вас как у писателя, - продолжает Отец, - или как у переводчика. Я наблюдал во время фильма – вы постоянно писали в блокнот. Можно взглянуть?
Супруга хватает Отца за руку. Тот не обращает внимания.
- Я не писатель, - говорит мой приятель, пряча блокнот в карман.
- Но кто тогда? – возбуждается Отец. – Переводчик?
- Я уже говорил - Антиквар.
- Насколько помню, вы назвали только имя.
- Да, но у меня и профессия...
- В таком случае послушайте меня… - перебивает Отец. - Не понимаю, из-за чего вы так разозлились.
Он приподнимается и протягивает руку Антиквару.
- Отец.
- Антиквар.
Они пожимают друг другу руки. После чего Папа знакомит моего приятеля с семьей. Произносит четыре женских имени и одно мужское. Оказывается, все, кроме него и супруги, глухонемые от рождения.
- Ваши родители тоже глухонемые? – спрашивает Антиквар, вглядываясь в старичье.
- Это не мои родители, - говорит Отец. – Жены.
Супруга щиплет его за запястье.
- Вернее, - продолжает мужчина, - и мои тоже. Но приемные, не родные.
- Вы женились на сестре?
- Нет… вернее, да. Действительно, получается, что на сестре.
Отец замолкает, позволяя Антиквару ухватить кусочек речи ведущего.
- Безусловно, все вертится вокруг библейских персонажей. Куда ни плюнь, повсюду Иуды, Варравы, Иисусы. И этот фильм не исключение. Вопрос лишь, чьими глазами мы видим происходящее. Кто главный герой. Свора собак или старушенция, пошедшая на преступление? Преступление и наказание…
- Вас усыновили? – спрашивает антиквар.
Отец моментально оживляется.
- Да. В пять или шесть лет. Такая история. Родная мать, прежде чем сдать в детский дом, назвала меня Отцом. Другого имени ей в голову не пришло. Впервые меня усыновили в три года, но те люди сразу погибли: сгорели в застрявшем лифте. Затем в пять или шесть лет. Как раз вот это старичье. - Кивнул в сторону родителей. - Возникли проблемы с их глухотой и немотой. Опека не решалась отдать ребенка инвалидам. Тем более, те хотели сразу двоих: мальчика и девочку. Обратились в суд, на который пришлось таскаться даже нам, детям. Мне и еще одной слепой девочке, ее тоже хотели усыновить. Тянулось все это больше года. Глухонемые изъяснялись при помощи редкой системы прикосновений к ушам. Ни один из приглашенных специалистов не мог в ней разобраться. В конце концов, судья сам нашел способ контакта и после года разбирательств постановил разрешить усыновить одного ребенка, второго забрать. Родители долго выбирали, это отдельная история, меняли детей одного на другого, перебирали варианты, никак не могли остановиться. В итоге слепая девочка умерла от туберкулеза и оставили меня.
- Извините, - вставляет Антиквар. – Я отойду на пару минут.
Отец кивает, кивает и его супруга. Мой приятель выскакивает из-за стола и устремляется к туалетной комнате. От съеденного супа нужно срочно избавиться.
Когда он возвращается, Отец продолжает с того места, на котором остановился.
- Жить с такими родителями было нелегко. Я не понимал их, они - меня. Ситуацию усугубляла постоянная беготня в суд. Инвалиды продолжили судиться с детским домом, уж очень не хотелось упускать девочку. Одна уже умерла, но в приюте остались другие. Я ревновал, возмущался постоянным отсутствием приемных родителей, но что я мог сделать. Родители целыми днями проводили на судебных заседаниях, а когда возвращались, обсуждали слепую девочку. Я так не научился их понимать, только догадывался.
- Не знаю… - говорит Антиквар.
- Так вот, - продолжает Отец, - около года тянулась тяжба, в конце концов последнюю девочку из приюта удочерил кто-то другой. Но главное, обнаружилось, причем прямо в суде, что моя приемная мать беременна. Судья поинтересовался ее животом. И оказался прав. Мама действительно забеременела, это подтвердили в клинике. Еще несколько раз родители посетили суд, а потом смирились, что слепой девочки им не видать, придется довольствоваться родным ребенком. И мною.
Отец с неудовольствием смотрит на родителей, уткнувшихся в пустые тарелки.
- Родилась ваша супруга? - спрашивает Антиквар.
- Нет. Тогда случился выкидыш. Через два года мама родила сына, но спустя три недели в него попала молния. Только когда мне исполнилось десять, родилась девочка, которую они назвали Матерью.
- Боже мой.
- Вы поняли фокус?
- Какой фокус?
- Они хотели вырастить детей, мальчика и девочку, от разных матерей. Назвать их Отцом и Матерью, после чего поженить. Согласитесь, весьма оригинально. Через три недели родители убедились, что девочка не умерла, как предыдущий ребенок, и приступили... Навязывали мне эту бедолагу, как могли. Я рос, росла сестра, родительское сводничество становилось все более навязчивым, беспардонным…
- Не думал, что вы…
- …и в конце концов добились своего. Мне было двадцать два, ей двенадцать. Родители не подпускали ко мне никого, кроме сестры. Все произошло само собой. Некуда было деваться. Так я и влип. Мой проступок моментально всплыл, о нем стало известно приемным родителям. Мне грозила тюрьма. Но эти скоты, - кивок в сторону старичья, - предложили уговор: по достижении двадцати пяти лет я должен жениться на сестре.
- И вы…
- Нет, я не согласился. Родители подали в суд. Любимое занятие – судебные процессы. При том, что языком жестов они не владели, никто их не понимал. К тому времени всерьез инвалидов уже не воспринимали. Прокурор посчитал обвинение смехотворным и отказался передавать дело судье.
- Но вы все равно женаты…
- Да. Уже потом… как-то само собой получилось. Я остался жить в родительском доме. Соседи меня игнорировали. Они и раньше со мной не общались, а после скандала… Вот я и сидел целыми днями дома, а вокруг крутилась подрастающая сестра. Остальное можно представить, дело техники.
Отец опустил голову, подобно родителям уткнулся в пустую тарелку. Супруга в очередной раз взяла его за руку. А проходящий мимо официант бросил в тарелку счет.
[4]
Мужчина будто заснул, уткнувшись в остатки супа со счетом. Антиквар выжидает подходящего момента, чтобы еще раз предъявить квитанцию на столик с подсвечниками.
Внезапно Отец поднимается и жестом увлекает за собой Антиквара. Приходится идти с ним в туалет. Отец мочится в писсуар, разворачивается. Мой приятель считает, что тот закончил и можно возвращаться, но мужчина придерживает его за рукав.
- И все-таки, - говорит он, - вы же писатель, к чему этот цирк?
- Какой цирк?
- Вы кривляетесь, изображая посыльного, всучили мне какую-то квитанцию, но ведь я вас насквозь вижу, я читал вашу книгу, она у меня с собой.
- Моя книга?
- Вы изворотливы как блоха. Спорить с вами бесполезно, предлагаю такой выход. Обменяемся секретами. Я открою свой, а вы признаетесь, кто вы такой. Идет?
- Хорошо, - говорит Антиквар.
Карлик расслабляется, губы растягиваются в улыбке. Но он молчит.
- Начинайте, – подгоняет Антиквар. – Ваш секрет.
- Ах да, - улыбка сползает с лица. – Сейчас.
Он подходит к двери туалета, чуть приоткрывает ее, подзывает Антиквара, следит, чтобы тот встал правильно и смог увидеть в щель стол с оставшимся семейством.
- Обратили внимание на Мариску? – спрашивает карлик.
- Кто это?
- Моя дочь. Я же вам всех представил.
- Которая из них Мариска?
- Старшая. Подросток.
- Хорошо. И что с ней?
- Вы ее видели?
- Пару раз попадалась на глаза, - Антиквар пожимает плечами. - Я сидел сбоку и смотрел в другую сторону.
- Ладно. Вы считаете, что она моя дочь, - карлик усмехается, - а это кукла.
- Кукла? – вскрикивает Антиквар, Папа зажимает его рот рукой.
- Сами убедитесь, - кивает в щель.
Антиквар находит глазами старшую дочь карлика. Та сидит спиной к туалету и почти полностью скрыта спинкой стула. Виден только неподвижный затылок.
- Ну как? – спрашивает Отец.
- Неясно. Она ведь съела суп…
- Вы уверены, что именно Мариска? – Карлик смеется. – Из ее тарелки ела моя жена.
- Ваша жена?
Молчание, в течение которого Антиквар наблюдает за неподвижным затылком.
- Все-таки Мариска хороша собой, - говорит Отец и смотрит на Антиквара.
- Не знаю, отсюда я вижу один затылок.
- Да хоть и затылок, что с того. Она великолепна.
Антиквар не отвечает.
- Ладно. Закончим с этим. Вы видите только затылок, я вижу ее полностью. Я открыл вам свой секрет, хотите верить – верьте, нет – мне все равно. Ваша очередь. Кто вы такой?
- Антиквар.
- Снова та же песня. Мне плевать, как вы зарабатываете на жизнь. Я хочу знать ваше призвание, пишете вы книги или нет.
- Да какие книги! – не выдерживает Антиквар. – Как вы мне надоели.
Испугавшись шума, карлик захлопывает дверь и увлекает Антиквара в глубь туалетной комнаты.
- Меня от вас тошнит, - кричит Антиквар.
- Успокойтесь. Не хотите признаваться, черт с вами. Вы мне не понравились с самого начала. Хотел только удостовериться. Поздравляю. Показали себя во всей красе. Что дальше?
- Я возвращаюсь, расплачиваюсь и ухожу.
Карлик смеется.
- А как же квитанция, которую вы вручили мне на глазах у семьи? Что там? Стол, подсвечники? Забыли об этом? Лишь бы смотаться поскорее?
- Не забыл. Но и не намерен обсуждать с вами.
- Надо же, как вы заговорили. Зачем тогда пошли в туалет? Что вам от меня нужно?
В уборную заходят двое. Увлеченные разговором мужчины не обращают внимания на карлика и моего приятеля.
- Вы порезали телятину, как я просил?
- Нет.
- Почему?
- Не успел.
Двое запираются в соседних кабинках и продолжают разговор через перегородку.
- Чем вы занимались все это время?
- Варил капусту для пирожков.
- Я же просил, чтобы капусту поджарили, а не сварили.
В кабинке, из которой должен последовать ответ, спускают воду. Открывается дверь, и мужчина спешно покидает помещение. Сразу за ним появляется второй, замечает карлика с Антикваром, возвращается, спускает воду и направляется к двери.
Мой приятель решает тоже выйти. Но стоит оказаться у двери, Отец хватает его за рукав.
- Погодите. Согласен, я был не прав. Чепуху про куклу можете забыть. Дочь живая… вот, она только что кивнула… вы заметили? Нет? Пустяки. Это не важно. Можете поверить на слово. Сейчас я открою вам настоящий секрет.
Отец кивком показывает, чтобы Антиквар следил за столом.
Следует описание коммуникации внутри семьи. Посадка родственников не случайна и обусловлена сложным сочетанием недугов и возможностей. Оказывается, не все родственники глухонемые. Карлик намеренно упростил ситуацию, чтобы не вдаваться в подробности. На самом деле все сложнее.
Лишенный коммуникационных проблем Отец, видящий, слышащий и говорящий, занимает центральное место за столом, инициируя общение. Слева от него сидит супруга, Мать, справа – приемный отец. Мать слышит правым ухом, способна говорить, но слепа. Ее отец, напротив, слышит только левым ухом и нем как рыба. Подобно дочери он слеп. То есть, сидящие по обе стороны от Отца без особых проблем способны вступать с ним в контакт посредством слуха. А Мать посредством Отца или даже напрямую может связываться с отцом. Справа от старика старуха. Старуха не слышит ни одним ухом, нема, но зато видит. Слева же от Матери старшая дочь Мариска, как и мать, слышащая правым ухом, но немая и слепая. Слева от Мариски и одновременно справа от ее бабки сидит младшая дочь, сестра и внучка: слепая и глухая, но способная говорить.
Эта устоявшаяся система посадки обладает массой достоинств. Например, Отец может вступить в контакт со всеми, кроме младшей дочери, которая не видит его и не слышит, но зато может заговорить. Сидящие по левую руку от Отца Мать и Мариска посредством слышащих ушей, правых, образуют своеобразную цепочку. Мать, выслушавшая Отца, к тому же и сама способная к речи, легко доводит информацию до дочери, которая тоже слышит правым ухом, но не говорит. Ей и незачем, так как сидящая справа мать не слышит левым ухом, а сидящая слева сестра не слышит вообще.
Младшую дочь способны воспринимать только Отец, визуально и аудиально, и бабка, визуально. Приемный отец Отца с легкостью воспринимает сына, и это единственный человек за столом, с которым он может контактировать. Вернее, он способен на контакт и со своей дочерью, которая через супруга может передать информацию отцу.
Старуха, жена старика, глухая и немая одновременно, тем не менее способная видеть, обозревает всех членов семьи, но не способна донести до них информацию, являясь антиподом младшей внучки, которая говорит, но только это и умеет.
Все это Антиквар узнает у двери туалета.
[5]
Отец с Антикваром возвращаются к столу.
- Наконец-то, - вздыхает Мать. – Мы думали, вы там уснули.
- Длинная очередь к писсуарам.
Мать переводит взгляд на моего приятеля. Тот смотрит на Мариску. Это и в правду не кукла, а живая девочка, почти девушка.
- И все же, - карлик обращается к Антиквару. – Признайтесь, вы же писатель.
- О господи, - не выдерживает супруга, – когда ты, черт возьми, расплатишься, и мы поедем домой?
- Сейчас, сейчас. Только договорю.
Старикан, отец Отца, наклоняет лысоватую голову, подставляя слышащее ухо. В слепых глазах сверкает неподдельный интерес.
- Показать вам книгу? – спрашивает карлик. – Сейчас достану.
- Не надо. Расскажите вкратце, о чем там.
Отец задумывается.
- Начинается с рассказа женщины средних лет. Невыносимая жизнь с мужем-алкоголиком. Ежедневные попойки, драки, нищета. Бедолага опасается, что однажды ее убьют. У женщины взрослый сын…
Антиквар жестом останавливает Отца. Это может затянуться на несколько часов. Болван будет рассказывать, пока не закроют ресторан. А безголосое семейство и слова не скажет. Особенно старикан с бордовой лысиной. Этому вообще все на свете интересно.
- Не хотите слушать?
- Вы пересказываете якобы мою книгу, но это не моя книга. Я такое не пишу. Меня воротит от одного упоминания семейной жизни.
- Но книга именно об этом. Семья предстает в наихудшем виде.
- Я не писатель. Сколько раз повторить, чтоб вы поняли. Я не пишу книг вообще, понимаете? Ни эту и ни какую другую. Как вам еще объяснить?
- Не кипятитесь. Я же хотел только развлечь вас. Я и книг-то не читаю. Вы вот не пишете, а я не читаю. Успокоились?
Отец достает из внутреннего кармана кошелек, сверяется с чеком в тарелке, для удобства повернув его ложкой, достает несколько купюр и кладет в тарелку.
- А мою квитанцию вы собираетесь оплачивать? – напоминает Антиквар.
- Снова вы со своей квитанцией. Не понимаю, почему я должен платить. Что там? Журнальный столик и подсвечники? Зачем они мне? Сколько хотя бы стоят?
Мой приятель придвигает к собеседнику квитанцию.
– Ничего себе! И вы хотите, чтобы я с ни с того ни с сего купил? Где предметы? Столик, люстры? Здесь написано, XVIII век, это правда?
Тем временем в зале продолжается обсуждение фильма. Обрубок, вернее, Припадок, Потливости Припадок, куратор показа, прерывает выступающую девушку.
- Прошу прощения. Вы все еще в киноклубе Изувера. Не могу не озвучить только что полученную информацию. Новость часа.
Все замолкают. Потливости Припадок всматривается в бумажку.
- Сегодня был схвачен и насильно помещен в психиатрическую больницу активист Ч. Его пытают, привязав к кровати, пичкают транквилизаторами и не выпускают в туалет. Оказывают психологическое давление. У Ч. позеленели ноги, мышцы сводит судорогой, он отказывается принимать пищу и испражняться. Администрация клиники принуждает его отказаться от своих убеждений. Сегодня проводится пикет у дверей больницы. Приходите. Ч. нужна ваша поддержка.
Припадок комкает и выбрасывает бумажку. Зрители бесшумно поднимаются и медленно покидают ресторан. Через минуту не остается никого, кроме глухонемого семейства с моим приятелем.
- Вы знакомы с этим Ч.? – интересуется Отец.
Антиквар пожимает плечами.
- Это имя или фамилия? Как полностью?
- Никак, - отвечает супруга Отца. – Сколько знаю Ч., его всегда называли одной буквой. Жуткий психопат и истерик. Уже не в первый раз отправляется в больницу. Вылечить его, правда, вряд ли успеют. Через несколько часов придется отпустить. И зрители киноклубов будут рыскать повсюду в его поисках. Зря выпустили: вот псих и потеряется в городе.
- Я куплю столик с подсвечниками, если вы оставите автограф на моем экземпляре книги, - говорит Отец.
- Да уймись ты, - не выдерживает его супруга. – Нашел сегодня книгу в такси и теперь ко всем пристает. Думает, так просто найти автора. Настоящего писателя... Вы же понимаете, о чем я говорю?
Женщина накрывает ладонью руку моего приятеля. Он отводит глаза, не выдержав ее взгляда. Все вдруг как-то расклеивается… ползет не туда. Антиквар чувствует, что кто-то тянет его за ноги и заглядывает под стол.
Там сидят девочки, Мариска и ее младшая сестра. Они стянули с него ботинки, набили жидковатой грязью и тычут друг другу в лица.
- Вы не видели мою дочку? – спрашивает Мать, сжав руку Антиквара.
- Мариску?
- Нет, другую. Хотя Мариска тоже куда-то подевалась. За нее я не переживаю, она совсем взрослая. А вот младшая… Главное, чтобы она не ела окурки. Вы курите?
- Нет.
- Богом вас умоляю, не бросайте окурки и не давайте моей дочери. Она их ест. Ничего нельзя сделать. Замечает на улице и тут же сует в рот. Не раскрывает пасть, пока не прожует. Мы даже к врачу обращались, да, папа? - Мать бросает взгляд на старика, тот успевает отвернуться. – Врач сказал, что ребенку не хватает никотиновой кислоты. Пусть ест, пока не восстановит баланс. Какая чепуха. Впервые такое слышу. Где моя девочка?
- У вас есть планы на вечер? – интересуется Отец.
Антиквар неопределенно пожимает плечами. И замечает, что ему что-то мешает, необъяснимая скованность движений. Он лезет рукой и наталкивается на какие-то палочки, тянущиеся из-под пиджака наверх вдоль шеи.
- Да у вас вешалка за головой торчит, - смеется женщина.
Две пары супругов пялятся на Антиквара. Он пытается вытащить вешалку, но не удается сдвинуть ее с места.
- Так просто от нее не избавиться, - замечает Отец.
В ту же секунду Мать оказывается за спиной у моего приятеля и тянет за металлический крюк.
- Ты только пиджак ему порвешь, - останавливает ее супруг и поднимается следом.
До вешалки дотянуться не удается, приходится придвинуть антикварный столик. Мать обхватывает супруга за талию и словно ребенка поднимает на гладкую полированную поверхность.
- Одну секунду, - говорит Отец и дергает с такой силой, что вешалка разрывает ткань пиджака. – Вот она - у меня в руках.
Антиквар чувствует морозный воздух, просачивающийся через дырку.
- Странно, что здесь так холодно, - удивляется он.
- Где здесь? – уточняет женщина.
- Вы разве не понимаете, где находитесь? – спрашивает ее муж.
- И где же?
- В суде, черт бы вас подрал. Вас судят за стыренный из магазина пиджак, который вы уже успели порвать.
Антиквар осматривается. Действительно, вокруг разворачивается судебный процесс. Изувер, ведущий киноклуба, председательствует. В разных концах зала чернеют фигуры прокурора и адвоката, лиц в темноте не разглядеть.
- Подсудимый, расскажите о том, как вы совершили преступление, - говорит Потливости Припадок.
Отец тыкает вешалкой в плечо Антиквара.
- Давайте.
- Вчера я зашел в магазин, побродил по залу, а когда собирался домой, со мной попросились одни рейтузы. Я обмотал их вокруг шеи на манер шарфика. Так мы и вышли.
Из рядов зрителей вырывается полная женщина в домашнем халате. Она выскакивает перед кафедрой и возбужденно кричит:
- Он врет. Врет. Свекр уже уходил из дома. Но живут они далеко за городом, поэтому он всегда возвращался. Идти ему некуда, денег нет…
Потливости Придаток вглядывается в Антиквара.
- Вы говорите о рейтузах, но откуда они взялись? Расскажите про пиджак, фигурирующий в документах. Мы вас внимательно слушаем.
И немедленно объявляет заседание закрытым.
Все устремляются к выходу. В считанные секунды зал пустеет. Остаются только Антиквар с семейством за тем же столом.
- Неплохо вы с рейтузами придумали, - хвалит Отец. – Судья теперь долго не появится. Нужно ведь разобраться, как связано одно с другим. У крючкотворов на это годы уйдут.
- Он думал, - вмешивается Мать, - стоит упомянуть одно преступление, как его отпустят, забыв про другое.
Антиквар поправляет рейтузы, чтобы прикрыть дыру в пиджаке. Становится немного теплее. Он заглядывает под стол: ни девочек, ни ботинок. Антикварного столика с подсвечниками тоже не видно. По одному начинают пропадать члены семейства: старуха, лысый старик, Отец.
Остается только Мать. Теперь она расположилась у него в ногах и жует окурки. Стола больше нет, только стул под моим приятелем.
- Я вам нравлюсь? – спрашивает женщина, подняв лицо.
- Что?
- Я вам нравлюсь?
- Что вы имеете в виду?
- Подошла бы я для вашей коллекции?
- У меня нет коллекции, - заявляет Антиквар.
- Но вы же антиквар…
- Нет, - раздражается мой приятель. – Я магазинный вор.
- Мой муж - магазинный вор. А не вы.
Женщина оборачивается в поисках поддержки, но здесь никого нет, кроме нее и Антиквара.
- Мы остались совсем одни, - грустно сообщает она.
- Нет, это вы остались совсем одна. А я всегда был один. Мне ничего и никто не нужен… не нужно… не нежны… не надо…
- Тогда мы созданы друг для друга. Мы дополняем один другого как две капли воды. Я думаю в точности так же, как вы. Умоляю, возьмите меня.
- Нет, - говорит Антиквар и, раздраженный, поднимается со стула.
Он делает несколько шагов, после чего останавливается.
- Без ботинок далеко не уйти, - думает мой приятель. - К тому же в этой темени не видно ни зги. Куда идти? Может быть, стоит остаться… с этой женщиной? Если уж все остальное исчезло. А здесь хотя бы она… и стул.
Антиквар делает несколько шагов в обратном направлении и скоро снова усаживается. На стуле ему удобно. Ступни согревает женщина, единственный, кто с ним остался. Дыру в пиджаке прикрывают ворованные рейтузы. Мужчина наслаждается уютом.
Одно судебное заседание Антиквар уже выдержал. А второе еще не скоро произойдет. Можно перевести дух. Немного успокоиться. Обжиться, никуда не торопясь.
