Черновик0

Ян не замечал ни солнца, ни счастливых улыбок прохожих, пригретых долгожданными весенними лучами, - ничего этого. Его мысли крутились вокруг одного, точно рой мух над кучей мусора: «Не помогает». Он все гадал: что бы это могло значить? Не помогло, потому что ему нужно кое-что посильнее, или это все же выходит за пределы его головы и существует на самом деле? Герман говорит, что все сумасшедшие верят в то, что происходящее с ними - истинная реальность, а сознание способно на самые изобретательные сюжеты, лишь бы только оставить наши мысли крутиться на орбите своего бреда. Помешательство посильнее силы притяжения. Так что же: мысли о том, что он в своем уме, верный признак развивающегося безумия? Да вроде бы на пациента желтого дома Ян еще не смахивал: утром в зеркале на него смотрел хоть и поросший щетиной, помятый после долгого сна, но все же вполне нормальный человек.

Новая секретарша с густо накрашенными губами попросила его подождать минут десять: доктор вот-вот освободится.

- А где Роза? - спросил Ян красногубую.

- Уехала, - сухо ответил багряный рот, - а я вам что, не нравлюсь?

Ян мог бы и не задавать вопросов, он и без того знал, куда делать Роза: роман закончился, и ее место заняла новая претендентка на досуг его друга-мозговеда. Герман… уж сколько лет одно и то же?

Дверь скрипнула: в его голове вдруг пронесся какой-то странный, невесть откуда взявшийся образ, будто где-то он уже это видел: и эта дверь, и то, как она открывается порывистым движением, и как выходит из нее женщина в простом цветастом платье и со всей силы хлопает дверью за своей спиной. Мир вокруг чуточку замедлился, тело вдруг отяжелело, точно с каждой стороны на него давила толща воды.

Будто кто-то нажал на ту кнопку на пульте проигрывателя, что отматывает изображение назад: широким, решительным шагом из кабинета вышла женщина в простом цветастом платье. Не дожидаясь, пока она что есть мочи хлопнет дверью, Ян зажал уши ладонями. Красногубая успела кинуть на него удивленно-подозрительный взгляд.

«Специалист», - с презрительной усмешкой сказала женщина и со всей силы хлопнула дверью за своей спиной.

Опять… опять одно и то же. Хорошо, что секретарша, смутившись, смотрит на удаляющуюся цветастую спину - хоть на минутку прийти в себя… обычно в следующие несколько мгновений после таких дежавю накатывает ощущение, будто он и мир крутятся в разных временных измерениях, и совпасть шестеренки этих двух сложных механизмов никак не могут.

- Галина! - окликнула уходящую женщину озадаченная секретарша, но женщина и не подумала остановиться.

- Можно? - тихо спросил Ян, постучавшись.

Герман, маленький, сутулый мужчина тридцати восьми лет, сидел за своим внушительного вида деревянным столом, задумчиво постукивая ручкой о кожаный переплет книги по психиатрии.

- Это ты, Ян? - рассеянно спросил он, - проходи.

Герман встал, чтобы налить себе и другу воды, но сделал это, скорее, не из-за гостеприимства и хороших манер, а просто потому, что выдерживал паузу: он был чем-то озадачен и расстроен и тянул время, чтобы обрести свою привычную уверенность врача.

- Очередная пациентка? - спросил Ян.

- Да, вроде того, - ответил тот, повернувшись , - мать. Мать пациента.

Герман говорил отрывисто, будто бы нехотя. Но Ян знал, Ян чувствовал, что другу хотелось рассказать ему о том, что произошло здесь минуту назад. Ян хотел быстрее перейти к тому, что беспокоит его все утро, не отпуская от себя его мысли ни на минуту. Но он уступил.

- Расскажи.

- Ее восьмилетний сын страдает шизофренией. Классическая картина: слабость процессов обобщения, вычурность мышления, высокая степень аутизации, изобилие неологизмов…

- Герман, прошу тебя, я писатель, а не психиатр, выражайся на русском языке.

- Говоря русским языком, ребенок не желает ни с кем разговаривать, часами сидит в углу темной комнаты, залезает под стол всякий раз, когда в дом приходит новый человек, отказывается спать, заявляя, что уверен, будто умрет во сне. Не реже раза в неделю рыдает, причитая, что не хочет и не может жить. И это восьмилетний ребенок! Все это сопровождается проблемами с пищеварением: его выворачивает от всего, кроме вареной картошки без масла и каши на воде. Тощий бледный мальчишка, в свои восемь выглядящий в лучшем случае на шесть. Родители не обращались к врачу, пока однажды ночью он не взял молоток и не принялся бить им спящую сестру. Благо, что каша и картошка не питает его тело достаточной силой, хотя десятилетняя девочка провела остатки ночи у врача, который вправлял ей сломанный нос. Как тебе картина?

Чем больше Герман говорил, тем сильнее распалялся. Темная складка меж бровей разделила его лоб на две ассиметричные части.

- Мда-а-а-а, - только и нашел, что сказать Ян. Ему было жаль мальчика, но что ему было волноваться: теперь малыш в надежных волосатых руках светила психиатрии. А вот его собственный вопрос волновал Яна куда сильнее.

- Вот тебе и «мда-а-а». Мать сначала запирала по ночам мальчишку в крохотной комнатке, потому что, хоть и не хотела в этом признаваться, боялись его всей семьей. Так бы она и держала его взаперти, если бы в один прекрасный день не посетила их гениальная мысль показать своего отпрыска психиатру. Этакая честь перепала мне.

Ян едва заметно усмехнулся: «этакая честь». Ему уже стало интересно, чем же закончится история, сумевшая так задеть его друга.

- Одним словом, я поставил ему диагноз, посоветовал клинику. Обливаясь слезами, но и вздыхая с явным облегчением, они отвезли пацаненка в больницу. Месяц мальчишку лечили, как подобает, он даже стал похож на человека: не вопил, не вжимался в углы, таблетки помогли наладить пищеварение. Потом семья решила уехать на следующий месяц в отпуск, и им приспичило взять мальчишку с собой: совесть родительская взыграла.

- И что же было дальше? - нетерпеливо подгонял друга Ян. Ситуация, что случилась в приемной Германа, все еще не отпускала его мысли, и они точно раздваивались: одни витали где-то там вокруг этой женщины в цветастом платье, а другие сгустились вокруг Германа и внимали его истории.

- А дальше каким-то чудом в доме, который они снимали, оказалось старое пианино. Мальчишка неделю отходил от таблеток, бараньим взглядом пялясь на инструмент, а потом три оставшиеся недели мамаша не могла отцепить его от клавиш, чтобы хотя бы засунуть в него вареную картофелину. И надо же такому случиться, за день до отъезда к ним в гости пришел приятель-пианист, который внушил мамаше, что их сын гениальный музыкант. Видите ли, он выучил ноты самостоятельно и наигрывал мелодии. Теперь эта взбалмошная мамаша явилась ко мне в кабинет со словами, что я никчемный психиатришка: не могу отличить больного от гения. И что якобы чуть было не загубил ее сына, отупляя таблетками для дебилов! Для дебилов: чтоб она в этом понимала! - закончил Герман, весь красный от возбуждения. Он нервно закурил, хотя делал это очень редко.

- Но, Герман, - начал было Ян. Он вдруг почувствовал каким-то необъяснимым чувством, что как-то косвенно, неявно, эта история касается и его, - может, он и вправду гениален? Гении, они ведь другие. Выучить ноты самостоятельно за три недели - шутка ли?! Ты сейчас считаешь, что мальчишке самое место на койке в палате психбольницы?

- Да, считаю! Если он выучил ноты, это еще не значит, что он больше не возьмет в руки молоток и не изобьет сестру до полусмерти! В большинстве случаев «гениальность» таких детей иссякает к подростковому возрасту, а социальная неадаптивность и агрессивность остаются навсегда! Мальчишка больной, а больных надо лечить! Порой такая ошибка: не лечить психически больного - обходится слишком дорого: однажды пациент с бредом изобретательства, возомнивший, что он недооцененный гений, добившись приема у известного академика, зарубил ученого топором, который незаметно пронес под одеждой. Как тебе?

- Но ведь многие гении были, мягко говоря, странными, а потом человечество получало бесценные картины, стихи, музыку. А взять библейских пророков? Мы, люди, почти поголовно знакомые с такими словами, как «шизофрения», «психические болезни» и так далее, и по сей день живем по Библии. Но что бы мы сказали, если б сегодня встретили человека типа того же Еноха, который вещал об ангелах, спустившихся на землю и совокуплявшихся с дочерьми человеческими?

- Я сказал бы о нем то же, что сказал бы и о самом Енохе, - впервые за все это время на губах Германа обозначилась усмешка. Ян пожалел, что привел другу этот пример; он понял, если Герман когда-либо и читал Библию, то только как иллюстрацию к справочнику по психиатрии.

- И все-таки самостоятельно ноты в восемь лет, за три недели… - Ян посмотрел на Германа, тот покраснел еще больше, насупился, надулся, будто детский резиновый шарик - пора было менять тему. - Ладно, тут тебе виднее. Я чего пришел-то… в общем, мои эти странные сны не проходят, и эти ужасные дежавю тоже преследуют меня каждый день. Это очень меня изматывает: вечное ощущение, что я где-то уже все видел, знать наперед, какого цвета рубашка будет у человека, входящего в офис; знать наперед, что официант обольет кофе респектабельного джентльмена за столиком… И еще эти сны…

Ян запнулся. Мысли стали роиться, точно потревоженные мухи, - трудно было ухватить хотя бы одну. Наконец, он взял себя в руки:

- Я выпил уже половину бутылька, что ты мне дал. Думаю, стало хуже, рассеянность появилась, медлительность - в общем, весь спектр побочных эффектов, вот только главные эффекты все никак не наступают: ни сон этот не сменяется, точно пластинку заело, ни дежавю не перестают. Вот и сейчас, я видел эту женщину выходящей из твоего кабинета и хлопающей дверью до того, как она появилась в дверном проеме…

- Да брось, - только и сказал Герман, отмахнувшись привычным жестом. Было видно, что он еще весь там, в этой истории с мальчишкой-щизофреником, что «специалист», брошенный с ухмылкой, все еще не выходит из его головы… а еще, так казалось Яну, Герман немного дулся на друга за то, что тот посмел усомниться в его компетентности.

- Нет, правда, спроси… - Ян запнулся, - спроси эту свою красногубую секретаршу: она видела, как я зажал уши еще до того, как женщина даже руку завела, чтобы хлопнуть дверью! Спроси…

- Да брось, - снова отмахнулся Герман, перебив Яна, - ничего ты не видел дважды, это обман психики, это иллюзия. Знаешь, был эксперимент, когда спящего человека в тот период сна, когда он видел яркие образы, разбудили звуком случайно упавшего увесистого словаря. Человек тут же проснулся и по пробуждении рассказал, что видел сон, в котором была погоня, кто-то достал пистолет и выстрелил, и тогда он проснулся от выстрела. Но, понимаешь, пистолет не мог появиться до выстрела: откуда ему было там взяться? Ведь звук выстрела - это звук упавшей книги. Значит, не мог он сначала видеть погоню, появившийся пистолет, а потом услышать выстрел! Все это ему подсунуло его бессознательное за доли секунды после звука упавшего словаря, чтобы «объяснить» сознанию, откуда этот звук взялся. Так же и у тебя. У тебя навязчивые идеи! Ты переутомился на работе… давай-ка я выпишу тебе еще одни таблетки… если те не помогли, то помогут эти.

Герман договаривал, кряхтя, согнувшись над ящиками своего стола: он искал бланк для рецепта. Кажется, он снова обрел свою уверенность врача-светилы. Ян был в замешательстве: переутомился на работе… но он точно видел, и не раз… и еще этот сон…

- А сон… - начал было он робко.

- А что за сон?

- Каждую ночь я вижу одно и то же: я в темной комнате, спиной ко мне сидит человек с опущенной головой, а рядом лампа освещает его макушку, - Ян говорил, и странное дело, вроде бы и сон-то был вовсе не страшным, но почему-то мурашки холодной, упругой волной пробежали по его спине. Герман неприкрыто улыбнулся:

- Кто это был: мужчина или женщина? - спросил он Яна, игриво поднимая бровь.

- Герман! Опять ты со своими психоаналитическими штучками! - ответил Ян раздраженно.

- Я только спросил! - примирительно выставив перед собой ладони, сказал Герман. - Ты ведь и сам знаешь, у тебя давно не было женщины и всего с этим связанного.

- Перестань! Это не имеет никакого отношения ни к женщинам, ни ко всему, что с этим связано!

Ян почувствовал, что начинает злиться на друга, а это было ни к чему. Злость не добавит ему аргументов ни в споре с профессиональным, опытным психиатром, ни в споре с самим собой.

- Ладно, мне пора. И я уверен, что и твои новые лекарства мне не помогут. Вопрос вовсе не в этом! - выпалил Ян, взяв со стола листок с рецептом. Однако, в знак несогласия, он пренебрежительно смял листок во влажном кулаке.

Спустя некоторое время после того, как дверь за Яном закрылась, задумчивый Герман крикнул в сторону своей приемной:

- Аня, зайди-ка!

                                                                                 ------

- Приходи… приходи! Мне очень нужно кое-что тебе показать… не спрашивай! Не спрашивай, просто приходи! - встревоженный голос Яна порывисто врывался в еще сонные уши Германа.

- Ян… сейчас… Бог ты мой, сейчас четыре утра… мне же на работу через…

- Приходи… мы можем пропустить, поэтому надо, чтобы ты встал и поехал прямо сейчас! - не унимался Ян.

- Да что ж такое. Я точно дал тебе вчера правильные таблетки?

- Герман, приходи… прошу. Придешь?

Пауза. Пластмассовая трубка не отвечала, только сонно пыхтела в раскрасневшееся лицо Яна.

- Хорошо, приду.

- Тогда записывай адрес!

Еще теплая, волосатая рука Германа нащупала в полутьме блокнот и карандаш, что вот уже десятилетия лежали на одном и том же месте, каждую ночь.

Спустя час двое мужчин стояли в пустой улочке, где свет фонаря бледнел, растворяясь в розовых тонах наступающего рассвета. Где-то позади, за их спинами с шумом проносились одинокие машины, такие же нелепые в этот час, как и сонная муха зимой.

- Ян, у меня просто нет слов! Зачем ты вытащил меня среди ночи сюда, в этот пустой переулок? Кого мы тут выжидаем, точно волки на охоте?

- Герман, не драматизируй. Никакие мы не волки, а если на кого и охотимся, то только на доказательство моей вменяемости.

- Да уж… лучшее доказательство стоит в пять утра посреди города. Ян, я бы все-таки настаивал, чтобы ты пропил полный курс табл… - психиатр не успел договорить, Ян перебил его.

Уже на каком-то инстинктивном уровне этот маленький сутулый человек, сам того не желая, отмечал про себя все черточки, все маленькие намеки на безумие, на помешательство, наконец, на психоз. Такова уж была его работа, что дрессировала его внимание, натаскивала на поиск признаков расстройства самого тонкого музыкального инструмента на земле - души человеческой. Вот и сейчас, точно машина, где-то далеко, на подкорке, он отмечал: разрывы в речи, неуместные паузы, а после - точно по механическому кругу, возвраты к тому, что, казалось, уже давно должно было забыться; Ян не слышал психиатра, будто бы и не было его вовсе рядом, - синдром монолога; глаза бегают: скользят то вверх, то вниз, то в сторону - возможно, он говорит с кем-то еще или слышит кого-то еще; нарушение сна, бессонницы; губы шевелятся во время паузы - может, он и отвечает кому-то, кроме психиатра? Психоз…похоже, психоз. Герман тряхнул головой, чтобы скинуть с себя все эти навязчивые мысли, которые точно жили своей собственной, отдельной от него, Германа, жизнью.

- Что ты там бормочешь? - спросил он Яна.

- Так… ничего, - отмахнулся он.

Герман осунулся… может, и вправду, говорит с кем-то еще?

Ян бросил на друга быстрый взгляд - он сразу все понял, понял, о чем думает этот маленький сутулый человек, уж больно хорошо он изучил все выражения этого не слишком подвижного лица за годы их дружбы.

- Да брось, Герман, - заговорил Ян, - ты что же, решил…

- Ничего я не решил! - прервал его психиатр. Он уже начал замерзать в своей спортивной ветровке. Сон как рукой сняло, но легкое раздражение начинало становиться все ощутимее. - Но ты притащил меня сюда среди ночи, при этом даже не можешь объяснить мне, зачем сделал это!

- Герман, я притащил тебя, как ты изволил выразиться, чтобы убедить в том, что я не сумасшедший! Что есть что-то, кроме того, что вы называете нормой и безумием! Есть то, что происходит со мной! И я понятия не имею, почему, я только знаю, что…

- По-твоему, то, что сейчас происходит, это нормально?! Послушай меня, я уже столько раз слышал все эти речи слово в слово; столько раз люди самыми пронзительными словами убеждали меня в моем невежестве и узколобости и в том, что они говорят ночами с Иисусом и даже что сами они «есмъ Он»… - Герман уже потянулся было к локтю Яна, чтобы тихонечко, незаметно, под все эти неуместно для столь раннего часа эмоциональные разговоры, отвезти друга домой.

- Да послушай же меня! - выкрикнул Ян, дернув локтем, а потом, перейдя на шепот, добавил: - Послушай! Я видел это сегодня во сне: минута в минуту! Потому и поднял тебя в такую рань: сейчас появится девушка… я даже могу тебе ее описать: худенькая, в голубой курточке, с затянутыми в хвост волосами; заплаканная, расстроенная, всхлипывающая. Она пробежит мимо нас, будто ошпаренная, задев тебя плечом. А потом, когда она дойдет до того перекрестка, случайная, шальная иномарка завизжит старыми тормозами, чтобы пропустить невесть откуда взявшегося пешехода… - Герман уже потянулся было к локтю Яна, чтобы тихонечко, незаметно, под все эти неуместно для столь раннего часа эмоциональные разговоры, отвезти друга домой.

- Да послушай же меня! - выкрикнул Ян, дернув локтем, а потом, перейдя на шепот, добавил: - Послушай! Я видел это сегодня во сне: минута в минуту! Потому и поднял тебя в такую рань: сейчас появится девушка

- Да что ты такое болтаешь? Какая девушка? Посмотри вокруг: ни единой души. Только мы с тобой, да и нам-то здесь делать нечего! Пойдем, ради Бога, пойдем отсюда. Все это, все, что происходит с тобой, поправимо, я знаю парочку…

Но Ян уже не слушал друга. Он знал: сейчас. Вот так же неуловимо, чуть заметно дрогнула ветка на дереве, вот так же дунул порыв ветра, шевельнув прядь редеющих волос на голове Германа, вот снова шестеренки разомкнулись, завертелись на разных скоростях, и мир раскололся надвое.

- Я запишу тебя на прием, - по-прежнему не умолкал Герман, но вдруг голос его оборвался, точно пленка порвалась на старой магнитофонной записи: кто-то больно ударил его по плечу, толкнув вперед.

Мимо пронеслось голубое пятно - девушка, ссутулившаяся, сжавшаяся, точно что-то тяжелое давило ей на плечи. Ошарашенный, сбитый с толку, Герман поправил свои съехавшие на бок очки. Девушка приблизилась к перекрестку. Краем глаза Ян заметил, что Герман хотел было крикнуть ей что-то, должно быть, остановить, он промолчал, поймав свои не успевшие обрести звук слова за самый хвост: дух ученого, экпериментатора победил. Ян сощурился в ожидании резкого звука: тормоза огласили еще не проснувшуюся улицу надрывным воплем. От резкого торможения черная машина толчком подалась назад и едва заметно зашаталась на своих круглых резиновых ногах. Девушка вся сжалась, будто окаменела на мгновение. Какая-то неразборчивая, запинающаяся брань послышалась из полуоткрытого окна машины, и девушка, ожив, кинулась прочь от этого места.

- Это… - осекся Герман. - Это… как ты узнал?

Ян не ответил ему. Ян лишь смотрел вслед удаляющейся девушке: в точности такая же: та же куртка, та же чуть прыгающая, немного детская походка - он видел ее всего лишь мгновение тогда, в своих снах, но запомнил все до мелочей. Единственное, что так и не оставило следа в его памяти - это ее лицо… должно быть, во сне ему его так и не показали… А сейчас он видел только обтянутую синей курткой слегка сутулую спину.

- Да ты… да ты все подстроил! Я знаю: ты все продумал заранее! - начал Герман, всплеснув руками так, будто бы только что узрел смысл мироздания. - Тоже мне, режиссер-постановщик!

- Знаешь, Герман, - прервал его Ян. Голос Яна звучал уверенно: теперь он точно знал: это не могло быть простым дежавю, не могло быть изощренным обманом его сознания: он описал эту девушку Герману в деталях, как она всхлипывает, как она, проносясь мимо, заденет его плечо, визг тормозов - деталь в деталь, и так оно и произошло через пару мгновений. Теперь, чтобы ни говорил этот маленький человек в профессорских очках, у Яна был свидетель… причем не просто свидетель, этим свидетелем был Герман! - Если просто представить, хоть на мгновение, что мы с тобой поменялись местами, и сейчас это я - доктор в белом халате, я бы сказал, что ты страдаешь бредом: ты готов придумать любые, даже самые нелепые версии того, как я мог все это подстроить, разыграть, угадать, в конце концов, но только не поверишь мне! Сколько еще таблеток тебе нужно скормить мне, чтобы ты просто прислушался к моим словам?! Прислушался не для того, чтобы, точно вшей, искать в них признаки безумия, а чтобы хоть раз усомниться в догмах твоих медицинских книг?

Герман нахмурился, он почти не моргал - слушал Яна, удивленный, сбитый с толку, лихорадочно ищущий объяснений: понятных и привычных. Но Ян видел: сомнение уже закралось в его голову. Это не слова убеждали его, нет, то была уверенность и самообладание, с которыми Ян говорил и которые он обрел благодаря этой маленькой девушке в голубой куртке и благодаря несшейся по полупустому городу, нарушающей все писаные и неписаные правила, черной машине.

- Ладно, приходи в бар, что рядом с моим кабинетом, сегодня в семь. Поговорим, - Герман посмотрел на часы, - мне пора работать.

Ему еще не было пора работать, но ему нужно было собрать свою разбившуюся вдребезги уверенность, ему нужно было, чтобы наступило хотя бы равновесие двух самообладаний: его и Яна.

- До вечера, Герман.

- До вечера, Ян.

 

Ян вовсе не хотел идти за ней. Не хотел, правда. Он и сам не знал, как так получилось. Сначала он просто брел по пустой, едва-едва просыпающейся улочке, раздумывая обо всем произошедшем. В кармане брюк он теребил не начатый бутылек лекарств, которые ему выписал психиатр. Потом его отвлек рассвет, поднимающийся над городом: холодные бетонные стены домов окрашивались в розовый цвет, вчерашние лужи блестели, ловя первые отсветы; заводили свою песню воробьи, чьи-то первые заспанные лица стали появляться то тут, то там. Утреннее солнце - иное солнце, и свет его другой: как будто более юный, как будто более чистый, как будто бы немного застенчивый.

И только пройдя два-три поворота, Ян снова увидел синюю куртку и худенькие ноги, что часто перебирали по мокрому асфальту.

- Кто ты такая? - тихо спросил он утренний воздух. - Почему я видел именно тебя?

Влажный воздух не ответил ему, зато синяя куртка, подойдя к дверям кафе, открытого круглые сутки, вдруг остановилась, была видна ее нерешительность: зайти или не зайти? Быстрый взгляд на часы: зайти. Она села за самый дальний столик, туда, куда сквозь широкие окна еще не проникали солнечные лучи. Она села спиной ко всему миру, так и не сняв свою куртку. Кафе было пустым, но Ян сел за соседний столик. Девушка нервно оглянулась: молчит, ничего не говорит.

- Чего желаете? - спросил его сонный, хмурый официант. Мешки под его глазами выдавали усталость и бессонную ночь.

- Кофе, - ответил Ян.

- Все? - буркнул официант.

- Все.

- А вы? спросил он девушку.

Та помолчала немного: она ничего не хотела - ни еды, ни воды. Она только хотела, чтобы никто не трогал ее, просто дал побыть одной в это раннее утро, перед тем как город проснется окончательно. Когда улицы заполнятся людьми, на ее щеках уже не должно быть слез.

- То же, - ответил девушка.

Официант тяжело и раздраженно вздохнул, уходя на кухню.

- А если бы я заказал бутылку водки? Вам бы пришлось придумать что-то другое, - заговорил Ян, злясь на себя за не самое удачное начало разговора.

Девушка едва заметно заерзала на месте: «Оставь меня в покое, уйди, исчезни вместе со своим кофе», - читалось в ее позе.

- Придумала бы, - тихо ответила она. - Вы что, преследуете меня?

- Это кто еще кого преследует, - усмехнувшись, ответил Ян. Это ведь она приснилась ему ночью, а потом, повторяя с великой точностью каждое свое движение, прошла мимо них, задев плечом его друга.

- Что вы имеете в виду? - девушка разговаривала, по-прежнему сидя к Яну спиной.

- Да так, не обращайте внимания: сонные бредни. Вот сейчас выпью чашечку кофе…

- Вам обязательно пить ее здесь? - вдруг неожиданно спросила она.

- Я вам мешаю?

Девушка молчала. Только еще сильнее подались вперед ее худые плечи: она будто уменьшилась в росте, превратилась совсем в ребенка.

- Я знаю, вы плачете, - снова заговорил Ян, - что случилось?

Девушка молчала. Официант принес им по кофе. Его помятая физиономия немного выправилась, но хмурость и отпечаток какого-то несмываемого недовольства все еще оставались. Горячий пар свежего кофе обдавал лицо. Пахнуло бодростью и уютом. Утренний озноб отступал, становилось жарко. Но девушка по-прежнему не снимала куртку.

- Возможно, я могу вам помочь. Просто скажите, что случилось. У меня есть друзья… - Ян не успел договорить.

Она прервала его, высунув из-за спины свою худую белую руку. Меж дрожащих пальцев был зажат смятый клочок бумаги. Ян аккуратно взял бумагу, и вдруг девушка содрогнулась всем телом, сжалась еще сильнее, и он заметил, как задергались ее плечи под синей материей. Она заплакала еще сильнее, не в силах задушить выдававшие ее всхлипывания. Официант недовольно причмокнул, глубоко вздохнул и отвернулся к стене, будто бы натирая тряпкой старые бокалы. Ян развернул бумажку: какая-то медицинская справка, то ли заключение. Неясные термины, множество строк.

- Черт возьми, я ничего здесь не понимаю, расскажите мне сами!

Где-то внутри себя он уже все понял, он догадался. Внутренне он уже сжался, понимая, что не знает, как ему отреагировать на те слова, что она произнесет спустя мгновение. Пока девушка всхлипывала и пыталась хоть немного овладеть своим дыханием, его разум лихорадочно подбирал подходящие слова…. но ни одни из тех, что приходили ему в голову, таковыми не оказывались.

- Они дают мне полгода, - наконец, поборов спазмы, проговорила девушка, - полгода, и это при удачном стечении обстоятельств.

- Кто? Кто дает вам полгода? - Ян тянул время.

- Врачи, - тихо прошептала она. Судорога, то и дело сжимавшая ее тело то в груди, то в животе, то в горле, казалось, чуть ослабла. Произнеся вслух то, что застряло где-то глубоко в ней, она вдруг вся как-то резко сникла и замолчала.

- Не самое лучшее начало дня, - едва слышно пробурчал Ян.

Он сказал это, скорее, самому себе, сказал, чтобы заполнить неловкую паузу. Девушка как-то приосанилась, согнувшийся было стержень внутри нее вмиг выпрямился:

- Извините, не хотела портить вам утро, - тихо сказала она.

Голос ее вдруг зазвучал холодно, будто морозным воздухом окатило. Ян покраснел. Он не то имел в виду! Нет, правда, совсем не то! Теперь он радовался тому, что так раздражало его все это время, тому, что она по-прежнему сидела к нему спиной.

- Я… я не то имел в виду… извините вы меня… я имел в виду, ведь сейчас раннее утро, для вас… вам - не самое лучшие начало дня.

Она промолчала. Повисла тяжелая, гнетущая тишина, такая тишина, которая красноречивее всяких слов, такая, которая не оставляет людям возможности провести друг с другом и минуты.

- Не самое лучшее начало жизни, - ее слова едва можно было разобрать. Яну даже показалось, что ему всего лишь послышалось.

- Вас рассчитать? - спросил официант, подойдя к столикам и недовольно глянув на почти не тронутый кофе.

Кофе остывал, клиенты сидят, а счет их не пополняется ни нулями, ни другими цифрами. Ему бы прикорнуть часок, пока оголтелая толпа людей в белых рубашках и туго затянутых галстуках не придет завтракать в его кафе. Вот тогда уж не отдохнуть, вот тогда уж только бегать и бегать от столика к кухне, от кухни к столикам. Одно хорошо - это момент, когда приносишь людям счет.

- Рассчитайте, - едва различимо промямлил Ян.

Девушка снова заерзала на своем стуле.

- Я… я только расплачусь и посижу еще немного, хорошо? - сказала она, теребя дрожащими пальцами салфетку.

Должно быть, пальцы ее все еще думали, что то был не клочок дешевой бумаги, а все то же медицинское заключение, мокрое то ли от пота, то ли от слез. Официант только лениво пожал плечами.

- Вы намерены отсиживаться здесь все следующие полгода? - спросил Ян, откладывая подальше от себя справку. От этой бумажки, казалось, тянуло запахом больницы, запахом болезни и страха, - Не самое лучшее место вы для этого выбрали.

Девушка молчала. Ее нетронутый кофе испускал свой кофейный дух, остывая, а она так и не притронулась к нему. Да и когда ей было: пальцы ее все время были заняты замусоленной, скомканной салфеткой. Ну и ладно, подумал про себя Ян. Он уже клял себя за то, что вошел сюда, в это злополучное кафе, пошел за этой странной девушкой. Привиделась и привиделась. Возможно, Герман отчасти и прав, и не стоит придавать всему этому столько внимания. Вся та тяжесть утренних слез, этого чужого диагноза, ставшего приговором для молодой девушки, - все это было ему ни к чему. Со своими бы странностями разобраться. Но все же густая, горячая краснота не сходила с его лица, и какое-то странное, гнетущее чувство не отпускало его и тяжелым грузом давило где-то в желудке.

- Просто мне некуда идти, - вдруг тихо ответила девушка, - мне нужно идти домой. Дома ничего не знают, все это время я им ничего не говорила… и теперь сказать все сразу - я просто не могу, у меня нет сил.

Плечи ее снова поникли. Ян думал, она опять вот-вот заплачет. Но она не заплакала - видимо, сил ее не хватало уже даже и на это.

- Вот, держите, - неожиданно для самого себя ответил ей Ян, достав из кармана своего плаща связку ключей, - это ключи от моей квартиры. Этот, длинный, от верхнего замка, нижний, с крестообразным концом, - от нижнего. Не перепутайте.

Он положил связку ключей прямо на столик девушки, рядом с ее чашкой кофе, черкнув свой адрес на единственной нетронутой салфетке. Она молча смотрела на ключи, а потом вдруг подняла голову и впервые посмотрела на Яна:

- Но… - начала было она.

Лицо ее было заплаканное, опухшие, воспаленные от слез веки, бледные щеки, от соли покрывшиеся красными пятнами, неровными, точно кляксы. Тушь размылась, дрожа мутными каплями на подбородке. Возможно, поэтому или из-за ее щуплости и по-детски испуганных глаз, ему показалось, что она совсем еще ребенок, совсем еще молода. Что-то внутри него сжалось.

- Не перепутайте: длинный - от верхнего, крестообразный - от нижнего. Меня целый день не будет дома, а если надумаете остаться на ночь, у меня есть свободная комната, можете расположиться на диване. Не предлагаю свою постель: нет чистого постельного белья, а я, как джентльмен, не могу уложить даму на грязных простынях. А диван вполне удобен.

Не дав девушке возможности возразить, Ян развернулся, поднял воротник своего плаща и вышел из кафе. Яркие солнечные лучи ударили ему в глаза, звуки проснувшейся улицы унесли с собой стоявшие в ушах всхлипывания «синей куртки». Ян достал из кармана смятый платок и протер им руки: теперь он уже не чувствовал запаха больницы, теперь он чувствовал запах проезжающих мимо машин и хотдогов, что продавались в ларьке здесь, за углом. Хорошо бы теперь по-настоящему выпить горячий кофе.

Ян смутно понимал, зачем дал этой малознакомой девушке ключи от своей квартиры и зачем он вообще ввязался во все это. Отмотать все назад - он бы ни за что не вошел в обшарпанные двери этой дешевой забегаловки. Но почему-то тяжесть в желудке Яна будто бы куда-то ушла… не совсем, но теперь как будто бы и не ощущалась, если только не обращать на нее внимания.

                                                                            ------

Они с Германом встретились в маленьком баре, в который редкими пятничными вечерами они любили наведываться вот уже несколько лет. Когда Ян зашел в накуренный бар, Герман уже ждал его за столиком в углу, напротив телевизора, попивая пиво. По здешнему телевизору вечно показывали футбольные матчи: последние и старые, даже такие старые, что Яну казалось, он еще и не родился, когда эти ребята и вправду бегали в своих смешных шортах по полю с проплешинами. Ему порой казалось, что даже Герман еще не родился, когда некоторые матчи впервые шли по черно-белым экранам чьих-то немногих телевизоров. Ян сел за столик, поставив перед Германом бутылек с лекарствами, которые психиатр прописал ему день назад.

- Что скажешь, доктор, мне все же нужно пить твои пилюли?

- Пилюли пить невредно доброй половине этого города, а то и каждому встречному, - хмуро ответил Герман, - закажи-ка себе пива, а то я чувствую, что мы с тобой в разных весовых категориях, а так разговаривать на серьезные темы не очень-то удобно.

Ян заказал им с Германом по кружке пива и какой-то малозначительной закуске: ему не терпелось перейти к разговору.

- Итак, что мы имеем, - начал Герман, старательно раздвигая края фисташки. Ядрышко никак не хотело отдаваться на волю психиатра, как, должно быть, не хотели и многие его пациенты. - Мы имеем угадывание сегодняшней сцены.

- Угадывание? - с недоумением переспросил Ян. - Да я все знал до минуты. Я описал тебе ее, эту синюю куртку, описал, как она заденет тебя плечом и как ее чуть не собьет черная иномарка.

- Ты не говорил, что иномарка будет черной, - тихо подметил Герман, неотрывно глядя на вторую не поддающуюся стараниям его коротких пальцев фисташку.

- Да брось! Может, мне еще нужно было описать каждую мелочь. Нам как раз стоило бы тогда прийти туда на часок пораньше! Ты что же, все еще думаешь, что я все это подстроил? Или, может, скажешь, что это случайное совпадение?

- А я не исключаю этот вариант. Я про совпадение.

- Герман, - Ян медленным движением вытащил раскуроченную фисташку из рук друга и внимательно посмотрел ему в глаза. - Я бы тоже не исключал такой вариант, если бы только подобные совпадения не случались со мной каждый день. Каждый день я встречаю старушку, обругавшую машину за то, что та, проехав мимо, обрызгала ее из лужи; вижу, как падает ребенок, пробегающий мимо; вижу, как официант случайно обливает соком мужчину в дорогом костюме. Все это я вижу каждый день… дважды. С точностью до деталей. Точно так же, как было сегодня утром. Просто раньше этому не было свидетелей, а теперь есть - и это ты, главный скептик всех времен и народов!

- Хорошо, - Герман пытался вести разговор в своей обычной докторской манере. Он старался управлять беседой, самостоятельно направляя ее то туда, то сюда. - Расскажи про того человека, которого ты видишь в своих снах.

Ян едва заметно нахмурился.

- Я помню, как это началось: однажды мне просто приснился человек… его тень, темная, в отдалении, и лампа, что сбоку освещала его затылок. И все, больше ничего: ни сцен, ни картин, ни дежавю. Тогда наутро я проснулся и записал в блокнот свой сон, подумал, может, рассказ какой когда-нибудь выйдет. А после в тот блокнот я уже просто записывал все, что стало происходить со мной дальше, все эти сны и их копии, что воспроизводились среди дня чуть ли не каждый день.

- Я не понимаю, - начал Герман слегка раздраженным голосом, - что же все-таки делает этот человек в твоих снах?

- Он сидит ко мне спиной в темноте. Рядом светит лампа. Но я вижу только его спину и затылок. Больше мне нечего рассказать. Всегда, перед тем как увидеть какую-то новую сцену, прежде я вижу его.

Герман снова взял неподатливую фисташку, но, скорее, просто для того, чтобы чем-то занять руки. Обычно в таких случаях он крепко сжимает пальцами свою дорогую ручку. Сейчас же ее место занял соленый орешек.

- Подожди-ка, дай разобраться: так ты видишь копии событий во сне или наяву?

- И так, и так, - признался Ян, - порой я вижу их во сне, а порой они будто отодвигают настоящий мир в сторону, замедляя его, будто кино, и вклиниваются прямо между мной и им. Странное ощущение. Странное и неприятное.

Герман слегка прищурился. Это был тот самый скептический, недоверчивый прищур, которым он не раз испытывал своих пациентов, пытаясь расколоть их так же, как мгновение назад раскалывал фисташку.

- Хорошо, вернемся к тому человеку. И что же, всякий раз он просто сидит и не двигается? Ты не видел его лица?

- Нет, я никогда не видел его лица. Я понятия не имею, как он выглядит спереди. И он почти не двигается: лишь иногда немного шевелится его локоть.

- Каждый раз перед тем, как видеть сцену?.. Ну… он что, пишет или что? С какой стати ему двигать рукой?

- Не знаю… - Ян и сам не раз задавал себе тот же вопрос. - Может, и пишет… Настольная лампа светит под таким углом, будто бы должна что-то ему освещать… не пойму, какая во всем этом логика.

- Погоди-ка, - Герман едва заметно усмехнулся, - то есть он сначала что-то там пишет, а потом ты видишь какие-то сцены, что позже повторяются наяву? Следующим этапом твоего наваждения станет заявление, что сначала этот человек пишет эти сцены, а потом ты видишь их в своей жизни. Я уже сталкивался с подобным однажды: человеку казалось, что кто-то пишет его жизнь. Вдох - слово, выдох - слово, попал в психушку - а это уже абзац.

Ян слышал слова Германа, он даже хотел буркнуть ему что-то о том, что тот всегда пытался найти безумие в человеке, но только не поступиться мнимой нормальностью мира вокруг. Но он этого так и не сказал. Зрачки его вдруг расширились, пальцы невольно скрючились, оставив на столе едва заметные следы от ногтей: шестеренки снова разъединились, снова мир вокруг поблек, отошел в сторону, уступив место чему-то другому.

- Ты что? - спросил его Герман, но голос его слышался как-то приглушенно, будто издалека. Ухмылка слезала с его лица, точно краска, слезающая с забора после долгой, мокрой зимы. - Обиделся, что ли?.. Ян?

- Не пугайся, - едва шевеля губами, произнес вдруг Ян, - это всего лишь сбой электричества.

- Что? - недоуменно спросил Герман.

Внезапно мир вокруг погас. Погас не только для Яна. Но и для Германа. Погас он для всех, кто сидел в тот вечер в крошечном баре. Все погрузилось в темноту, точно бар залило черными чернилами; замолчал телевизор, оборвав рев болельщиков.

- Что за черт? - раздался чей-то голос в другом углу помещения.

Ян почувствовал, как дрогнул стол: это Герман схватился обеими руками за его края. Психиатр с фобиями: он боялся темноты с самого детства, и Ян знал это. Потому-то он и предупредил доктора заранее, едва заставив шевелиться свой онемевший язык.

- Не волнуйтесь, сохраняйте спокойствие, - заговорил бармен под звон ударявшихся друг о друга бутылок: должно быть, он на ощупь пытался выйти из-за стойки, - это всего лишь перебои с электричеством. У нас такое бывает.

- Быва-а-ает, - будто эхом отозвался чей-то хмельной голос.

- Еще минута, и вы снова сможете смотреть футбол, - пообещал бармен.

Но минутная стрелка, должно быть, не прошла и половины круга, когда что-то где-то щелкнуло, мигнула лампочка, и послышался истошный вопль комментатора, означавший забитый гол. Ян снова увидел перед собой Германа, его пальцы все еще белели от напряжения, сжимая края стола.

Ян отвел взгляд, будто бы и не заметил этой детской реакции друга:

- Всего лишь сбой электричества, - повторил он свои слова.

Герман наконец разжал пальцы, поправил давно уже свободно болтавший на шее галстук и каким-то заторможенным, медленным движением соскреб со стола бутылек с лекарством.

- Возможно, эти пилюли стоит выпить мне, - сказал он, сделав большой глоток пива.

                                                                          ------

Ян пришел домой поздно, должно быть, было уже далеко за полночь. Окончание вечера они с Германом просто молча сидели друг напротив друга, допивая свое пиво. У него немного кружилась голова, видимо, пиво было крепковато или, может, он просто забыл, что почти ничего не ел за весь день. Тихо открыл входную дверь. Странно, ключи, которыми он сделал это, были лишены привычного зеленого брелка. Ах, да, вспомнил он, эти он взял сегодня из ящика в мастерской. Дальше ассоциации и воспоминания его уже никуда не повели. Отяжелев от хмеля, мысли его стали неповоротливыми и ленивыми. Тяжело дыша, Ян зашел в квартиру, неловкими движениями снял с себя влажный от моросящего дождя плащ и бросил ключи на этажерку. Те громко звякнули, ударившись обо что-то: немудрено, этажерка вся сплошь была завалена банками с краской для обуви, какими-то старыми, уже невесть что открывавшими связками ключей, перемешанными со скомканными нитками и содержимым карманов. И только тут Ян почувствовал что-то странное: как будто бы воздух изменился или, может, изменилось что-то в обстановке. Ян обернулся и включит в прихожей свет. Там впереди, сквозь открытую дверь, он увидел девушку. Она сидела за кухонным столом, обхватив колени, и смотрела ему в глаза. Перед ней одиноко стояла чашка с остывшим чаем. Ян не сразу вспомнил, кто она и что тут делает: на ней не было синей куртки, волосы не были стянуты в тугой детский хвост - вот ему и понадобилось немного времени, чтобы узнать в этом спрятанном в тенях лице то заплаканное, бледное личико.

- Я хотела что-нибудь приготовить вам на ужин, но не нашла здесь ничего съестного, - тихо начала она, не дожидаясь, пока Ян заговорит первым. Он промолчал. От выпитого у него немного кружилась голова, а оттого реакции и мысли сменяли друг друга, будто были гружены камнями. - Наверное, я зря пришла, - тихо сказала она, опуская ноги на пол, будто бы собиралась встать, - Вы, должно быть, и забыли, что дали ключи какой-то глупой девчонке из круглосуточного кафе. Я понимаю, порыв: молодая девушка, диагноз, слезы…

- Нет-нет, я не забыл, - наконец заговорил Ян, резким движением головы стряхнув с себя хмель, и, чтобы смягчить неловкую паузу, попытался отшутиться, - я уже привык к появлению малознакомых девушек на своей кухне.

Она деланно улыбнулась одним уголком рта, но было видно, что слова его немного напугали ее.

- Шучу. Это ты извини меня: позвал тебя к себе в дом, а сам и забыл, что здесь нечего есть. Небось, так и тянешь холодный пустой чай целый вечер.

Она промолчала, опустив глаза. Видимо, и вправду была голодной, но Яну нечего было ей предложить: он никогда не питался дома, всегда приходил сюда, только чтобы отоспаться после многочасовой работы в кабинете, где всегда писал, да отмокнуть в горячей ванне.

В тот вечер Ян сильно устал, он все еще был немного пьян, и его сильно тянуло в сон. Но не это было главным. Он действительно забыл про эту особу, да и тяжесть в желудке давно прошла, еще утром он заставил ее уйти горячим хотдогом - последним, что побывало его животе за целый день, но главное, он не хотел оставаться с этой девушкой наедине. Он не знал, о чем с ней говорить. Ее проблемы, конечно, были значительными, и в другой день он бы обязательно посочувствовал ей, но сегодня все его мысли крутились вокруг совсем иного: вокруг всего того, что час назад они обсуждали с Германом.

- Знаешь, я жутко устал, и если ты не возражаешь, отправляюсь спать. Сейчас оставлю на диване теплый плед для тебя. А где ванная и… прочие места, думаю, ты уже успела разобраться, я прав?

Девушка застенчиво кивнула головой и опустила вниз глаза. Ян вышел из кухни, услышав за спиной, как зашумела вода: должно быть, намывает после себя чашку. Давненько его кухня не издавал никаких звуков, разве что только редкое жужжание холодильника, будто тот переваривал все свое содержимое.

 

Ночью ему не спалось. Мысли все вертелись вокруг одного и того же, не желая отпускать его сознание в сон. Теперь он все чаще прислушивался к своим ощущения: не замедлились ли шестеренки, не сбились ли, дрогнув, со своего ритма; не раздвоился ли мир опять, так что не поймешь, каков настоящий: тот, что живет сейчас, или тот, что повторит сам себя в точности, но мгновение спустя. Ему было даже легче, когда события повторяли сновидения: здесь было понятно, где сон, а где явь. Труднее же было, когда мир вдруг обретал своего двойника прямо посреди дня, застигнув Яна за каким-нибудь самым не подходящим для этого занятием. Жить так становилось все труднее.

Во рту пересохло, да и хмель, гонимый тяжелыми мыслями, выходил из тела каплями пота на лбу и спине. Ян встал с постели и направился в кухню, чтобы выпить стакан холодной воды. Но он так и не дошел до кухни: проходя мимо комнаты, в которой он оставил спать девушку, он вдруг увидел, что диван пуст. Только простыни смяты и отодвинуты в сторону. Тело Яна напряглось: в конце концов, он впустил в дом совершенно незнакомую, постороннюю девчонку, мало ли что. Возможно, Герман и был в чем-то прав, во всяком случае, поступки Яна становились все более странными день ото дня. Но девушка не рылась по шкафам, не набивала сумки ценными вещами, которых, впрочем, было немного в этом доме. Она стояла у окна, плотно обхватив себя руками так, будто бы ей было очень холодно. Она стояла в одной его рубашке, которую Ян дал ей, чтобы было в чем спать. Рубашка доходила ей почти до колен.

- Тоже не спится? - спросил Ян. Он наблюдал за ней, прислонившись плечом к дверному косяку.

Девушка вздрогнула, но не обернулась. Только складка занавески чуть поменяла свое положение от участившегося дыхания.

- Не спится, - еле слышно ответила девушка.

- Тебе принести воды? - спросил Ян.

Но она не ответила. Ей нужна была не вода. Складка на занавеске по-прежнему колыхалась в такт с ее неровным дыханием.

- Полгода, - едва различимо говорила девушка. Казалось, она говорила сама с собой. - Всего полгода. Что можно сделать за полгода? Что можно успеть за какие-то несчастные шесть месяцев? Ничему даже не успеешь выучиться. Ни одного дела, что я мечтала совершить, не успеешь довести до конца.

Потом она замолчала на мгновение. Занавеска замерла.

- Даже полюбить никого не успеешь.

- Порой можно не успеть этого и за десять лет, а порой и за всю жизнь. А самое важное иногда происходит за миг, за самый неожиданный миг.

Ян сказал ей это в утешение, потому что думал, она плачет. Но ее плечи не дрожали, до него не доносилось ни единого всхлипывания. «Лучше было бы, если бы она плакала», - подумал тогда Ян; со слезами душа человека отдает в мир хотя бы частичку своей боли. Но девушка больше не плакала. Ян неожиданно тронулся с места, оттолкнувшись плечом от дверного косяка. И широкими шагами подошел вплотную к девушке. Он обнял ее сзади. Она едва заметно вздрогнула. Под широкой рубашкой его руки ощутили ее вовсе не детское тело, теплое и на ощупь здоровое. Девушка не стала отталкивать его. Делал ли он это из жалости или по какой-то другой причине - он не хотел размышлять об этом в тот момент, не хотела и она. Ян развернул ее к себе. Лицо, сухое и не заплаканное, теперь казалось совсем другим. Он избегал смотреть ей в глаза, он просто поцеловал ее, она не сопротивлялась, а потом, когда его руки заскользили вниз по ее телу, ответила на его поцелуй.

В ту ночь он хотел не только отвести ее мысли прочь от смятой медицинской справки; в ту ночь он хотел, чтобы она поверила, будто жизнь - это те самые мгновения, что текут сквозь нас прямо сейчас; хотел доказать это ей и самому себе. В ту ночь он хотел радовать эту девушку, столь странным, необъяснимым образом оказавшуюся в его объятьях. Он хотел ее удивлять, но это было нетрудно: с каждым часом он все больше понимал, как мало она успела узнать. Под утро, когда каждый из них силился заснуть, чтобы только не оставаться в тишине, он спросил ее:

- Как тебя зовут?

- Сара, - ответила она.

 

Он стоял в какой-то темной комнате. Казалось, она бесконечна. Он щурился: но глаза еще не привыкли к темноте и почти ничего не различали: только темные, пульсирующие сгустки теней. Он обернулся, вытянул впереди руки - ничего; он надеялся, что кончики пальцев упрутся во что-нибудь, но они лишь провалились в пустоту. Ян повернулся в другую сторону, весь, казалось, уйдя в самые пальцы: ничего, только легкие пылинки кружились в потревоженном пространстве. «Где я?» - еле слышно спросил он то ли себя, то ли кого-то, от кого ждал ответа. Темнота молчала, ухмыляясь ему прямо в лицо. И тут только Ян начал смутно осознавать, что уже бывал в этом месте. Когда? Зачем? Этого он не помнил. Ему только мутной картинкой представлялось какое-то странное, неразборчивое воспоминание: какой-то человек… даже не человек, а его спина и затылок… то ли женщина, то ли мужчина. Рядом зажженная электрическая лампа, освещающая кромку его волос на макушке. В тот момент Ян увидел мерцающий просвет: полоску света, что узким клинышком вошла в темноту.

Полоска света приблизилась: то была неприкрытая дверь. Ян осторожно прислонил лицо к дверному косяку в надежде разглядеть хоть что-то по ту сторону просвета одним глазом. Но глаз, успевший привыкнуть к темноте, не различал ничего, кроме яркого ореола. Он тихонечко потянул на себя дверь: та поддалась, ни скрипнув, ни издав ни единого звука. Ян сощурился, прикрыв лицо ладонью. Там впереди постепенно вырисовывался силуэт: уже знакомая спина, знакомый затылок, освещенный косыми лучами светильника.

И только в тот момент Ян окончательно вспомнил: он был здесь… был не так давно. Также всматривался сквозь щель в дверном проеме. Потом он, кажется, сделал попытку открыть дверь и войти. Ему хотелось заглянуть за плечо этого человека без лица; заглянуть, чтобы увидеть, кто это? Что он там делает? Пишет ли что-то? Но что? Что такого важного он может там писать, чтобы вдруг, сам не понимая, почему и как, Ян сейчас стоял здесь и наблюдал за ним. Но тогда вдруг что-то случилось. Будто что-то потянуло его со страшной силой назад, будто бы выключилась та электрическая лампа, погрузив все вокруг в темноту. Какой-то нудный, надрывный звук тащил его прочь, прочь из этой комнаты, прочь из темноты.

Но в этот раз нужно успеть, так решил Ян, и открыл дверь настежь. Осторожно ступая, он вошел внутрь. Странный пол был под ним: ни шороха, ни одного скрипа половицы. Он все ближе и ближе подходил к человеку. Казалось, еще шаг, и можно будет дотронуться до него рукой, положить ладонь на плечо и заговорить с этим странным истуканом. Но человек сидел, точно восковая кукла: бездвижно, тихо. В какой-то момент Ян даже хотел потрогать его шею, чтобы почувствовать: теплый ли он или прохладный, как кусок пластмассы или дерева. Но вдруг рука истукана пошевелилась, послышался звук перелистываемой страницы. Ян вздрогнул, но не отступил. Выждав мгновенье, он по-петушиному вытянул шею и, наконец, перегнулся через плечо истукана.

Тот держал в руках книгу. Обычную книгу, ничего особенного. Ян усмехнулся: ерунда какая-то. Он пробежался взглядом по строчкам, и вдруг все внутри него похолодело: «Он все ближе и ближе подходил к человеку. Казалось, еще шаг, и можно будет дотронуться до него рукой, положить ладонь на плечо и заговорить с этим странным истуканом, - прочел он на испещренном черными строками теле страницы. - Ян вздрогнул, но не отступил. Выждав мгновенье, он по-петушиному вытянул шею… - снова увидели его глаза, скользнув ниже. И еще ниже: - Темнота снова поглотила все вокруг».

Глаза Яна расширились, в висках застучало. Он отшатнулся, под ноги попала какая-то банка и с грохотом покатилась по полу. В ужасе Ян обернулся, чтобы бежать… бежать туда, откуда пришел, чтобы кинуться к распахнутой настежь двери, но двери не оказалось. Тяжело дыша, Ян посмотрел назад, туда, где только что сидел истукан: истукана тоже больше не было. Свет погас, и темнота снова поглотила все вокруг. Где-то вдалеке Ян услышал пронзительный крик, от которого закладывало уши. Спрятаться! Быстрее спрятаться от этого раздирающего голову крика! Но куда? Крик был везде, и он приближался; он подползал к его ушам. Ян чувствовал, как крик, точно змея, вползает в его ушные раковины, и он больше ничего не мог с этим сделать.

 

Луна, полная, желтовая, светила сквозь окно, точно фонарь. Она была первым, что увидел Ян, проснувшись в ту ночь. Он проснулся, сидя на кровати, весь потный, с бешено колотящимся сердцем. Он проснулся от собственного крика. Женщина, что лежала с ним рядом, сонно положила свою теплую руку ему на колено и едва понятно произнесла:

- Что случилось?

- Все… все хорошо, - голос его все никак не хотел выходить наружу: горло совсем пересохло, - просто кошмар. Спи.

Он аккуратно взял руку девушки, снял со своих колен и положил на подушку, возле ее головы. Она уже и не заметила этого движения, спала, будто лучик сознания только что и не пробивался сквозь сон. Ян тихонько встал с постели и вышел из спальни, ему необходимо было что-нибудь выпить. Книга, выхваченная мигающим светом из темноты, не выходила из головы. Ему необходимо было рассказать все Герману, вот только как продержаться до утра? Ян с надеждой посмотрел в окно, туда, где кромка синих, тяжелых облаков касается линии горизонта: темно, и луна по-прежнему светит ему в лицо своим мертвенно-желтым светом.

Но наутро он не стал звонить Герману, не стал писать ему писем. Наутро они с Сарой отправились гулять по весеннему городу. Кое-где, на все еще тощих, голых ветках деревьев, уже пели птицы, и Сара улыбалась от их пения. Она говорила, что уже давно не замечала птичьих песен, а вот в детстве могла слушать их часами и даже специально вставала на заре в те дни, когда не нужно было идти в школу, чтобы послушать их. Некоторые птицы поют только на заре, уверяла она. Потом они позавтракали в маленьком кафе, а после отправились на какую-то выставку черно-белых фотографий. Яну она казалась скучной, но Сара с серьезным видом подолгу рассматривала каждую. Когда совсем стемнело, они вернулись в его квартиру, в его комнату, в его постель.

Так продолжалось неделю: неделю она отсиживалась у него дома, точно в убежище, оттягивая тот момент, когда придется все рассказать родным, впустив болезнь в свою жизнь окончательно и бесповоротно. Она была рада тому, что ночью, когда внутренний холод подбирался к самому ее горлу, она могла заснуть, уткнувшись в его теплое плечо; а он был рад тому, что за всю ту неделю шестеренки этого мира ни разу не сбились со своего синхронного хода. Ни разу, до последней ночи последнего седьмого дня их тайного уединения.

                                                                           ------

Прошла неделя. Прямые солнечные лучи, что стали закрадываться в комнату сквозь пыльное окно, возвестили о приходе нового утра: седьмого утра, когда Ян и Сара просыпались вместе. Оба они не спали, оба видели, как твердо и неминуемо наступает новый день. Еще ночью, перед тем как заснуть, Сара заговорила тихим, утомленным голосом: «Завтра я скажу им». Гладя в темноте ее влажные волосы, Ян прошептал: «Хорошо». С этим «хорошо» он поставил точку в этой странной семидневной истории, а что будет дальше, ему было неведомо. Увидятся ли они еще хоть раз, окажется ли она в его постели после того, как сядет в такси, которое увезет ее обратно, в ту жизнь, где его не было? Позволит ли он этой обреченной девчонке обрести в его жизни место большее, чем просто интрижка на неделю, вызванная не то жалостью, не то их обоюдным страхом, не то голодом до понимания и кусочка человечности в их не очень-то людных, не очень-то понятных и не очень-то стабильных жизнях? Но в ту ночь Ян засыпал с одной мыслью: каким бы ни был вкусным стейк, если есть его слишком долго, он остынет, затвердеет и превратится в безвкусную подошву. А если реанимировать остывший, потемневший кусок мяса слишком долго, он и вовсе загниет, а в желудке образуется пустота, которую нечем будет заполнить. То же и с некоторыми амурными историями, что порой случаются в наших жизнях. Нужно уметь отпускать то, что было призвано прийти в твою жизнь и почти тут же уйти, оставив лишь приятный след.

Снова моросил холодный дождь. Серое от пыли такси ждало, когда они попрощаются. Сара молча смотрела ему в глаза. Дождь покрыл ее лицо тысячью мелких капель, окрасив ресницы и брови в чуть более темный цвет. Ян едва улыбнулся ей одним уголком губ:

- Звони мне иногда, девчонка из круглосуточного кафе, - сказал он, медленным движением руки приглаживая ее растрепавшуюся от ветра прядку волос.

Он едва заметно провел пальцем по ее щеке. Она опустила глаза, потом как-то растерянно порылась в глубоком кармане своей бесформенной синей куртки.

- Наверное, я должна отдать их тебе? - спросила она, не поднимая глаз. На ее мокрой ладони лежали его ключи. Те самые, с зеленым брелоком.

- Оставь себе, - слова как-то сами вырвались из его горла. Он еще не успел договорить, как пожалел о сказанном: теперь та точка, которую он так решительно хотел поставить ночью, превратилась в многоточие. Но сказать что-нибудь другое он уже не решился или, может, не захотел. Более того, он вдруг добавил: - Может быть, однажды дождливой ночью ты решишь навестить свое убежище.

Она улыбнулась, посмотрела ему прямо в глаза и, едва слышно прошептав:

- Спасибо за все, - села в такси и громко хлопнула дверцей.

Ян смотрел вслед увозящему ее такси, как вдруг другая машина прервала его мысли звонким гудком.

- Какого черт… - хотел было выругаться он. Звук испугал его, окатив волной внутреннего холода. Однако Ян так и не закончил своей фразы. - Герман? Ты что здесь делаешь?

За рулем маленькой синей машины сидел его друг, в очках и почему-то в шляпе. Он вальяжно развалился в автомобильном кресле, свесив свою широкую руку с руля, а на лице его блуждала ухмылка:

- Ну вот, а я-то, старый доктор, переживал из-за отсутствия в твоей жизни всякого интима. Что ж, возможно, теперь ты пойдешь на поправку, друг мой.

- Герман, какого черта? Что ты тут делаешь? Следишь, что ли, за мной? Решил, что я настолько болен и неуравновешен, что представляю опасность для общества?

- Брось, ты ж ведь меня знаешь: я не настолько люблю мир, чтобы ради его спасения вылезать из кровати в воскресное утро. Скажи лучше: это она? Та самая синяя куртка?

Спрашивая, он едва заметно сморщил нос, что в случае его нелепого лица означало что-то вроде подмигивания.

- Герман, я не хочу говорить об этом. Зачем ты приехал?

Психиатр снова сморщил нос и махнул своей широкой, короткопалой ладонью, приглашая друга сесть в машину. Ян раздумывал некоторое время. У него были запланированы кое-какие дела на это воскресенье. После самовольного изгнания из этого мира, которое они с Сарой устроили себе на целую неделю, дел у него и вправду накопилось много. Но также Ян знал, что ему есть что обсудить с Германом. Вчера ночью ему приснился дурной сон… не просто сон, ему снова снился тот человек, что вечно сидел к нему спиной, а потом - странные жуткие картинки. Где-то в четыре утра он встал, тихонько высвободил свою руку из-под Сары и отправился на кухню, чтобы выпить стакан воды. Там же, не слишком ясно соображая, покачиваясь после резкого ночного пробуждения, он написал Герману короткое письмо, которое отправил по электронной почте. В том письме было то, что заставило его проснуться; в том письме он описал свой сон.

- Ну что, - сказал Ян, сев в прогретую машину, - скажешь, что я еще больше спятил?

- Скажу, если это и вправду была та самая девчонка. Это ведь она, я прав? Я-то думал, куда это ты делся на целую неделю? И не стыдно тебе? Я ведь беспокоился, искал тебя в редакции. А мне ответили, что ты приболел. Я уж думал, не начал ли ты пить таблетки, что я прописал тебе, и не начались ли у тебя доселе неизвестные побочные эффекты… например, забывчивость к звонкам своего друга.

- Нет, я не пил твои таблетки, - ответил Ян, усмехнувшись всем тем глупостям, что вылил на него психиатр. Ян потянулся к печке и повернул колесико, что регулировало температуру: он весь продрог, хотя, казалось, на улице было не так уж и холодно.

- Ну ладно, - наконец успокоился Герман, - за все мои волнения, расскажи: что у вас было?

Герман повернулся к Яну всем телом, впился своими черепашьими глазами в его лицо, не желая упустить движения ни единого мускула, - профессиональная привычка. Улыбка чаширского кота под тяжелой оправой очков исказила его лицо, вовсе не добавляя ему привлекательности.

- Герман, не будем об этом. Я… Она больна, врачи дают ей от силы полгода - я видел какие-то анализы. Я сделал это из… - Ян вдруг запнулся. Он и сам до сих пор толком не понимал, почему он делал все то, что делал последние семь дней. - В общем, зачем ты приехал?

Слова Яна подействовали на Германа, как холодный душ. Он хотел услышать сальную историю, а не трагедию. Улыбка сползла с его лица, он отвернулся от Яна, устремив глаза на дорогу, и наконец тронулся с места. Машина медленно покатилась вдоль серой, полупустой улочки.

- Я получил твое вчерашнее письмо... еще ночью. Мой телефон имеет обыкновение будить меня мерзким звуком, когда приходит почта.

- Извини, - отозвался Ян. Но весь он уже напрягся, приготовившись выслушать вердикт, а вернее, диагноз.

- Ничего. Я сам выбрал самый мерзкий звук, который только возможен, чтобы важные письма вытаскивали мою ленивую задницу из сна. И твое письмо, как выяснилось час назад, оказалось важным.

- Что ты имеешь в виду? - спросил Ян, силясь в деталях вспомнить вчерашний сон: множество людей в креслах, крики, слезы, перекошенные ужасом лица. Что-то странное свисает с трубок прямо с потолка, бешено трясет. Какая-то женщина в форме что-то кричит, размахивает руками, будто бы пытается успокоить, но только вид ее еще больше внушает панику. Маленькие круглые оконца вокруг. А потом Ян вдруг увидел спящую тихую деревеньку, влажное от дождя поле. Тишину и сумерки вдруг пронзила ужасная вспышка и взрыв.

- После твоего письма мне не спалось. Я все пытался найти рациональное объяснение. Меня бесило, что какая-то часть меня хотела верить в твои слова. Ясное дело: ты мой друг, и мне не хочется, чтобы из друга ты превратился в пациента. А потом, нередко случались нелицеприятные истории, когда пациентам удавалось втянуть своих психиатров, лишенных твердой рациональной опоры, в свое безумие. Я не из таких, ты знаешь: я не поверю ни во что, пока мне не предъявят доказательство, причем соблюдая все условия, чтобы доказательство это было правомерным.

- Знаю, - ответил Ян, напряженно слушая друга. Что тот хочет сказать? Что зря Ян не пил таблетки все эти дни? Множество мыслей проносилось в его голове, пока психиатр изъяснял причину своего приезда.

- Так вот: мне не спалось, и я все думал об этом, пока ты, наверное, развлекался со своей синей курткой, - сказал он то ли игриво, то ли обидчиво, пока вдруг не спохватился, вспомнил, что Ян рассказал ему об этой девушке. - В общем, часов в восемь утра, а если быть точным, в восемь пятнадцать, я включил радио, и вот что я там услышал.

Герман покрутил еще одно маленькое колесико возле руля, прибавив громкости радио, что, как теперь понял Ян, все это время вещало тихим голосом. Герман говорил все это, дожидаясь, пока там, в крошечном радиоприемнике, не заиграет мелодия, с которой вечно начинается выпуск новостей. Мужской мягкий голос вдруг залил все пространство в машине. Закончив приветствовать слушателей, он перешел на трагические нотки и возвестил о крушении самолета на поле возле одной из деревушек за чертой города. Самолет был всего в получасе лета от аэропорта, в котором ему уже не суждено было приземлиться. Голос продолжал говорить что-то о числе погибших, но Герман снова крутанул колесико, заставив приемник замолчать. Молчал и Ян, молчал и Герман.

- Ты написал мне в четыре утра. Трагедия случилась в шесть утра, - сказал Герман, снова замолчав.

Возможно, он ждал слов от Яна, но у Яна их не было.

- Я, - наконец заговорил Ян, - я должен рассказать тебе еще кое-что.

Герман нахмурился. Пальцы его крепче сжали руль.

- Тебе есть еще что рассказать мне, Ян?

- Да. Неделю назад мне приснился сон… я хотел позвонить тебе на следующее утро, я хотел позвонить тебе тут же, но решил, что это безумие, лишенное смысла, и что тебе лучше не знать про все странные мысли и сны своего психованного друга.

Герман молча снес этот укол. Только пальцы его по-прежнему с силой сжимали руль.

- Я снова видел того человека. Того, кто вечно сидит ко мне спиной. В этот раз… в этот раз мне удалось подойти почти вплотную к нему.

- Ты видел его лицо? - спросил Герман, не глядя на Яна. Он неотрывно смотрел на дорогу, хотя даже не заметил светофора, проехав на красный свет.

- Нет. Но я видел кое-что другое.

Ян замолчал на мгновение. Он еще не произносил этого вслух и только теперь понял, насколько странно будут звучать его слова.

- Что же? - притихшим голосом спросил Герман.

- Я видел, что он читает.

- Читает?

- Он читает меня, мою жизнь, - Ян замолчал, пытаясь подобрать слова, которые звучали бы менее странно.

- О чем ты говоришь, Ян? Теперь ты точно звучишь, как безумец!

- Я знаю! Я отлично понимаю, что говорю, как самый настоящий псих! Именно поэтому я не звонил тебе всю эту неделю. Я слишком испугался, что я и вправду схожу с ума! Впервые я по-настоящему испугался этого! - Ян снова потянулся к «печке» и поубавил жару: ему становилось душно, и теплый воротник натирал взмокшую шею. - Я стоял прямо за его спиной и видел слова, которые были написаны в книге… книге, которую он читает. Там в деталях описывалось все, что я делал до того, как заглянуть через его плечо. А потом я перевел взгляд на следующую страницу и прочитал строки, в которых было написано то, что еще не случилось, но должно случиться мгновение спустя. Прошло мгновение, и все произошло в точности, как было написано!

Оба они снова молчали. Теперь, в тишине, было слышно, как отдельные писклявые нотки доносились из радиоприемника. Теперь оттуда лилась какая-то заводная песня. Мимо проносились редкие машины; где-то сбоку что-то постукивало.

- У тебя что-то стучит в машине, - сказал Ян, чтобы хоть как-то прервать эту напряженную тишину.

Но Герман проигнорировал его слова.

- Но ведь это был сон… - заговорил психиатр. Голос его звучал неуверенно. Еще никогда Ян не слышал этих робких дрожащих ноток в голосе друга.

- Да, так же как и тот, в котором я увидел самолет.

Морщины напряжения расчертили лоб Германа густыми, темными линиями.

- Герман, - снова заговорил Ян, - помнишь, ты как-то рассказывал мне про того парня, что пытался убедить тебя, будто кто-то пишет его историю?

- Да, помню… но не думаешь же ты… - психиатр запнулся. Он посмотрел на Яна округлившимися глазами. Все это с трудом давалось его рациональному разуму. - Я поставил ему шизофрению с бредовыми расстройствами.

Ян медлил с ответом. Какое-то странное подозрение вдруг возникло в его голове. Оно возникло, как жар, который порой приливает к лицу, заставляя капельки пота выступать на лбу, а щеки - покрываться красными пятнами.

- А к какой категории больных ты отнесешь меня, если я скажу, что кто-то читает мою историю? - Ян говорил очень тихо. Слова его в тот момент обретали смысл не только для Германа, но и для него самого.

- Что значит «читает историю»? - переспросил его Герман каким-то странным голосом. - Это же ведь… это же ведь… - он обвел рукой мир, что был виден им сквозь прямоугольник лобового стекла. - Это ведь не история какая-нибудь.

- У него в руках была книга. Обычная книга, толстая. Сверху было что-то написано... я не разглядел, что. Знаешь, как иногда наверху страницы курсивом пишут название рассказа? Там было все: каждое мое движение, каждый выдох, каждая мысль.

- Ян, - перебил его Герман, до белизны в костяшках пальцев сжимавший руль. - Ян, это невозможно! Это был всего лишь сон!

- Да, - повторил Ян, - такой же, как и сон про самолет.

- Но… - кровь прилила к лицу Германа. - Но это вздор! Ты только вдумайся, что ты говоришь! Ты говоришь, что все это: этот мир, я, ты и эта твоя… синяя куртка, все это - рассказ, который читает какой-то странный человек, которого ты видишь во сне!

- Я… - Ян уже смутно соображал. Мысли его путались, весь он снова ушел в своих воспоминаниях в ту темную комнату, в те страницы книги, которые он читал через темное плечо. - Да, наверное, именно это я и говорю. А как еще… как еще объяснить все это?

Какой-то автомобиль подрезал машину Германа, и они чуть было не проехали друг другу по боку.

- Черт! - сорвался Герман, со всей силы нажав на гудок. Резкий звук пронесся по всей улице, испугав и заставив оглянуться нескольких прохожих. - Сейчас, подожди, дай мне остановиться и отдышаться, - сказал Герман, припарковавшись в первом попавшемся месте.

Оба они сидели, красные, разгоряченные, молчаливые, друг рядом с другом, глядя куда-то перед собой.

- Все, что ты говоришь, - бред! Бред, который легко вылечить подходящими таблетками. И все же, даже если мы станем настолько сумасшедшими, что предположим правдивость твоих слов, почему, по-твоему, если это рассказ, ты видишь то, что еще не случилось? Если он просто читает твою историю, откуда ты или он можете знать, что будет впереди? События должны появляться в момент прочтения, а не загодя. Где это слыхано? Я ни разу в жизни не читал такого рассказа, где бы герой знал заранее то, что я еще даже не прочел!

- Ну, ты вообще читал, в основном, только учебники по психиатрии, - сказал Ян. Он попытался отшутиться, но то больше походило на нервный смешок. В действительности, слова Германа поставили его в тупик: он еще не задумывался над этим. По правде сказать, он тоже не сталкивался с такими историями.

- Господи! Да такое понять можно, только если вжиться в шкуру какого-нибудь из моих психов! - говорил Герман, не выпуская руль из рук, будто бы все еще вел машину. - Они, наверное, сказали бы что-нибудь наподобие того, что рассказ этот либо читали так много, что ты помнишь, так как переживал одни и те же события уже множество раз… либо этот твой человек без лица перечитывает книгу второй раз, а потому какие-то воспоминания всплывают у него еще до того, как доходит до них… а значит, всплывают они и в твоей голове, так как сознания ваши в момент чтения разделить трудно.

Ян с удивлением посмотрел на друга: откуда у этого педантичного, рационального человека такие мысли? Ничего подобного ни на минуту не приходило в голову Яну, как он ни старался найти хоть какое-то объяснение всему происходящему. Но все же слова Германа накрепко засели в его голове. Было в них какое-то ужасающее безумие, которое уже начинало казаться правдоподобным. Можно ли мир, в котором происходят столь странные вещи, как эти предсказания Яна, пытаться объяснять старыми, такими нормальными схемами и словами? Чем версия Германа безумнее, чем то, что происходило с самим Яном?

- И какой же из этих двух вариантов правда, Герман? - спросил Ян.

- Не знаю, - Герман замолчал. Он молчал долго, по-прежнему не выпуская из рук руль. А потом он вдруг снова заговорил каким-то изменившимся, похолодевшим и отстраненным голосом. - Если предположить… только предположить, что весь тот бред, который мы наговорили здесь, в этой машине, правда, то, судя по развитию сюжета, главным героем книжки являешься ты.

Ян опешил от этих слов. Главный герой? Да откуда ему знать?! Понять бы сейчас все прочее, что происходит в его жизни, осмыслить бы те слова, что они произнесли в последние несколько минут.

- Не знаю, Герман, откуда мне знать?

- Ну, - снова заговорил психиатр, в его голосе появилось что-то жесткое, металлическое, - мне не снятся все эти сны. Я не вижу ни девушек в синих куртках, ни самолетов, падающих с небес в тихое поле. Я не вижу этого человека, что, видать, от нечего делать, перелистывает страницы, на которых, как ты выразился, описан каждый твой выдох, каждое твое движение, каждая твоя мысль.

Говоря это, он делал особое ударение на слове «твое».

- Боже мой, Герман! Да что с тобой? При чем здесь это? Давай лучше выйдем из этой машины, зайдем куда-нибудь и выпьем кофе… а лучше чего-нибудь покрепче!

- Я не хочу ничего пить, - отрезал психиатр. Даже сквозь теплое пальто Ян видел, как часто вздымается его грудь.

- Тогда куда мы поедем? Будем сидеть здесь?

Герман помолчал какое-то время, а потом тихо сказал, отвернувшись в противоположную от Яна сторону:

- Я бы хотел посидеть в машине.

Ян понял, что, говоря «я», Герман не имел в виду «мы». В голосе психиатра слышалась доля раздражения. Весь он как-то сник, осунулся. Глаза его смотрели в сторону и - точно остекленевшие, подолгу не моргая. Лицо стало белым, точно вся кровь его ушла в ноги.

- Ладно. Я пойду пройдусь, - сказал Ян, ошеломленный и потерянный.

Он вылез из машины. Не успел он захлопнуть дверцу, как автомобиль сразу же, взвизгнув колесами, тронулся с места и унесся прочь. Дождь, что моросил, когда Ян сажал Сару в такси, теперь лил как из ведра. Ехали они хоть и медленно, но все же не меньше четверти часа. Ян поглубже закутался в куртку, повыше поднял воротник и с тоской посмотрел в сторону дома, крыша которого затерялась среди крыш всех прочих, так похожих на него, домов. Он двинулся назад, к тому месту, откуда начался его сегодняшний день. Мысли бурлили в голове, бросая Яна то в жар, то в холод. Он был и не против: эта круговерть, что творилась в его голове, помогала ему не замечать, что не прошло и минуты, а он уже промок до нитки.

                                                                                ------

Всю следующую ночь и два дня Ян не слышал от Германа ни слова: ни звонка, ни письма по электронной почте. Ян решил, что не станет звонить ему сам. Герман был потрясен, а душа его была куда нежнее, чем души его пациентов. Пусть остынет. Да и сам Ян нуждался в передышке. Все, что происходило с ним в последнее время, перевернуло его жизнь резко, одним движением, сверху вниз.

После его разговора с Германом, мысли в голове вертелись с бешеной скоростью, и, казалось, ни одна из них не была способна завладеть его разумом полностью хотя бы на несколько мгновений. Это бурление утомило его, казалось, высосало из него все силы. Под вечер лицо Яна было уже совсем бледным, пот выступил на лбу крупными холодными каплями, а в побаливающее горло не лез ни один кусочек еды. Должно быть, проливной дождь и холодное дыхание ранней весны сделали свое дело - озноб потихоньку проникал в его тело, заставляя кутаться во все более теплые свитера. Он уже собирался ложиться спать, когда в дверь позвонили. Тяжело шагая, Ян подошел к двери и, даже не глянув в глазок, открыл. На пороге стояла Сара. Все в той же синей куртке.

- Здравствуй, синяя куртка, девчонка из круглосуточного кафе, - сказал Ян, улыбнувшись в первый раз за прошедшие двое суток.

Она улыбнулась в ответ. Волосы ее больше не были затянуты в тугой хвостик на затылке, ресницы были чуть тронуты тушью, а на губах поблескивала помада. Она больше не была похожа на ребенка.

- А я уж думала, ты меня забыл.

- Тебя не так-то просто забыть. Почему звонишь? Разве ты уже потеряла ключи, которые я тебе дал?

- Нет, - игриво сказал она, - но я постеснялась воспользоваться ими. Ты ведь мог быть не один.

- Ну, это вряд ли, - ответил ей Ян, улыбаясь. - Но твой подход мне нравится. Надеюсь, ты не голодна, синяя куртка? Мой холодильник по-прежнему пуст.

Сара улыбнулась и, озорно приподняв бровь, взглядом указала на бумажный пакет, что сжимала в руке. Он был набит какой-то едой:

- Я и не сомневалась.

Четверть часа спустя они уже пили чай с какими-то булками и конфетами. Она сидела понурая и ссутулившаяся. Казалось, она целую вечность размешивала кусочек сахара в своей остывающей чашке.

- Если бы я не знала, что могу сбежать сюда, хоть на один час, хоть на одну ночь, - говорила она, - мне кажется, я бы свихнулась. Жизнь дома меня угнетает. Там я не живу, там я умираю, понимаешь? Я умираю, глядя в заплаканные глаза близких. Их лица пытаются мне улыбаться, но я вижу синие круги под их воспаленными от слез глазами.

Потом Сара помолчала, посмотрела Яну в глаза и сказала:

- Я вернулась в свое убежище. Вернулась хотя бы на эту ночь, - она потянулась и накрыла своей ладонью его руку, - ведь это все еще мое убежище?

Наверное, Ян медлил с ответом непростительно долго. Все это время она глядела на него, не моргая, влажными, внимательными глазами. А он смотрел на нее и думал: зачем ты здесь? По сюжету? Ты и не знаешь, что на самом деле привело тебя сюда, в эти четыре стены. Ты плачешь, но ты обречена не больше, чем я, или Герман, или весь мир, что только виден из твоего окна, хоть даже у нас и нет этой твоей справки. Если все это правда, все то, о чем они два дня назад говорили с Германом, то все кончится, все рухнет, как только этот темный человек дойдет до последней строчки и закроет книгу. Не у одной тебя, Сара, не будет тихой старости - ее не будет ни у кого из нас.

Все эти мысли снова утомили Яна, вызвав тошноту и головокружение. Он едва заметно покачнулся, и Сара сильнее сжала его руку, чтобы удержать в равновесии его ослабевшее тело. Это ее движение отвлекло Яна, отпугнув тяжелые, громоздкие мысли и заставив его вернуться в маленькую тихую кухню. Сара по-прежнему внимательно глядела в его глаза, и только тут он понял, как сильно, в действительности, рад ее появлению. Этой странной, одинокой ночью только она могла согреть его озябшее тело, и только она могла прогнать эту свору гнетущих его мыслей.

- Да, - тихо ответил он, - это все еще твое убежище. В следующий раз открой своим ключом.

Потом, когда, голые, они были уже в постели, Сара согрела его озябшее тело и прогнала тяжелые мысли. Где-то далеко, на задворках сознания, Ян понимал, что уже не вернет свои ключи с зеленым брелоком; теперь они останутся в кармане синей куртки, если и не на всегда, то хотя бы до последней строки… и он не возражал. и поубавил жару: ему становилось душно, и теплый воротник натирал взмокшую шею. - Я стоял прямо за его спиной и видел слова, которые были написаны в книге

Оба они снова молчали. Теперь, в тишине, было слышно, как отдельные писклявые нотки доносились из радиоприемника. Теперь оттуда лилась какая-то заводная песня. Мимо проносились редкие машины; где-то сбоку что-то постукивало.

- У тебя что-то стучит в машине, - сказал Ян, чтобы хоть как-то прервать эту напряженную тишину.

Но Герман проигнорировал его слова.

- Но ведь это был сон…

- Да, так же как и тот, в котором я увидел самолет.

Морщины напряжения расчертили лоб Германа густыми, темными линиями.

- Герман, - снова заговорил Ян, - помнишь, ты как-то рассказывал мне про того парня, что пытался убедить тебя, будто кто-то пишет его историю?

- Да, помню…

Ян медлил с ответом. Какое-то странное подозрение вдруг возникло в его голове. Оно возникло, как жар, который порой приливает к лицу, заставляя капельки пота выступать на лбу, а щеки - покрываться красными пятнами.

- А к какой категории больных ты отнесеш

- Что значит «

- У него в руках была книга. Обычная книга, толстая. Сверху было что-то написано... я не разглядел, что. Знаешь, как иногда наверху страницы курсивом пишут название рассказа? Там было все: каждое мое движение, каждый выдох, каждая мысль.

- Ян, - перебил его Герман, до белизны в костяшках пальцев сжимавший руль. - Ян, это невозможно! Это был всего лишь сон!

- Да, - повторил Ян, - такой же, как и сон про с

- Но…

- Я…

Какой-то автомобиль подрезал машину Германа, и они чуть было не проехали друг другу по боку.

- Черт! - сорвался Герман, со всей силы нажав на гудок. Резкий звук пронесся по всей улице, испугав и заставив оглянуться нескольких прохожих. - Сейчас, подожди, дай мне остановиться и отдыш

Оба они сидели, красные, разгоряченные, молчаливые, друг рядом с другом, глядя куда-то перед собой.

- Все, что ты говоришь, - бред! Бред, который легко вылечить подходящими таблетками. И все же, даже если мы станем настолько сумасшедшими, что предположим правдивость твоих слов, почему, по-твоему, если это рассказ, ты видишь то, что еще не случилось? Если он просто читает твою историю, откуда ты или он можете знать, что будет впереди? События должны появляться в момент прочтения, а не загодя. Где это слыхано? Я ни разу в жизни не читал такого рассказа, где бы герой знал заранее то, что я еще даже не прочел!

- Ну, ты вообще читал, в основном, только учебники по психиатрии, - сказал Ян. Он попытался отшутиться, но то больше пох

- Господи! Да такое понять можно, только если вжиться в шкуру какого-нибудь из моих психов! - говорил Герман, не выпуская руль из рук, будто бы все еще вел машину. - Они, наверное, сказали бы что-нибудь наподобие того, что рассказ этот либо читали так много, что ты помнишь, так как переживал одни и те же события уже множество раз…

Ян с удивлением посмотрел на друга: откуда

- И какой же из этих двух вариантов правда, Герман? - спросил Ян.

- Не знаю, - Герман замолчал. Он молчал долго, по-прежнему не выпуская из рук руль. А потом он вдруг снова заговорил каким-то изменившимся, похолодевшим и отстраненным голосом. - Если предпол

Ян опешил от этих слов. Главный герой? Да откуда ему знать?! Понять бы сейчас все прочее, что происходит в его жизни, осмыслить бы те слова, что они произнесли в последние несколько минут.

- Не знаю, Герман, откуда мне знать?

- Ну, - снова заговорил психиатр, в его голосе появилось что-то жесткое, металлическое, - мне не снятся все эти сны. Я не вижу ни девушек в синих куртках, ни самолетов, падающих с небес в тихое поле. Я не вижу этого человека, что, видать, от нечего делать, перелистывает страницы, на которых, как ты выразился, описан каждый твой выдох, каждое твое движение, каждая твоя мысль.

Говоря это, он делал осо

- Боже мой, Герман! Да что с тобой? При чем здесь это? Давай лучше выйдем из этой машины, зайдем куда-нибудь и выпьем кофе…

- Я не хочу ничего пить, - отрезал психиатр. Даже сквозь теплое пальто Ян видел, как часто вздымается его грудь.

- Тогда куда мы поедем? Будем сидеть здесь?

Герман помолчал какое-то время, а потом тихо сказал, отвернувшись в противоположную от Яна сторону:

- Я бы хотел посидеть в машине.

Ян понял, что, говоря «

- Ладно. Я пойду пройдусь, - с

Он вылез из машины. Не успел он захлопнуть дверцу, как автомобиль сразу же, взвизгнув колесами, тронулся с места и унесся прочь. Дождь, что моросил, когда Ян сажал Сару в такси, теперь лил как из ведра. Ехали они хоть и медленно, но все же не меньше четверти часа. Ян поглубже закутался в куртку, повыше поднял воротник и с тоской посмотрел в сторону дома, крыша которого затерялась среди крыш всех прочих, так похожих на него, домов. Он двинулся назад, к тому месту, откуда начался его сегодняшний день. Мысли бурлили в голове, бросая Яна то в жар, то в холод. Он был и не против: эта круговерть, что творилась в его голове, помогала ему не замечать, что не прошло и минуты, а он уже промок до нитки.

 

Всю следующую ночь и два дня Ян не слышал от Германа ни слова: ни звонка, ни письма по электронной почте. Ян решил, что не станет звонить ему сам. Герман был потрясен, а душа его была куда нежнее, чем души его пациентов. Пусть остынет. Да и сам Ян нуждался в передышке. Все, что происходило с ним в последнее время, перевернуло его жизнь резко, одним движением, сверху вниз.

После его разговора с Германом, мысли в голове вертелись с бешеной скоростью, и, казалось, ни одна из них не была способна завладеть его разумом полностью хотя бы на несколько мгновений. Это бурление утомило его, казалось, в

- Здравствуй, синяя куртка, девчонка из круглосуточного кафе, - сказал Ян, улыбнувшись в первый раз за прошедшие двое суток.

Она улыбнулась в ответ. Волосы ее больше не были затянуты в тугой хвостик на затылке, ресницы были чуть тронуты тушью, а на губах поблескивала помада. Она больше

- А я уж думала, ты меня забыл.

- Тебя не так-то просто забыть. Почему звонишь? Разве ты уже потеряла ключи, которые я тебе дал?

- Нет, - игриво сказал она, - но я постеснялась воспользоваться ими. Ты ведь мог быть не один.

- Ну, это вряд ли, - ответил ей Ян, улыбаясь. - Но твой подход мне нравится. Надеюсь, ты не голодна, синяя куртка? Мой холодильник по-прежнему пуст.

Сара улыбнулась и, озорно приподняв бровь, взглядом указала на бумажный пакет, что сжимала в руке. Он был набит какой-то едой:

- Я и не сомневалась.

Четверть часа спустя они уже пили чай с какими-то булками и конфетами. Она сидела понурая и ссутулившаяся. Казалось, она целую вечность размешивала кусочек сахара в своей остывающей чашке.

- Если бы я не знала, что могу сбежат

Потом Сара помолчала, посмотрела Яну в глаза и сказала:

- Я вернулась в свое убежище. Вернулась хотя бы на эту ночь, - она потянулась и накрыла своей ладонью его руку, - ведь это все еще мое убежище?

Наверное, Ян медлил с ответом непростительно долго. Все это время она глядела на него, не моргая, влажными, внимательными глазами. А он смотрел на нее и думал: зачем ты здесь? По сюжету? Ты и не знаешь, что на самом деле привело тебя сюда, в эти четыре стены. Ты плачешь, но ты обречена не больше, чем я, или Гер

Все эти мысли снова утомили Яна, вызвав тошноту и головокружение. Он едва заметно покачнулся, и Сара сильнее сжала его руку, чтобы удержать в равновесии его ослабевшее тело. Это ее движение отвлекло Яна, отпугнув тяжелые, громоздкие мысли и заставив его вернуться в маленькую тихую кухню. Сара по-прежнему внимательно глядела в его глаза, и только тут он понял, как сильно, в действительности, рад ее появлению. Этой странной, одинокой ночью только она мог

- Да, - тихо ответил он, - это все еще твое убежище. В следующий раз открой своим ключом.

Потом, когда, голые, они были уже в постели, Сара согрела его озябшее тело и прогнала тяжелые мысли. Где-то далеко, на задворках сознания, Ян понимал, что уже не вернет свои ключи с зеленым брелоком; теперь они останутся в кармане синей куртки, если и не на всегда, то хотя бы до последней строки…

 

Маленькая и хрупкая, она спала, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в его грудь. Она всегда, будто бы специально, старалась коснуться его, старалась, в дреме, закинуть свою ногу поверх его лодыжки, коснуться плечом его плеча или вот так уткнуться носом в его тело, чтобы он чувствовал каждый ее выдох. Каждый выдох, написанный кем-то, каждый выдох, который и существует-то только потому, что кто-то читает эти строки прямо сейчас.

Он легонько гладил ее по голове, а она даже не чувствовала. Может, настоящая, и должна была бы проснуться от его прикосновений, но она, написанная, возможно, не самым умелым писателем или прочитанная, возможно, не самым внимательным читателем, не просыпалась. Она по-прежнему мирно и жарко дышала ему в грудь.

- Зачем ты встретилась мне? - шептал он едва различимо в ночной тишине. Где-то там, за окном, сквозь приоткрытую форточку, изредка раздавались звуки проносящихся мимо машин, чьи-то поздние, шаркающие, то ли пьяные, то ли просто одинокие шаги, - что за странный, извращенный умысел? А ты, читающий, почему ты все еще читаешь эту книгу? Тебе что, так хочется прочесть строки о ее похоронах?

Последние слова будто вылетели без его ведома. Ян и сам испугался им: зачем только он думает об этом, если ничего не изменить. Так написано… Так написано, Герман, подумал он, и ничего тут уже не попишешь, прости меня за каламбур. А потом подумал: каламбур, сумбур… сумбур, каламбур… сумбурный каламбур, который в одночасье лишил его нормальной жизни, а эту женщину мечты о любой жизни.

- Не переживай, Сара, - прошептал он, скользя шершавой ладонью по ее мягким, чуть шуршащим, точно воронье перо, волосам, - твоя смерть ничем не отличается от смерти всех нас; всех, кого ты видишь, когда оглядываешься вокруг себя… хотя видишь ли ты кого-нибудь на самом деле, когда оглядываешься без меня? И оглядываешься ли ты вообще, когда не рядом со мной? Страницы книги - это плоскость, и жизнь на них тоже плоскость, и вовсе она не многогранник, как, должно быть, жизнь настоящая, и не может быть здесь ни у кого никакой другой жизни, кроме той, которая описана крохотными черными завитушками, что составляют азбуку. Так что не бойся, Сара. Я последую за тобой всего лишь через страницу-другую.

- И ничего я с этим сделать не могу, - протянул он задумчиво.

А потом Ян тихонечко отодвинулся от нее. Тонкий волос, что прилип было к его ладони, упал ей на лицо, и она чуть поморщилась. Ее лицо, думал Ян; в его странной памяти, которая, вопреки всем чувствам, должно быть, создается прямо сейчас, есть воспоминание, как кто-то сказал ему: не бывает одной книги для всех читателей. Для каждого - это другая книга, для каждого герои обретают другие лица, и нет одинаковых лиц у одних и тех же героев. Должно быть, когда тебя читал кто-то другой, Сара, твое лицо выглядело иначе. Возможно, сейчас я вижу тебя такой: по-детски чуть вздернутый носик, круглый лоб, каштановые волосы, потому что ты напоминаешь чью-нибудь сестру или девушку, в которую тот, кто мусолит сейчас эти страницы, был влюблен когда-то давно, еще на первых курсах института. Возможно, в прошлый раз у тебя было другое лицо, и волосы твои были другими на ощупь… Но я этого не помню… я не могу этого помнить.

Что-то странное пронеслось в его голове, осветив его бессонные мысли, но, точно комета, так же быстро погасло; он так и не успел разглядеть то, что будто обожгло его мозг изнутри. Исчезло, потому что кое-что другое вытеснило его вон: от всех этих мыслей ему стало неприятно. Он больше не хотел смотреть на лицо Сары. Он отодвинулся от нее еще дальше и повернулся к ней спиной. Темная стена перед его глазами почти сливалась с темнотой закрытых век, и чуть позже, сам того не замечая, спутав темноту стены с темнотой век, он заснул.

 

Влажная дорога окрасилась в багряный цвет, точно вся она, с севера на юг, была залита разбавленной, но уже сворачивающейся кровью. То было от того, что солнце по пояс село за горизонт, и лужи, что пленкой покрывали дорогу, отражали кроваво-красное небо. Оголтелые машины, визжа, проносились вдоль улицы в обе стороны - тонкая рябь пробегала по телу дороги после каждой из них. Невысокий человек шел куда-то, крепко сжав ручку своего кожаного портфеля. Было видно, что он торопился: шаги его были быстрыми и широкими настолько, насколько позволяла длина его коротких плотных ног. Моросило, а у него не было зонта. Должно быть, он пожалел, что не взял с вешалки шляпу: что бы кто ни говорил, может, шляпа на голове мужчины - это и пережиток прошлого, но вот только сейчас бы она ему не помешала. Но шляпы не было, а от того лицо его было мокрым, сплошь покрытым крохотными каплями. Очки в тяжелой темной оправе то и дело соскальзывали на кончик носа. Благо только, что нос был большим и мясистым, оттого человеку приходилось поправлять очки каждый десятый шаг, а не каждый третий.

Человек снова поднял руку широким движением, так чтобы рукав собрался в локте и оголил циферблат: опаздывает и сильно опаздывает. Уже без трех четыре. Мужчина подошел к дороге: полустертая «зебра» была метрах в пятидесяти от него. Там, по обе стороны улицы, суетливо перебегали туда-сюда люди. Но идти лишние пятьдесят метров было бы для него непростительно: слишком долго. Уже машинально он вновь глянул на часы: нет, непростительно. Светофор неумолимо горел красным светом, казалось, целую вечность. Вдруг мужчина увидел по ту сторону дороги, прямо напротив него, молодого парня в серой дутой куртке. Втянув голову в объемный воротник и спрятав руки в карманы, невзирая на красное око светофора, решительным шагом он направился к человеку. Человек сомневался несколько мгновений, тихонько переминаясь с ноги на ногу, а потом вдруг, будто бы неожиданно для самого себя, шагнул на дорогу.

Где-то посередине он и парень в дутой куртке встретились. Парень и не заметил, как, размашисто шагая, задел своим дутым плечом сутулое плечо человека. Человек оступился, очки, что совсем съехали на самый кончик его носа, соскользнули вниз и упали на мокрый асфальт. Человек оглянулся: дорога казалась пустой, только дрожащая точка где-то совсем далеко едва заметно приближалась к нему: успеет! Человек нагнулся за очками и, не разгибаясь, скорее машинально, погладил влажным пальцем забрызганное стекло: трещина… эх, как жалко! Человек выпрямился и вдруг услышал гул приближающегося автомобиля: из-за поворота вырвался синий джип. Он несся на него, точно противник на поле боя. «Не успею», - только и успели прошелестеть побелевшие губы. Машина бешено, точно раненый зверь, завизжала тормозами, но было уже поздно: тяжелый приглушенный удар и разбитые очки возле правого колеса.

 

- Герман! - выкрикнул Ян, проснувшись в поту.

Он сел на кровати, не понимая, где находится, не понимая, что это было: сон или явь. Сердце бешено колотилось в груди, в висках толчками пульсировала кровь. Он глянул на телефон и замер: набрать семь знакомых цифр: ответит ли ему сонный хриплый голос? Ответит ли еще? Мгновение спустя он понял, что то было сном, но сердце от этого не успокаивалось… Лучше бы ему никогда не снились эти сны… Герман… как же так, почему Герман? При чем здесь Герман? Но Ян не сомневался: тот человек в очках и с кожаным портфелем был Германом и не кем иным. Он слишком хорошо успел разглядеть лицо того человека, до боли, до каждой черточки знакомое лицо.

                                                                               ------

Солнце стояло высоко в небе: слишком высоко для такого раннего часа. Ян посмотрел на часы: девять утра. Ну где же он? Ян поглубже закутался в свое пальто: ему становилось зябко в это промозглое утро стоять вот уже четверть часа под окнами Германа. Он не хотел звонить ему, стучаться в дверь. Это слишком напугало бы психиатра, а здесь не это нужно. Не страх вперемешку с паникой, здесь нужно понимание, нужен расчет, здесь нужна трезвая, выспавшаяся и разбуженная хорошим кофе мысль.

Наконец подъездная дверь со скрипом распахнулась. За последние четверть часа она распахивалась слишком часто, а потому Ян уже устал подскакивать к ней всякий раз. Но в тот раз из железного рта многоэтажного дома вышел сутулый человек со шляпой и портфелем. Шляпа, подумал Ян, у него на голове шляпа - значит, хотя бы не сегодня.

- Ян? - удивленно подняв брови, Герман остановился в шаге от друга. Глубокие морщины избороздили лоб.

- Да, Герман, это я.

- Что ты здесь делаешь? - лицо Германа понемногу расправлялось, и маска удивления переплавлялась в мышцах улыбающихся губ. - Опять что-то привиделось? Брось устраивать мне утренние концерты, Ян, я уже и без того слишком близок к тому, чтобы тебе поверить.

- Привиделось, - хмуро ответил ему Ян, - сможешь отложить своего первого пациента… не знаю, может, на час-другой или, может, на завтра?

Лицо Германа вновь менялось; в ответ на озабоченный, грустный голос Яна оно резко посерьезнело и напряглось:

- Что-то случилось?

- Случилось… случится. Садись в машину, доедем до ближайшего кафе. Чашка свежесваренного кофе нам сейчас не помешает.

 

Кафе было битком набито людьми, каждый впопыхах вливал в себя бодрящий напиток, зажевывая сендвичем или булкой. Люди в штампованных серых, синих или черных костюмах, белых или голубых рубашках с туго затянутой на шее петлей галстука. Герман снял шляпу и положил на столик возле правой руки. Казалось, шляпа заняла полстола. Вид был у него хмурый, плечи подались вперед и повисли, точно из них выпустили воздух.

- Что опять ты видел? - спросил он тихо.

- У тебя на днях что-то есть в четыре часа? - избегая отвечать на прямой вопрос, начал Ян.

Герман удивился, едва заметно вытянув сплющенные друг о друга губы.

- У меня всегда что-то есть и в четыре, и в любой другой час до одиннадцати ночи, когда я сплю в своей кровати, в своей квартире возле своей жены. О чем ты?

Ян непроизвольно взял салфетку, начав мусолить ее и загибать края так, что получалось что-то наподобие самолетика. Салфетка была дешевой: на пальцах оставался тонкий слой бумажной пыли.

- Ну же, - сухо подгонял его Геман.

Ян не поднимал глаз. Почему-то какое-то странное, необъяснимое чувство вины не давало ему сделать это. Герман тоже молчал. Было только слышно его шумное такое, медленное дыхание. Руки его лежали спокойно на столе, возле шляпы, как вдруг он ритмично застучал указательным пальцем. Сам бы он, должно быть, сказал - верный признак внутреннего диалога, а теперь, кажется, мысль остановилась на чем-то и готова вырваться в мир, приняв обличие слова.

- Завтра… завтра в четыре день рождения Карины… моей досделать хоть что-нибудь… как это возможно, если он главный герой? Неужели он не может сделать ровным счетом ничего?

- Что я могу сделать? - шепотом выговаривает он, зажимая рот взмокшей рукой.

В ту минуту он думал о том, смотрит ли Герман сейчас на часы. Вдруг Ян остановился и замер. Лицо его напряглось и точно вытянулось.

- Не читай! - прошептал он, вытаращив глаза. Он нервно посмотрел на часы: длинная минутная стрелка дрожит за деление до двенадцати. - Не читай! - кричал он во все горло, снова вскидывая руки к небу. - Не читай, прошу тебя! Закрой эту чертову книгу! Просто перелистни и начни другой рассказ, умоляю тебя! Оставь его в живых!

Минутная стрелка дрогнула, встав ровно посередине между единицей и двойкой: четыре. Ян задержал дыхание: ничего не произошло, мир не остановился, не исчез… тишина. Вдруг резкий звук прорвал тишину, точно камень, брошенный в гладь озера - звонил телефон. Похолодев, Ян медленно потянулся к трубке, нажал горящую кнопку и приложил телефон к уху.

- Алло, - хрипло прошептали пересохшие губы.

Глаза его застыли на месте, лицо на миг окаменело в ничего не выражающей гримасе. Вдруг Ян сжал трубку и со всей силы бросил ее в потолок, так что куски пластмассы и железа, перемешавшись с пылью штукатурки, окатили его спину колким дождем.

- Черт бы тебя побрал! - проревел он. - Черт бы тебя побрал! Подавись своими страницами! Подавись своей книгой! Черт бы тебя подрал!

                                                                        ------

Час спустя Ян шел по людной улице в самый час пик. Шум выстроившихся в неровные ряды машин и нетерпеливые гудки оглушали его, и он был рад этому. Он шел бесцельно, не зная, куда приведут его ноги; он просто отдался на милость толпе. Толпа тащила его куда-то вперед, лишь изредка замедляя свой ход на светофорах, и он безропотно подчинялся ходу ее движения. То и дело возникали какие-то лица, то и дело обрывки чьих-то нелепых разговоров долетали до его ушей: то были кусочки чьих-то только что родившихся жизней… жизней, что умирали, захлебываясь, сразу как только он переставал их слышать. Какой-то человек, проходя, случайно задел Яна плечом. Ян даже толком не успел разглядеть его лица: и теперь, пройдя мимо, тот человек уже никогда более не обретет своего лица. Подумать только: должно быть этот мужчина появился на свет мгновение назад, только для того, чтобы вот так, проходя мимо, случайно задеть Яна краем плеча! А эта женщина, что, шагая ему навстречу, вжав телефонную трубку в щеку, зачитывала сыну список покупок: «Сыр, бутылку молока… да нет же, ну сколько раз тебе повторять, купи обезжиренное!» Ее планам не суждено было осуществиться, не увидеть ей молока, а сын ее - всего лишь тихий писк в трубке мобильника. Мгновение: и вот уже нет ни женщины, ни писка, ни молока. В толпе, прямо перед глазами Яна, то рождались, то умирали чьи-то лица, и среди этих лиц он больше никогда не увидит лицо Германа, его крупный нос, улыбку чаширского кота и пристальный, внимательный взгляд.

Пот прошиб Яна, воротничок рубашки, казалось, сузился, точно бутылочное горлышко, заставив Яна задыхаться. Мир вокруг исказился, поплыв, растаяв в теплой соленой влаге, что набежала на глаза Яна. Он вдруг резко вырвался из толпы, точно сумел выбраться из горной речки. Всем телом оперся на первый попавшийся фонарный столб, согнувшись так, будто его рвало. Вновь закружилась голова. Мир по-прежнему отказывался обретать прежнюю форму: он качался, точно привязанный за нитку. Ян оглянулся: нет ли поблизости какого лотка, крохотной забегаловки, где можно было бы сесть отдышаться и выпить стакан холодной воды. Но поблизости ничего не было: сухие, безликие офисы и лучащиеся на солнце витрины магазинов одежды.

В тот миг он и увидел то, что заставило его забыть о Германе, забыть о слабости, разлившейся по всем частям его тела: шестеренки вдруг вновь разомкнулись и закрутились одна быстрее другой. Ян закрыл глаза, встряхнул головой, с силой сжав кулаки: лишь бы только все снова встало на свои места. С него хватит, думал Ян, он устал, он не хочет больше знать ничего из того, что написано о нем в этой странной книге. Но шестеренки не сомкнулись: как ни старался он сжать веки, красные круги перед глазами стали сменяться яркими отчетливыми картинками.

Перед ним стояла она, синяя куртка, Сара. Она была бледной, почти синюшной, сквозь кожу просвечивали пульсирующие жилки на лице и шее. Она едва заметно пошатнулась, ноги ее подкосились, и только тонкая дрожащая рука еле успела зацепиться за край стола… то был его стол, стол Яна. А на столе лежала его банка снотворного, которое на всякий случай он всегда держал в шкафчике в ванной. Он еще ни разу не притронулся к ней, но сейчас банка была пуста. Лишь несколько желтых гладких таблеток были раскиданы по полу, возле ее ног. Сара снова качнулась, и на этот раз ослабевшая рука не смогла удержать вес ее тела: Сара упала на пол. Отрешенное лицо смотрело куда-то в потолок, а тело согнулось так, будто бы то была не взрослая женщина, а замерзший напуганный младенец. Глаза ее закатывались, смотря на мир безжизненными белками.

Ян едва стоял на ногах, он хотел подбежать к ней, обнять, поднять с пола, потащить в туалет, засунуть два пальца в рот, чтобы только желудок ее изверг желтые таблетки. Но тело его не двигалось: тело его было медленным, как и мир, что отодвинулся в сторону, уступив место видению. «Зачем же… зачем же ты сделала это?» - только и мог думать он.

Силясь двинуть хоть единым мускулом, он заставлял двигаться свои глаза, чтобы только оглядеть все вокруг, чтобы только зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, что могло бы подсказать ему, когда это случится. Но на кухне его не было часов, не вещал телевизор, чтобы позже, по кусочку увиденной передачи, выяснить, что за час, что за день сулит ему отнять у него Сару. Он надеялся найти объяснение ее поступку, но все вокруг было точно глухо и немо: ни единой подсказки! Шестеренки начинали сближаться, краски бледнели: видение уходит. Ян до боли впился ногтями в фонарный столб, что все еще не давал ему упасть на тротуар. «Подожди! Подожди! Не так быстро! Еще минуту! Еще мгновение!» - шелестели его губы.

Когда краски совсем уже почти стерлись, когда уже трудно было различить черты лица Сары, взгляд Яна вдруг упал на узкую щель меж почти сомкнутых штор: там, за пыльным окном, алое, пылающее солнце по пояс ушло за край земли. И в то же мгновение все погасло. Шум гудящих машин, топот и голоса толпы ворвались в его уши. Он снова стоял на обочине дороги, вцепившись в фонарный столб.

- Сара, - только и смог прошептать он.

Пот прошиб его, ему вдруг стало невыносимо жарко. Ян огляделся: солнце все еще стояло высоко в небе, но уже краснело, и алые отсветы расползались по облакам вокруг. Ян знал: в это время года солнце садится быстро, не пройдет и получаса, а оно уже наполовину скроется за покатым боком земли. Ян посмотрел на часы: не успеет. Он не успеет добраться домой до того, как горизонт откусит половину солнечного диска. Ян уставился на небо, прямо над своей головой, и прошипел сквозь зубы:

- Да что же это такое? Не отнимай ее у меня! Ты решил отнять у меня все за каких-то несколько страниц? Всю мою жизнь? Сначала Герман. Я знал его столько лет, и пусть этих лет в действительности не было, мне все равно, они есть в моих воспоминаниях! А теперь ты решил отнять у меня еще и ее? Неужели тебе так нужен этот чертов рассказ, что ты не можешь просто перестать читать его и оставить меня… оставить всех нас в покое?!

В ответ ему какой-то водитель обругал непутевого пешехода чередой непристойных ругательств.

Ян горько усмехнулся:

- Сара… моя синяя куртка с детским хвостиком. Ты плакала из-за своей болезни, а я даже так и не понял, чем ты больна. Но это и неважно: твоей судьбой с самой первой страницы были таблетки из моего шкафчика. Ты выпила их, чтобы не умирать медленной смертью, но твоя смерть и была этими таблетками, а болезнь - это только строка на одной из страниц... Сара…

Но Ян не готов был так просто сдаться. В голове его вдруг возник безумный план… план, похожий на промелькнувшую, почти прозрачную мысль, и все же это было единственным, что он мог сделать в тот миг: солнце, казалось, садилось все ниже с каждым мигом, и ни метро, ни какая машина не смогли бы домчать его к Саре за то короткое время, что было дано ему. Наверное, так и было запланировано… так и было написано с самого начала. Но если герой - это он, значит, история развивается, пока он жив, пока он дышит и мыслит. Не может быть в одном маленьком рассказе три смерти, не могут на нескольких десятках страниц погибнуть все, кто жил на них все это время. Это просто лишено всякой логики? Ведь… ведь, что бы ни случись, они с Сарой будут вместе снова и снова, всякий раз, когда кто-то другой станет читать эту книгу. Может, у нее будет иное лицо, похожее на чью-то другую любимую или сестру, может, он будет одет иначе, но это неважно: они все равно будут вместе. Но только сейчас… сейчас он не сдастся.

«Ты никогда не думал, - вдруг вспомнились ему слова Германа, - что сама твоя возможность видеть наперед, что случится дальше, запланирована, предзадана изначально? Вспоминает он или нет, но, может, это твоя возможность… возможность все изменить».

-Ты думаешь, ты перехитрил меня? - спросил Ян безмолвное небо. - Ты думаешь, глядя на оставшиеся несколько станиц или, может, строк, что она умрет и с этим уже ничего не поделать? От тебя мне помощи ждать не приходится, это я уже понял: раз я стою здесь, посреди города, а не исчез в тот миг, когда я так умолял тебя закрыть эту чертову книгу, значит, так оно и есть. Ну, что ж, тогда читай! Читай!

Ян бросился к дороге, расталкивая на своем пути каких-то людей. Кто-то упал, кто-то обругал его вслед, но все это не волновало Яна. Все это было лишь сопротивлением уже написанной, уже готовой ткани рассказа, - по крайней мере, так казалось ему. «Сара, девочка моя, - шептал он еле слышно. - Подожди… подожди, только не бери в рот эти желтые таблетки… подожди… Я все изменю, вот увидишь! Герман… возможно, если бы я сделал это раньше, ты тоже остался бы жить…» И Ян шагнул… шагнул прямо под колеса несшейся мимо машины.

- Явно бездарный рассказ, - говорил себе Ян, чтобы только отвлечь свои мысли от предстоящей боли, чтобы только отвлечь их от страха, что сжал в кулак все его внутренности. - Что за навязчивый образ этой автомобильной катастрофы? - Ян с силой сомкнул веки, сжал кулаки так, что ногти впивались в ладони. - Сейчас, еще мгновение, и все кончится!

Визг тормозов… наверное, такой же, какой в последнее мгновение жизни услышал Герман… и тишина: ни боли, ни темноты, ни удара. Ян с трудом приоткрыл глаза: машина стояла в нескольких сантиметрах от него. Из окна высунулось чье-то перепуганное взмокшее лицо.

- Ты что, ненормальный? Тебе жить надоело? - закричал чей-то перекошенный незнакомый рот.

Не получилось… как же так? Почему? Перекошенный рот еще кричал что-то Яну, но он уже не слушал; он оглядывался в поисках другой, несущейся на полной скорости машины. Но машины, казалось, еле волочились: все больше толкались на узкой дороге, точно свиньи у кормушки с едой.

- Ну же! Читай! Читай, не переставая! Читай быстрее, умоляю тебя! - кричал Ян то ли машинам, то ли прохожим, что столпились на тротуаре и тыкали в него пальцами. А Ян только то и дело оборачивался, чтобы снова и снова посмотреть на солнце: один его бок уже коснулся самого края Земли, излив на него свою алую, горящую кровь.

- Быстрее! - крикнул Ян, кидаясь под новую машину, но водитель сумел вовремя выкрутить руль. Не дав себе опомниться, Ян бросился к другой, той, что, замешкавшись, перестраивалась из ряда в ряд: водитель смотрел в другую сторону, отвернувшись от дороги. - Ну же, стань моей судьбой, - прошептал ему Ян. Но она не стала его судьбой. - Да что же это?!

Машины, одна за другой, останавливались прямо перед его носом, сворачивали в сторону, едва не врезаясь в своих железных собратьев, что обреченно катились в стороне.

- Герман… Герман, похоже ты был не прав, - шептал Ян, глядя на солнце. - Все написано, я беспомощен! Все уже написано, и он читает то, что читал и раньше; то, что читали и до него, и мне ничего не дано сделать. Ни одна машина не собьет меня, потому что этого просто нет в этом безумном рассказе!

Ян снова, уже не задумываясь, кинулся под колеса какой-то очередной машины, но вдруг кто-то крепко схватил его за локти и потянул назад. Его тащили назад, на тротуар, прочь от машин. Какой-то здоровый мужчина решил изобразить героя. Ян оглянулся: сюжет принял вид розовощекого двухметрового парня, что со всей своей молодецкой силой тащил его прочь от дороги. Ян вырывался, упирался всем телом, отбивался, как мог.

- Не дури, мужик! - слышал он за спиной. - Что бы это ни было, оно того не стоит!

«Знал бы ты, что это «это» касается всех вас! - думал Ян. - Каждого! И тебя тоже, рожденного мгновение назад. Знал бы ты, что все, что ты знаешь о себе, все, что ты помнишь о себе и о своих близких, - фальшивка! Возможно, тогда ты бы сам кинул меня под колеса первой же попавшейся машины». Но он не знал и не мог знать. Он держал Яна крепко, будто бы и не замечая ударов. Потом чьи-то еще руки впились в предплечья Яна и с двойной силой потащили его прочь. Двое крепких мужчин вытащили его на тротуар, повалили навзничь и придавили весом собственных тел. Ян ударил одного по лицу, тогда другой скрутил ему руки за спиной:

- Не дури, парень!

- Да ему бы смирительную рубашку! - кричало чье-то фальшивое лицо в фальшивой толпе.

- Пустите! - кричал Ян им в ответ, обливаясь потом, но слова его тонули в гуле толпы. - Пустите меня! Вы не понимаете!

Ян посмотрел на небо: три четверти солнца растворилось в крепкой сутулой спине Земли. Три четверти истекающего кровью солнца ушло в небытие… ему больше не было суждено взойти на небосвод… никогда… Ян чувствовал: то были последние страницы его рассказа… рассказа, в котором уместилась вся его жизнь.

- Пустите, - уже еле слышно шептал он. Никто его не слышал, никто не собирался ослаблять хватку рук, что скрутили его и прижали к холодному асфальту. Он ничего не мог изменить… все было написано, все было прочитано, и уже не раз.

 

Солнце уже почти утонуло где-то там, в невидимых далях. Небо, лишившееся светила, кровоточило… но больно было не ему одному. Грязный, исцарапанный, в изодранном пальто, Ян подошел к своему дому. Он боялся заходить внутрь. Все это походило на кошмар или на самый нелепый бред самого больного пациента Германа. Ян не воспользовался лифтом, он поднимался по лестнице, считая ступеньку за ступенькой, чтобы только не думать о том, что ждет его там, за дверью его квартиры. Дрожащей рукой он открыл дверь: квартира молчала; ни единого шороха, ни единого звука.

- Сара? - тихонько позвал Ян.

Никто не ответил ему. Ян с шумом бросил ключи на этажерку: он надеялся, что неожиданный звон привлечет ее внимание, и она выйдет из комнаты, заспанная, чтобы обнять его и помочь снять порванное пальто. Она выйдет и скажет, что просто заснула и не слышала, как он вошел. Но она не вышла. Ян замер на месте: впереди была кухня: дверь открыта, но оттуда, где он стоял, ему почти ничего не было видно, только крохотный уголок, противоположный тому окну, в котором он мельком разглядел закат.

- Сара, - еще раз позвал он дрожащим голосом, но уже знал, что не услышит ответ.

Он стоял посреди коридора, не двигаясь и тяжело дыша. Он оттягивал последнюю сцену своего рассказа как можно дольше… Может, этому странному человеку, что мусолит финальную страничку, надоест, и он отложит книгу в сторону до лучших времен, так и не дав Яну зайти в эту чертову комнату. Но время шло, и ничего не происходило - никто не откладывал книгу до лучших времен.

- Герман… Герман, кажется, ты ошибся, кажется, все мои старания и все твои надежды никуда не годятся… кажется, твой старый друг бессилен против каких-то несчастных букв…

Вдруг все мысли Яна замерли, точно кто нажал на паузу. Но то были не шестеренки, что собрались разойтись в последний раз, нет, все замерло в его голове, потому что разум его, точно в предсмертной агонии, изверг из себя нечто странное.

- Но… - прошептал было Ян сам себе, но тут же замолчал, покрепче спрятав слова в темноте своего рта: он ничего не произнесет, пока не сделает этого.

Глупо, наверное, странно и безумно, но это было последним, что он мог сделать для себя и для Сары. Не раздеваясь, как был, в грязном изодранном пальто, Ян кинулся в спальню, к своему письменному столу. Проносясь мимо кухни, он крепко зажмурил глаза, чтобы только не увидеть то, чего видеть не хотел, то, чего вроде бы как и не существовало, пока он не увидит этого. Если глазами того, кто читает эти строки, этот писанный кем-то мир вводится в бытие, то Ян не даст ему увидеть то, что скрыто там, в кухне, чтобы не впустить ту последнюю сцену, что перечеркнет жизнь Сары. Добравшись до стола, он стал быстро и нервно шарить трясущимися руками под стопками раскиданных бумаг, в заваленных всевозможным хламом ящиках.

- Вот они, - прошептал он, схватит ручку и блокнот, в который записывал все это время свои сны. - Сотворим вместе: Ты и я!

Ян распластал измятый лист на столе, прямо поверх неровных стопок документов, и начал что-то писать. Почерк его был размашистым, строки к правому краю сползали вниз - он торопился. Пот крупными горячими каплями лился по раскрасневшемуся от волнения лицу. Он все писал и писал, не останавливаясь. Лишь дважды рука замирала, он глядел куда-то далеко, будто бы не замечая стен, а потом снова простая шариковая ручка начинала свой забег по мятому полю листа.

- Ну, что ж, - сказал Ян, поставив последнюю точку. - А теперь читай! Читай, не пропусти ни слова! Если ты читаешь все, что написано в этом жалком рассказе, тогда ты прочтешь и то, что я сам вписал в него. Все это - буквы. Одни ничем не отличаются от других. Так что читай!

 

«Ян стоял на коленях в комнате, пот по-прежнему струился по его лицу. Весь он стал одними глазами и ушами. Весь он превратился в ожидание. Вдруг тихий шелест донесся до его слуха. Догадка больно кольнула его разум, но он отмел ее - только бы не спугнуть, шорох ведь такой тихий, что в любой момент может обратиться в иллюзию. Но шелест повторился и на этот раз немного громче, увереннее. Ян знал: он доносился из кухни, из того самого угла, который не был виден Яну при входе. Чуть погодя послышались медленные, шаркающие шаги, будто бы то шаркали о пол большие мужские тапки, надетые на маленькие женские ступни. Шаги приближались.

- Ян! - едва различимо послышался женский голос. Он казался каким-то чужим, но зато отчетливым. - Ян! - повторился зов.

- Я здесь, - едва выговорил Ян. Спазм сдавил его горло, и слова с трудом вылетали из его рта.

В дверном проеме спальни показалась женская фигура. -Сара? - тихо позвал ее Ян.

- Конечно. А ты хотел бы увидеть кого-то другого? - чуть громче произнесла фигура.

Она сделала шаг вперед, и теперь, когда солнечный свет упал на ее лицо и Ян смог разглядеть его, он увидел: это было она, Сара. Она стояла в той самой рубашке, в которой он видел ее в своем коротком видении там, на улице, возле фонарного столба.

- Сара, - повторил он, тяжело сглатывая.

- Боже мой! Что с тобой?! Тебя кто-то избил? - воскликнула она, бросившись к нему. Быстрыми движениями теплеющих пальцев она дотронулась сначала до ссадины на его лбу, потом до порванного воротника пальто. Ян слушал ее, вслушивался в голос: теперь, когда он видел ее так близко, голос казался таким знакомым, таким ее.

- Подожди, - сказал он ей, хватая Сару за запястья, чтобы только остановить ее лихорадочные движения, чтобы только заставить ее замереть на мгновение, - подожди, дай мне посмотреть на тебя.

Сара едва заметно нахмурилась, тело ее напряглось:

- Это зачем еще? - спросила она.

Он смотрел на нее, аккуратно взял в свои руки лицо Сары и повернул сначала одним боком, потом другим, заглянул в ее глаза, погладил по мягким волосам, а потом вдохнул ее запах: это была она... эта Сара, восставшая, выписанная его рукой, ничем не отличавшаяся от той Сара, что спала в его постели утром, когда он уходил из дома… это была она.

- Просто я соскучился по тебе, Сара, - ответил он, улыбаясь. - Почему… почему ты не отвечала, когда я звал тебя?

Ян знал ее ответ до каждого знака препинания, до каждого даже самого коротенького слова. Он знал его лучше, чем она сама. Но ему просто нужно было, чтобы она сама произнесла свою реплику… нужно было, чтобы поверить.

- Я заснула… странное дело, заснула на кухне... такое со мной впервые.

Сара вдруг посерьезнела. Лицо ее приняло озабоченный вид. Она пыталась что-то вспомнить, понять, найти логику в своих путанных, почти отсутствующих воспоминаниях.

- Неважно… неважно, синяя куртка, - прервал ее Ян. Он не хотел, чтобы она задумывалась, чтобы она пыталась что-то вспомнить. Он хотел отвлечь ее.

Ян крепко обнял Сару. Пальцы его незаметно слегка ощупали ее тонкое тело, будто бы все еще удостоверяясь, что это то самое тело. Взгляд его вдруг упал на исписанный блокнот. Тихим, аккуратным движением он потянулся к нему и положил его в задний карман своих брюк, чтобы только Сара не заметила и не прочитала его.

- Знаешь что? - сказал он, гладя ее по волосам. - А пойдем-ка пройдемся. Сходим куда-нибудь, зайдем в кафешку, выпьем по глинтвейну, как тебе мысль?

Сара улыбнулась, по-детски обрадовавшись.

- Согласна?

Она утвердительно махнула головой:

- Сейчас, только дай мне немного времени, чтобы одеться. Тебе, кстати, тоже не помешало бы сменить свои лохмотья.

Уже почти поднявшись на ноги, она вдруг снова встала на колени рядом с ним, посмотрела ему в глаза и произнесла очень серьезным тоном:

- Знаешь, если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы покончила с собой. Я бы просто не смогла жить: в моей жизни не осталось бы ни грамма жизни. Только надвигающаяся темнота.

Не дав ему опомниться, она быстрым движением поцеловала его в щеку своими теплыми, такими настоящими губами, поднялась на ноги и засеменила прочь из спальни. Ян слышал ее удаляющиеся шаги. Странная, какая-то блуждающая полуулыбка обозначались на его лице. Он медленно, устало встал и подошел к окну. Там, за пыльным стеклом солнце уже совсем спряталось за широкой спиной Земли. Только алые лучи, что еще тлели на небе, точно угли, напоминали о его существовании.

- Если бы с тобой что-нибудь случилось, - повторил он ее слова. Они, словно кость в горле, застряли в его голове. Какая же все-таки странная логика у этого странного рассказа. - Знаешь, что, - заговорил он, глядя в небо, - спасибо, что ты читаешь эти строки… спасибо… Я знаю, ты, наверное, видишь тот последний абзац, которым должна была кончиться эта история… я бы попросил тебя не читать его, но, знаешь, мне все равно, прочтешь ты его или нет, потому что это уже ничего не изменит. Я знаю, что она не настоящая, моя синяя куртка, но и до этого мне нет никакого дела. Кем бы она ни была, в конечно итоге она не менее придумана, чем и я сам.

Ян прервался, там, за его спиной, в коридоре уже слышались приближающиеся шаги Сары:

- Возможно, когда-нибудь, когда ты решишь перечитать эти страницы еще раз, - зашептал он, - мои странные видения, эти обрывочные воспоминания, начнут посещать меня раньше, и даже, возможно, я быстрее смогу понять их, и тогда, даст Бог, возможно, я смогу спасти Германа… ведь это кажется не большим безумием, чем все то, что произошло с моей жизнью в этот раз.

Ян достал из кармана свой блокнот: надо было спрятать его куда-нибудь далеко… так далеко, чтобы он не смог напомнить Яну о двойственности его бытия. Прежде чем спрятать его в дальний ящик, Ян еще раз пролистнул страницы: вот наброски к роману, который он так и не сел писать, вот какие-то мысли для статей, и вдруг он увидел ту запись, о которой когда-то рассказывал Герману: маленький абзац, в котором он описал темную фигуру, слабоосвещенную лампой… фигуру, что сидит на столом, склонившись над чем-то невидимым. Тогда это было всего лишь простым сном, ничем не отличавшимся от всех прочих снов, но Ян описал его в своем блокноте, решив, что, может, однажды «истукан» станет началом нового рассказа. В тот день Ян впервые написал об этом «истукане». Тогда еще странные видения не являлись ему посреди дня, тогда еще его жизнь была прежней.

- Я написал тебя… я вписал тебя в этот рассказ… собственными руками, - еле слышно прошептал Ян, - я вписал тебя, и ты стал читать меня… день за днем… ты стал все равно что моим Богом, ввергающим мою жизнь в бытие, но это я поставил тебя Богом над собой… Я написал своего Бога, и он стал вершить мою судьбу.

Его губы твердили эти странные слова, от которых пот прошибал его похолодевшее тело.

- Ян? - позвала его Сара. Голос ее стал совсем таким же, как прежде. - Ты с кем-то говоришь?

- Нет, - ответил он ей, улыбаясь, - сам с собой… просто сам с собой.

- Ты так и не переоделся, - отметила она с укоризной.

- И правда, не переоделся, - он смотрел на нее, будто не мог поверить своим глазам. Губы сами расплывались в улыбке, они, казалось, не слушались его воли. - Пойдем как есть, хорошо?

Несколькими мгновениями спустя влажный вечер уже порывисто дышал им в лица. Сизые сумерки потихоньку наползали на город, избегая лишь тот еще теплящийся кусочек неба, где догорали последние алые лучи. У подъезда, как всегда, сидели старушки, что коротали свои тихие вечера сплетнями и пустыми разговорами о болячках и внуках. Ян не вслушивался в их разговоры, лишь одна только фраза, скрипучая, шепелявая, как и сама старуха, что произнесла ее, долетела до его ушей:

- А может, и не было никакого выбора? Может, все так и должно было случиться?

Ян замедлил шаг. Слова эти привлекли его внимание.

- Ты что? - удивленно оглянулась на него Сара, а потом потянула его руку на себя. - Пойдем же быстрее, кажется, скоро пойдет дождь. Чувствуешь, накрапывает?

По правде сказать, Ян этого не чувствовал, но подчинился ее движению и пошел вперед, ускорив шаг. Он смотрел в ее лицо, улыбаясь; единственное, чего ему хотелось в тот миг, так это ни о чем не думать: ни о том, в какой момент закончится этот рассказ, ни о последних строках, ни о фразах, случаем долетевших до его ушей.

- Чувствую, - ответил ей Ян, - поторопимся». собственными руками, - еле слышно прошептал Ян, - я вписал тебя, и ты стал читать меня