Дэвид Эмери Гаскойн (1916 – 2001), английский поэт, автор нескольких поэтических книг, вошел в историю поэзии как лидер сюрреалистского движения в Англии 1930-х годов. Творчество Гаскойна многообразно, его стихи переведены на многие мировые языки, но русскому читателю оно неизвестно. Между тем его творчество занимает одно из главных мест в английской поэзии. Являясь теоретиком и практиком техники сюрреализма (отнюдь не ограниченной только применением автоматического письма), Дэвид Гаскойн также принял на себя организаторские функции и стал британским Андре Бретоном. Именно Гаскойн станет автором «Первого английского манифеста сюрреализма» и (наряду с Роландом Пенроузом и Эдуардом Мезенсом) организатором международной выставки сюрреализма в Лондоне в 1936 году.
Дэвид Гаскойн играл центральную роль в становлении британского сюрреализма. Уже в своей первой поэтической книге «Римский балкон и другие стихотворения» 1932 года, опубликованной, когда поэту было 16 лет, он обращается к необычной образности, к опыту исследования сновидений, пытается реконструировать в своих стихах состояние сна. Здесь же отчетливо заметно влияние немецкого романтизма, которое впоследствии пройдет через все творчество Гаскойна. В своих поздних стихах, отказываясь от эксперимента, Гаскойн часто будет обращаться образам «Римского балкона».
Через год Гаскойн знакомится с Максом Эрнстом, Андре Бретоном, Полем Элюаром, несколько позже с Ивом Танги, Рене Магритом и Сальвадором Дали. У поэта возникает интерес к новому для него течению. В 1935 году Гаскойн выпускает два важных для британского сюрреализма документа: «Первый английский манифест сюрреализма» и критическая работа «Краткий обзор сюрреализма».
Помимо сюрреализма в ранних стихотворениях Дэвида Гаскойна заметно также влияние другого значительного течения начала 20-го века – имажизма. Наряду с причудливыми сюрреалистическими образами в стихах Гаскойна возникают пейзажи, выполненные в имажистком духе – с изысканной лаконичностью и точностью. Но главным отличием стихотворений Дэвида Гаскойна от непосредственно имажистких произведений является сознательно искаженная логика, управляющая поэтическим текстом изнутри. В отличие от имажистких стихотворений, где связи между строками очевидны и не требуют внимательного разбора, стихотворение Гаскойна иррационально, потому что сюрреалистично.
Впоследствии Дэвид Гаскойн отойдет от сюрреалистической эстетики. В своем позднем творчестве Дэвид Гаскойн обращается к духовной, религиозной поэзии. Лишь изредка в его «классических» поздних стихах возникают нотки сюрреализма. Как и многие другие поэты-сюрреалисты, Гаскойн ищет новые пути для своей поэзии, создавая импрессионистические пейзажи, где время от времени встречается прежнее замороженное время и метаморфозы красок ранних стихов.
С конца 1950-х Дэвид Гаскойн почти не пишет стихов. Публикуются переводы, проза и дневники, выходит несколько сборников раннего творчества поэта. Таким образом, Гаскойн навсегда останется, прежде всего, поэтом сюрреалистом, автором виртуозных сюрреалистических стихотворений и первым британским теоретиком этого важнейшего течения мирового искусства.
Денис Безносов
Дэвид Гаскойн
Обряды истерии
Нет решения
Выше и ниже
Сверток дней разворачивается тканью
Дни выгравированы на лбу каждого
Вчера сворачивает Завтра открывая
Сегодня как лошадь без наездника
Сегодня капля воды падающая в озеро
Сегодня белый свет выше и ниже
Веер дней в девственной руке
Горящий шпиль горящая бумага
И ты не сможешь больше ни возвратиться
Ни остановиться
Слова стихов вьющиеся среди пепла
Иероглифы большего отчаяния чем наше.
Последняя голова
В теплой комнате цвета песка в конце мокрой дороги
Я увидел последнюю голову ее пальцы вплетенные в кудри
Бакенбарды шершавые и гладкие, одетые в ручейки света.
Безусловный стол поддерживал карту луны.
Лица на деревьях нужно остановить, и башни
И безумие полуострова и драгоценные камни
Все каналы остановлены цветущими белым водорослями
Жук тайно задумал уничтожить мост
Ночной воздух – соль на языке. Белые щиты
С грохотом падают со стен конюшен.
Но последняя голова безопасна в своем овощном куполе:
Последняя голова завернута в масленно-шелковый футляр,
Пока бледное пламя ее зловонного мозга
Потребляет все сухие раковины ее тела.
Очищенное отвращение
Испачканное небо
Бессердечно испачканное дыхание
Лихорадочное дыхание логики
И великая птица вырвалась на свободу
С шумными криками погрузившись в тишину
Великая птица с жестокими когтями
За пределы грубого обмана знания
За пределы позы обыкновенного сна
В разрезанное пространство страдания
Куда каждый идет со связанными руками
Куда каждый идет со спутанными волосами
С глазами жаждущими расцвета
Куда каждый идет как Святой Севастьян
Отяжеленная плоть призывает глас покаяния
Сидя за каменным столом
Сидя на банкете плотской похоти
Мы хихикаем скрывшись за наши гнилые маски
Наши человеческие лица под масками
Из невинных стали надменными
И тогда указующий перст говорит и тогда
Указующий перст демонстрирует
Обвинитель борется со своим обвинением
Обвиняемый воет корчится от боли
Перст указывает на выбранную жертву
Жертва рада его выбору
Пренебрежение обвинением отрыжки
Как мы могли коснуться этой падали?
Внезапная судорога спасает нас
Нас освещает очищенное отвращение
Молчалива музыка сфер
Наши руки неподвижно легли на покрывало
И стада возвращаются домой.
Неделя благотворительности
Максу Эрнсту
Подарили льву медали из грязи
По одной на каждый день недели
По одной на каждого животного в этом мрачном зверинце
Потерпевшем кораблекрушение среди облаков
Разрушенном опущенными с силой веками
Одежду для семинарии
Надевает экспедиция лунатиков
И все химеры
Вползающие в окна
Со вшами в волосах
На их крестах отсутствие
В глазах лед
Истерия по поводу лестницы
Волосы вырванные с корнем
Кружевные носовые платки, порванные на клочки
И запачканные кровавыми слезами
Их обрывками засыпана вода
Это явление нуля
Невидимые люди на мостовой
Плевок в желтой траве
Отдаленный грохот бедствия
И взрывается огромная утроба желания.
Невысказанное
Сказанные слова не оставляют времени для сожаления
Но сожалеют
Ненарушенная тишина и
Белые молитвы сна
Под ворохом вуалей
Речь уплывает как вода
С подводными течениями тьмы и насилия
Носящими за речью вечно
Все эти бесформенные суда
Оставленные дворцы
Трещащие по швам от напряжения бытия
Цветущие истерики
Рассыпающие щедро испещренные прожилками лепестки
Во сне есть места места
Места схлёстываются
Желтый сон в солнечном свете дня
Незримо входит в дверь соснового леса
Белый сон согретый в середине зимы
Дышит прохладным снегом
А сон в Апреле ночью спит в
Тени мелкой как вода и ясно произносит с болью
Текущие слова
Проскальзывают в трещины
Лицами памяти звуками ее голоса
Ближе чем пот на корнях волос
Замороженный в момент и затем таящий
Быстрее чем воздух на губах
Быстрей исчезает чем огромные здания
Замеченные на мгновение уголками глаз
Продвижение в глубь огромного континента
Ни одной одинаковой дороги
Ни одного одинакового названия места
Мигрирующие города и жидкие границы
Нет поселенцев ни там ни здесь
Нет твердых камней
Продвижение в глубь невысказанного континента
Среди невысказанных гор
Немых озер и оглушенных долин
Освещенных пароксизмами видений
И ясными волнами беззвучных взглядов
Выпавших из сердца тьмы
Текущих бесконечно в похоронной речи
И потопляющих слова слова
И я здесь схвачен среди отблесков
Тел гордых богатством плоти
Тихих конечностей существ лежащих на свету
Шелковых в бедрах и сжатых до сломанных
Длинных ног они движутся сгибаются вертятся
На параде неизвестных добродетелей
Начинаются слова и слова и
Слова
Пока невысказанное не станет невидимым
А затем неизвестным
Спускаясь от знания к знанию
Тусклое слово испускает безмолвный крик
Беспомощно вращаясь между сном и пробуждением
Цветы рассеяны неподвижным ветром
Колесо фортуны вертится в тумане
Предсказывает точное мгновенье
Отбирая бестелесные тела из центра
Обратно в круговорот перемен и возвращений
Выдыхая пятнистые лепестки
В окружности морей
В пенящиеся океаны распада
Куда ведут суда дневного света
По определенным маршрутам к неопределенным землям
Ив Танги
Миры рушатся в моей голове
Их сдули безмозглые ветры
Пришедшие издалека
Они распухают от тьмы и мглы
И истеричного дождя
Замирающие крики света
Будят бесконечную пустыню
Поглощенную тропическим сном
Окруженную мертвыми океанами
Обнимают ее руки ночи
Миры рушатся в моей голове
Их части крошки отчаяния
Пища отшельников проклятых
Которые ждут шума беспокойных
Дней приносящих без конца изменения
Миры рушатся в моей голове
Не спит уже дымящееся будущее
Их семена начинают расти
Ползать и кричать среди
Камней в пустыне и звать
Вселенские семена
Посеянные ветром абсурда
Чья голова надулась от слухов
Чьи руки покрылись опухолями
Чьи ступни так глубоко в песке.
Истина слепа
Свет выпал из окна и день покончил с жизнью
Такой же день раздумий и отчаяний
Любовь укутанная в крылья пролетела и черная как уголь Ненависть
Остановилась на краю скалы и уронила камень
И выросла из камня как дикое растение
С кинжалом вместо листьев и алыми сердцами
Вместо цветов, а клумба
Как по часам воскресла из земли и простыни
Закинула в зыбучие пески
Осеннее дыхание рассвета
Звезду заплел туман
Живое существо:
Только сломанная сухая ветка сообщила о его присутствии. Два человека, привязавшие свою лодку к ветке, что росла над водой, которые двигались сейчас сквозь густой тропический лес, резко обернулись.
Он поднял взгляд, там был исток реки
Между их ног - он видел пламя солнца
Он видел здания среди листвы.
За головами их, огромными как глобус
Он слышал голоса, неясные как дождь
И легкие как падающее перо
И он упал
А лодка дальше поплыла
Все мачты из соломы
Все моряки из шелковых полосок
И били из пробоин на носу
Потоки бесконечные воды
И пламени, в которых было видно:
Фокусник, рассказывали они, вытащил из сумки шелковую нить и подкинул ее вверх так, что она осталась в потоке воздуха. Из этого же хранилища он достал зайца, который сразу побежал вверх по шелковой нити; маленькую гончую, которая, заметив зайца, погналась за ним с веселым лаем; в конце концов, он вытащил маленького щенка и скомандовал ему преследовать и зайца, и ищейку. Из другой сумки он вытащил привлекательную молодую женщину, со всех сторон обвешанную украшениями, и дал ей указание следовать за гончей и щенком.
Она смеялась видя их глаза
И хлопая в ладоши растворялась в ветре
Чтоб снова появиться за рекой
На шумной пристани среди людей
Ее фигура в пыльных небесах
И тень ее летит на камни,
Где проводник сидел в лохмотьях
Он сбросил статую на землю
И сахарную голову отгрыз
Свидетели вокруг него собрались
И указали на бездну у его ног:
Облака голубого дыма, кое-где смешанного с черным, выпускала истощенная трубка. Дым был достаточно густым и раздражающим и для водителя, и для пешехода.
Шуршание неведомого пламени
И острый вкус во рту.
Клетка
В просыпающейся ночи
Прекратили расти леса
Раковины слушают
В заводи серые тени
Жемчужины тонут в тени
И я возвращаюсь к тебе
Твое лицо на циферблате
Мои руки в твоих волосах
И если время помеченное тобой отпустит птиц
Если они улетят к лесу
Время больше не будет нашим
Наше только в яркой птичьей клетке
Чашка наполненная до краев водой
Предисловие к книге
И все часы стучат
Все темные комнаты движутся
Все нервы воздуха оголены
Улетев однажды
Крылатое время больше не вернется
И меня уже не будет.
Воспитательный Процесс
1.
Погода все же изменилась?
И все же ты не спишь?
Теперь мы наконец на месте
(Забудь объедки любви)
Белизна обернула дома
Чтобы готовиться начинать готовиться
А снег на крышах?
Твой снежный кошмар!
2.
В кармане у месяца много дней
Личные вещи слуха и зрения.
3.
Перья твоей плоти соприкасаются с перьями моей
И горячие нимбы встречаются как тарелки над нашими головами
Ты не нежен.
4.
Крещендо огня, ступени
Из камня ведут в болото
Там начинается странствие и первые птицы
Последние птицы, гонки на велосипедах солнца,
Наши глаза теряют друг друга, осень лопочет
Доедает полдень над домами у тротуаров
Мягкие очертания листьев на стене
Листва унесенная потоками
Ветра в глубь памяти волос
5.
Проволока искривленная вспять кусает щеку
Сады невроза.
6.
Алгебра любви делает вид
Что барьеры должны упасть
Чтобы проглотить воинов сна
Чтобы принести в жертву падаль
Чтобы позвать домой молнии блуждающие по полям
Чтоб жить дважды.
7.
Капля росы поет псалмы на холме
Анатомия чуда открылась на первой странице
На последней странице номер 3 как шелковый узел.
Снаряды открывают небо как ключи
И твое дыхание предостерегает
Предостерегает шаги Истины
От слишком далеких прогулок
В поисках сжатых рук и страдающих глаз
Оно движется за их тенями на экран воображения.
8.
Листва изогнута, сурьма устала,
Цветы раскрошенных колонн под нашими ступнями
Поездки растягиваются далеко но есть море
Море соленое как здоровье с его мраморными венами.
9.
Стакан на столе опустел и глаза твои тоже.
Шаги. И тени за дверью.
Ты думаешь что позабыть
Не трудней чем вздохнуть?
Голос цветов есть зло, пещеры
Уснули. В траве
Играющие дети вспыхивают от страха перед вскрытыми черепами облаков
10.
Я забыл посмотреть на ветер
Ветер играющий с лодками ветер
Тасующий песок как игральные карты –
Но мы не можем изменить этот дневной свет
Переговоры с вечностью
На пустом пляже.
Antenae
1.
Река душистого шелка
Последний проблеск смысла
Девочки остались одни на шоссе
2.
Вечером слышен крик отчаяния
Тишина делится на мириады частиц
Уносится далеко от шумной ауры неона
Обеспокоенная угрозами голода
Его неизменной программой маневров
Его скрипучим захватом когтей
3.
Под кожей лопается солнце
Последний мягкий человек выходит из тоннеля
И флаги начинают петь на улицах
Гирлянды утра разлетелись на куски
И стаями уходят
Море пузырь из шапки соли
Земля песчинка в скорлупе
Земля синеет.
4.
Истина, непостоянный монстр, смотрела в открытое окно
Медля вкусить плоды отравленного дерева
Медля вкусить с тарелок на нашем ромбовидном столе
Опасаясь истины
И миролюбивая звезда бодрствования упала с неба
И пролила свою удивительную жидкость на мозаичный пол.
5.
Вечно спящие запутались в постели
В глубине острова звуков, один
Язык между зубов
Река между песками
Любовь в моих руках как кружево
Твоя рука закружена моей.
6.
Утонченное дыхание шепот дыма
Плывущий между нашими глазами
И радужный корабль удовольствия
Счищает жидкую листву
Хрупкие перья насмешек
Между нашими глазами
Тень улыбки.
7.
Груди полные вечности ждут нежного обладания.
8.
Не полностью не подготовлен
Не полностью бесстрашен
Бессонно
Наблюдающий цвета
Обнаруженные утром
Проделки сомнительной выгоды.
9.
В конце концов один в конце
Когда тепло оставит тело
Колючих взглядов
Неразмотавшейся кровавой нити
Цветка который дан
Забытые рты забывают.
10.
Сейчас мы повешены над жизнью
Осталось много неотвеченных вопросов
И много невыплаченных долгов
Все исчезает все что связывает нас
Все что значит больше, сожаление исчезло…
Наши горящие владения друг от друга
Держатся за обе руки потому что это все что у нас есть.
Лозанна
Было семь, было девять часов, двери закрывались, окна вопили. Ты склонился над тенью, лежащей на полу, и увидел, что ее глаза растаяли. Тесьма на твоем лбу зашевелилась. Тесьма лихорадки.
Кресло превратилось во дворец, ковер стал клумбой увядших цветов, и тогда настало время уходить. Эти сходства, возникшие прежде средств, при помощи которых ты поднялся на великую лестницу. И занял место среди звезд.
Ведь это имеет значение, не так ли, что недостаток, в котором ты был так уверен было не более чем бесконечным голосом, который преследовал тебя в мечтах, постоянно повторяя "Я люблю тебя”. И стены комнаты, где они задавали тебе вопросы, были сделаны из того же самого дерева, что и молоток, который ты был обязан ненавидеть.
Пыльный и пепельный остаток страсти, бушующей где-то вдали, но все же бушующей, поднялся на поверхность озера, и твоя кровь медленно погружалась в него. А другая кровь вернулась в лед. О, наконец, я могу видеть сквозь твои глаза, я могу видеть, какое пламя растопило все перед ними! (Хотя упрямый дерн отказался смягчиться под оттепелью). Но ты был помилован, проходя через тот черный ящик, внутри которого человек в маске целует свою жертву перед смертью. Я снова спрашиваю у стекла: Кто дал жертве право отказаться от жизни в пользу тех, кто отказался принести себя в жертву?
Проклинавшие будут прокляты.
Сальвадор Дали
Лицо обрыва почернело от любовников;
Над ними солнце как мешок ногтей; весенние
Первые реки прячутся в их волосах.
В отравленный колодец окунает руку Голиаф
И кланяется чувствуя что я иду через его мозги.
Детишки ловят бабочек и обернувшись видят
Его с моим телом растущим из головы и рукой в колодце
Они испуганы. Бросают сети и уходят сквозь стену как туман.
Гладкая равнина своими зеркалами прислушивается к утесу
Как ящерица поедающая цветы.
И дети потерянные в тени катакомб,
Просят зеркала о помощи:
"Стук соли, сабля памяти
Пиши на карте имя каждой речки".
Стадо знамен пробирается сквозь лес телескопов
И улетает как птицы на звук жаренного мяса.
Песок сыплется в кипящие реки изо ртов телескопов
Чистыми каплями кислоты с лепестками пламени.
Геральдические животные одолевают удушье планет,
Бабочки вырываются из кожи и растут длинными языками как растения,
Растения играются с почтовым ящиком как облако.
Зеркала пишут на моем лбу имя Голиафа,
Пока детей убивают в тумане катакомб
И любовники льются с утеса как дождь.
Дьявольский принцип
Красная роса осени цепляется за занавески зимы
И когда занавес поднимается пейзаж абсолютно пуст
Пуст за исключением разбитой бутылки и туловища разбитого как бутылка
И когда занавес упадет карточный домик упадет тоже
Карточный домик на столе развалится без единого звука
Глаз подмигивает в тени виселицы
Кровать брошенная в беспорядке выплывает из тени наружу
Тело самоубийцы в рукавицах вылезает из озера
И пишет стихотворение на таблетках мертвого сердца
Почти последний человек карабкается на подмостки и исчезает в тумане
Морской скипетр расколот как наковальня
Его сердцевина потрескивает электрическими нервами
Пока орел несет гром сквозь темноту
Пока мечи и доспехи гремят в темноте
И шторм падает на кровать как трижды проклятое дерево.
* * *
Корзина отравленных стрел
Ломая развалины судна, его следы
Свинцовые стрелки бедствия
В волнах чавкает единорог
Волны зеленые поющие ветви
Крик жеребенка на рассвете
Разбитый рот на закате
Разбитая лампа под шторами облаков
Звук соскальзывает в воду и вода закипает
Звук разрушительных волн
Волны затопляют комнату когда открывается дверь
Белая лошадь оставляет следы на жидком полу
Солнечный свет утомителен для наших открытых глаз
А песок мертв
Ступни рисуют схемы на песке
Схемы стекают как реки в далекое небо
Дрожащие раковины как осторожные подписи
Запутанные нитки крови
В окуренном отсутствии вращается рассудок
Свет смеется как неотправленное письмо
Железные дороги мчатся вглубь холмов.
* * *
Червь выскальзывает из земли и раковина разбита
Огромное растерянное страдание рвет вуаль на клочки
Остановись палач останови злую планету прежде чем она разорвет небо
Разрушив нетронутую бочку
Оставив надежду на воду
Встряхнув в шляпе отобранные слова
История открыла свою голову как бумажник
И сложила в него себя.
Обряды Истерии
Посреди мерцающих звучащих островов
Островов с жидкими пищеводами отравленными омелой
Где невысказанные истины спрятаны в плетеных корзинах
И холодный туман прогнившей психологии душит солнце
Стрела несется сквозь местность базальтового меда
Стрела задушенная подавленным волнением и судорогами дыма
Стрела с губами сыра была поймана плавающими волосами
Ароматные линзы их языки были связаны проволокой
Коробки слез и велосипеды покрытые пятнами
Выплыли из своих гнезд с ложным дном в облака тревоги
Где вспышки света и укушенные молью монстры лужи копоти
И полузадушенная виселица все отрезают крылья архангела
Сердце памяти страдающее плоскостопием открыло свой одинокий глаз
Пока уродец в витрине не захлебнулся слизью и потом
Рой безумной резни становится зеленым на шоссе
Зеленым как падение тайны у мечты в шкафу
И дикий рост похотливых брошюр превращается в улей
День вылезает как сумасшедший из своей лачуги
День глотает корзину химической печали
И владельцы резиновых вил запекают свои иллюзии
В духовке грязных земных шаров и беспамятства сорняков
Теперь манящая нагота болезней превращает пивную в камень
Отрезанные конечности галактики извиваются как горничные
Швейная машинка на подпорках уплотняет нимб ветряной мельницы
Который отравил последнюю инфанту засунув зуб ей в ухо
Когда ползающие стоны анемона исчезли из подвала
Кошмар прял на крыше кольчугу из наручников
А пепельница надела на шприц бант
Матовый шепот летит через лес
Тряся рукавами как бегущий призрак
Пока сосулька не нанесет в грудь удар соской истекающей кровью
И сквозь разрез крюки не откроют веер сада
Посреди мерцающего звучного яда болиголова
Экран истерии уничтожает свернутые болиголовы
И перистые веки прячут рот вулкана.
Кубические купола
Действительно становится очень душно
Индийские горшки с перьями выползают из комнаты
Медленный голос торговца табаком похож на круг
Нарисованный мелом на полу наполненный муравьями
И действительно ботинок лежит на столе
И действительно он точен как часовой механизм
Демонстрирующий непостоянство погоды
Или отрицающий существование своего производителя в природе
В конце концов почему любовь должна напоминать подушку
Почему камень преткновения должен всплывать к потолку
А на нашем чердаке всегда говорят
Что эта мрачная страна самая сырая на земле
И что рассматривается проблема жизни
С ее огромными розовыми парашютами полными недожаренной баранины
И таблицами архиепископов в нижнем белье
Вы когда-нибудь задумывались почему трава зеленая
По крайней мере так говорят она зеленее человека на луне
Который из них почему
Полотно плоских стран греется под тропическим солнцем
И сияние звезд привлекают прозрачные цветы
Эти звезды забыты и зверем и человеком
И шлемом и шпилем и завороженной монахиней
Моего королевства границы не знает никто
И ночами работают фабрики в нем
Выпуская канонические корзины для мусора
И лыжные ботинки для муравьедов
Которые следуют за блестящими убийствами до пруда
И разжигают из ржавых гвоздей роскошный костер
И действительно им платит за преступления государство
Для всех для них есть комнатка в музыкальной шкатулке фокусника
Достаточно тихая комнатка для самых твердых лиц
Для лиц которым висеть на стене императора
Спускаются с лестниц как партия христиан мореходных
Чьи сердца горят на снегу.
Само изображение
Рене Магритту
Изображение моей бабушки
ее голова появляется вверх тормашками на облаке
облаке прикованном к крыше
пустынного вокзала
далеко отсюда
Изображение акведука
мертвый ворон виден из первой арки
стул в современном стиле из второй
ель лежит в третьей
и вся сцена засыпана снегом
Изображение настройщика фортепиано
корзина креветок на его плече
и каминная ширма под рукой
его усы из веточек глины
и щеки измазаны вином
Изображение аэроплана
пропеллер из ломтиков бекона
крылья из прочного сала
его хвост из канцелярских скрепок
вместо пилота оса
Изображение художника
в ведре его левая рука
правой рукой он гладит кошку
пока лежит в постели
с камнем под головой
И все эти изображения
и многие другие
расположены как восковые фигуры
в типовых птичьих клетках
высотой около шести дюймов каждая.
Явления
Это было во время сильной жары. Некто, чье платье, казалось, позабыло, кто его надел, появился передо мной в конце паузы посреди разговора. Она была так восхитительна, что я вынужден был запретить ей снова проходить мимо моей скамеечки для ног. Без предупреждения, становясь из синего фиолетовым, ночное небо перенесло бесчисленные бомбардировки метеоров с другой стороны занавеса, и решетка упала, как веко.
Молоко прокисло пытаясь избежать центробежного притяжения пятна на его собственной коже. Все поднималось на поверхность. Моя последняя надежда была на то, что атмосферное давление уменьшится, по крайней мере, до такого уровня, который позволит мне выжить.
В конце я вспомнил, что она не должна будет принимать решения самостоятельно, поскольку ее собственная судьба была достаточным оправданием враждебности элементов. Я перевернул страницу. Ничто не могло быть более затруднительным, чем то, как слова повскакивали с мест, где были напечатаны, колеблясь в воздухе на расстоянии приблизительно шести дюймов от моего лица и, в конце концов, не сделав ничего, кроме как нарушив мое впечатление от их обычной неподвижности, растворились в наплывающей темноте. Как я уже сказал, это было во время сильной жары, и молния почти совсем стерла себя, пытаясь накалиться до предела. Я внезапно забыл, что мне нужно было сделать, и почва под моими ногами отбросила силу притяжения и начала постепенно скользить вниз со звуком отдаленного взрыва.
Фантасмагория
Для Маргарет В.
Ветер прекратился
в этом небольшом черном городке на краю фиолетового моря
где человек в комнате на втором этаже пустого дома
возвышающегося над заводом по переработке натрия
сидит с завязанными глазами на холодном полу
пытаясь услышать слабые стоны Северного полюса внутри своего черепа
и размышляя о железных зубах Смерти
размышляя о ржавом полицейском свистке цепью прикованном к стольким шеям
из последнего акта Фауста
из платья вишневого цвета что его любовница носила в ту роковую ночь
когда потеряла свою голову так
безвозвратно проплывая в гондоле
и несравнимо криволинейного и соблазнительного эффекта который нужно получить
написав чье-то имя в воде
белком собственного стеклянного глаза …
В этом бедном почерневшем городке на краю фиолетового моря
ветер оставил растрепанные локоны волос
почти на каждой улице –
локоны которые появляются как свободно завязанные пряди сплетенного сна или кусочки коры Опалового дерева
консервированные в вине
и оставленные сохнуть на всю ночь на ступенях русской церкви…
Эти распущенные локоны заставляют прохожих бледнеть
спешить домой дезинфицировать свои колодцы
Они слегка блестят как пыль отравленных звезд
и гипнотизируют взгляды последних птиц которые все еще остались
в этом приморском городке черном как горелый пирог
где мертвые сидят на подпорках в окнах завернутые в флаги
стран – где бездомная ночь
пробуждена холодом осенней зари на небе
и тишина сидит в ленивой позе как дым вдоль развалившихся причалов…
И в этом городе как обугленная плюшка около моря
окрашивающая его берега чернилами ежевичного сока
толпа продолжает играть в свои странные меланхоличные игры
на улице и на музыкальном рынке плотные облака дыма
льются из окон отеля Luxury
в котором иностранный гость в Комнате №13
обмотанный красными бинтами с головы до ног
лежит раздумывая о замороженной музыке в глазах статуй
о животно-голой красоте хирургической машины
о плаще своего отца мерцавшем когда-то в сумерках
о плесени на стволе дерева Желания…
В этом угольно-черном городке на краю моря венозного цвета
где тень тлеет в пещероподобных магазинах
и медные колокола звонят целыми днями
колеса огромного лакированного Роллс-Ройса
брошены вверх тормашками посреди главной улицы
их заметят через несколько месяцев продолжающими вращаться
в напряженно-сенсационном освещении керосинового фонаря
оставленном властями гореть чтобы отметить пятно неизбежности –
продолжающими вращаться как заболевшая душа
как белая жесть молча закрученная через решетки на окнах клеток для осужденных
или как груди Судьбы заполняемые день и ночь…
И теперь, когда белый дневной ветер наконец остановился
копыта сумрака топчут полые облака высоко вверху
из-под их скал скоро выползут скорпионы темноты
и еле слышен издалека со всех сторон
смех доисторической Ночи ужасный хохот гиены…
Тем временем среди узких тускло освещенных толп на улицах
возникают скопления масок –
красные лица продолговатые кожаные их лица разбиты как крестец обезьяны
болезненные лица слабые как сальные кляксы оставленные мухами
голодные лица зияющие как мокрые грязные весенние могилы…
Магистрали Вечера кишат быстро сменяющимися сценами
и лампы похоти и террора разбрасывают всюду свои лучи
чтобы отчистить палящим светом бесчисленные клетки-убежища людей
пока волны звука раскатываются по крышам –
волны раздутые от мечтательных криков и грохочущих слов
с последними распухшими рыданиями заколотых насмерть проституток
с этой невыносимо-душераздирающей мелодией которую всегда играют
слепые старики живущие в ледяных каморках
играют на своих разбитых скрипках…
Смотри! вот кольцо танцоров вокруг сверкающего брачного ложа
вот компания бородатых карликов их пятки прикованы цепью
к стене женского монастыря
а вот мощи некого Святого они спокойно плавают
на шелковистой поверхности бассейна высеченного от сердца аметистовой скалы…
в пробковом гробу обшитом травой точно в полночь зажигается свет
от вспышки магния…
Вот Театр под открытым небом
в котором мертвые цветы и лунный свет танцуют балет каждый час
а там Детский Дом на холме позади города
там густые сады спрятаны среди теней и синего кустарника
сирота чья огромная голова сидит развалившись как лохматый земной шар
с глазами из травы
плача садится на корточки в траву мечтаний покрытую росой
и втыкает лезвие перочинного ножа как можно глубже в свое бедро
И вот стремительный силуэт сфинкса на экране неба
Вот заброшенная лесопилка ее разбитые окна глядят измученным взглядом
посмотри! вот пара превосходных ночных лебедей
каждый из них несет на спине зеркало и крепко привязан к спине мула
а мулы стоят как часовые с обеих сторон глотки гавани
где время от времени их умывает очередной прилив…
А здесь среди дюн рассыпаны громадины корабельных обломков
которые каждый час внезапно взмывают в воздух
и как незаметная стая китов идут плывут вглубь по течению ночи
чтобы построить свои неуклюжие гнезда на самых высоких куполах и башнях ;
пока здесь на пляже устроен огромный бальный зал окруженный невидимыми стеклянными стенами
на освещенном полу по которому сотни пар невидимых
тапочек прокладывают свой путь среди бесчисленных луж
невидимой крови…
И Ах как пикантен заплесневелый аромат рудничного газа в пустоте каждой волны
которая обрушивается на берег рядом с этим небольшим черноглазым городком на краю моря гелиотропа
где человек в великолепно освещенной подземной палате обитой войлоком
скрытой на глубине приблизительно в 69 футов ниже уровня земли –
(человек в маске напоминающей голову Райской птицы
с клювом из чистого золота инкрустированным алмазами
человек в лазурной тунике из атласа на краях которой вышиты серебряными нитками
слова ПЛЕВАТЕЛЬНИЦА – ОСМОС – СИНГАПУР) –
сидит на платиновой трапеции раскачиваясь туда и сюда
и размышляя о радужных и неподвижных сосках Смерти
размышляя о ярких цветочках с короткими жизнями говорят
они вырастают изо ртов беременных женщин
о полуночном солнце украшающем пейзажи Аравии бесхребетными вопросительными
знаками как будто перьями вырванными
из орлиного хвоста
о бесцветной пропасти праздных дней
о Мэри зазывающей домой скот среди песков Ди
и о конце Лета с его бесконечными дождями соли и копоти…
Но теперь большие водяные смерчи полуночи выросли из моря
и те варварские кортежи облаков опасно качающихся
из стороны в сторону на ступенях рая
как промокшие стога сена внутри внезапного шторма
наконец все исчезли один за другим скрылись в задымленную тюрьму
– дымоходы Востока –
теперь испещренный зевок одинокой Женщины-Титана
спящей в мягких мерцающих песках
в конце концов проглотила каждую морскую звезду в поле зрения –
мертвецки-бледный ветер вновь начинает подниматься,
украдкой переплетая свои шали в свертки бинтов вокруг
радиуса этого маленького черного городка у моря
через который по настоящее время каждая длинная беззвучная улица полна босых детей
сомнамбулически ползающих
они все еще находятся под чарами сна,
ползут туда где скоро засияют и вскипят волны с серебряной пеной
потому что новое Солнце взлетает как песня из тишины моря.
и седьмой сон был сном Исиды
1.
белый занавес вечной усталости
восхваляющий божественное наследие колоний Св. Франциска
белый занавес измученных судеб
наследующий бедствия чумы
и пустыни поддерживает талии женщин чтобы они расширились
и глаза мужчин чтобы они распахнулись как фотообъективы
учит детей греху в пятилетнем возрасте
чтобы выколоть глаза их сестер ножницами для ногтей
чтобы выбежать на улицу и предложить себя священникам
учит насекомых нападать на смертное ложе богатых старых дев
и гравировать на лбах их лакеев пурпурные знаки
ибо год открыт год завершен
этот год полон непредвиденных случаев
и время землетрясений уже под рукой
сегодня улицы полны катафалков
и когда женщины обвязывают безымянные пальцы полосками шелка
когда двери слетают с петель в разрушенных храмах
когда хозяева белых птиц летят из америки над океаном
и вьют гнезда на деревьях городских парков
тротуары городов покрыты иголками
водоемы полны человеческих волос
серная копоть окутывает дома дурной славы
из которых алые лилии растут
2.
пересекая площади где тысячами умирают толпы
идет человек по канату покрытому тлей
там буйство герани в бальном зале отеля
ужасный слышится запах гнилого мяса
из цветка без лепестков что растет из ее уха
ее руки как будто из шершавой бумаги
или из крыльев прокаженных птиц
и когда она поет волосы у нее встают дыбом
и освещаются собственными лампочками-светлячками
всегда пиши последние две буквы ее имени
голубым карандашом вверх ногами
она стояла перед окном в одной ленточке
она сжигала глаза улиткам в пламени свечи
она ела выделения собак и лошадей
она писала письма президенту франции
3.
края листьев должно изучать с микроскопом
чтобы увидеть пятна умирающих мух
на другой стороне трубы женщина моет мужа
и коробка газет покрытая рукописями
когда ангел пишет слово ТАБАК поперек неба
море покрывается клочками перхоти
стволы деревьев распахиваются выпуская молочные потоки
маленькие девочки приклеивают фотографии своих гениталий к окнам домов
молитвенники в церквях раскрываются на отпевании
и девственницы покрывают постели родителей листами чая
разразилась ужасная эпидемия туберкулеза в йоркшире
где медицинские словари изъяты из библиотек
и соль становится бледно фиолетовой каждый день в семь
когда сердца трубадуров разворачиваются как промокшие матрасы
когда уходят посетители трущоб
и крылья аэропланов похожи на кожу для сапог
кожу на которой нарисованы пентаграммы
кожу покрытую рвотой ежей
кожу которую используют для украшения свадебных тортов
и смола королев как детские шарики для игр
королев чьи запястья цепями привязаны к стенам
чьи ногти покрыты изображениями цветов
мы радуемся благословению преступников
мы освещаем крыши монастырей когда их вешают
мы смотрим через телескоп на написанный отче наш
и мы видим старую женщину ставящую пугало
на горе недалеко от деревни в средней испании
мы видим как слон убивает жука-оленя
позволяя своим горячим слезам упасть на его спину
мы видим большую банку какао полную бесформенного воска
ужасный дантист идет из трубы парохода
оставляя за собой шумные шаги
судя по его акценту он выписался из санатория
и поехал изучать повадки каннибалов
так венки цветов страсти уплывали в темноту
заражая владельцев пистолетов страшной болезнью
так множество крыс маскировалось под голубей
они были проданы в соседние города
где адепты рисовали готические буквы на экранах
и перевязывали посылки пучками травы
мы сказали им отрезать пуговицы на штанах
и они рассмеялись нам в лицо и сняли обувь
где все место задыхалось в густых облаках дыма
вместе с театрами и яичной скорлупой и орлиным пометом
барабаны больниц разлетелись вдребезги как стекло
и стеклянными были лица в стекле отражающем
Орфей в преисподней
Занавес из скал
И слезы камней,
Влажные листья в высокой расщелине неба:
Шторы раздвинуты в стороны
Жесткими руками.
И он пришел, держа расколотую лиру,
И на нем была голубая королевская мантия,
И он смотрел глазами, словно дырами, прорванными в экране,
И далекое море слабо шумело
Время от времени, когда поднимался ветер,
Как разбитая песня.
Из его сна время от времени
С полуоткрытых губ
Соскальзывали смущенные слова, пытаясь рассказать
О его яркой ночи,
О его дне под тенью крыльев
Стремительный полет мысли под солнцем
Над островами в море
И над пустынями, над пастбищами и равнинами
Рассеянных чужих земель.
Он спит с разбитой лирою в руках
И вокруг его сна сомкнулись
Жесткие шторы, слезы и влажные листья,
Холодный занавес из скал спрятал бездонное небо.
Конец это почти начало.
Да ты сказал уже достаточно
Будет еще множество кружев дальше
Множество электрических нитей
И ты позабудешь шиповник
Растущий по краям зеленого озера
И если ты позабудешь цвет моих рук
Ты вспомнишь колеса кресла
На котором восковая фигура похожая на тебя сидела
Несколько человек стоит на пристани
Избавляясь от моря
Устройство на тележке говорит МЯСО МАТЕРИ
Что означает До конца.
Перевод с английского Дениса Безносова.
