Экстремальные состояния Льва Альтшулера
Главы из книги
(продолжение. Начало №7/2011 и №3/2012 и сл.)
Пояснение о работе Л.В. Альтшулера во ВНИИОФИ (1969-1989)
О причинах ухода отца в сентябре 1969 года с работы в Арзамасе-16, где у него был прекрасный коллектив и все условия для проведения столь ему необходимых взрывных экспериментов, сказано в его воспоминаниях и в Приложении 3 к Части I. Директор Всесоюзного научно-исследовательского института оптико-физических измерений (ВНИИОФИ) Борис Михайлович Степанов, с которым Л.В.А. договорился о переходе в Москву в его институт на должность начальника лаборатории, с большим уважением относился к Л.В. Альтшулеру, всегда старался ему помочь. Однако далеко не все зависело от директора. В интервью 1990 года, сравнивая начальные условия работы в Арзамасе-16 и потом в Москве отец говорит: «В обстановку бардака я попал, скорее, когда вернулся с «объекта» в Москву в 1969 году» и там же далее: «Да, возвратясь, я испытал чувства прямо противоположные тем, какие ощущал 22 года назад, переезжая из Москвы на «объект», где действительно были созданы все условия для работы».
Лев Владимирович Альтшулер, 1992 г.
И дело даже не в том, что лаборатория Л.В. Альтшулера М-14 первоначально вообще не имела своего помещения (о перипетиях с помещениями см. ниже воспоминания П.С. Кондратенко. Главное, как известно, кадры, подбор сотрудников лаборатории. И тут на начальном этапе возникли большие трудности. У Л.В.А. было множество научных связей в Москве, были замечательные специалисты, которые хотели бы с ним работать и которые на тот момент имели проблемы с трудоустройством. Но кадровики не пропускали предлагаемые им кандидатуры, поскольку проблемы с трудоустройством возникали у людей не случайно, а, как правило, по причине той или иной «неправильности» кандидата, как пишет с своих воспоминаниях В.А. Баталов. Среди «неправильных», в приеме на работу которых Л.В.А. было отказано, был и Григорий Сергеевич Подъяпольский (1926-1976), знаменитый советский правозащитник, друг А.Д. Сахарова, уволенный летом 1970 г. за свою правозащитную деятельность из Института физики Земли АН СССР. Об этой ситации сообщила отцу ближайший друг нашей семьи Т.А. Мартынова, работавшая в том же институте. Помимо естественного для Л.В.А. желания помочь хорошему человеку, оказавшемуся с подачи КГБ без работы, сотрудник «геофизического профиля» был Л.В.А. очень нужен. В 1971 году такого сотрудника он взял, это был Б.В. Левин, воспоминания которого публикуются в этой книге.
Таким образом, Л.В.А. пришлось формировать лабораторию, в основном, из молодых специалистов. Как пишет А.Д. Левин, пришедший в лабораторию Л.В.А. в сентябре 1970 года после окончания Московского института стали и сплавов: «Коллектив лаборатории, тогда еще немногочисленный, составляли, в основном, молодые специалисты. Обстановка была очень хорошая». Л.В.А. целенаправленно искал сотрудников, с которыми можно работать, знакомился с перспективными людьми на конференциях и т.п. И находил таких, на которых можно положиться. Так, например, еще работая в Сарове, Л.В.А. познакомился на конференции в Днепропетровске (1968 г.) с молодым сотрудником Института горного дела Р.И. Шарипджановым и позже взял его к себе. Задача Рафика Шарипджанова была чисто теоретическая и очень непростая: обработать и систематизировать гигантский запас экспериментального материала по сжимаемости различных веществ, включая данные по Земле, накопленный Л.В.А. за годы работы в Сарове, создать необходимые для этого компьютерные программы.
Но Л.В.А. не ограничивался работой в рамках своей лаборатории во ВНИИОФИ. Он создавал неформальные группы, привлекая к сотрудничеству людей из разных институтов – московских и из других городов: Дзержинск, Томск, Снежинск, тот же родной Саров. Об этом пишет П.В. Макаров (стр. ???), с которым Л.В.А. также познакомился на конференции (на IV Всесоюзном съезде механиков в Киеве, май 1976 г.).
Поскольку помещения у лаборатории (начиная с 1972 года это подразделение стало «сектором» в лаборатории Г.М. Гандельмана) не было, то постоянным «местом работы» стала московская квартира Л.В.А. на Ростовской набережной. Владимир Степанович Жученко, Ефим Дынин, Рафик Шарипджанов и многие, многие другие ходили туда действительно как на работу, ну а мама, конечно, всех кормила обедами. А после ее безвременной кончины в 1977 году брат Александр сумел организовать быт таким образом, что работа отца на дому продолжалась в полной мере. «Его квартира в те годы напоминала приемную большого начальника, только обсуждались тут научные проблемы», - вспоминает П.В. Макаров (стр. ???). По сути Л.В.А. создал собственную небольшую неформальную «научную академию», «параллельную» официальным государственным научным структурам и от них не зависящую. Такая конструкция особенно пригодилась после 1979 года, когда сектор Л.В.А. во ВНИИОФИ был ликвидирован, и он стал научным сотрудником другой лаборатории института, которую возглавлял Эдвард Израилевич Галынкер (1935-2006) - Эдик, сын одного из ближайших друзей отца, Израиля Соломоновича (Леонида, Лели) Галынкера; это была чистая прихоть судьбы, что Эдик оказался сотрудником того же института.
О причине случившегося катаклизма пишет в своих воспоминаниях А.Д. Левин. Скажу об этом подробнее. Осенью 1979 года Л.В.А. получил приглашение к участию в международной конференции по высоким давлениям в Гонолулу (США). И хотя к тому времени он уже 10 лет не работал в Сарове, в выезде на конференцию ему отказали. Для прояснения ситуации Л.В.А. пошел в режимный отдел ВНИИОФИ, где заместитель директора института по режиму генерал госбезопасности В.В. Марцинович стал ему объяснять причину отказа: «Лев Владимирович, Вы же понимаете, что Вы являетесь носителем особых государственных секретов, и поэтому Ваш выезд за рубеж признан нецелесообразным, мы же не можем полностью доверять…» (так мне передал его слова отец). А сказать Л.В. Альтшулеру, что ему кто-то не может доверять, тем самым заподозрив его в возможной нечестности, – это красная тряпка. А.Д. Левин вспоминает, что сотрудникам сектора Л.В.А. потом только кратко пояснил: «Ну, тут я ему выдал!». Мне он рассказал подробнее о своей реакции. Услышав это самое «не можем полностью доверять» отец сразу взорвался и высказал начальнику режима все, что он думает про организацию, которой тот принадлежит. Он вспомнил и 37 год, и другие преступления органов против народа, а в заключение высказался примерно в том духе, что «недолго вам тут еще осталось хозяйничать в нашей стране». До начала «перестройки» тогда оставалось почти 10 лет.
Эдик Галынкер рассказывал мне сравнительно недавно, незадолго до своей кончины в 2006 году, что Вадим Вячеславович Марцинович был вообще-то человек не вредный. Они дружили, случалось и выпивали вместе. Марцинович несколько раз выручал Эдварда Израилевича в щекотливых ситуациях, когда на него поступали кляузы с «национально-политической» подоплекой, «выручал» - это значит не давал делу хода. В данном случае произошло примерно то же самое, во всяком случае последовавшие «репрессии» были довольно мягкими. Разумеется, Марцинович не мог не написать некую докладную, которая потом поступила в райком партии по месту нахождения института. Оттуда сильно надавили на директора и Б.М. Степанов был вынужден, очень сам этого не желая, закрыть сектор Альтшулера, которого, как я говорил, определили научным сотрудником в лабораторию Э.И. Галынкера. При этом, как пишет А.Д. Левин: «Ему была дана полная свобода в выборе научной тематики. Изменение административного статуса никак не отразилось на высочайшем авторитете Л.В. в научной среде». И действительно потом еще 10 лет отец плодотворно работал во ВНИИОФИ – до перехода в 1989 году по приглашению В.Е. Фортова в Институт высоких температур.
И кратко, конечно, очень выборочно, - о научной деятельности Л.В.А. в этот период и об организации столь необходимых для этой деятельности взрывных экспериментов. В первые годы, 1969-1971, все это было невероятно трудно, о чем со слов Л.В.А. пишет и бывший его «саровский» аспирант В.А. Баталов. В Сарове все был налажено, можно было проводить по нескольку взрывных опытов в день. Здесь же не было практически ничего, Л.В.А. просил у своих бывших сотрудников по ВНИИЭФ помочь добыть ему осциллограф.
Ситуация стала меняться к лучшему в 1971 году, когда был заключен договор о проведении взрывных опытов на полигоне института Минавиапрома, под Москвой, станция Фаустово Казанской железной дороги. В дополнение к публикуемым ниже своим воспоминаниям организатор и участник этих опытов Борис Вульфович Левин написал мне следующее:
«Там были неплохие условия для работы. Разные типы ВВ, необходимые средства взрывания. Там мы делали и испытывали те самые классические полусферические устройства Альтшулера с взрывными линзами для получения плоской детонационной волны с отклонениями фронта не более 1 микросекунды. Л.В., помню, любил повторять "записи фронта с отклонением больше 1 мкс. можете мне даже не показывать". Работы в Фаустово продолжались с 1971, кажется, по 1973 год. В то же время Л.В. принялся добывать осциллограф ОК-33, но вскорости раздобыл у Аркадия Адамовича Бриша пару осциллографов ОК-19. Интересно, что я познакомился с Бришом совершенно независимо, катаясь на Кавказе на горных лыжах, и он был потрясен, когда узнал, что я работаю у Альтшулера. Измерениями в Фаустово занимались, кроме меня, сотрудники сектора Л.В. Борис Сергеевич Чекин и Борис Иванович Басов, выпускник МИФИ. Кстати, отмечу, что Лев брал на работу многих выпускников ВУЗов, сильных ребят. Он также взял к себе, переманил из ИГД[1] им. Скочинского теоретика Рафика Шарипджанова, очень сильного выпускника физфака МГУ. Рафик защитил кандидатскую уже в лаборатории Л.В., и тогда у нас говорили, что самое трудное это получить "добро" от шефа, а после этого уже никакой Диссертационный совет не страшен… Практически все лаборатории ВНИИОФИ тогда ютились в подвалах и даже институт называли иногда "НИИПОДВАЛ". Но обстановка была хорошая. Все трудились с радостью, и многие понимали, как им повезло, что попали в такую творческую атмосферу, которую создавал Л.В. Помощником Л.В. по хозчасти был Юрий Николаевич Шалаев. Он исполнял все функции организатора, снабженца, умел со всеми службами договориться и был незаменимой фигурой. Мне кажется, что Л.В. с ним работал с удовольствием».
Позже заместителем Л.В.А. по хозяйственной части стал Юрий Николаевич Горелов - муж одной из самых первых сотрудниц Л.В.А. по объекту Лиды Жеребцовой, Л.В.А. знал его еще с тех давних времен конца 40-х – начала 50-х. Как вспоминает А.Д. Левин, Ю.Н. Горелов и Ю.Н. Шалаев работали в тесном сотрудничестве. Юрий Николаевич Шалаев был электромонтажником, занимался техническими вопросами - электропроводкой в помещении, оборудованием и т.п.
О том, что научная деятельность Л.В.А. не ослабевала и после ухода в 1969 г. с объекта говорит фундаментальный обзор в УФН 1999 г. Для иллюстрации: в архиве Л.В.А. сохранился многостраничный, со множеством графиков и таблиц, «Промежуточный научно-технический отчет» декабря 1974 г., дающий представление о мастштабе проводимой работы и о том, насколько тесно было сотрудничество Л.В.А. с Гандельманом и его сотрудниками. Отчет называется «Исследование свойств веществ в широком диапазоне температур и давлений, возникающих при импульсных режимах нагрузки», представлен он Л.В. Альтшулером и Г.М. Гандельманом, исполнители – сотрудники обеих подразделений: Бушман А.В., Дынин Е.А., Ицкович О.Ю., Кикоин К.А., Кондратенко П.С., Финкельберг В.М., Шарипджанов И.И. Из Реферата: «Отчет посвящен исследованию уравнения состояния водородной плазмы, возникающей в процессе лазерного обжатия, а также термодинамических и электрических свойств металлов в условиях обжатия в магнитном поле». В личном архиве сохранились также красивые, типа почетных грамот, «Свидетельства» Государственной службы стандартных справочных данных за разные годы (1979, 1980, 1982, 1983) о том, что данным «Молибден. Динамическая сжимаемость», «Свинец. Динамическая сжимаемость», «Фторид лития. Динамическая сжимаемость», «Вольфрам, литий, натрий, калий, бериллий, магний, плексиклаз. Динамическая сжимаемость»… «присвоена категория Рекомендуемые справочные данные. Таблицы РСД зарегистрированы во Всесоюзном научно-исследовательском центре ГСССД под №…». Указано, что данные разработаны Л.В.А. совместно с А.Л. Великовичем, Е.А. Дыниным, Б.С. Чекиным, В.Ю. Борю.
Параллельно с взрывными экспериментами в Фаустово, сотрудники Л.В.А. сконструировали в подвале Института проблем механики АН СССР легкогазовую гелиевую пушку для ударных экспериментов. Техническим руководителем этой работы был незадолго перед этим вернувшийся из армии А.Д. Левин, принимал в ней участие и Б.В. Левин, и другие сотрудники Л.В.А. Пушка, однако, им не пригодилась (ее с успехом использовали для своих экспериментов сотрудники ИПМ), поскольку в 1975 г. стало развиваться долгосрочное сотрудничество с г. Дзержинском – с СКБ ДНИХТИ[2], которым руководил Анатолий Степанович Обухов. А конкретно Л.В.А. и его сотрудники более 10 лет тесно взаимодействовали с образованной в начале 70-х в этом СКБ Лабораторией по исследованию взрывных процессов Геннадия Степановича Доронина. В 1978 г. СКБ преобразовалось в самостоятельный институт НИИ Машиностроения (НИИМАШ), директором которого остался А.С. Обухов и в состав которого вошла лаборатория Г.С. Доронина. Как мне рассказал Геннадий Степанович, в Дзержинске была хорошая база для проведения взрывных опытов. Первая задача была создание методик измерений, систем диагностики: разработка манганиновых датчиков, оптики (лазерные методы, метод вспыхивающего зазора и т.п.). От лаборатории Л.В.А. с Дзержинском постоянно работали В.С. Жученко и А.Д. Левин. Они с Л.В.А. часто и приезжали втроем, бывало Л.В.А. жил в Дзержинске по неделе, настолько плотно было это сотрудничество. В лаборатории Г.С. Доронина с ними работали В.К. Ашаев, В.В. Балалаев и О.Н. Миронов, потом определением коэффициентов вязкости жидкостей при ударном сжатии занялся Г.Х. Ким, исследованием сжимаемости сильно пористых веществ – С.В. Клочков.
Геннадий Степанович Доронин вспоминал также, что при личных встреча в Дзержинске и на квартире отца в Москве Л.В.А. говорил не только о физике – рассказывал о Сахарове, давал читать разную не издававшуюся тогда литературу: Владимира Войновича, «Мастера и Маргариту» Булгакова и др.
12 мая 2009 г.
***
Б.В. Левин
Лев экспериментальной физики
(Семимильные шаги мыслей Л.В. Альтшулера)
Специалистам высочайшего класса нередко присваивают звания, связанные с названием видов уважаемых животных. Вспомним титулы именитых альпинистов – «Снежный барс», «Тигр снегов», «Тигр скал». В этом смысле профессор Лев Владимирович Альтшулер – выдающийся физик-экспериментатор и один из основателей атомного проекта СССР, – вполне заслуживает титула, поставленного в заголовок статьи.
Мне посчастливилось оказаться в числе сотрудников лаборатории Льва Владимировича во ВНИИОФИ Госстандарта СССР в 1971г., куда я был принят сразу после защиты кандидатской диссертации и наши научные и творческие контакты продолжались потом в течение многих лет. Он был моим Учителем и старшим Другом. Человеком он был очень требовательным и четким, но в то же время излучал доброжелательность, владел секретом мудрой терпимости и учил своих сотрудников добиваться поставленной цели, никогда не нарушая этических принципов, общепринятых в среде русской интеллигенции.
«Лев сказал», «Лев не велел», «Лев дал разнос», «Лев похвалил» – такие реплики постоянно звучали в коллективе лаборатории. На заседаниях Ученого совета института тоже считалось, что Лев – это лев, и за вольное обращение с Наукой может и загрызть провинившегося. Особенно не терпел он лжеученых и демагогов, которых отличал мгновенно и обличал громогласно.
Правда, в его лаборатории такие люди и не появлялись. А требовательность Льва Владимировича к своим сотрудникам тоже была неслабая. По понедельникам он всегда устраивал планерки, и там каждый принародно отчитывался, что им лично сделано за неделю. Если Льва не удовлетворяли результаты чьей-либо работы, то он использовал такую фразу: «Значит, Вам и мне зря платили зарплату за прошедшую неделю». Выслушав такую оценку своей работы на двух-трех планерках, сотрудник подавал заявление об уходе. И никого это не удивляло. Школа Альтшулера давала хорошее обучение.
Работая в лаборатории Л.В. Альтшулера в 80-х годах, я впервые понял, как мне показалось, принцип действия мыслительного процесса. Л.В. отличался всегда высокой скоростью мышления, быстротой понимания и невероятной глубиной «вспахивания» проблемы. Разговаривать с ним на научные темы было непросто, требовало значительного напряжения и оставляло тебя в состоянии выжатого лимона через непродолжительный промежуток времени. Работавшие в лаборатории физики-теоретики и, в частности, Борис Лукьянчук, который тогда сдал теорминимум Ландау, говорили, что после разговора со Львом про науку больше часа можно уже идти пить пиво, ибо на другие дела ты теперь не способен.
Помню, мы обсуждали с Л.В. проект гелиевой пушки для ударных экспериментов. Пушка, которую планировалось создать на базе Института проблем механики АН СССР, должна была обеспечить скорость ударника не менее 1 км/сек. Конструкция была довольно сложная, и требовались расчеты отдельных узлов. ЛВ изучал возможности системы по чертежам, делал оценки давлений, скоростей и быстро формулировал частные задачи и пути возможных решений. Я пытался отслеживать ход его мыслей, но иногда – безуспешно. «Почему Вы пришли к этому выводу, Лев Владимирович?» - спрашивал я. «Ну это же очевидно, - отвечал он. – Смотрите: из этого следует вот это, а из этого мы должны получить вот такой вывод. Ну, а дальше еще два шага – это и это. Теперь понятно?» «Да, кажется, понятно», – я утирал пот и делал быстрые пометки в тетради, чтобы не забыть. Вот тогда я понял, что мыслительный процесс реализуется в виде цепи из многих звеньев. Мои мозги требовали последовательного перехода от данного звена к соседнему, а мозги Льва позволяли ему перешагивать сразу через несколько звеньев цепи, пропуская незначительные для него промежуточные элементы. Выдержать предложенный им в разговоре темп рассуждений было почти невозможно. Но – интересно.
В последние годы прошлого века я посещал ЛВ вечерами и эти встречи за стаканом вина или чашкой кофе доставляли нам обоим большое удовольствие. Я рассказывал ему про мои работы в области моделирования цунами и моретрясений, приносил материалы наших совместных опытов с ударными воздушными волнами. Мы тогда разрабатывали устройство для гашения ударных воздушных волн – наше единственное вместе с Л.В. Альтшулером изобретение, получившее авторское свидетельство. А он с азартом рассказывал мне о своей работе и жизни в Арзамасе-16. Особенно запомнилась одна история, чуть не приведшая к трагическому исходу.
Л.В., будучи человеком фокстерьерского склада, никогда не пропускал случая вцепиться в кого-нибудь, допустившего некорректное высказывание или действие. Пощады не было никому. Даже друзьям. Не говоря уж об окружении в штатском. Этим персонам с одной извилиной доставалось от Льва нередко и они его сильно не любили. И вот однажды он где-то переборщил. Возникло ощущение беды. Высокое начальство стало сторониться и прятать глаза.
Вечером Льву домой позвонил Юлий Борисович Харитон и сказал: «Слушайте меня внимательно, не задавайте вопросов и сделайте все точно, как я скажу. Как только я закончу с Вами разговор, заприте двери изнутри, не подходите к дверям, не открывайте их и не отвечайте никому по телефону. Из дому не выходить, никак не проявлять своего присутствия и ждать, пока я лично Вам не позвоню завтра или позже. Мой звонок Вы узнаете. Все, что я сказал – жизненно важно. До свиданья». Лев ждал два дня. За это время Ю.Б. Харитон дозвонился лично Л.П. Берии и добился его согласия отменить арест Л.В. Альтшулера, как специалиста, необходимого стране. Эту историю я слышал не однажды[3].
Нестандартность поведения Л.В. Альтшулера в любой ситуации проявлялась достаточно часто. Однажды на заседании Ученого совета в Арзамасе-16, когда ему предложили взяться за решение сложной экспериментальной задачи, он встал и сказал «Это вопрос непростой, и я должен посоветоваться с женой Марией Парфеньевной». Все присутствовавшие замерли. Такое высказывание мог себе позволить только Лев.
Уже в послесоветские времена Л.В. съездил в Америку по приглашению и рассказывал, что американцы его принимали как героя и знаменитость. Известность Л.В. Альтшулера в научном мире и абсолютная надежность опубликованных им экспериментальных данных окружали его ореолом поклонения: «Точки Альтшулера не подлежат сомнению».
Личное общение с Л.В. открывало различные грани его талантливой личности. Не помню, чтобы он использовал слова для воспитания, он предпочитал действия. Он сам бегал вместе с младшим сыном Мишей по набережным Москвы-реки, потому что у Миши было заболевание, лечение которого требовало регулярной физической нагрузки. Когда потребовалось готовить письмо в Правительство СССР с просьбой об отмене воинской повинности для студентов МФТИ, Л.В. взял на себя основную работу по составлению письма, сбору подписей академиков и передачи этого письма по инстанциям. Помню, как он вечером при мне звонил своим друзьям Гинзбургу и Зельдовичу, договариваясь с ними о месте встречи для получения их подписей.
Выпускники лучших Московских вузов МИФИ, МФТИ, Физфака МГУ, МИСИС считали за честь попасть в лабораторию Л.В. Альтшулера. Кроме свежеиспеченных дипломников Л.В. охотно брал в лабораторию практикантов ПТУ. Их задачей была пайка радиосхем и отладка аппаратуры. Конечно, проку от их работы было немного, но ЛВ не уставал повторять, «если хоть один из пяти окажется способным работать и останется у нас, то ваш труд не напрасен». О своих сотрудниках Л.В. всегда заботился всерьез. Однажды он позвал меня сопровождать его при посещении Моссовета, куда он пришел в светло-сером костюме с четырьмя золотыми лауреатскими медалями, чтобы выбивать квартиру для Рафика Шарипджанова, талантливого теоретика из его лаборатории. Торжественный вид Льва при полном параде вызывал восхищение.
Таким он и остался в моей памяти, собранным, настроенным всегда на боевые действия интеллектуалом и ученым высочайшего класса, подвижником науки и Учителем.
Левин Борис Вульфович - член-корреспондент РАН, профессор, директор Института морской геологии и геофизики ДВО РАН, г. Южно-Сахалинск.
***
П.С. Кондратенко
Слово о Льве Владимировиче
С Л.В. мне довелось познакомиться в самом начале Московского периода его деятельности. Тогда в 1969 году во ВНИИ оптико-физических измерений (ВНИИОФИ) Льву Владимировичу была предоставлена возможность организовать лабораторию (ей присвоили шифр М-14). К тому моменту в том же институте и также после переезда из Арзамаса-16 уже два года возглавлял образованную им самим лабораторию теоретической физики (М-15) Григорий Михайлович Гандельман (далее Г.М.). В этой лаборатории со дня основания до 1991 года работал и пишущий эти строки. Л.В. и Г.М. были давними коллегами по службе в “той организации” (так трогательно Г.М., соблюдая строжайшие требования режима, называл объект Арзамас-16). Как и сами руководители, сотрудники двух молодых лабораторий хорошо знали друг друга и были между собою дружны. Территориально мы также были соседями и жили практически, как одна семья.
Центральный офис (как сейчас сказали бы) ВНИИОФИ, расположенный тогда на ул. Жданова 27 (теперь ул. Рождественка), вмещал только незначительную часть подразделений института. Большая же часть занимала подвальные помещения, разбросанные по всей Москве. У нас тогда шутили: Москва стоит на ВНИИОФИ. Поначалу М-14 и М-15 не имели своего помещения вообще. Работали в основном по домам, посещали семинары в ИФП, ИТФ, ФИАН[4], а наши общие встречи и собственные семинары проходили в подвале с “колоннами” на Жданова 20. Запомнился один из семинаров, проходивших в “Колонном зале”. Кажется, это было в 1970 году. На него в качестве докладчика Лев Владимирович пригласил приехавшего из Новосибирска на несколько дней в Москву легенду нашей теоретической физики знаменитого Ю.Б. Румера. Ранг приглашенного докладчика красноречиво говорил также о масштабе личности самого Л.В. Ю.Б. Румер тогда рассказал нам о групповом (геометрическом) подходе к теории атома. Цитировал работы А. Салама, рассказывал о своих и Р.З. Сагдеева встречах с будущим нобелевским лауреатом.
Первым пристанищем для обеих лабораторий стал подвал на Жданова 6, который в значительной мере был отремонтирован силами самих сотрудников, и где мы проработали несколько лет, пока не были выселены в связи с началом строительства станции метро Кузнецкий мост. Вторым домом был подвал на Цветном бульваре (туда, кстати, к Л.В. приходил тогда еще совсем молодой, а сейчас очень известный в России и за рубежом академик В.Е. Фортов). Но оттуда нас тоже попросили, и в 1973 году мы (обе лаборатории) переехали на ул. Партизанская 19, что в Кунцево,– подальше от проверок со стороны институтского отдела кадров. Там осенью того же года мы чествовали Льва Владимировича в связи с 60-летием. Были горды тем, что работаем рядом с человеком, достигшим потрясающих результатов в науке, отмеченным высокими наградами. Мы знали, что в предыдущий период Л.В. бок о бок работал с такими выдающимися физиками как Я.Б. Зельдович, А.Д. Сахаров, В.Л. Гинзбург и Ю.Б. Харитон, пользуясь их глубоким уважением.
Через год обе лаборатории переехали, теперь уже надолго, в Очаково. Естественно, тоже в подвал. Здесь прошла, наверное, большая часть научной жизни Л.В. во ВНИИОФИ. Условия там, как и в других подвалах, были далеко не самыми лучшими. Например, нас периодически (интервал – 1-3 месяца) заливало. Открываем утром помещение, оттуда – пар, а внутри – слой горячей воды толщиной 0.5-1 м. Однажды в результате такого бедствия сильно пострадал еще не отправленный заказчику сверхсекретный отчет – до такой степени, что восстанавливать его пришлось с помощью копирки, которой пользовались при изготовлении первоначального варианта отчета.
Свою лабораторию Л.В. укомплектовал молодыми яркими сотрудниками, многие из которых стали потом известными физиками. К сожалению, условия для продолжения экспериментальных исследований, которыми Л.В. занимался ранее, во ВНИИОФИ практически отсутствовали. В связи с этим Лев Владимирович, употребив незаурядные организаторские способности и пользуясь своим непререкаемым научным авторитетом, силами своего коллектива поставил эксперименты в других организациях. Здесь существенный вклад сделали ближайшие соратники Л.В. Владимир Степанович Жученко и тогда совсем молодой, а ныне известный как очень искусный экспериментатор в области лазерной физики, Александр Давидович Левин.
Уникальные эксперименты по исследованию вещества в экстремальных состояниях ударно-волновыми методами требовали создания уникальных установок. На этом пути возникали невероятно сложные препятствия, преодолевать которые зачастую приходилось нестандартными способами. Например, при изготовлении в Институте прблем механики АН СССР (ИПМ) пневматической установки для ударных экспериментов - легкогазовой гелиевой пушки отвечавшему за «железо» сотруднику лаборатории Л.В. Алексею Федоровичу Шамраеву приходилось «стимулировать» процесс самой популярной в широких кругах населения жидкостью.
Но одних экспериментов Льву Владимировичу с его кипучим темпераментом и широчайшим спектром научных интересов было мало. С самого зарождения лаборатории внутри нее он создал теоретическую группу. В гвардию теоретиков вошли разносторонне одаренные люди Ефим Аркадьевич Дынин, Алексей Владимирович Бушман, Рафаил Исмаилович Шарипджанов, Олег Геннадьевич Стоник, Борис Самуилович Кругликов. Замыкали группу две очаровательные сотрудницы Галина Николаевна Иванова и Ольга Михайловна Воробьева. Без них представить себе лабораторию М-14 было невозможно.
Е.А. Дынин (замечательный поэт) выполнил цикл элегантных теоретических исследований по структуре фронта ударных волн и под руководством Л.В. раньше всех защитил диссертацию. А.В. Бушман достиг виртуозного уровня мастерства в численных расчетах динамики плазмы применительно к проблеме лазерного термоядерного синтеза и других экстремальных процессов. Впоследствии он создал свою школу в ОИВТ РАН. Поработав с Л.В., из ВНИИОФИ перешел в ИОФАН Борис Семенович Лукьянчук, став там видным специалистом по лазерной термохимии. Уже в Очаковский период к нам в коллектив пришел талантливый во многих сферах (кстати, потрясающий художник) и просто отличный парень Александр Лазаревич Великович, еще в студенческие годы замеченный академиками Я.Б. Зельдовичем и И.М. Лифшицем, рано защитивший обе диссертации, написавший книгу и сейчас работающий в США.
Судя по отзывам своих сотрудников, Лев Владимирович не относился к числу легких и удобных руководителей. Это и естественно, – мягкотелым выдающиеся результаты не по плечу. Был вспыльчив, но отходчив; принципиален и очень требователен, но в равной степени и к сотрудникам, и к себе. Однако в чисто человеческом плане Л.В. вел себя с нами по-товарищески, не предполагая даже намека на дистанцию. Готов был в любую минуту протянуть руку помощи и в крупных делах и в мелочах.
Тот, кто помнит советский период, знает, что научные работники были обязаны систематически заниматься уборкой урожая, работой на овощных базах (в ночную смену тоже) и другими не слишком научными делами. К этому во ВНИИОФИ добавлялись еще работы на стройке нового здания института, которая длилась как минимум два десятка лет. Понятно, что высшая администрация, так же как и, в подавляющем большинстве, среднее звено руководства, в этих мероприятиях участия не принимали. В отличие от них, и, вне всяких сомнений, вызывая у них раздражение, Л.В. выходил и на овощные базы и на стройку института, находясь уже в довольно почтенном возрасте. Делал это, насколько могу судить, по двум причинам. Первая – просто из солидарности со своими младшими коллегами. А вторая, думаю, - из протеста против попрания здравого смысла – каждый должен заниматься своим делом. Запомнилась фраза, брошенная прорабом в один из выходов на стройку: «Скажите вон тому старому рабочему, чтобы не нарушал технику безопасности – нельзя ходить под краном». А имел он в виду, сам о том не догадываясь, профессора Л.В. Альтшулера.
Как-то администрация готовила расправу над одним работавшим в институте довольно известным физиком, который своими критическими высказываниями навлек на себя гнев дирекции. По воле судьбы меня включили в комиссию, которой была уготована роль орудия начальства. Результат ее работы казался мне предрешенным, поэтому я лихорадочно искал пути избежать позора. Именно тогда в беседе со мной Лев Владимирович призвал от работы комиссии не уклоняться и занять там честную принципиальную позицию. Это была моральная поддержка, столь необходимая мне в тот момент. К счастью, по недосмотру дирекции в комиссии оказалось несколько приличных людей[5], и в итоге для нашего коллеги все закончилось благополучно.
Как курьез вспоминается такой мелкий штрих. Один из наших рабочих, бывало, набравшись смелости, подходил к Л.В. с просьбой «одолжить» 3 руб. на бутылку. К нашему удивлению, Л.В. с пониманием откликался, хотя сам, как я догадываюсь, к этому пороку относился крайне отрицательно.
Сейчас может показаться странным, что тогда, чтобы заниматься любимой работой, необходимо было соблюдать весьма ограничительные правила игры. Например, только в исключительных случаях можно было занять пост заведующего лабораторией и выше, не будучи членом партии (какой, можно не уточнять). Л.В. был таким исключением, но это не освобождало его от подчинения другим правилам, обязательно предполагавшим политическую благонадежность. И вот тут, как я представляю, Лев Владимирович установил для себя черту, которую он ни при каких обстоятельствах переступить не мог.
Однажды, это был 1979 год, Л.В. получил приглашение на международную конференцию, которая должна состояться в США. Его там знали, и Л.В. было бы интересно выступить с докладом и обменяться информацией с зарубежными коллегами. Но по существовавшему порядку после работы в Арзамасе-16 о поездке не могло быть и речи. Тем не менее, насколько мне известно, Л.В., не нарушая формальное законодательство, предпринял некоторые шаги для того, чтобы поездка состоялась. Конечно, из этого ничего не вышло, но на Л.В. со стороны дирекции (это, слава богу, были уже 70-е) посыпались репрессии. Трудно сказать какая доля в этом была от специальных инстанций и сколько от инициативы самой дирекции, у которой возникла головная боль, но дальнейшая работа Льва Владимировича во ВНИИОФИ стала осложняться[6].
В конце 70-х каждому коллективу было предписано осудить А.Д. Сахарова. И вот на одном из собраний, повестка которого к этой теме не имела отношения, взял слово один жутко партийный субъект (не член нашего коллектива, но работавший в том же помещении) и выступил с критикой А.Д. Сахарова, договорившись до того, что и в науке Сахаров ничего не сделал. И вот тут Лев Владимирович дал ему резкую отповедь. В ту пору это был поступок настоящего рыцаря.
Далеко не самые легкие времена достались Л.В. для того, чтобы в полной мере реализовать свой талант и получить признание. Тем не менее, несмотря ни на что, он достиг так много, что любому другому с избытком хватило бы на многие жизни. Что же касается официального статуса Л.В., то хочется привести высказывание, услышанное мною от него самого в адрес другого известного физика: «Для него звание академика – что мундир камер-юнкера для Пушкина». Для меня же Л.В. Альтшулер был и останется высочайшим примером порядочности и преданного служения нашей профессии.
В заключение хочу искренне поблагодарить моих друзей, коллег по ВНИИОФИ, Г.Н. Иванову, О.Ю. Ицковича и В.М. Финкельберга, беседы с которыми помогли воскресить в памяти ряд интересных эпизодов с Львом Владимировичем. Особую благодарность выражаю Борису Львовичу Альтшулеру, оказавшего мне высокую честь приглашением стать одним из авторов этого сборника.
Кондратенко Петр Сергеевич - Институт проблем безопасного развития атомной энергетики РАН.
***
А.Д. Левин
Высокая плотность интеллекта и добра
Научное направление, у истоков которого стоял Л.В. Альтшулер, получило название физики высоких плотностей энергии. В личности самого Льва Владимировича с весьма высокой плотностью сконцентрировались замечательные человеческие качества, что мне довелось наблюдать, общаясь с ним на протяжении многих лет.
Впервые я встретился с Л.В. летом 1962 года, мне было тогда 16 лет и я отдыхал с родителями на турбазе Московского дома ученых в Залучье (Калининская, ныне Тверская область). На турбазах МДУ тогда существовал особый микроклимат, среди отдыхающих было много видных ученых, велись достаточно свободные для того времени обсуждения многих злободневных проблем. На этой почве складывались небольшие «компании по интересам», причем часто совсем не по профессиональному признаку. Одну из таких компаний составили Л.В., мой отец, профессор международного права Давид Бенционович Левин, и профессор – химик, кажется, его звали Николай Алексеевич. Они часто гуляли втроем и вели оживленные дискуссии. От отца я тогда узнал, что Л.В. – видный физик, работает вне Москвы, в закрытом институте, под руководством Курчатова. Только через 10 с лишним лет я узнал, что руководителем Института, где работал Л.В., был Ю.Б. Харитон. Однако эту фамилию в то время нельзя было называть. Отец тогда обратил внимание, что весьма раскованный при обсуждении острых политических вопросов, Л.В. становился предельно сдержанным и немногословным, как только разговор касался его работы. Он мог, правда, процитировать шуточные стихи коллег, посвященные И.В. Курчатову : «Могуч и славен Борода,// Его поля необозримы,// Ученых физиков стада,// Пасутся вольны, но хранимы». Но этим разговоры о работе Л.В. практически и ограничивались. Зато во всем, что не касалось секретной тематики, Л.В. был очень откровенен. Одним из обсуждавшихся вопросов была реформа высшего образования, которая проводилась в те годы. Многие аспекты этой реформы, такие как предоставление до 80% мест при приеме практически во все вузы абитуриентам, имеющим производственный стаж, вызывали тогда у многих научных работников и преподавателей вузов серьезные возражения. Оказалось, что Николай Алексеевич был знаком с одним из тогдашних руководителей высшего образования. Как рассказывал отец, Л.В. спрашивал, говоря об этом человеке: «Неужели он не понимает вред, который принесут подобные нововведения?» Николай Алексеевич ответил: «Ну, он человек непростой. Дипломат..» «Дипломат?» с иронией переспросил Л.В. И не получив ответа заключил «.. значит сволочь !». Как я впоследствии не раз убеждался при общении с Л.В., эта реплика очень точно передавала одну из существенных черт его характера –в принципиальных вопросах он категорически не соглашался быть «дипломатом» даже тогда, когда этого, казалось, требовала ситуация.
В сентябре 1970 года, закончив физико-химический факультет Московского института стали и сплавов, я поступил на работу в лабораторию Л.В. во ВННИ оптико-физических измерений. Эту лабораторию он возглавил годом раньше, перейдя на работу из Арзамаса-16. Для ВНИИОФИ, который был создан в декабре 1967 года, это был период становления. Директор, Борис Михайлович Степанов, стремился привлечь в институт видных ученых, он относился к Л.В. с большим уважением и дал ему значительную свободу в выборе тематики. Коллектив лаборатории, тогда еще немногочисленный, составляли, в основном, молодые специалисты. Обстановка была очень хорошая, Л.В. удавалось сочетать высокую требовательность с доброжелательным, даже дружеским отношением к сотрудникам, простотой и доступностью. В те годы помимо задач, над которыми приходилось непосредственно работать, он размышлял и над вопросами, связанными с будущим физической науки. Помню, как он обратил наше внимание на статью американского физика Дайсона «Будущее физики», перевод которой в начале 1971 года был опубликован в Успехах физических наук. Особенно он любил цитировать приведенные в этой статье три «правила запрета» Брэгга:
- Не следует пытаться возродить былое величие.
- Не следует заниматься чем либо только потому, что это самое модное.
- И, наконец, «не следует обращать внимание на насмешки и высокомерие теоретиков».
Последнее правило (или заповедь) Л.В. цитировал особенно часто, причем с особым удовольствием и выражением.
В 1972 году во ВНИИОФИ была создана более крупная лаборатория, куда возглавляемый Л.В. коллектив вошел в качестве сектора. Возглавил объединенную лабораторию Григорий Михайлович Гандельман, теоретик, также выходец из Арзамаса-16. С Л.В. они были знакомы достаточно давно, у них были хорошие отношения, но совершенно разные характеры. Г.М., в отличие от Л.В., признавал необходимость компромиссов и шел на них, а Л.В. во многих случаях этого не одобрял. На этой почве между ними иногда возникали разногласия, хотя в целом лаборатория была дружной и работать в ней было хорошо и интересно. Среди сотрудников лаборатории было много ярких и интересных людей, некоторые из них стали достаточно известными учеными. Среди них можно назвать П.С.Кондратенко, Б.В. Левина, К.А. Кикоина (их воспоминания о Л.В. приведены в этой книге), Б.С. Лукъянчука.
В секторе Л.В. работали как теоретики, так и экспериментаторы. Теоретические работы были посвящены, главным образом, уравнениям состояния вещества при высоких и сврхвысоких давлениях и температурах. Успеху этих работ способствовало то, что Л.В., будучи экспериментатором, мог на равных говорить с теоретиками и вникать в детали разрабатываемых ими моделей. В рамках этих работ с сектором Л.В. сотрудничали в те годы В.Е. Фортов, Д.А. Киржниц, Н.Н. Калиткин и другие видные ученые. Со временем сформировалась и тематика экспериментальных работ, связанная с изучением быстропротекающих процессов, сопровождающих ударное сжатие конденсированных сред и детонацию взрывчатых веществ. Для таких работ естественно, требовалась экспериментальная база и со временем она появилась. Л.В. установил тесное сотрудничество с образованным в 1975 году НИИ машиностроения в Дзержинске Горьковской (сейчас Нижегородской) области. Незадолго до этого там был введен в эксплуатацию исследовательский корпус, где были очень хорошие условия для экспериментальных работ по физике взрыва. С началом этого сотрудничества Л.В. предложил мне заняться разработкой лазерного интерферометра для исследования ударных волн, по ходу этих работ приходилось довольно часто бывать в Дзержинске.
Вскоре я убедился, что нам повезло не только с экспериментальной базой, но и с людьми. В лаборатории, с которой мы вели совместные работы, оказалось достаточное количество молодых способных сотрудников, которые с энтузиазмом включились в работу. Конечно, этот энтузиазм во многом появился под влиянием Л.В., который инициировал эти работы и систематически обсуждал их результаты, как приезжая в Дзержинск, так и в Москве. В результате нашего сотрудничества был выполнен целый ряд интересных исследований. В частности, был впервые экспериментально зарегистрирован так называемый «химический пик», имеющий место при детонации конденсированных взрывчатых веществ, теоретически предсказанный Я.Б. Зельдовичем, было обнаружено и исследовано аномальное поведение вязкости воды при ударном сжатии. Неординарность личности Л.В., его увлеченность наукой производили сильное впечатление на молодых сотрудников лаборатории. Мне приходилось встречаться с некоторыми из них через 20 и более лет, они с большой теплотой вспоминали Л.В. и работу под его научным руководством. В организацию и проведение экспериментальных работ большой вклад внес В.С. Жученко, специалист по физике взрыва, который работал в секторе Л.В. с 1972 по 1979 годы. Владимир Степанович был не только высококлассным экспериментатором, но и интересным, очень общительным человеком с широким кругом интересов. Он профессионально играл на фортепиано, особенно хорошо ему удавались различные импровизации.
Оба направления, над которыми работал сектор Л.В., развивались достаточно динамично. Результаты, полученные при исследовании детонации, заинтересовали Я.Б. Зельдовича, было организовано совместное их обсуждение, во время которого я убедился в том, с каким уважением относился Яков Борисович к Л.В, при этом я знал, что отношения между ними не всегда были простыми. Л.В. рассказывал некоторые эпизоды, связанные с их совместной работой над атомным проектом. Приведу только два из них. Даря Л.В. одну из своих монографий по физике ударных волн, Я.Б. написал на титульном листе, что без коротких статей Л.В. и его сотрудников было бы невозможно создание таких «толстых» книг[7]. Еще один эпизод связан с научным семинаром, происходившим под руководством Зельдовича, на котором Л.В. рассказывал о результатах изучения строения мантии Земли, полученных путем интерпретации данных о распространении ударных волн и газодинамических расчетов. Семинар проходил в первой половине 60-х годов. Изложив в начале доклада постановку задачи, Л.В. шутя заметил, что теперь появилась возможность экспериментально проверить, насколько прочен тот фундамент, на котором мы успешно построили социализм и начали строить коммунистическое общество. Я.Б. шутка не понравилась и он недовольно сказал: «А мы никогда и не сомневались в прочности этого фундамента»…[8]
Несмотря на успешное развитие теоретического и экспериментального направлений, в самом конце 1979 года сектор Л.В. был расформирован. Одна из предпосылок этого, возможно, заключалась в несоответствии его тематики основным научным направлениям ВНИИОФИ, которые к тому времени были так или иначе связаны с метрологией когерентного и некогерентного оптического излучения. Непосредственным поводом к расформированию послужил инцидент, происшедший осенью 1979 года. Тогда Л.В. получил персональное приглашение принять участие в престижной международной конференции в Гонолулу. Однако поехать ему не разрешили. В те годы почти все физики, работавшие в свое время в атомном проекте, были невыездными, к тому же те, «кому следует», наверное, помнили острые высказывания ЛВ по злободневным политическим вопросам, его отношение к А.Д. Сахарову и т.д. Поэтому отказ в разрешении на поездку был предсказуем, однако у Л.В. он вызвал очень резкую реакцию. Возмущение, которое он высказал, придя к одному из ответственных должностных лиц, выплеснулось далеко за пределы вопроса о поездке на конференцию и коснулось многих сторон тогдашней действительности. Последствия такой реакции не заставили себя ждать. Об этой ситуации мне подробно рассказывал Г.М. Гандельман, который остро ее переживал, он не одобрял резкости Л.В, особенно в таком кабинете. Сам Л.В. об этом разговоре рассказывал мало, ограничившись коротким : «Ну, тут я ему выдал.!»[9]. Да, Л.В. категорически не хотел «быть дипломатом» в подобных ситуациях… Директор ВНИИОФИ Б.М. Степанов уважал Л.В. как ученого и, насколько я могу судить, по человечески ему симпатизировал. Решение о расформировании сектора было, по-видимому, «рекомендовано» сверху и Б.М. был вынужден его выполнять. После этих событий Л.В. еще десять лет работал в одной из лабораторий ВНИИОФИ, где ему была дана полная свобода в выборе научной тематики. Изменение административного статуса никак не отразилось на высочайшем авторитете ЛВ в научной среде. В этом я лишний раз убедился, участвуя вместе с ним во Всесоюзном съезде по горению и взрыву, который состоялся в Алма-Ате в 1980 г., где собрались виднейшие специалисты в этой области во главе с Н.Н. Семеновым и Я.Б. Зельдовичем. В 1989 году Л.В. перешел в Институт высоких температур АН СССР в организованную там лабораторию В.Е. Фортова. Работая там, он привлекал к совместной работе некоторых сотрудников, работавших в его секторе во ВНИИОФИ и в лаборатории НИИМАШ в Дзержинске, о которой я упоминал выше. Особенно тесным и продолжительным было его сотрудничество с В.С. Жученко.
Независимо от того, где работал Л.В., ему удавалось инициировать исследования, объединяя усилия высококлассных специалистов из разных организаций. Тесные связи он продолжал поддерживать с сотрудниками отдела, который возглавлял, работая в Арзамасе-16. Часто обсуждения научных проблем происходили у него дома, где можно было встретить ученых из разных городов и институтов, многие из них были не только коллегами, но и близкими друзьями Л.В. Я начал бывать в этом доме с начала 70-х годов. Хорошо запомнилась Мария Парфеньевна Сперанская – жена Л.В. Ее душевность и теплоту ценили все, кто бывал у Л.В. На первый взгляд такие непохожие (энергичный, импульсивный ЛВ и негромкая МП) они очень хорошо дополняли друг друга.
Вспоминая Л.В, нельзя не отметить очень широкий круг его интересов, который далеко не ограничивался физикой. Он живо интересовался историей и хорошо ее знал, часто, говоря о современных проблемах, проводил исторические параллели. Цитировал и философов, например, говорил, что жизнь очень часто опровергает утверждение Гегеля о том, что «все действительное разумно».
В конце 90-х годов по инициативе Л.В. была подготовлена коллективная монография «Ударные волны и экстремальные состояния вещества». Л.В. был душой проекта, он в значительной мере формировал авторский коллектив, им была написана первая, основополагающая глава этой монографии. В работе над второй главой, помимо Л.В., участвовали В.С. Жученко и я. Помню, как требователен был Л.В. во время совместной работы над этой главой (мы с В.С. Жученко приезжали к нему домой), как придирчиво он обсуждал каждый абзац, не позволяя двигаться дальше до тех пор, пока текст полностью его не удовлетворял. Монография вышла в 2000 году в издательстве «Наука» а ее перевод на английский язык в 2004 в издательстве Springer.
После того, как в мае 1981 года я защитил под руководством Л.В. кандидатскую диссертацию по лазерным методам исследования ударных и детонационных волн, вся моя дальнейшая работа была так или иначе связана с оптикой и оптической спектроскопией. К ударно-волновой тематике довелось вернуться только один раз, работая вместе с Л.В. над главой в коллективной монографии. Однако какими бы проблемами не приходилось заниматься, закалка школы Альтшулера оказывала очень большую помощь.
В Л.В. соединилось то, что очень редко совмещается в одной личности. Физик с мировым именем, интеллигент с широким кругозором, неравнодушный к тому, что происходит в его стране, просто человек, отзывчивый, доброжелательный и доступный. И конечно, учитель, которому, я думаю, будут всегда благодарны его многочисленные ученики с самыми разными научными биографиями.
Левин Александр Давидович, д.т.н., ведущий научный сотрудник ВНИИ оптико-физических измерений.
***
К.А. Кикоин
Из мемуаров молодого специалиста
Я работал в одном подразделении со Львом Владимировичем Альтшулером в Институте Оптико-физических Измерений (ВНИИОФИ) в течение трех лет в начале 70-х годов. Правильнее было бы сказать – рядом со Львом Владимировичем: научные подразделения этого странноватого научного заведения в те годы размещались во множестве подвальных помещений, хаотически разбросанных по всей Москве, и только административный корпус занимал солидное здание неопределенно-советского архитектурного стиля на Рождественской горке супротив бывшего монастыря. Наш подвал располагался в жилой части окраинного микрорайона Очаково, и десяток неуютных нежилых помещений разного размера был поделен между двумя лабораториями, которыми заведовали два вольноотпущенника ВНИИ Экспериментальной Физики, в народе известного как «Арзамас-16» – Л.В. Альтшулер и Г.М. Гандельман. Мы с моим другом Виктором Флеровым попали в этот подвал из Курчатовского Института, как молодые специалисты (Витя – после диплома, а я – после аспирантуры).
В лаборатории мы проходили как «племянники»: Г.Н. Флеров и И.К. Кикоин были существенными действующими лицами в Проекте сталинской Бомбы. Наш родной с Витей Курчатовский институт (где работали его отец и отчим и мой дядя) был цитаделью начальной - атомной, связанной с разделением изотопов урана части этого проекта, а два завлаба из ВНИИОФИ, которые встретились на нашем тогда совсем еще куцем жизненном пути, были первыми участниками ядерной его части. Вчерашние и позавчерашние студенты, еще не утратившие юношеского нахальства, мы с любопытством взирали на этих почтенных ученых снизу вверх и немножечко сбоку. Наш шеф Григорий Михайлович Гандельман совсем не походил на «секретного физика», будучи начальником пуганым, мягким и не склонным принимать решения без крайней на то необходимости. Лев Владимирович был сделан из совершенно другого материала. Его сотрудники ходили по струнке и в рабочее время беседовали только об уравнении состояния и адиабате Гюгонио. Из теоретиков нашей лаборатории с Л.В. близко сотрудничал Леша Бушман, юноша нашего послевоенного поколения, весьма разносторонний и не чуждый простых человеческих слабостей. Но и он становился совершенно серьезен, когда Лев Владимирович призывал его к себе с очередной порцией расчетов ударных адиабат. Леша, к глубокому сожалению, рано ушел из жизни и воспоминания о своем руководителе унес с собой.
Будучи в те давние годы (1972-1974) не весьма осведомленными о некоторых направлениях советской науки, мы могли только догадываться о характере деятельности ученых в «Арзамасе». Судя по входным параметрам, которые Лев Владимирович задавал Леше Бушману для расчета уравнений состояния, деятельность эта была весьма серьезная. Да и люди, приезжавшие в подвал к Альтшулеру с «объекта», были серьезны. Из этих гостей мне запомнился Самуил Борисович Кормер – малоразговорчивый человек небольшого роста – к которому Лев Владимирович относился с мягким почтением, в обычной жизни ему по нашим наблюдениям совершенно не свойственным. Он представлялся нам человеком твердых и весьма не ортодоксальных по официальным канонам убеждений, которые он отстаивал на всех уровнях без малейшей склонности к компромиссу. Для тогдашней эпохи «раннего застоя» такое поведение выглядело, да и на самом деле было весьма неординарным.
Нас с Витей Лев Владимирович не очень отличал друг от друга и как правило обращался к одному племянику, называя его именем другого. Мы по глупости обижались, хотя и не очень сильно, потому что, зная людей этого поколения по «Курчатнику», мы примерно представляли себе, каково это было – заниматься экспериментальной физикой в экстремальных физических и административных условиях на Объекте и отвечать за полученные результаты головой в самом буквальном смысле этого слова. Резкий тембр и суровые интонации в голосе Л.В. смягчались, когда речь заходила о его хобби – кристаллографии, и, в частности, о неукоснительных законах симметрии и бесконечном разнообразии кристаллических решеток, в которые укладывается окружающий нас твердотельный мир. Я догадывался, что абсолютный порядок мира кристаллической симметрии помогает Льву Владимировичу терпеть бессмысленный беспорядок окружающей его действительности.
В 1974 году мы с Витей Флеровым навсегда покинули ВНИИОФИ. Только спустя 15-20 лет стали появляться в открытой печати публикации о научной и околонаучной атмосфере, в которой жили и работали ученые в Арзамасе-16. Теперь я гораздо лучше понимаю истинный масштаб личности Льва Владимировича и корю себя за наше тогдашнее молодое невежество и легкомыслие, из-за которого шанс поучиться порядочности, верности своим жизненным принципам и человеческой стойкости у этого замечательного человека был нами не использован в полной мере.
Кикоин Константин Абрамович – д.ф.-м.н., профессор, Школа физики и астрономии, Университет Тель-Авива, Израиль.
***
П.В. Макаров
«В любой ситуации нужно бороться до конца»
Воспоминания о моем учителе и старшем друге Л.В. Альтшулере
Слова, вынесенные в заглавие моих воспоминаний о Льве Владимировиче, он произнес в самой заурядной и даже забавной ситуации во время очередного посещения Томска, куда он приезжал несколько раз на различные конференции по физике и механике ударноволновых процессов. Мы спешили на очередное заседание конференции после посещения моих однокомнатных апартаментов в университетском общежитии – знаменитой Пятихатке, которая потрясла Льва Владимировича своим убожеством и неухоженностью. Его реакция на местные бытовые удобства была как всегда очень бурной и эмоциональной: «Так живут советские профессора! Думаю, общежитие имени монаха Бертольда Шварца выглядело привлекательнее…»
Итак, мы спешили и решили подъехать на трамвае, который только что притормозил на остановке метрах в ста впереди. Лев Владимирович побежал, я за ним со словами: «Зачем бежать, он нас ждать не будет, мы не успеем». «Конечно, не успеем» – ответил Лев Владимирович – «Но в любой ситуации надо бороться до конца».[10]
Л.В.Альтшулер: «В любой ситуации надо бороться до конца». На воскресном отдельском кроссе, Саров, 1960 годы
Трамвай укатил, мы дошли до Дома Ученых пешком, а слова Льва Владимировича я запомнил навсегда, потому что для него это были не просто слова, а естественное поведение во всех жизненных ситуациях. Любое начатое дело он доводил до конца независимо от любых мешающих обстоятельств и осложнений. Когда в последние годы жизни Лев Владимирович потерял зрение, он продолжал работать. И интенсивность этой работы была очень высокой, учитывая здоровье и физические возможности Льва Владимировича в этот период жизни. Я, как и раньше, часто бывал в Москве и останавливался у Льва Владимировича. В его трехкомнатной квартире у меня было свое место в общей комнате. Спал я на старинном диване, а работал за круглым, тоже старинным, столом. Мы заранее по телефону обговаривали, что надо сделать в первую очередь, какие материалы надо подготовить. Я привозил свой необходимый материал, а Лев Владимирович подбирал, классифицировал и раскладывал по отдельным стопкам материалы из своего обширного архива. Так, например, мы работали над книгой «Ударные волны и экстремальные состояния вещества», которая готовилась под редакцией Льва Владимировича. Книга была обзорной, авторами многочисленных глав были видные ученые, внесшие большой вклад в физику высоких давлений. Книга касалась различных аспектов физики детонации, ударноволновых явлений в твердых телах и т.д. и писалась по результатам (рассекреченных к этому времени) теоретических и экспериментальных работ многих коллег из нескольких научных центров, в том числе и по работам сотрудников лаборатории Льва Владимировича, выполненных под его руководством в Сарове. Некоторые соавторы этих работ ко времени написания книги уже ушли из жизни, и Лев Владимирович взял на себя труд представить в книге их результаты. Я же помогал (кроме написания своей главы) проделать техническую работу: отредактировать текст, выполнить рисунки, построить графики, многие из которых были в единственных “рукописных” экземплярах, выполненных на миллиметровой бумаге, и хранились в архиве Льва Владимировича (конечно, только то что не было секретным). Здесь я хочу особо отметить, с какой теплотой и уважением Лев Владимирович говорил о своих коллегах и их достижениях. Он подробно говорил о работе каждого, что он сделал, какой внес вклад и почему об этом надо написать в книге или в других его заметках и воспоминаниях, над которыми он работал на протяжении последних лет.
К секретности своих работ Лев Владимирович относился очень серьезно и всегда тщательно дозировал любую информацию, несмотря на то, что у меня был соответствующий допуск. С присущим ему юмором он говорил: «Об этом умолчим, мы же не хотим, чтобы какой-нибудь Саддам Хусейн сделал атомную бомбу». Приведу такой пример. Мы обсуждали эффекты, происходящие в твердых телах при их всестороннем сжатии, и Лев Владимирович на листке бумаги набросал придуманную им еще в сороковых годах схему взрывного всестороннего обжатия. Хотя подобные схемы сейчас хорошо известны специалистам, он немного подумал, положил бумагу в пепельницу и сжег ее, на всякий случай, а мне сказал, хитро улыбаясь: «Ну, Вы же, конечно, ничего не поняли и не запомнили». И это была не просто перестраховка уже немолодого ученого, а тщательное, серьезное и ответственное отношение человека ко всем аспектам своей профессиональной деятельности.
Когда Лев Владимирович потерял зрение, наша совместная работа переместилась в его спальню, там был стол рядом с его кроватью, на котором лежали отсортированные стопки различных материалов. Льву Владимировичу уже было трудно работать, сидя за столом. Он полулежал на кровати и руководил моими действиями: к какой стопке материалов обратиться и что из нее взять. Я читал нужные записи, а он говорил, что и как надо поправить, дополнить, изменить.
Меня поражала его память, которая, видимо, обострилась с потерей зрения. Как-то мы работали подобным образом часа четыре, и я стал ошибаться. Каждый раз Лев Владимирович меня поправлял: «Нет, у меня там написано не так, а так…» Вызывает удивление и высокая концентрация внимания. Он слушал, обдумывал, вносил поправки и я забывал, что рядом со мной очень немолодой и далеко не пышущий здоровьем человек. Это был все тот же остроумный, вдумчивый и трудолюбивый мой дорогой учитель, обстоятельства жизни которого осложнились, очень осложнились, но это не имеет значения, надо просто бороться, бороться до конца.
Я познакомился со Львом Владимировичем в мае 1976 года на IV Всесоюзном съезде механиков в г. Киеве. На одном из заседаний съезда наш совместный доклад представляла профессор физико-технического факультета Томского Государственного Университета Татьяна Миновна Платова, а я как соавтор сидел в первых рядах рядом с очень эмоциональным и активным человеком средних лет. Он очень живо реагировал на все доклады, задавал много вопросов, очень точных и в самые болевые точки сообщений, очень глубоко и интересно комментировал все доклады. «Это, конечно, Альтшулер» – решил я, - «Кто еще кроме него может так владеть темой!» В моей кандидатской, которую я недавно, в 1972 году защитил, почти на каждой странице были ссылки на работы Льва Владимировича. В дальнейшем, представляя меня коллегам, Лев Владимирович говорил: «Это Павел Васильевич Макаров из Томска, который независимо разработал эффекты кумуляции импульса слоистыми системами». Этот факт наглядно говорит, как Лев Владимирович умел ценить результаты своих коллег, даже скромные. В пятидесятых годах общефизические результаты работ Льва Владимировича и его коллег были рассекречены, и с тех пор появилось несколько десятков публикаций, в том числе фундаментальные обзоры в успехах физических наук. По этим работам я учился физике ударно-волновых явлений и уже тогда почитал Льва Владимировича как своего учителя, хотя лично его не знал и не представлял, как он выглядит.
Мой неуемный сосед очень быстро отреагировал на наш доклад. Его просто распирало от возмущения: «Это же все уже давно известно и получено Забабахиным!» (речь шла о кумулятивных эффектах слоистых систем – теме моей диссертации и представляемого доклада). Я представился как соавтор и сказал, что мне неизвестны подобные результаты и что в моих расчетах (1968-1970 гг.) было показано, как надо формировать слоистые системы, чтобы разрушалась, например, только лицевая часть преграды и снаряд, или наоборот кумулировался ударный импульс в нужном объеме. «И Вы не знаете работ академика Забабахина?» – спросил Лев Владимирович – он тоже представился: «Альтшулер!» «Ну, конечно, это закрытые работы, выполненные в очень закрытой организации «Челябинск-70» (теперь г. Снежинск), Вы их знать не можете». И отношение сразу изменилось. Лев Владимирович подробно расспросил, чем я теперь занимаюсь, сказал, что по этой ударноволновой тематике есть много работ американских ученых, оттиски которых ему присланы авторами из США и доступа к которым у меня тогда не было. Он пригласил меня к себе в гостиницу в номер, где мы продолжили беседу, сформулировал несколько задач, которые, по его мнению, являются ключевыми и которые надо непременно решить в первую очередь. Некоторые экспериментальные данные и зарубежные работы (в основном американских коллег) имеются у него в архиве в Москве, и он пригласил меня сразу после окончания работы съезда зайти к нему домой и ознакомиться с материалами (я возвращался в Томск через Москву).
Целый день в Москве я просидел за тем самым круглым столом в общей комнате в квартире Льва Владимировича, с жадностью конспектируя все, что можно было успеть за один оставшийся у меня московский день. Уже в Томске, разбирая сделанные записи, я понял, как умело Лев Владимирович подобрал для меня литературу, ничего случайного, все необходимо и все работает на обсужденные ранее задачи! Он не жалел своего времени, чтобы помочь в работе, практически, незнакомому человеку. Его открытость, желание и умение поделиться тем, что знает, всегда были естественными чертами его характера, чертами его широкой души. Во время этой первой московской встречи мы уже подробнее, в деталях обсудили дальнейшую работу, я рассказал об экспериментальных и теоретических работах томичей. Открытых публикаций у нас тогда было до обидного мало. Прорваться через формальные запреты и получить разрешение на публикации, тем более не в Москве, в те времена было очень сложно. Слов «ударная волна» или «взрыв» было достаточно для нашего первого отдела, чтобы запретить публикацию, хотя речь в статье шла об открытых вещах, которые свободно публиковались и за рубежом и в Москве и в Питере. Поэтому Лев Владимирович плохо знал наши работы, удивился высокому уровню томских исследований и пообещал непременно приехать на нашу очередную конференцию (тогда в Томске либо отдельно, либо в рамках открытой конференции проводились и закрытые заседания). Лев Владимирович сдержал свое слово и очередная конференция в Томске, посвященная физике ударных волн, открылась пленарным докладом Льва Владимировича. С тех пор он взял под особый патронаж нашу группу – специальную лабораторию в НИИ Прикладной Математики и Механики при Томском госуниверситете, занимавшуюся ударноволновой тематикой, и группу теоретиков и экспериментаторов, в которой работал и я, на кафедре проектирования и прочности физико-технического факультета Томского госуниверситета.
Это было неформальное и очень полезное сотрудничество. Лев Владимирович всегда находил время для обсуждения не только результатов уже сделанных работ, но, что наиболее важно, помогал ставить задачи, обращая внимание на ключевые проблемы, разъясняющие физику явления. Конкретных примеров можно привести много. С его подачи я решил задачу затухания в ряде металлов упругого предвестника за счет генерации дислокаций во фронте упругого предвестника, что позволило объяснить его быструю релаксацию, для которой плотность исходных дислокаций была просто ничтожно малой. Не менее интересной и содержательной оказалась задача о структуре ударноволнового фронта для слабых и сильных ударных волн, объясненная и описанная нами на основе разработанной дислокационной кинетики пластических сдвигов, а также проблема возникновения в материале, уже переведенном в пластическое состояние первичной ударной волной, упругих предвестников в волнах догрузки, и многие другие задачи, на которые первым обратил внимание Лев Владимирович. Обозначенные выше задачи, которые решал я, приведены в книге «Ударные волны и экстремальные состояния вещества», редактором которой вместе с В.Е. Фортовым, А.И. Фунтиковым и Р.Ф. Труниным является Лев Владимирович.
Масштаб личности Льва Владимировича был так велик, а круг его научных интересов столь обширен, что ему было тесно в формальных рамках ведущего сотрудника ВНИИОФИ, а затем Института физики высоких температур, директором которого был его ученик, академик В.Е. Фортов. Ведь каждая лаборатория и каждый сотрудник имеет свою тематику и свое задание и часто трудно найти свободное время для решения незапланированных исследований. И он нашел очень действенный и плодотворный способ – создание неформальных коллективов по всей стране. Лев Владимирович сотрудничал с очень многими исследовательскими группами и отдельными научными сотрудниками в разных городах СССР. Например, с группой Г. Доронина из г. Дзержинска (Горьковская область), с коллегами из Сарова, из Снежинска и в дополнение к своим сотрудникам во ВНИИОФИ – Шарипджановым, Дыниным и другими, проводил научные исследования совместно со многими москвичами из разных исследовательских институтов. Иногда он ездил сам в какой-либо московский институт или другой город, например в Томск, Дзержинск или Саров, но основным местом встречи была его квартира. В 80-90-е гг. днем всегда кто-то приходил. Лев Владимирович обсуждал что-то с одним из пришедших, часто готовящуюся совместную статью или контуры будущей работы. Следующие ждали своей очереди.
На мой взгляд, 70-е и 80-е годы были самыми плодотворными с точки зрения функционирования таких неформальных коллективов. Точнее о масштабах этой работы может сказать Михаил Львович Альтшулер – милый и очень добрый Миша, сын Льва Владимировича, который жил тогда с ним. Его квартира в те годы напоминала приемную большого начальника, только обсуждались тут научные проблемы. Для меня же это были годы наиболее тесного сотрудничества и общения со Львом Владимировичем. И я и Лев Владимирович в этот период часто ездили на различные научные конференции по взрывной и ударноволновой проблематике. Такие конференции кроме Москвы проводились в Приэльбрусье, Таллине, Питере, Алма-Ате и других городах. Пленарные доклады Льва Владимировича всегда были очень интересны, проблема обозначалась очень остро, он всегда не просто обращал внимание на главные нерешенные задачи, но и указывал возможные пути и методы их решения, давал оценки точности различных методик, отмечал сложности и источники возможных ошибок. Его доклада всегда ждали, и всегда был полный аншлаг.
В эти годы были также систематизированы многие экспериментальные данные по ударноволновым экспериментам для различных веществ, в том числе многолетние данные по особенностям сжимаемости, фазовым переходам и т.д., выполненные во второй половине XX века. Данные последних лет, проведенные на новейшей экспериментальной базе (датчики давления, лазерная интерферометрия и т.д.), заставили пересмотреть и существенно уточнить результаты двух первых десятилетий атомной эры, начиная с экспериментов 40-х, 50-х годов, но только не данные Льва Владимировича Альтшулера! Его экспериментальные точки всегда ложились на новейшие экспериментальные кривые с удивительной точностью, превосходящей точность старых методик. Так не должно быть! Но было! Все дело в том, что каждая экспериментальная точка, полученная Л.В. Альтшулером с коллегами, не просто точка, а усредненная по многим экспериментам величина, систематических же ошибок Лев Владимирович не допускал. Все его методики физически безупречны. Признание его заслуг выразилось в присуждении ему специальной премии американского физического общества «За выдающиеся заслуги в области физики высоких давлений».
Лев Владимирович никогда не был сухим, погруженным исключительно в физику, кабинетным ученым. О его остроумии и язвительных шутках в сторону многочисленной и, как правило, мало образованной бюрократии, призванной контролировать и направлять ученых, ходят легенды. Эти эпизоды, особенно Саровского периода, я знаю по пересказам и кое-что со слов Льва Владимировича, поэтому останавливаться на этом не буду. Пусть напишут очевидцы событий. Его же реакция на текущие события нашего советского бытия всегда была мгновенной, остроумной, а порой и язвительной, но никогда злобной или обидной, хотя высокое начальство Лев Владимирович, как любой нормальный человек, не любил.
Сказать, что Лев Владимирович хорошо знал и любил литературу и поэзию, не сказать ничего. Это будут просто общие слова, когда так говорят о широко образованном интеллигентном человеке. Он всей душой, нервом и кожей чувствовал стих, который был им всегда прочитан в нужном месте и в нужное время, что создавало какую-то таинственную, неуловимо хрупкую атмосферу глубокой сопричастности к мыслям и переживаниям поэтов. И тут же Лев Владимирович мог остро пошутить и переключить компанию на веселый озорной лад.
Я не знаю, сколько сотен стихов Лев Владимирович помнил наизусть, но читать стихи он мог часами, были бы только благодарные слушатели.
Особенно мне нравились его глубокие замечания, параллели и ассоциации по поводу прочитанного стихотворения, приведенные строки из стихотворений других поэтов. Мы погружались в мир поэзии. Знание Львом Владимировичем многих интереснейших обстоятельств жизни поэтов и писателей создавало иллюзию какой-то общей поэтической беседы и общения с авторами. Я очень благодарен Льву Владимировичу за такие поэтические и литературные вечера.
Не менее глубоко Лев Владимирович знал и прозу, особенно русскую. Он очень интересно рассказывал о М. Булгакове. В детстве Лев Владимирович жил в доме, описанном Булгаковым в произведении «Собачье сердце», и видел воочию этого великого русского писателя. Лев Владимирович вспоминал: «Этот человек очень хороший, большой писатель» – так ему, маленькому мальчику, говорил его отец. «Я, конечно, этого тогда не понимал, но сейчас, читая Булгакова, я ясно вижу наш дом, тогдашнюю Москву, другие дома того времени, дворы, людей и их разговоры у Булгакова все так, как помню и я». И эти детские впечатления Льва Владимировича в контексте нашей беседы о произведениях М. Булгакова создавали у меня, слушателя, ощущение включенности в те давние пусть и вымышленные М. Булгаковым, но очень правдивые по сути события.
В этот период наших совместных интенсивных разъездов я взял на себя обязанности опекать Льва Владимировича (об этом меня просили и его сыновья Миша и Саша) и присматривать за ним в поездках, которые он переносил очень легко (так это казалось со стороны). Лев Владимирович никогда не жаловался на трудности переездов и быта или усталость. Он был очень активен во всем, участвовал во всех мероприятиях культурной программы конференций. Надо сказать, что многие такие мероприятия были очень не простыми и требовали определенных физических кондиций. Так Лев Владимирович участвовал во всех походах и экскурсиях в Приэльбрусье: однодневном походе к леднику Шхельды, подъему на гору Чегет, где после канатки надо было идти пешком к площадкам обзора. Никто из окружающих коллег и мысли не допускал, что Льву Владимировичу (а ему было уже заметно за семьдесят) будет трудно. Лев Владимирович шутил, живо интересовался абсолютно всем. Ему было интересно и то, кто, как и чем здесь живет и жил в давние времена, и что за растения мы видим, и какова лавинная опасность окружающих склонов и многое, многое другое. Вопросов гиду он всегда задавал уж точно больше всех. Очень много знал сам. Часто удивлял гида своими комментариями и познаниями. Так было и на Кавказе, и в Грузии, и в Таллине, и в Алма-Ате. Мои функции смотрящего были просты: напомнить, какие лекарства и когда ему надо принять, помочь сориентироваться в незнакомом городе. Думая о своем, Лев Владимирович мог пойти в противоположную сторону и постоянно подтрунивал над собой по этому поводу.
Я уже говорил об удивительной физической интуиции Льва Владимировича. По этому поводу он шутил сам очень лаконично: «Теорема номер три».
Теорема номер один – А.Д. Сахаров всегда прав.
Теорема номер два – Я.Б. Зельдович всегда прав.
Ну, а теорема номер три, как уже все догадались, звучит так: Альтшулер всегда прав!
И это была чистая правда. Лев Владимирович почему-то не любил делать математические выкладки. Подходил с какой-либо формулой, просил проверить: «Я тут написал кое-что, проверьте пожалуйста!» Я проверял, находил «ошибку».
– Вы ошиблись, Лев Владимирович.
– Не может быть, проверьте еще раз.
Я проверял, все правильно! Ошибся я. «Вот видите, теорема номер три работает» – говорил довольный Лев Владимирович.
Конечно, в основе интуиции Льва Владимировича лежали не просто и не только обширные познания в физике, но, прежде всего, понимание физических процессов, глубочайшее проникновение в саму суть явлений. Я не знаю его как, скажем, университетского лектора, но доклады он делал блестящие! В личной беседе мог в нескольких простых предложениях объяснить суть явления.
Я очень дорожил и дорожу сейчас всем тем научным и духовным богатством, которым Лев Владимирович так щедро делился с окружающими.
Последние два года жизни Льва Владимировича были очень трудными для него и его близких. Он как бы отдалился от нас, видел нас с какой-то недосягаемой высоты. Я навещал его, приезжая в Москву. «Это какой Павел Васильевич? А, помню, из Томска. Мы славно пообщались на конференциях. Я сейчас уже почти не работаю, трудно». Слова Лев Владимирович выговаривал с трудом. И вдруг звонок в Томске. Слышу бодрый голос Льва Владимировича. Болезнь, как будто, отступила. Мы говорили минут 10-15. Лев Владимирович опять все помнил, детали, подробности, пошутил, что он не Мафусаил и многое не успевает, жизнь так коротка. У меня отлегло от сердца. Через неделю Борис Львович сообщил мне по телефону об уходе Льва Владимировича. Он успел попрощаться со мной. Я это понял только после звонка Бориса Львовича.
Макаров Павел Васильевич – д.ф.-м.н., профессор, Заведующий лабораторией в Институте физики прочности и материаловедения СО РАН.
***
Т.Ф. Костина
Л.В. Альтшулер – наш добрый сосед
Знакомство со Львом Владимировичем Альтшулером и его семьей было для меня подарком судьбы. Наша семья знала, что Лев Владимирович являлся крупным ученым-физиком. Моя мама Жозефина Ильинична Шиф (1904-1978), ученица Л.С. Выготского, известный дефектолог в области специальной психологии детей, познакомилась и подружилась со Львом Владимировичем и его женой Марией Парфеньевной Сперанской после того как мы все где-то в середине 60-х въехали в новый кооперативный дом московского Дома Ученых на Ростовской Набережной. Правда, знакомство произошло не сразу, поскольку Лев Владимирович приехал из Сарова в Москву только в 1969 г.
Для меня лично наше общение со Львом Владимировичем и взаимопомощь стали регулярными (по вечерам и выходным) с лета 1991 г., после смерти моего мужа Дениса[11]. И длилось это общение до последних дней его жизни, т.е. до 23 декабря 2003 г. Я бесконечно благодарна семье Альтшулеров за материальную и душевную поддержку, позволившую мне помогать моим маленьким внукам после смерти мужа, а затем и сына Александра.
Сначала Лев Владимирович просил меня пару раз в неделю перепечатать несколько страниц научного текста. Потом из-за ухудшения зрения его средний сын Александр попросил меня регулярно читать Льву Владимировичу, а также выполнять, что называется, мелкую секретарскую работу. Читала ему вслух статьи по специальности. Постепенно осваивала новую для меня – нейрофизиолога терминологию физиков-атомщиков. Позже, по мере развития болезни Льва Владимировича, мы стали много читать и художественной литературы, но об этом особом опыте скажу ниже.
Пришли тревожные дни августа 1991 г. Во время путча Л.В. Альтшулер бесстрашно отправился к Белому дому, был в цепочке защитников, провел там много часов, несмотря на пожилой возраст, дождь и опасность для жизни. Радовался победе демократических сил и документу от Ельцина, как защитнику Белого дома в трудные для России дни.
Лев Владимирович всегда был оптимистом, человеком организованным и умеющим трудиться. Свой день начинал с зарядки и холодного душа, невзирая на погоду, самочувствие и возраст. После легкого завтрака сразу принимался за работу. Звонил разным людям, что-то доказывал. Работа его радовала. Просил по нескольку раз прочитывать ему новые статьи, вышедшие в свет в академических журналах, перечитывал (на слух) статьи и книги по специальности. Работал над новыми статьями со своими коллегами-физиками. Писал (диктовал) отзывы на авторефераты. Много сил вложил в итоговый сборник трудов, где был и автором, и редактором (активно помогали А.Левин и В.Жученко). Писал воспоминания в связи с юбилеями своих заслуженных еще работающих или ушедших в мир иной коллег. Гордился тем, что кончил физфак МГУ. Интересовался своей профессией до последнего вздоха. Радовался успехам молодых, всегда их поддерживал. Много рассказывал о трудных, но необыкновенно творческих годах, проведенных в г. Сарове, о работе с Харитоном, Сахаровым, Зельдовичем, Забабахиным, Таммом. С особым восхищением подробно поведал о своем верном школьном друге, а затем и многолетнем коллеге В.А.Цукермане. После смерти друга в 1993 году много лет помогал материально его вдове Зинаиде Матвеевне Азарх, а также дочкам бывшей своей сотрудницы, погибшей в автомобильной аварии в Сарове, Елене и Наталье Шкуренок (Бражник). Помогал и многим другим нуждающимся людям.
Во время прогулок по зеленому Девичьему полю, Плющихе и рядом с нашим домом Лев Владимирович всегда с нежностью и благодарностью вспоминал своих родных и близких.
Часто рассказывал о своей доброй и трудолюбивой жене - Марии Парфеньевне Сперанской, умершей в 1977 году. В Москве и в эвакуации в Казани они оба работали в лаборатории Цукермана, а потом в Сарове в одной физической лаборатории. Мария Парфеньевна всегда всем помогала и объединяла людей. Родила и вырастила со Львом Владимировичем трех прекрасных добрых сыновей: Бориса, Александра и Михаила. Отец всегда радовался сыновьям. Восхищался мужеством старшего сына Бориса, которому из-за близкого знакомства с Сахаровым пришлось ряд лет работать дворником. Средний сын Александр радовал отца удивительной щедрой готовностью помогать друзьям и знакомым, особенно пожилым, а часто и малознакомым людям. Младший Михаил успешно защитил диссертацию на степень кандидата биологических наук. Миша жил с Львом Владимировичем, а Александр – в соседнем доме. Они много времени и сил отдали отцу в последние годы его жизни, тщательно ухаживая за ним. Лев Владимирович все время кому-то помогал, о ком-то заботился. Родные отвечали ему тем же. В последние годы жизни его сыновья обеспечили ему постоянный уход и высококвалифицированную медицинскую помощь.
О своих внуках Илье и Павле (сыновья Бориса и Ларисы) Лев Владимирович рассказывал самое лучшее, верил в их успехи и удачу.
Лев Владимирович был очень близок со своей сестрой Ольгой [12]. В детстве она несколько лет болела туберкулезом позвоночника, не могла вставать с кровати. Лева был «ее ногами». Он рассказывал, что ему не было с ней скучно. Ольга потеряла на фронте мужа Бориса. Воспитала замечательного сына Максима Дубаха – художника и педагога. У Максима с женой Татьяной родились и выросли три дочери: Анна, Мария, Екатерина и сын Борис. Свою нежность к сестре Лев Владимирович перенес на семью племянника, они в свою очередь регулярно навещали его и помогали ему. Лев Владимирович очень любил стихи сестры, когда перестал видеть, часто просил меня их ему почитать из сборника, изданного усилиями друзей в 1991 году незадолго перед ее кончиной. Для него это было родное.
Много времени Лев Владимирович уделял изучению родословной своей семьи и семьи Марии Парфеньевны. Увлеченно рассказывал о новых добытых данных. Вместе с ним этим много занималась добрая родственница из Ленинграда внучатая племянница его мамы Мария Петровна Кершнер.[13]
Лев Владимирович всегда много читал, любил историческую и художественную литературу, хорошо ее знал. Когда перестал видеть, просил меня читать ему. Сам читал мне наизусть, он очень любил читать наизусть, декламировать стихи. А помнил он многое: Пушкина (Фрагменты «Медного всадника», «Моя родословная», отрывки из многих стихотворений), Лермонтова («Воздушный корабль», «Два гренадера», «На Севере диком», «Прощай немытая Россия»), Тютчева («Эти бедные селенья», «Умом Россию не понять», «Я встретил Вас и все былое»), раннего Маяковского, Гумилева, Северянина («Это было у моря») и т.п. Очень часто, прочитав, говорил: «Танюша, проверьте».
В последние 2-3 года Лев Владимирович стал хуже себя чувствовать, ему стало труднее заниматься наукой, трудно вставать. Много времени он проводил в постели. А поскольку бездействовать он не мог в принципе, то наши «чтения» стали постоянным занятием. Он просил меня перечитывать любимые его произведения – прозу и стихи. Пушкина «Выстрел», «Метель», «Маленькие трагедии», «Мой первый друг, мой друг бесценный» и многое другое, и, конечно, «Капитанскую дочку» (он говорил: «Пушкин был ученым, исследователем», а еще шутил в своем духе: «Почитайте мне про няню, которая любила выпить»). Лермонтова «Герой нашего времени», «Демон»… Гоголя «Мертвые души». Басни Крылова. Некрасова «Мы с тобой беспокойные люди» и другие стихи. Алексея Константиновича Толстого «Князь Серебряный», его исторические сатирические поэмы, Козьму Пруткова, «Средь шумного бала, случайно», «Против течения», «Послание к М.Н. Лонгинову» («У науки нрав не робкий, / Не заткнешь ее теченья / Ты своей дрянною пробкой!»). Читали Чехова. Читали Маяковского «Флейта-позвоночник» и «Облако в штанах». Много Есенина (я очень расстраивалась, когда читала «Черного человека»). Поэму «Хлеб» Михаила Светлова, которую очень любил. Твардовского «Василий Теркин» и «Страна Муравия». Стихи и переводы Маршака (у меня дома стоит собрание Маршака, подаренное Львом Владимировичем). Евгения Евтушенко. Проспера Мериме. Сомерсета Моэма. Джека Лондона. Много радости доставляло чтение остроумного английского писателя Джеймса Хэрриота «Собачьи истории», «Среди йоркширских холмов», «Из воспоминаний сельского ветеринара».
Некоторые любимые стихи он даже просил распечатать на машинке, чтобы всегда были под рукой и не надо было искать по книжкам. И буквально накануне кончины он просил меня почитать ему Пушкина и Лермонтова. Просто удивительно, тем более в его состоянии, какое наслаждение он испытывал от этих стихов, от их звучания.
Слушали мы и литературные магнитозаписи – «Пиковую даму», рассказы Чехова, Зощенко, стихи Пастернака, Тютчева, Пушкина, А.К. Толстого и другие в исполнении знаменитых чтецов.
Я тоже проявляла инициативу, читала Льву Владимировичу свое любимое: «Выхожу один я на дорогу», Сашу Черного (многие его стихи он не знал и очень смеялся), Пастернака «Марбург», «Февраль. Достать чернил и плакать!», «Вокзал, несгораемый ящик». Льву Владимировичу очень понравился «Марбург» («…В тот день всю тебя, от гребенок до ног…») и он не раз просил его перечитать. Любимый мной Баратынский у него «не пошел». Читала я ему тоже любимые мной стихи Ларисы Миллер, жены Бориса. Лев Владимирович говорил, что он понимает, что Лариса большой поэт, «но ее стихи очень музыкальны, а у меня с музыкой всегда были проблемы», - говорил он.
Я очень люблю классическую музыку – это большое утешение в жизни. Постепенно я заинтересовывала Льва Владимировича замечательными записями Чайковского, Гайдна, Моцарта, Вивальди, Шопена, Шуберта, Бизе. С удовольствием слушал Булата Окуджаву. Близкие стали дарить интересные музыкальные записи, и мы с удовольствием их слушали.
В заключение скажу, что Лев Владимирович очень любил животных, особенно кошек и собак. Взял в дом взрослого пса – симпатичного невоспитанного дворнягу Шарика и много лет заботился о нем, терпел все его проказы. Однажды Шарик быстро съел целый торт, который принес гость Льва Владимировича, и был тут же прощен великодушным хозяином. Жил в доме много лет и громадный серый, гладкошерстный кот Мао, которого летом вывозили на дачу.
Интересовался перестройкой в России, внимательно следил за политическими дискуссиями. Часто слушал последние известия по радио и по ТV. Верил в свою страну, в ее будущее. Никогда не мечтал об эмиграции.
Я с большой грустью понимаю, что от нас ушло удивительное поколение людей образованных, интеллигентных, трудолюбивых. Мы были еще свидетелями наличия в стране не только научных школ, но примеры удивительного человеческого участия, нравственного высокого духа поведения в обществе людей. Лев Владимирович Альтшулер несомненно был ярким, добрым и бесстрашным представителем своего поколения.
Костина Татьяна Федоровна - кандидат биол. наук, ст. научн. сотр. Института коррекционной педагогики, Москва.
***
Г.В. Шпатаковская
Из воспоминаний и дневниковых записей
Первая наша встреча с Л.В. Альтшулером состоялась зимой 1984-85 гг. Очень хорошо помню, как мы с Давидом Абрамовичем Киржницем шли от троллейбуса с Садового кольца к дому Л.В. на Плющихе. Не помню, был ли уже на этой встрече тогдашний аспирант Льва Владимировича Женя (Евгений Афанасьевич) Кузьменков, но итогом встречи было решение о моем совместном с Л.В. научном руководстве Жениной работой.
С 1985 г. пошли наши с Женей совместные публикации. Л.В. в этой части деятельности не участвовал и совместных работ у нас с ним не было. С Женей и с другим аспирантом С.Е.Брусникиным (тоже, как и Женя, из Минска, но отношения между двумя молодыми людьми были весьма натянутые) у Л.В. была работа по обработке данных по коэффициентам Грюнайзена. Потом в своей кандидатской диссертации Женя использовал и эту, и общую со мной деятельность для построения широкодиапазонного уравнения состояния.
***
Летом (12-17 июля) 1987 года в Киеве состоялась XI Международная конференция МАРИВД - Международная Ассоциация по Развитию Исследований в области Высоких Давлений - (AIRAPT). Организатор – Институт сверхтвердых материалов АН УССР. Мы с Женей там были с докладом, Лев Владимирович – тоже, с докладом: Л.В.Альтшулер, С.Е.Брусникин "Уравнения состояния и электронная структура сжатых металлов"- это я нашла в своих записях. Труды этой и последующих конференций публиковались в журнале "High Pressure Science & Technology".
Еще из Киевских записей: «14 июля, третий день конференции… Вечером поехали (вся конференция) на теплоходе по Днепру - вверх и потом вниз по течению. Потом сидели в баре, пили кофе, а после гуляли по ночному Киеву – Л.В., Боря Водолага, Володя Новиков, Ира Любимова и я. Очень красивые виды, особенно Софийский собор и Андреевская церковь…».
***
А следующая XII-ая конференция была в Германии (тогда в ФРГ), в Падерборне, летом 1989 года, 17-21 июля. Льва Владимировича пригласили сделать пленарный доклад. К сожалению, я не нашла у себя больше никаких материалов конференции и названия его доклада не помню[14]. Это был обзор советских работ по «взрывной» тематике.
Также, как и у Л.В., это была моя первая поездка за рубеж[15]. Делегация от России была довольно представительной - 21 чел. Из нашего института (ИПМ им. М.В.Келдыша) были кроме меня Н.Н.Калиткин со своим сотрудником Игорем Родионовым. Были Аврорин, Фортов и его сотрудники, геофизик Олег Кусков, Николай Кузнецов из ХимФизики и т.д.
Проблемы начались сразу (сейчас об этом читать очень забавно). Дело в том, что билеты на самолет (Москва-Франкфурт) туда и обратно доставали, как было положено, организованно на всю группу через Президиум АН СССР. И достали «туда» только на 15 июля, т.е. на два дня раньше начала конференции, а «обратно» - только на 22 июля, т.е. тоже на 1 день позже. А оплаченные оргкомитетом автобусы от Франкфурта до Падерборна были заказаны на 17 июля, так что надо было за дорогу платить своими деньгами. А откуда у советского ученого валюта? Президиум выдал каждому по 80 марок с условием отчитаться за них документами за гостиницу и проезд.
Льва Владимировича встречали персонально на машине. Председателем национального Оргкомитета был профессор Уилфред Хольцапфель (W. Holzapfel). Он попросил друга своего сына, студента-физика Вольфганга, который гостил у них, встретить Л.В. в аэропорту. Вольфганг помог всей нашей группе взять групповой билет на поезд, это обошлось по 30 марок (вместо 67!). В машине было еще одно место, и Л.В. предложил мне поехать с ним. Он признался, что его не вдохновляет перспектива остаться один на один с немцами: знание немецкого было со времен школьной скамьи, а английского хватало на чтение научных статей, но не на поддержание разговора. У меня ситуация была немного лучше, кроме того перед поездкой я еще подучилась на 2-месячных разговорных курсах. И мы поехали.
Наша машина, Фольцваген, находилась на последнем 14-м этаже парковки около аэропорта, съезжали оттуда по пологому пандусу довольно долго. Потом выехали на автобан и ехали со скоростью 120 км/час среди полей (пшеницы, кукурузы, роз!), лесов, мимо красивых городков и холмов с замками. Разговорились с Вольфгангом. Он знает три языка: немецкий, французский, английский. Мама у него француженка, а отец – немец. Учится в университете на юге Германии. По дороге Л.В. захотел пить, и мы заехали в частный ресторанчик в стороне от дороги. Л.В. заказал кофе и томатный сок, Вольфганг и я выпили по стакану яблочного сока.
Вольфганг привез нас к Хольцапфелям. Уилфред и его жена Траудэ (фармацевт) живут в своем доме в пригороде Падерборна (Dahl). Двое их детей (сын – 22 г. и дочь – 24 г.), как я поняла, учатся в других городах. Дом двухэтажный, очень красивый и уютный, внутри все отделано деревом. Рядом с домом маленький участок с кустами по периметру вместо изгороди, с маленьким прудиком. Нас угостили чаем, кофе, пирогом. Л.В. очень беспокоился о докладе, изучал расписание конференции. Я при нем за переводчика. Сам он немного говорил по-немецки.
Затем нас отвезли в гостиницу, которая, как потом оказалось, является общежитием для паломников при какой-то христианской организации. Над каждой кроватью – распятие, на тумбочке тексты молитв, у некоторых даже евангелие. Очень чисто и скромно. Я называю наше временное пристанище богадельней. У Л.В. комната со всеми удобствами, у меня одноместный номер с умывальником, все остальное - в коридоре. Через день, в понедельник, обещали переселить Л.В. в гостиницу IBIS, а меня – в его номер.
Поселял нас и потом курировал всю советскую делегацию Тадеуш Грегорян, потом он поехал за остальными на вокзал. Когда все расселились, нас, всю делегацию из Союза, пригласили на ужин в греческий ресторан «Дельфи». Было два стола, за одним сидели профессор Хольцапфель, Л.В., Тадеуш со своей женой Эльзой и я. За другим столом, где были все остальные, хозяйничала Траудэ.
Все было вкусно, но очень много, я не справлялась с обилием блюд и их размерами, много осталось на тарелках. Разговорились с Тадеушем, потом мы с Л.В. были у него дома, в гостях. Тадеуш – армянин, родился в Иране. Его мама эмигрировала в 1933 году из Баку, потом жили во многих странах, были и в Америке, семья – 7 детей – расселилась по всему свету. Жена Тадеуша, Эльза, на последнем месяце беременности, – голландка, они вместе знают 10 языков! Их сыну Пабло - 3 года. Снимают 3-комн. квартиру за 500 марок, а зарабатывает Тадеуш 3000 марок – он в самом начале научной карьеры (зарплата профессора – 8000 марок), работает по контракту. Кончится контракт, надо искать место, возможно, придется менять не только город, но и страну.
Лев Владимирович очень волновался перед докладом, это было его первое выступление за границей, но все прошло очень удачно, было много вопросов, а присутствие и помощь Тадеуша решило языковую проблему.
Падерборн необыкновенно чистый экологически город. В нем полно птиц. Видела водяного воробья: ныряет в речку, бежит по дну, вылавливает что-то и выныривает. Соловей поет ночью около нашей богадельни. Утки, скворцы, горлицы и т.д. Через весь город протекает река Падер. Она извилистая не только в горизонтальной плоскости, но и в вертикальной: в некоторых местах она уходит под землю, а потом опять появляется наверху. Живописная водяная мельница уже не исполняет никакую работу, но очень украшает городскую улицу, везде много зелени и цветов, по берегам плакучие ивы.
Дальше мои записи кончаются. Вспоминаю, что в конце конференции Л.В. подарил Тадеушу бутылку конька, привезенного из дома. Потом долго переживал, не обиделся ли Тадеуш, так как коньяк был азербайджанский.
Помню, как ходили с Л.В. по магазинам Падерборна. Потрясение от их продуктовых супермаркетов после наших пустых полок! У нас была задача купить хороший кофе. Мы тогда еще ничего не знали о растворимом кофе и когда увидели такое чудо, то решили, что это надо брать обязательно. Накупили, сколько смогли.
Еще одно сильное потрясение от завтраков в нашей богадельне: шведский стол!
Еще помню, что из богадельни нам пришлось выехать, как только закончилась конференция, так как все места в ней уже были забронированы на эти числа: приезжали делегаты какой-то христианской конференции. Жить нам было негде, и все, жившие в этом общежитии, отправились во Франкфурт, думая переночевать там на вокзале или в аэропорту. У Л.В. таких проблем вроде не было.
***
Еще вспоминаю банкет по поводу защиты моей докторской диссертации в ноябре 1992 года. По каким-то причинам, сейчас не помню каким, на нем не смогли быть мой учитель Давид Абрамович Киржниц и Лев Владимирович. А мне очень хотелось разделить с ними свою радость по поводу этого события, и в удобное для них обоих время мы собрались у меня дома. Мы с мужем провели чудесный вечер, слушая воспоминания двух действительно маститых научных мужей. Была необыкновенно теплая атмосфера общения. Давид Абрамович ушел пораньше, а с Львом Владимировичем мы засиделись допоздна, вино было очень хорошее, но действовало на ноги, так что за Л.В. даже приехал сын, чтобы отвезти его домой.
***
Когда Лев Владимирович начал прихварывать, я несколько раз приезжала к нему домой. Мы обсуждали и научные вопросы, а потом очень мило беседовали на кухне за чашечкой кофе, болтая на разные темы, политические, культурные и исторические, в частности о сталинских репрессиях. Он вспоминал часто и жизнь на объекте, делая живые зарисовки людей и ситуаций. Как-то он подарил мне книгу стихов своей сестры, в другой раз сборник воспоминаний, давал читать в рукописи свои статьи-воспоминания. К сожалению, я не записывала по свежим следам все, что слышала от него. Казалось, это невозможно забыть, но, к сожалению, сейчас в памяти осталось совсем мало. Правда, многое Лев Владимирович сам оставил в своих воспоминаниях.
Шпатаковская Галина Васильевна – д.ф.-м.н., ведущий научн. сотр. Института математического моделирования РАН.
(продолжение следует)
Примечания[1] Институт горного дела. – Сост.
[2] Специальное конструкторское бюро Дзержинского научно-исследовательского химико-технологического института.
[3] «Всю ночь я и моя верная спутница жизни Мария Сперанская ждали "гостей" и жгли письма друзей, о чем я жалею до сих пор», - в интервью Л.В. Альтшулера и там же сноски на публикуемые в книге документы этих, ставших легендарными, событий. – Сост.
[4] Институт физических проблем, Институт теоретической физики, Физический институт Академии наук. – Сост.
[5] Об этом эпизоде мне рассказывал также работавший в то время во ВНИИОФИ М.Я. Герценштейн. – Б. Альтшулер.
[6] Неприятности, к счастью весьма умеренные, начались после того, как Л.В. Альтшулер, получив отказ в поезке на конференцию, высказал генералу КГБ, начальнику отдела режима ВНИИОФИ, все, что он думает о его организации, подробнее см. в последующей статье А.Д. Левина и в «Пояснении…» на стр. 266,279. – Сост.
[7] См. стр. 361. – Сост.
[8] См. стр. 74. – Сост.
[9] См. подробнее в «Пояснении…» на стр. 266. – Сост.
[10] Ср. Фото кросса в Сарове – Рис. 20. – Сост.
[11] Денис Львович Длигач (1924-1991), медик, физиолог, поэт. – Сост.
[12] Ольга Владимировна Альтшулер (1912-1992). – Сост.
[13] Родословную семьи Л.В. Альтшулера см. на стр. 552. – Сост.
[14] Совместный с В.А. Симоненко доклад «History and Prospects of Shock Wave Physics». – Сост.
[15] При получении Л.В.А. разрешения на эту поездку тоже возникли трудности, которые, к счастью, на этот раз (в отличие от истории с отказом в разрешении на поездку в Гонолулу в 1979 г. – см. стр.266, 279) удалось преодолеть – см. стр. 228. – Сост.
