Из книги «Один из многих»
Название книги «Один из многих» говорит само за себя. Автор как раз один из тех, кто сделал свою судьбу сам, прошёл путь от ученика столяра, плотника на строительстве Семипалатинского полигона и дороги Абакан — Тайшет, от военного строителя, возводившего в таёжной глуши завод по обогащению урана, до академика. Путь этот не был усыпан розами: несколько раз был на волосок от смерти, испытал и голод, и холод, и утраты; окончил два института, Академию общественных наук, аспирантуру, имеет звание кандидата исторических наук. Работал секретарём Тольяттинского горкома, Куйбышевского обкома, директором Центрального партийного архива, заместителем директора Института марксизма-ленинизма. После 1991 года работал начальником главка и начальником департамента Министерства промышленности России, преподавал экономику в академии, в настоящее время — вице-президент Международной академии корпоративного управления. Предлагаем вашему вниманию несколько глав из книги.
Довольно часто приходится слышать от взрослых людей о несбыточной мечте вернуться в своё счастливое детство. У меня же никогда не было даже мысли вернуться в своё детство. Оно не было счастливым. Первые годы жизни прошли во время войны, а когда война кончилась, наступили не менее тяжёлые дни. Голод послевоенных лет вспоминается с таким ужасом, что трудно описать словами. 1946–48 годы — сплошные неурожаи в Центральной и Чернозёмной областях России. Я помню себя, восьмилетнего, когда, лёжа на русской печке, я не мог поднять руку от бессилия и голода, и это был вернейший признак того, что смерть рядом. Есть было нечего. Спасали жмых — спрессованные отходы при производстве подсолнечного масла — и гнилая прошлогодняя картошка, которую мы собирали весной на поле, сушили её и делали из неё муку, а потом пекли оладьи. Условия быта были ужасные. Семья в десять человек ютилась в одной избе, где рядом с нами в зимние холода жили и телята, и маленькие поросята. Было всегда холодно, топили лишь соломой, изба быстро остывала. Не было даже простыней, спали на матрасах, набитых соломой. На четверых детей-школьников было три пары старых валенок, в школу мы ходили по очереди. Но учились хорошо.
Отец пришёл с войны тяжелораненый, у него была перебита нога ниже колена, и он ходил на костылях. Чтобы как-то выжить, сажали примерно полгектара картошки, которую надо было пропалывать, окучивать, копать. Отец задумал посадить фруктовый сад, что в нашем селе было редчайшим делом. Посадили более ста деревьев и кустарников, надо было поливать. Речка находилась примерно в ста метрах от дома, а под каждое дерево надо было вылить не менее трёх вёдер воды. Но и такое детство скоро кончилось. После школы я решил поступить учеником на мебельную фабрику, которая находилась в семи километрах от села, в районном центре. Работа мне нравилась, я постигал азы мебельщика. Тяжело было ходить пешком по грязи, в метель семь километров туда и семь обратно. Дорога шла по опушке леса, потом полем, где-то посередине находился небольшой овражек с мостиком, и заканчивалась в нашем селе. И в любую погоду пятнадцатилетний паренёк отмерял по восемь тысяч пятьсот шагов — как раз семь километров — туда и обратно. Потом я купил велосипед, невиданную в то время вещь в нашем селе, и стало легче.
В зимнее время были случаи нападения волков на людей. Не миновала эта участь и меня. В декабрьский поздний вечер я, как обычно, возвращался домой. Вдруг я заметил вдалеке зелёные огоньки, которые быстро приближались и как бы окружали меня. Сначала я подумал, что это какая-то игра природы, потом я заметил серые тени, бегущие в мою сторону. Надо сказать, что храбрости мне это не прибавило. Я понял, что это волки. Убегать было бесполезно, я знал, что волки догонят любое животное, даже лошадь. Но тут вмешалась судьба в виде возвращающегося из райцентра односельчанина. Он увидел волков и стал настёгивать лошадь, которая понеслась галопом. Поравнявшись со мной, он крикнул, чтобы я прыгал в сани, что я и сделал. Он кинул мне в руки вилы, сказав, что если волки настигнут, надо бить вилами в первого. В этом случае стая останавливается и разрывает раненого сородича. Но деревня была уже недалеко, раздавался лай собак, и волки отстали.
По окончании учёбы мне присвоили высокий разряд, и я стал получать зарплату побольше и помогать по мере сил семье. Потом я получил паспорт, что было тоже событием, так как сельским жителям паспорта не выдавали и они не могли свободно уехать куда-либо...
В 1955 году нашу огромную страну всколыхнуло сообщение о том, что собираются осваивать целину. Миллионы юношей и девушек откликнулись на призыв, чтобы своим трудом преобразить новые земли. Не удержался от этого порыва и я. Для этого я поехал в Воронеж, пошёл в горком комсомола, там меня приняли, побеседовали и зачислили кандидатом на эту поездку.
Меня удивило, что на собеседовании рядом с молодыми комсомольскими вожаками сидели взрослые серьёзные люди, задавали дополнительные вопросы и предлагали заполнить подробные анкеты, в которых надо было указать всех своих родственников вплоть до бабушек и дедушек.
Набрав восемьсот человек, сформировали эшелон и отправили нас в дальние края. <...> В дороге мы были два месяца. <...>
Нас привезли под Семипалатинск, затем на станцию Жана-Семей на берегу реки Иртыш. Было начало февраля 1955 года. Мы быстро набросили временные железнодорожные рельсы и поставили на них свои вагончики. Только тогда мы поняли, что у людей, которые с нами беседовали и для которых мы заполняли анкеты, были насчёт нас определённые планы. Из числа прибывших отобрали тринадцать человек, среди которых оказался и я. Все парни были достаточно взрослые, уже отслужившие в армии, а мне не было ещё семнадцати. Но я имел строительную специальность, поэтому, видимо, и заинтересовал работодателей. Нас погрузили в специальный, нами же изготовленный санный поезд с небольшим вагончиком. Выгрузили нас в открытой степи. Мы поставили большую армейскую палатку, установили в ней две печки-буржуйки. Палатка была тёплой, в ней было три слоя утеплителя. Установили дежурство, армейский порядок, по очереди готовили еду.
Задача, стоящая перед нами, была такая: в этом месте с условным названием «82-й километр» мы должны были начать строить новый город, как мы уже понимали, для военных целей. Инженер-геодезист определял координаты и наносил их на карту. Меня он взял в помощники, я носил линейку с теодолитом, устанавливал таблички с названием будущих улиц. Названия мы придумывали сами: Коммунистическая, Комсомольская, Воронежская, Пионерская и так далее. Позднее я узнал, что в городе Курчатове, а именно его мы начинали строить в степи, эти названия сохранились до сих пор.
К нам приходили санные поезда с деревянными панелями для домов, необходимым оборудованием и питанием для нас. Зима в Казахстане суровая. В этих бескрайних полупустынных пространствах дуют сильнейшие ветры, образуя огромные песчаные барханы летом и сугробы зимой. Спустя какое-то время санные поезда перестали к нам приходить. Мы не получали строительные материалы, оборудование, продукты. Сначала у нас кончились мясные и другие консервы, потом масло и даже соль. Приходилось варить на обед жидкий суп и гречневую кашу. Мы чувствовали, что слабеем с каждым днём. Но никакой паники не было, дисциплина строго соблюдалась. Мы установили новый порядок: из палатки по одному не выходить и всячески поддерживать друг друга. Договорились, что если придётся умирать, а такой вариант был вполне возможен, то умерших выносить на северную сторону палатки, чтобы с наступлением тепла не было запаха тлена.
Прибавилась новая беда: сильнейшим шквалом ветра ночью сорвало край палатки, затем ветер расстелил её по снегу, и мы оказались на открытом воздухе. Нас спасло то, что палатка не загорелась, а мы были одеты в тёплую одежду. Потом мы кое-как натянули палатку и стали ждать помощи.
У нас, как ни странно, не было ни радио, ни радиостанции. К нам не прилетали вертолёты. Потом мы узнали, что санный поезд в течение двух недель не мог пробиться к нам из-за глубокого снега. Три трактора С-100 с трудом пробирались сквозь сугробы, потеряв дорогу, несколько раз возвращаясь на одно и то же место.
В один прекрасный день мы услышали далёкий тракторный гул и поняли, что спасены. К нам прибыли врачи, нас потихоньку привели в норму, и мы продолжали строить новый город — один из форпостов будущего Семипалатинского полигона по испытанию атомного и водородного оружия. Чтобы закончить этот рассказ, добавлю, что лет двадцать после этого я не мог есть гречневую кашу и не мог видеть продукты, приготовленные с добавлением этой крупы.
Летом того же года нас отвезли на высокий берег Иртыша, предупредили, что будет испытываться новое оружие, и приказали лечь головой в сторону взрыва. Никакой защитной одежды, оборудования, противогазов не дали. Назвали точное время: середина дня. Предупредили, что ни в коем случае нельзя смотреть в ту сторону, так как можно потерять зрение. Взрыва мы не слышали, но появилась вспышка, которая затмила солнечный свет. На несколько секунд в небе стало так светло, как не бывает в обычной жизни. Потом мы возвратились на свои рабочие места и продолжали работать. Наверное, нас спасло то, что ветер дул в другую сторону и радиационная пыль не попала на нас. <...>
Через полтора года вырос вполне приличный городок, где вместе с нами жили военные, учёные, специалисты Семипалатинского полигона, которые ежедневно уезжали на строительство подземных шахт для испытания новых видов оружия. Мы продолжали создавать инфраструктуру нового города.
Потом нас направили на строительство «Трассы мужества» Абакан — Тайшет. Там были ещё более тяжёлые условия, ещё сложнее ситуация. Приходилось выходить на работу в любую погоду, даже при морозе в пятьдесят градусов. Нашу группу отделили от всей строительной организации и создали строительно-монтажную колонну. На маленькой станции Камышет наши вагончики поставили на резервный тупичок, и мы стали выезжать на строительство новой трассы. Работа предстояла специфическая. На бетонных опорах, установленных строителями ещё летом, надо было провести необходимые работы: подготовить их верхние части для укладки шпал и рельсов, сорвать опалубку, убрать лишнюю арматуру. На высоте пятьдесят-семьдесят метров, пристегнувшись монтажным поясом к какой-то арматуре, при сорокапятиградусном морозе, мы выполняли эту работу. Однажды и я работал на одной из опор, таким же образом пристегнувшись к арматуре, на высоте примерно семьдесят метров. Но вдруг сорвался и повис на поясе. Мои товарищи никак не могли помочь мне в этой ситуации, и я висел на морозе. Потом несколько человек взобрались по остаткам арматуры наверх и освободили меня.
<...>
Конечно, было неимоверно трудно. Но эти трудности только закаляли меня и моих товарищей. Перед нами был пример великого мужества, когда однажды весной на берегу одной из речушек нашли планшет, принадлежащий, как потом выяснилось, начальнику изыскательской партии, работавшей в этих местах во время Великой Отечественной войны. Я сам видел запись в блокноте, сделанную рукой начальника партии Кошурникова: «Прощайте, замерза...». Позднее, когда была построена дорога, на ней появились станции Кошурниково, Стофатто, Журавлёво.
Мне не пришлось участвовать в открытии трассы Абакан — Тайшет, это произошло значительно позже.
В памяти сохранились воспоминания о неземной красоте тех изумительных мест: вековая вечнозелёная тайга, горные реки с чистейшей водой, горы, сопки, на которые не ступала нога человека. В летнее время тайга покрывалась изумрудной зеленью и цветами, доселе незнакомыми нам.
Много лет спустя, бывая во многих странах мира, я пытался сравнить чужую, незнакомую красоту и практически всегда был уверен, что красота нашей тайги превосходит чужеземную.
В семидесятых-восьмидесятых годах мне много раз довелось побывать в различных странах мира, фактически на всех континентах, кроме Австралии.
В эти поездки я ездил, как правило, руководителем официальных делегаций или туристических групп, выполнял другие деликатные поручения руководства ЦК. Назову некоторые из этих стран: Куба, Турция, Египет, Греция, Венгрия, Чехословакия, Танзания, Занзибар, Германия, Австрия, Франция, Китай, Корея, Болгария, Перу, Колумбия, Эквадор и другие.
Особенно запомнилась поездка в Латинскую Америку в 1982 году. Советская делегация впервые в истории посетила этот континент. Нам посчастливилось ознакомиться с историей, культурой, архитектурой Перу, Колумбии и Эквадора. В том году были получены приглашения от молодёжных организаций этих стран принять участие в фольклорных фестивальных мероприятиях. <...> Для участия в этих мероприятиях мы подобрали группу талантливых самодеятельных артистов из городов Куйбышева, Тольятти и Мурманска. Многие из них имели высшее образование в области культуры и могли играть на многих видах музыкальных народных инструментов.
Мы подготовили интересную программу, сугубо в русском народном стиле. Я предложил за оставшиеся до поездки три недели разучить как можно больше зажигательных латиноамериканских танцев и песен. Это было сделано и чрезвычайно помогло в нашей поездке.
В тот год промежуточный аэропорт Шеннон в Ирландии отказался принимать советские самолёты, и мы вынуждены были лететь с пересадками в Одессе, Марокко, Гаване, Веллингтоне и Боготе. Друзья в Гаване, где мы провели сутки, любезно показали нам свой прекрасный город. Путешествие оказалось длительным, и в самолёте мы провели более сорока часов.
По уже давно выработанной методике, перед поездками я внимательно знакомился с политическим устройством, культурой, историей, экономикой этих стран. Так я поступил и перед поездкой в Латинскую Америку. Но все полученные знания и консультации людей, проработавших в этом регионе многие годы, не соответствовали тому, что мы увидели в Боготе и в других городах и странах Латинской Америки. Дело в том, что в то время совсем недавно закончилась война между Колумбией и Уругваем, как тогда говорили, по пограничным проблемам. К моменту нашего приезда Богота и другие города Колумбии, а затем и Перу, были наводнены огромным количеством вооружённых людей, не имеющих никакого отношения ни к правительственным, ни к правоохранительным органам. Бросались в глаза нищета, безработица, поскольку промышленность в этих странах была в зачаточном состоянии, а сельское хозяйство носило ярко выраженный сезонный характер и базировалось в основном на производстве кофе.
Молодёжная организация, пригласившая нас на фестиваль, не имела навыков приёма туристических групп, не имела своей собственности и не была авторитетна в правительственных и других органах власти. Готовясь к поездке, я получил в Москве достаточно большую сумму денег, в основном в американских дорожных долларах. Для того чтобы обменять их на нормальные доллары, а затем обменять их на национальную валюту песо, нужно было побывать в банке и произвести эти операции. Но, по стечению обстоятельств или по какой другой причине, все коммерческие банки в Боготе были закрыты из-за забастовки служащих.
Государственный национальный банк Колумбии продолжал работать, так как его служащим запрещено было бастовать, и я отправился туда. Перед поездкой в Латинскую Америку мне порекомендовали взять в переводчицы молодую женщину, по национальности перуанку. Она много лет назад, спасаясь от преследований в своей стране, инкогнито приехала в Советский Союз, вышла замуж за русского, окончила университет Дружбы народов в Москве, потом стала жить с семьёй в Тольятти и работала переводчицей с испанского. Звали её Илия. Хорошо зная язык и обычаи латиноамериканцев, она очень помогала мне в этой поездке, но и создавала немало трудностей.
И вот мы с ней появляемся в национальном банке Колумбии. Мы обратились к клерку и получили ответ, что могут поменять лишь незначительную сумму, порядка трёхсот долларов. Клерк посоветовал нам обратиться к вышестоящему руководителю, и мы пошли на другой этаж к начальнику отдела. Получили ответ, что могут обменять пятьсот долларов. Больше он обменять не может, так как раньше никто из Советского Союза не привозил такую большую сумму. Мы обратились к заместителю президента банка и получили ответ примерно с такой же формулировкой. Через все препоны и преграды, через десятки охранников мы с Илией пробрались на верхние этажи банка и добились встречи с президентом национального банка, который одновременно являлся министром финансов страны. Продержав нас в приёмной достаточно долгое время, он всё-таки принял нас. Я, пожалуй, в первый раз видел такую роскошь в кабинете министра и президента банка. В гигантском кабинете, в его дальнем углу, сидел хозяин кабинета. При нашем появлении он встал и, не подав руки, предложил присесть за приставной столик. <...> После формального знакомства через переводчицу я изложил свою просьбу об обмене денег. Он предложил мне обсудить эту проблему без переводчицы на английском, немецком и испанском языках. Я ответил, что свободно владею только русским и китайским языками. Хозяин кабинета даже привстал от удивления и сказал, что этих языков он не знает и готов продолжить разговор с переводчицей. Далее он сказал, что не может обменять такую большую сумму, привезённую из Советского Союза, что эти доллары могут быть фальшивыми. Вежливо и корректно я попросил Илию дословно перевести мою аргументацию, что наша группа впервые приехала в их страну для ознакомления с великолепной культурой, традициями и людьми за многие тысячи километров, и вдруг получаем отказ в обмене денег по чисто формальным причинам. Я добавил, что нас выселяют из гостиницы и мы не можем питаться. Мы не имеем возможности знакомиться со страной и принимать участие в фестивале.
Реакция министра была ужасной. Он вскочил, покраснел, стал кричать, что я не имею права упрекать его. В конце концов он предложил выход из положения. Одно из трёх советских учреждений, имеющих счёт в национальном банке Колумбии, даст гарантийное письмо, что в случае обнаружения фальшивых дорожных долларов это учреждение возвратит национальному банку все потери, а также на каждой купюре дорожного доллара поставит свою подпись и печать.
Я отправился в представительство Аэрофлота в Боготе и получил там категорический отказ. Тогда я обратился в Торговое представительство СССР, но и там получил такой же ответ.
Оставалась одна надежда. Посольство СССР в Боготе. Сотрудники, которым я рассказал о проблеме, ответили, что решение этих вопросов не входит в круг их обязанностей. Тогда я отправился на третий этаж и, буквально оттолкнув охранника, вошёл в кабинет посла. Я к тому времени знал, что посол был в отпуске, и временным поверенным в делах Колумбии был в то время Иван Лаптев. Прикинувшись простачком, я шагнул в кабинет, широко раскрыл руки и сказал, что рад видеть земляка,— я знал, что он родился в Саратове и вырос на Волге. Завязалась душевная беседа, нашлись общие знакомые. Я рассказал Лаптеву о своих проблемах, он возмутился, но сказал, что здесь, в Колумбии, всё возможно. Будучи человеком осторожным, он сказал, что без главного бухгалтера ничего сделать не может, а тот сопровождает какое-то официальное лицо в поездке по стране. Но я настоял на своём, и бухгалтера разыскали. Я сам написал текст гарантийного письма, Илия перевела его на испанский. Лаптев и главбух подписали его и поставили печать посольства.
Мы вернулись в национальный банк Колумбии и, выслушав опять очередную тираду и возмущение, что посол не расписался на каждой купюре и не поставил печать, всё-таки уговорили президента ограничиться одной подписью на гарантийном письме.
Мы спустились в операционный зал, где толпились тысячи людей, в том числе грабители и воры, способные за десять песо вонзить кинжал или пустить пулю. Меня одного забрала охрана, не обращая внимания на мои просьбы взять с собой переводчицу, так как я даже не знаю внешнего вида национальной валюты. И вот меня по неизвестной причине несколько раз возят на лифте вверх-вниз, останавливаются на этажах, заводят в металлические хранилища, где хранятся золото и другие ценности банка. Мне показалось, что они хотят похвастаться передо мной богатством страны. Наконец на одном из этажей мне начали отсчитывать настоящую гору национальной валюты, не обращая внимания на мои слова, что у меня нет никакой большой сумки и не во что сложить песо. Кончилось тем, что меня с охапкой денег втолкнули в лифт и нажали кнопку первого этажа. Я вновь очутился в человеческом муравейнике. Илия, увидев меня с охапкой денег, вытащила все свои сумки и сумочки, мы распихали по ним песо и бегом побежали к такси, выбирая по их внешнему виду наиболее старые и побитые. Три или четыре раза мы меняли такси, чтобы уберечься от возможной погони грабителей.
Я рассчитался с гостиницей, рестораном, выдал членам своей группы положенную им валюту, оставшуюся часть положил в сейф гостиницы. С этого дня мы стали знакомиться с городом и его достопримечательностями. По Боготе нас постоянно сопровождали автомобили сил безопасности, и я уже стал различать сопровождающих и их звания.
Одна из экскурсий запомнилась особо. Готовясь к поездке, я узнал, что в Боготе есть единственный в мире музей золота. Это национальный музей, куда руководители страны стараются возвратить вывезенные в своё время конкистадорами знаменитые изделия из золота народа инков и ещё более древнего народа наска.
Оплатив экскурсию, мы вошли в здание. При входе мы обязаны были сдать всю кино-, фото- и другую звукозаписывающую аппаратуру, ибо в музее всякие записи запрещены. <...> При входе в музей образовалась группа экскурсантов: наших человек двадцать и ещё такое же количество людей европейского вида, а также японцев или китайцев. Распахнулись двери, и мы вошли в гигантский полутёмный зал. Внезапно вспыхнул яркий свет. В помещении примерно пятьдесят на пятьдесят метров и высотою примерно шесть метров всё было завешано изделиями из золота. От яркого света и блеска золота все вошедшие буквально остолбенели, у многих, что называется, отвалилась челюсть. Чтобы восстановить ситуацию, обращаясь к своей группе, я громко сказал, что наш знаменитый соотечественник обещал в своё время делать из этого презренного металла общественные туалеты. Мои люди заулыбались, лица приняли нормальное выражение, а иностранные туристы стали расспрашивать своих переводчиков, что же такое сказал русский руководитель своим людям. Слишком ярко была видна реакция нашей группы на мои слова.
...Когда мы вышли из музея, я с содроганием заметил, что вся площадь занята по её периметру солдатами и офицерами сил безопасности, которые с автоматами наперевес направляются в нашу сторону. Постепенно цепь военных приближалась к нашей группе, и мы стали уже серьёзно нервничать. Ситуация усугублялась и тем, что меня накануне предупредил сотрудник нашего посольства о возможном появлении в Боготе человека, заменившего Че Гевару в качестве организатора партизанского коммунистического движения в Латинской Америке. Этот человек окончил в Москве университет Дружбы народов, хорошо говорил по-русски и, возможно, захочет встретиться с нашей группой. Меня предупредили, что за этим человеком охотится ЦРУ и чтобы я был осторожен. Глядя на заполненную военными площадь, я сразу подумал об этой безумной встрече и, зная, что силы безопасности страны охотятся за этим человеком, должен был найти какой-то выход. Я видел, что среди военных было много метисов, которые, как известно, мечтают обнять белую женщину. Я быстро подозвал к себе шесть девушек из нашей группы, незаметно показал, кто из офицеров возглавляет воинскую команду, и сказал девушкам, чтобы они подбежали к офицерам и обняли их, чтобы разрядить обстановку. Когда цепь приблизилась к нам метров на тридцать, девушки подбежали к офицерам и буквально повисли на них. Последовали команды по-испански, автоматы были поставлены на предохранители, пистолеты спрятаны в кобуру, и мы смешались с толпой военных. Появились кино- и фотоаппараты, возникла дружеская атмосфера. В этот момент появился наш запоздавший автобус, и мы спокойно уехали в гостиницу.
<...>
Потом мы много путешествовали по стране, увидели много интересного, узнали её поближе. <...>
С человеком, который заменил Че Гевару, я встретился в другое время и в другом месте. <...>
В Лиме мне пришлось встретиться с серьёзными трудностями в связи с моей переводчицей Илией. Несмотря на многие годы, проведённые ею в Советском Союзе, специальные службы Перу помнили, что она была активистской молодёжного коммунистического движения и выехала из страны нелегально. Более того, её родная сестра, художница Этна Веларде, являлась женой Генерального секретаря Перуанской коммунистической партии Хорхе дель Прадо. Этот человек много лет провёл в тюрьмах и лагерях, но в 1980 году был освобождён, избран сенатором в парламент страны и стал неприкосновенной личностью. Он получал государственную зарплату и жил весьма зажиточно. Мы с Илией н6еоднократно бывали у него в гостях, рассказывали о нашей стране и получали от него сведения об истории, культуре и искусству Перу. Поэтому к нам было особое внимание со стороны соответствующих органов. <...>
В моих путешествиях по дальним странам случались и драматические события, вроде произошедшего в Колумбии, и весёлые, и даже курьёзные. В одну из поездок в Центральную Африку наш самолёт Аэрофлота был внепланово посажен в аэропорту Адена. Город знаменит тем, что расположен на самом юге Аравийского полуострова, где соединяются два океана — Индийский и Атлантический. Круглый год температура там тридцать-сорок градусов по Цельсию, а влажность воздуха достигает ста процентов. В те годы шла война между Южным Йеменом и Северным Йеменом, которые были самостоятельными государствами.
Советскую группу после посадки разместили отдельно от всех пассажиров в небольшой комнате без кондиционера, без буфета и туалета. Нам не разрешили выходить из помещения, и у дверей поставили солдата с автоматом. Шло время, не было никакой информации, мы изнывали от жары и жажды. От липкого пота, от духоты наши люди буквально взбеленились. Всю злость мои коллеги вымещали на бедном солдате, называя его обезьяной, недавно слезшей с дерева (он был негроидом), вслух давали ему другие обидные клички. Я как мог успокаивал людей, ведь солдат ни в чём не виноват.
Через пару часов солдат жестом подозвал меня и на чистейшем русском языке без акцента спросил меня: «Ты здесь главный?» Я буквально опешил, люди застыли с раскрытыми ртами. А солдат продолжал говорить по-русски о том, чтобы прекратили лаяться, а лучше бы попросили по-хорошему, и он сделает всё для советской группы. По нашей просьбе он принёс нам воду, бутерброды и фрукты.
Мы разговорились. Он рассказал, что окончил в Ярославле школу для детей погибших подпольщиков и партизан со всего мира, потом учился в Москве и окончил Высшую школу КГБ, имеет звание майора сил безопасности Южного Йемена и высокий пост в государстве. Солдатом его одели специально для охраны нашей группы в Адене, чтобы не привлекать лишнего внимания. Мы проговорили несколько часов и даже нашли общих знакомых. Через шесть-семь часов наш самолёт продолжил свой полёт. Я не записал ни фамилию, ни адрес моего нового знакомого, но думаю, что судьба его печальна. После поглощения Южного Йемена и образования единого государства Йемен начались страшные гонения и уничтожение тех, кто имел другие взгляды, и тех, кто имел несчастье учиться в Москве.
Из этого события я сделал для себя вывод на всю жизнь: где бы я ни был, всегда вести себя как гражданин мира и не допускать негативных высказываний в адрес других людей. Многолетний опыт показал, что это было самое правильное решение. <...>
Очередной вызов в Москву, в ЦК КПСС, в начале 1989 года я принял спокойно, потому что подобные вызовы были достаточно частыми. После беседы с заведующим идеологическим отделом Копто А. С., с которым мы близко познакомились во время моей поездки на Кубу, где он был послом, меня пригласили в Институт марксизма-ленинизма, к директору этого института, академику Академии наук страны Смирнову Г. Л. Он предложил мне переехать в Москву и поработать в качестве его заместителя и одновременно директором Центрального партийного архива. Это предложение было для меня чрезвычайно неожиданным и интересным. Смирнов рассказал мне, что со времени организации нашей партии на эту должность назначались совершенно доверенные, принципиальные руководители, с безупречной репутацией, честные во всех отношениях. Назначение оформлялось решением ЦК КПСС и подписывалось лично членами Политбюро, секретарями ЦК и некоторыми заведующими отделами. Я вернулся в Куйбышев, где работал секретарём обкома, и стал ждать вызова. Ожидание растянулось на целый месяц. Мне говорили потом, что предлагались другие кандидатуры, из москвичей, но победила точка зрения, что эту должность должен занять кто-то с периферии, не входящий в какую-либо группировку.
Вспоминается такой эпизод. Для моего представления в качестве директора собрали руководителей подразделений института и работников архива. Смирнов Г. Л. стал зачитывать этапы моей биографии, начав, естественно, с периода простым рабочим в возрасте пятнадцати лет. После слов «бригадир монтажников» в зале послышался громкий шёпот: «До сего времени монтажник нами ещё не руководил!» Но по мере чтения дальнейшей моей биографии всё больше присутствующих воспринимали меня уже с большим интересом. Я думаю, что два института, профессия экономиста, инженера, политолога и учёная степень кандидата исторических наук, не говоря о работе в должности секретаря обкома, сделали своё дело. Коллектив меня принял. Началась новая, интереснейшая полоса в моей жизни. <...>
Осваивать эту сложную работу мне помогали работники архива, отличные специалисты, среди которых были доктора и кандидаты наук, профессора и доценты. Помогали мне и некоторые правила, которые я выработал в предшествующие годы, когда мне приходилось каждые два-три года переходить на новую работу — с повышением. В числе этих правил были и такие: называть своих сотрудников по имени-отчеству и только на «вы», никогда не слушать сплетен и наветов, относиться ко всем внимательно и справедливо. На новой работе я быстро отучил любителей пошептаться о ком-либо из сослуживцев. Одному из таких любителей я предложил пригласить того человека, о ком он «шептал», и повторить при нём все свои слова. Сотрудник буквально умолял меня не делать этого. Я согласился. Информация об этой беседе стала достоянием гласности, и никто никогда больше не приходил ко мне с такими разговорами.
Сотрудники архива много знали того, что было неизвестно большинству народа. Это и исторические события, и закрытые документы, и прогнозы на будущее, подготовленные учёными и аналитиками. С началом перестройки появился большой интерес к историческим документам. Сотрудники архива активно включились в эту работу, предлагали для публикации десятки ранее закрытых документов, включая наиболее утаиваемые от общества. Мы подготовили, и ЦК принял постановление, разрешающее отечественным и зарубежным исследователям работать в нашем архиве без ограничений. Ограничения касались только совершенно секретных постановлений ЦК и некоторых документов Коминтерна. В течение года мы принимали до тысячи иностранных и несколько тысяч отечественных исследователей. Должен признать, что мы иногда принимали решение не допускать до наших документов некоторых иностранных исследователей, зная, что они приезжают с желанием найти материалы, порочащие нашу страну. И даже по просьбе высокопоставленных работников ЦК мы не пускали иностранцев в архив и сами готовили для них квалифицированный и принципиальный ответ.
Сотрудники архива много знали и о многом догадывались. В начале 1991 года я узнал от них прогноз на будущее. Они утверждали, что с появлением в стране пятнадцати-двадцати новых карликовых партий, которые в это время активно регистрировались, будет проведён так называемый круглый стол, где эти партии проголосуют за лишение КПСС всех финансовых и материальных ресурсов. Затем это решение будет оформлено специальным законом, и наша партия прекратит своё существование.
Но всё пошло, как известно, совершенно по другому пути. Все события того времени хорошо известны, я скажу лишь то, что касается меня. После так называемого путча Ельцин Б. Н. подписал указ о национализации Центрального партийного архива и подчинении его вновь образованному архивному управлению при Правительстве РФ. Я встретился с руководителями этого управления и получил информацию о том, что они готовятся полностью открыть все архивы партии и будут продавать наиболее интересные документы любому желающему за американские доллары. Я сразу же написал заявление об увольнении, не желая участвовать в распродаже секретов нашей партии и страны.
<...>
В октябре 1994 года меня пригласили работать в Государственный комитет по промышленной политике Правительства России, и я был назначен начальником Главного управления финансово-промышленных групп. Началась интереснейшая работа, как мы её называли — по спасению остатков промышленности в стране. До моего прихода на эту работу в стране было создано всего шесть ФПГ. Я активно включился в разработку и принятие закона о ФПГ, который был принят в 1995 году, и мы стали интенсивно формировать такие группы. В соответствии с этим законом предприятия, КБ, НИИ и банки, входившие в них, имели право частично объединять свои материальные и финансовые ресурсы, снижать налоговые нагрузки и уменьшать внутренние финансовые расходы. Мы подбирали предприятия, связанные по технико-технологической линии, получающие друг от друга сырьё, полуфабрикаты и комплектующие изделия. Затем проводили собрания этих коллективов, совещания руководителей, разрабатывали технико-экономические обоснования, в результате всё это выносилось на заседания Госкомпрома, где принимались решения о юридической регистрации ФПГ. За два года мы сумели создать семьдесят девять ФПГ, куда вошли более шестисот предприятий, организаций и банков. Большинство из них работало успешно и устойчиво.
Мне пришлось принимать самое активное участие в организации ФПГ «Интеррос». Основой этой группы должен был стать Норильский никелевый горно-металлургический комбинат, который осуществлял почти девяносто процентов мирового производства стратегически важного металла — никеля, выплавлял платину и другие редкоземельные металлы. Руководителем этой ФПГ был утверждён В. Потанин, ранее малоизвестный бизнесмен. Ему были предоставлены огромные преференции и льготы. Говорили, что для покупки акций комбината ему был выделен беспроцентный кредит в сумме порядка четырёхсот миллионов долларов. А в средствах массовой информации того времени говорилось, что этот пакет акций стоил примерно два миллиарда долларов. Через год прибыль комбината превысила один миллиард долларов в год. Потанин рассчитался с банком за четыреста миллионов и стал получать баснословную прибыль. В дальнейшем ФПГ преобразовалась в холдинг.
Подобные решения по льготам и беспрецедентным кредитам для покупки основных предприятий нефтяной, нефтехимической, машиностроительной промышленности принимались в тот период для определённых людей. В результате появились новые русские миллиардеры, впоследствии их стали называть олигархами. <...>
Мне пришлось быть... свидетелем распродажи за бесценок избранным людям и группам лиц могучих заводов и полезных ископаемых мирового уровня. Избранным — конечно же, в кавычках. Среди этих «избранных» мне быть не хотелось. Общеизвестно, что вся эта работа, вся деятельность сопровождалась жульничеством, обманом, кровью и смертью многих участников этого процесса. <...>
В июне 1995 году я опубликовал большую статью в журнале «Деловые люди» с названием: «ФПГ — надежда российской промышленности». В статье я анализировал положение дел в промышленности и приводил убийственные цифры государственного долга промышленным предприятиям за произведённую продукцию и гигантской задолженности рабочим по заработной плате. В статье я отмечал, что по сравнению с 1980 годом уменьшился выпуск наиболее сложных и важных товаров и оборудования на сорок-пятьдесят процентов. Я писал, что утверждение Чубайса о том, что в стране удалось стабилизировать инфляцию, не соответствует действительности. Я доказывал, что невыплаченные зарплаты и неоплаченная продукция как раз и привели к этому результату. Далее говорилось о необходимости ФПГ, которые работают устойчиво.
Последствия моей статьи были несколько необычными. Спустя несколько дней меня вызвали по ВЧ-связи и предупредили, что со мной хочет поговорить Чубайс. Анатолий Борисович вначале коротко расспросил меня о моём послужном списке, а потом стал резко выговаривать за мою статью и её выводы. Тогда мы были оба государственными служащими, он ещё не был знаменит, и я резонно отвечал ему, что мои аналитические выкладки базируются на реальных цифрах и выводах. Беседа закончилась необычно: Чубайс пригрозил мне, что я буду уволен с государственной службы. Подобную угрозу я принял совершенно спокойно. <...>
В середине 1995 года решением Правительства России меня утвердили членом коллегии Госкомпрома, что позволило принимать более активное участие в принятии решений в самом комитете, а также выходить лично с предложениями в любые государственные органы, включая Правительство. <...>
В конце 1996 года на моём столе случайно оказались вместе два документа, очень похожих. Один из них, из Международного валютного фонда, диктовал Правительству РФ условия, при которых МВФ сможет выделить России запрашиваемые займы и кредиты. В частности, требовалось отменить все дотации сельскому хозяйству, даже если Госдума примет решение о выделении средств на эти цели. Были также требования об установлении в 1997 году тарифов на газ и электричество для населения страны на уровне зарубежных тарифов, а также об отключении от систем газа и электроэнергии должников. Было там и о повышении пенсионного возраста, о запрете пенсионерам работать и многое другое.
Второй документ был от Правительства РФ. В нём для согласования с министерствами и ведомствами был направлен план первоочередных мероприятий правительства на 1997 год, где один к одному были перечислены все требования МВФ в том же порядке, что и в документе этого международного спрута. Добавлены были только фамилии исполнителей и сроки. Не оставалось никаких сомнений, кто же руководит нашей страной. <...>
В начале 1997 года указом Президента РФ Госкомпром был ликвидирован и образовано Министерство промышленности. Все сотрудники старого комитета были уволены, и начался долгий и трудный процесс комплектования нового министерства. Люди потеряли работу и остались без средств к существованию. Мне повезло: я был назначен начальником департамента собственности, развития предпринимательства и имущественных отношений. Кстати, функции по организации и регистрации ФПГ остались в нашем департаменте. И началась рутинная работа. Министр Беспалов Ю. А. и министр оборонной отрасли попросили меня и ещё трёх специалистов из этих министерств подготовить для Правительства РФ предложения по восстановлению промышленной мощи страны. Наша группа подготовила такие предложения. Среди прочих там были такие: объявить амнистию незаконно переведённым за границу капиталам при условии, что пятьдесят процентов этих капиталов остаются навечно в распоряжении их хозяина, а остальные хозяин передаёт Правительству России в качестве кредита с рассрочкой до двадцати пяти лет. Мы предлагали также приостановить процесс приватизации, разобраться с теми, кто купил заводы и фабрики по заниженным ценам, не прибегая ни в коем случае к национализации.
Трудно описать реакцию руководителей страны на эти предложения. В адрес министров посыпались обвинения, что они стоят на старых позициях, желают сохранить старые порядки, не понимают задачи и не могут возглавлять министерства.
Нам стало известно, что один из руководителей Правительства РФ выезжал в США для консультации по этим вопросам. После его возвращения был подготовлен и подписан Ельциным Б. Н. указ о ликвидации министерств без определения правопреемников. Все сотрудники министерств были уволены и оказались в буквальном смысле на улице. Я, как и все остальные, встал на учёт на биржу труда. Но предлагаемые вакансии не подходили мне по многим параметрам. К тому же подошёл пенсионный возраст, и я стал получать пенсию.
В своё время, в 1996 году, я сумел организовать Международную академию корпоративного управления, членами которой стали учёные и специалисты, принимавшие участие в разработке положений и законов о ФПГ, составлении проектов таких групп, а также руководители крупных ФПГ. Президентом академии был избран доктор экономических наук, профессор Винцлав Ю. Б., а его заместителем избрали меня.
Участие в работе академии позволяет мне продолжать работу по организации различных проектов, создаваемых объединений и холдингов, оказанию им практической помощи в разработке экономических и других задач. Жизнь продолжается. <...>
