На сайте «Букник» опубликована рецензия московского литературного критика Михаила Эдельштейна на популярную ныне новинку издательства НЛО – «Дневники» Л. Шапориной. Об этой книге много говорят в последние месяцы; бурей ворвавшись в список непременных модных аксессуаров т.н. «интеллигентного российского читателя», она немедленно вытеснила оттуда Лилианну Лунгину, как шляпка от Дю-Пре – шляпку от Сен-Клу.
Все отзывы и статьи (в том числе и эдельштейновская) отчего-то дружно сходятся в одном: записки Шапориной писались без мысли о возможной публикации. Честно говоря, это утверждение кажется мне несколько сомнительным: не родился еще такой человек (тем более, с литпроцессом связанный), который, глядя на стопку исписанных собственной рукой тетрадей, не думал бы: «Вот когда-нибудь, когда это прочитают…»
Но отчего бы не поверить в то, что даже если «Дневники» писались не совсем без оглядки, они, по-видимому, действительно представляют собой документ повышенного градуса искренности. Что в своих разговорах с «dear diary» Шапорина действительно высказывалась куда откровенней, чем с другими, даже самыми близкими собеседниками.
Я еще не читал «Дневников» и не уверен, что стану: судя по отзывам, они представляют собой вполне предсказуемый набор банальностей, штампов и предрассудков, ничем не выпадающий за рамки ментальности типичного овоща с грядки, именуемой «русская интеллигенция». Но историку этот документ, несомненно, должен быть интересен именно в силу своей типичности. Пользуясь словами Эдельштейна, «информативны не эти клише сами по себе, а фиксация их всеобщности».
Знаменательное утверждение – особенно если учесть, что две трети рецензии посвящены беззастенчивому (ибо не для публикации) антисемитизму Шапориной. Иными словами, рецензия посвящена «фиксации всеобщности» жидоедства русского культурного человека – всякого русского культурного человека. Посвящена фиксации факта ненависти – столь низкой, столь базарно-погромной, что о ней стыдно говорить вслух даже с единомышленниками. Говорить стыдно, громить стыдно, зато писать в дневнике – можно. Как гласит характерная русская пословица, «стыдно, когда видно», а тут не для публикации, то есть не видно. Вот ныне модная Л. Шапорина и пишет (далее цитирую по статье М. Эдельштейна, текст «Дневников» дан курсивом):
«Россию задумали скушать, благо свинский народ. Подождите, голубчики, еще русский народ себя покажет.
Гитлер человек, вероятно, гениальный, одержимый маниакальной и сумасшедшей идеей покорения мира ради торжества своей расы.
Но положительное в нем то, что он научит русский народ патриотизму и, даст Бог, подрежет оккультное масонство.
Мы только, как негры, мечтаем о лучшем хозяине, который не будет так жесток, будет лучше кормить. Хуже не будет, и это пароль всего пролетариата, пожалуй, всех советских жителей. И ждут спокойно этого нового хозяина без возмущения, без содрогания. Говорят, немцы все же лучше грузин и жидов.
Стыдно за все. Стыдно за передачи по радио, стыдно за Лозовского. Еврейские parvenus вообще лишены такта, как всякие, впрочем, parvenus, но у иудеев по отношению к России нет ощущения родины. Ужасно. Мне кажется, что я не смогу посмотреть в глаза ни одному немцу, ни одному нашему эмигранту.
То есть перед немцами стыдно за то, что столько лет терпели Лозовского и лозовских, пока Гитлер не пришел и не помог. И лишь в декабре 1941-го, через полгода войны, три месяца блокады, под впечатление от бесконечных артобстрелов, бесчисленных жертв и разрушений:
– Я разочаровываюсь в немецком уме и гитлеровской стратегии.
Проходит еще два года. Евреи — плохие солдаты. Они не воевали, но после войны опять, как клопы, полезли из всех щелей, где отсиживались:
– А евреи за трусость, за бегство с фронта должны быть наказаны. И будут, вероятно. В армии, по слухам, сильнейший антисемитизм.
Впрочем, и все нацмены никуда не годятся, они бегут, прячутся в кусты, воюет только русский народ».
«То есть, – пишет далее М. Эдельштейн, имея в виду вышеупомянутую всеобщность умонастроения «Дневников», – послевоенные антисемитские кампании были неминуемы, Сталин с его звериным чувством толпы просто не мог не откликнуться на столь явный запрос масс».
И тут я не мог не вспомнить наш короткий диалог с уважаемым критиком по поводу другой его статьи, где он в числе прочего писал, анализируя динамику развития образа еврейки в русской литературе:
«И все-таки определенная динамика налицо. Начав со взгляда на еврея как на фантастическое инфернальное существо, шпиона, отравителя, «безделицу для погрома», русская литература (по крайней мере в лице своих лучших представителей) смогла преодолеть рамки такого подхода и на рубеже XIX-XX веков разглядела наконец в еврее человека. Так один из купринских героев, обедавший в придорожном заезде, глядя на красавицу-еврейку, хотел по привычке сказать «жидовка», а вместо этого произнес «женщина».
Эта логика (как и тезис о наличии «определенной динамики») показались мне тогда весьма сомнительными. Да, казак Хмельницкого сначала насиловал еврейку («женщина»), а уже потом зашивал ей кошку в предварительно распоротый живот («жидовка»), но я не уверен, что в этой последовательности использования можно усмотреть «определенную динамику» – во всяком случае не ту, которую имел в виду Эдельштейн. В последовавшем коротком обсуждении я высказал мнение, что "как еврей в России всегда был и останется жидом, так и русская еврейка в русской литературе всегда была и останется жидовкой", а Михаил объявил это «недопустимым полемическим обобщением, не подтверждаемым эмпирическим материалом (в обеих частях)».
Ау, дорогой Михаил! Не кажется ли Вам, что «Дневники» Л. Шапориной (в обеих частях) могут послужить весьма красноречивым «эмпирическим материалом» к нашему спору – особенно с учетом Вами же декларированной всеобщности?
Допускаю, что кто-то скажет: – Так это ж когда было! Автор дневников ушла в мир иной, лучший, докучливых евреев не знающий, аж в 1967 году. А с тех пор много наблюдается динамики, в том числе и определенной.
А я на это отвечу: – Дудки, дорогой наблюдатель. Вот прямо сейчас, в эту самую минуту, когда вы читаете данные строки, сидит где-нибудь в Москве, или в Питере, или в Новосибирске какая-нибудь интеллигентная Сухово-Орясина, Иванова-Бормотухина, а то и просто Куприна и, старательно закусив губу, выводит в дневнике свои сокровенные жидоедские жидообиды. Выводит в несколько иных словах, чем это делала Шапорина, поскольку в языке-таки наблюдается «определенная динамика». Но суть этих слов – ровно та же, без какой-либо динамики. Суть хмельницкая, вагнеровская, гитлеровская, сталинская, шапоринская.
М. Эдельштейн завершает свою рецензию поразительным пассажем. Вот он, целиком:
«То есть иммунитет к официальной пропаганде вполне сочетается у Шапориной с готовностью следовать самым примитивным клише, банальный антисемитизм — с повседневным, обыденным героизмом. Мне кажется, именно это сочетание и делает ее дневник не только историческим источником первостепенной важности, но и рассказом про человека, в сознании которого намешаны факты и слухи, прозрения и мусор. Искренним, выпуклым рассказом про любого из нас».
Почему поразительным? Да потому, что не такого заключения ожидаешь в статье еврейского критика, на две трети посвященной описанию крайне антисемитских высказываний автора «Дневников». Одно это «любого из нас» чего стоит! Из нас? Она, Шапорина, – из нас, т. е. из Эдельштейнов?! Полноте, да возможно ли это – ассоциировать себя с человеком, открыто сочувствующим истреблению твоих же родственников? Не сомневаюсь, в семье Эдельштейна, как и в любой семье европейских евреев – тех, что уцелели хоть частью, – есть близкие, чьи кости лежат в прибалтийских, белорусских, украинских рвах, чьи души отлетели в польское небо вместе с дымом крематориев. Как же это тогда, почему? Откуда оно берется, это удивительное умение отрешиться, бесстрастно отметить, отстраненно порассуждать – и тут же забыть, тут же восхититься «повседневным, обыденным героизмом»? Отчего бы тогда не похвалить заодно и солдат из ваффен-СС – они, говорят, тоже проявляли в боях беспримерный героизм…
Если что отвращает меня в еврейском галутном характере, так именно эта гибкость морального позвоночника. Не стыдно быть битым, изнасилованным, втоптанным в грязь – физические силы человека более чем ограничены, его можно скрутить, принудить, заставить, можно сотворить с ним все, что угодно палачу и насильнику. Но стыдно любить насильника. Стыдно "проявлять понимание", "входить в положение". Стыдно кивать, пожимать руку, садиться за один стол, обслуживать сочувственными рецензиями. Вот это – стыдно.
