Мы сошлись на Колчаке. Я рассказал, как несколько лет назад в пермской мэрии, где чествовали «выдающихся женщин города», я со сцены читал Блока столетней Марии Филипповне Хоробрых, с которой танцевал взявший Пермь адмирал. Как я вынудил сидящих в первом ряду вчерашних комсомольских функционеров, а ныне козырных рыночных тузов встать перед барышней, приглашённой на танец самим Колчаком.
...Вся в пятнах пигментных, взирая на этих пигмеев,
последнее, что изощрится подумать она:
«Повесить бы парочку на фонарях да на реях!»
И — спину покажет. И будет прямою спина.
Елена поделилась отдарком — своей «белой» историей. Колчак уже тогда отступил к Сатке, что под Златоустом. Здесь жила её будущая бабка — Анисья Фёдоровна Смышляева. В окнах собора установили пулемёты — позиция-то выгодная. Александр Васильевич сказал: «Убрать! Храм Божий должен быть неприкосновенным». Зашёл в дом к Анисье — попросил стакан воды. Выглядел очень усталым. Анисья предложила чаю. Разговорились. Бабушку Елены поразила его отеческая интонация: «Боже мой! Вы ведь совсем ещё ребёнок. И вы — с ребёнком на руках. А время такое будет страшное!..» В хозяйстве тогдашних молодожёнов насчитывалось двенадцать чайных ложек. Елена унаследовала от бабушки одну. Когда к ней приходит новый гость, она всякий раз спрашивает: «Отгадайте: кто помешивал чай одной двенадцатой этой ложки?» Вероятность, конечно, одна из двенадцати. Что именно эта ложка была в руках Колчака. Но Елене и этого достаточно, чтобы она сию ложку никому не давала, но сама пила чай исключительно с нею.
— А я глядел в зеркало, перед которым брился Василий Иванович Чапаев! — щеголяю «своим» трофеем.— А ещё знаком с его правнучкой Евгенией и праправнучкой Василисой. И Чапаев, по их утверждению, уважал Колчака.
— Может, и уважал,— сдержанно откликается Елена,— но я же с отцом в детстве объездила весь Южный Урал: там Чапаева помнят. Вернее, помнили тогда, когда я была маленькой. Конечно, никакую реку он не переплывал. Порубили их в нижнем белье пьяными. И таким кровавым следом прошли по Уралу чапаевцы, что даже к моему детству — семидесятым годам прошлого века — память об этом в тех местах ещё держалась...
«Экстремистка?» — спрашивают у меня про Чудинову. «Нет,— говорю,— белая». Потому и «Мечеть Парижской Богоматери», антиутопию, написала. Представила, что в 2048 году на месте собора — мечеть. А в ней — арабы. А белые — в гетто. Загнаны в угол. Как отступающие колчаковцы. Не рука ли Жанны д’Арк водит пером москвички Елены Чудиновой? Впрочем, в этом мог убедиться не я один. Пафос её выступления в пермской библиотеке имени Пушкина, куда она была приглашена устроителями «Русских встреч», был такого накала, что казалось — над аудиторией парит известный лозунг Жанны: «Кто любит меня — за мной!»
— Елена, я заметил, что, по какому-то нечаемому стечению обстоятельств, почти половина участников «Русских встреч» связана с Пермью родовой или личной памятью. Совсем недавно в Пушкинке выступал с лекцией поэт и главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев, который, оказывается, жил здесь четырёхлетним ребёнком, и, стало быть, матрица его памяти формировалась в Перми. Родители публициста и блогера Егора Холмогорова — из Краснокамска, из семьи старообрядцев. Прозаик и главный редактор журнала «Москва» Леонид Бородин отбывал срок за русскую идею под Чусовым в бараке особого режима. А у Елены Чудиновой отец, Пётр Константинович, сделал мировое открытие — единственный в своём роде Очёрский раскоп звероящеров пермского периода. Может быть, Пермь — вообще некий пространственно-временной портал, фокусирующий пассионарные судьбы? И как это преломилось в жизни рода Чудиновых?
— Безусловно, есть тайна места, но дело в том, что у каждого исконно русского места — своя тайна. Пермь, конечно, это относительно новообретённые земли, однако сколько в них воли вбито, чтобы они стали русскими! А на ваш вопрос по поводу «пространственно-временного портала», наверное, будет уместной цитата из моего эссе «Отец»: «Он бродил не по известняку, а по дну древнего океана, в журавле в небесах он узнавал птеродактиля, он ощущал ток времени, бегущего по жилам Земли». Чудиновы — это чудь белоглазая, очень широкое название всех — от карелов до варягов — светлых племён. Помню, мне папа рассказывал, что, по легенде, в нашей семье были норманны. Я это слушала с восторгом, как сказку, потому что обожала викингов. А когда в две тысячи четвёртом году вместе с моей племянницей приехала в Нормандию, в город Кан (это на северо-западе Франции), у меня был просто шок. Мне казалось, что племянница расклонировалась каким-то совершенно сверхъестественным образом: не она ли стоит возле телефона-автомата? не она ли покупает воду в киоске? не она ли заходит в булочную? ждёт трамвай? И всё это одновременно! То есть там эти вот русенькие, сероглазенькие, с хрупкими плечиками, но крепенькие девчонки — самый популярный тип. Что, кстати, имеет прямое отношение к моей любимой теме. Националистический лозунг моих французских друзей: «Европа — от французского Бреста до русского Владивостока!» На самом деле мы все в большей степени родня друг другу. В мировой истории всё перемещалось гораздо интересней, чем мы даже можем себе представить. И когда я увидела канских девчушек, которые точь-в-точь как моя племянница, выросшая, кстати, на Урале и каждое лето проводившая в Юго-Камске, я пришла к пониманию: Европа — действительно от Бреста до Владивостока. Это и есть наш Христов континент.
— И всё-таки я не отцепляюсь от фамилии Чудиновых... Известно, что ваш дед Константин Гаврилович, живший в Юго-Камске, увлекался прогрессивным земледелием. Где-то в середине двадцатых годов прошлого века он демонстративно вышел из партии большевиков. Шаг по тем временам роковой. И, оказывается, по милости — а вы говорите жёстче: «по доносу» — Аркадия Гайдара, работавшего тогда корреспондентом «Звезды», был арестован и впоследствии расстрелян. В Перми — Дом журналистов имени Гайдара. И на доме том — барельеф человека в кепке и с трубкой во рту. Не вяжется с мифом: героическая личность — и... Хотя известно, сколько Аркадий Петрович пострелял народу в Хакасии во время Гражданской.
— Его ведь в Пермь для чего отправили? Литературой заниматься, журналистикой. Нет, доносов он по ночам не строчил, но опубликовал фельетон в газете. По сути, это и стало доносом. Что вот-де есть ещё такой, который окопался... И был конкретно назван мой дед. На самом деле не так это важно — по доносу или по фельетону, потому что расстановка сил была такова: они здесь действительно зверствовали, а мы здесь действительно погибали. Гайдар палец в Хакасии кровавил и подписывал смертные приговоры. Он хакасов по сто человек убивал. Это реальный каннибал. И клан этих каннибалов — один за другим — лезет в политику, и всё им мало нашей крови. Какой вред стране нанёс Егор Гайдар?! Теперь вот ещё Маша Гайдар объявилась...
— Я в Чусовом ходил в школу, во дворе которой стоял бюст Аркадия Гайдара. И вместе со всеми напевал: «Гайдар шагает впереди!» Не будем сейчас говорить, какой он писатель...
— Талантливый...
— Значит, не на тех героях нас воспитывали? На лекции в Пушкинке вы сказали о том, что «пока мы не назовём настоящих наших героев, битва за русскую историю будет продолжаться». Кто и почему в вашем понимании наши настоящие герои?
— И Колчак, и Врангель, и Юденич, который чуть не вернул России Константинополь, и девятнадцатилетний мальчик Борис Коверда, отомстивший в Польше цареубийце Войкову, а потом добровольно сдавшийся тамошним властям и оттрубивший десять лет в лагерях. Кстати, на карте московского метрополитена до сих пор значится станция «Войковская». «Куда вы едете?» — «До «Войковской»!» А Войков — это тот, кто, будучи в Екатеринбурге комиссаром снабжения Уральского совета, оставил свой «исторический» автограф на бумагах о предоставлении серной кислоты, причём в большом количестве, для уничтожения тел расстрелянной царской семьи. Я предложила переименовать «Войковскую» в «Ковердинскую»... Вы спрашиваете, кто наши герои? Их много. Собственно говоря, это и безымянные павшие белые добровольцы. После лекции ко мне подходили молодые люди, очень меня огорчившие. Они с какой-то звериной ненавистью говорили, что вот, мол, все эти ваши белогвардейцы — они иуды. Дескать, Корнилов сам способствовал всем известным событиям! Я им попыталась объяснить: да, белое движение не было однородно-монархическим, потому что революция произошла не на пустом месте. Общество было достаточно сильно растлено. Но если бы Белое движение, которое, по крайней мере, однозначно защищало Церковь, своей кровью и терновым венцом не вымостило дорогу в изгнание, то в этом изгнании не возник бы новый виток монархической идеи, не произошло бы вот такого катарсиса. Ведь монархическая идея перед началом революции была в загоне: лучшие мыслители от неё отвернулись, и на этом направлении царило предательство. Но уже в белой эмиграции идея монархии начинает выкристаллизовываться заново! Недавно в газете «Наша страна», которую в своё время основал в Аргентине философ-эмигрант Иван Солоневич, я читала статью одного духовного лица, где этот человек написал, что возможно противопоставление Белого движения и монархизма (одно не является другим), но всё-таки они впрямую взаимосвязаны. Я так обрадовалась: «Господи! Лишний раз убеждаюсь, что люди думают, как я». И, вспоминая тех озлобившихся молодых людей, которые твердили в библиотеке, что белые, видите ли, были плохи, я мысленно говорила: «Да и нам-то Бог дал бы наши-то грехи так искупить, как они свои искупили!..»
— «Скоро красные выяснят сами, уготован ли грешнику ад», как звучит ваш перевод одной бретонской песенки. А ещё вы сказали: «...и простим тех, кто был неправ». Допустим, я с вами соглашусь. Но вот эта позиция — сегодняшнего деления народа на красных и белых — не играет ли она на руку другому цвету — оранжевому? Может быть, нынче красным и белым стоит объединиться, дабы впоследствии их не укорили потомки, что они превратились в исторических дальтоников?
— Понимаете, без признания нет прощения. Когда гайдары говорят: «Убивали, и это замечательно!» — справедливо ли, что я с ними должна объединяться? Да мой дед из могилы своей безымянной меня проклянёт!
— Объединяться не с конкретным образом Аркадия Гайдара — это всё в прошлом, а с теперешними носителями красной идеи. И во имя нынешней России, может быть, стоит сейчас обняться двум цветам — красному и белому, чтобы не пересилил всё тот же оранжевый цвет?
— Вы знаете, на данный момент оранжевая угроза раздута просто до невозможности. Поверьте, я не наивна. Я считаю, что у каждой страны — свои геополитические шкурные интересы. И у Америки они, конечно, есть. Кто бы спорил. Когда страна-конкурент рухнула, ясное дело, что американцы развернулись. Хотя и там тоже не так всё просто, как у нас пытаются сейчас представить. Был момент, когда распад Союза их тоже пугал. Прикидывали: а что, собственно, произойдёт? Куча неконтролируемых государств с ядерным оружием или как? Но я не люблю переводить стрелки с внутренних проблем на внешнего врага. Оруэлл дал эту картину в чистом виде: Евразия будет всегда воевать с Океанией, потому что шоколада выдают мало. Я говорю очень обобщённо, но, к сожалению, мы сами сейчас худшие себе враги, нежели какая-либо злая воля извне. Потому что именно наше правительство не решает тех проблем, которые наболели и кричат. Какие там оранжевые?! Да помилуйте! Что же касается объединения с красными, лично для меня это невозможно.
— А если конкретизировать? Ведь красные тоже разные. Предположим, Александр Проханов...
— Ну какое может быть у меня объединение с Прохановым?! Дело даже не в том, что он в своей газете «Завтра» помещает так называемую икону со... Сталиным! Как говорил мне один католический священник, а у них тридцать три пуговицы на сутане, одна пуговица не в свою петлю застёгнута — и весь ряд перекошен. Если речь о Проханове и ему подобных, то их представление о пользе Отечества — это не моё представление. Они опять вещают: «Народ — для государства!» Снова перекроем Енисей, уложим ещё сколько-то тысяч человек в землю, пускай люди живут в нищете, но радостно несут транспаранты в знак своей высокой духовности. Нет, извините. Мы сейчас в таком положении, что должны, как мои друзья-националисты, прежде всего говорить: «Государство — для народа!» Можно ходить на совещание в Кремль и распространяться о высокой идее, которой русских нельзя лишить. Но всё это не стоит и пяти копеек, когда русские реально погибают. На сегодня наша высокая идея состоит в том, чтобы сохранить свой народ. Физически. А Проханов сравнивает шахидок с Зоей Космодемьянской...
— Может, это следствие гротескового художественного сознания, которое по определению искривлено?
— Не художественное это сознание. Уверяю вас, на самом деле это человек очень трезвый, превосходно знающий, что нужно лично ему. Для меня это враг. Враг совершенно откровенный, потому что таким людям надо подтолкнуть Россию в мерзость исламского мира, нарочно противопоставить его Европе, раздуть вот эту оранжевую-оранжевую-оранжевую угрозу. На этом фоне мы должны, конечно, быть тверды.
— Мне кажется, в современной литературе — дефицит героев при несметном количестве персонажей. Вот и вы в одном из интервью о романе «Мечеть Парижской Богоматери» обмолвились: «Жанна — очень мной любимый персонаж». Не героиня, а персонаж. Литература может, но жизнь не может обходиться без героев. Приведите имена тех, кто, по вашему мнению, являются современными русскими героями и, соответственно, могли бы стать героями русской литературы.
— Сначала насчёт персонажей. Понимаете, Жанна — это моё детище. Мне самой неловко — пусть другие скажут, что это — героиня. А я её создала. И поэтому говорю: «персонаж», буду поскромнее. Но если другие скажут, что она — героиня, мне будет приятно. Что касается второй части вашего вопроса, то я могла бы назвать в череде современных героев убиенного отца Даниила Сысоева, известного своей миссионерской деятельностью среди мусульман. В две тысячи девятом году в России была эпидемия гриппа, и многие москвичи ходили в характерных голубеньких масках. В такой же маске в храм Апостола Фомы на Кантемировской пришёл и убийца. «Вы — Сысоев?» — «Да»,— ответил отец Даниил. Я думаю, он сразу всё понял, потому что ему уже не раз угрожали. Один выстрел — в грудь. Другой, контрольный, в голову. Впервые с большевистских времён это были выстрелы в православном храме. Отец Даниил (кстати, наполовину татарин) обладал потрясающим даром убеждения. Существует история о том, как он четыре дня сидел с одним из ваххабитов, что называется, лоб в лоб, где каждый доказывал свою правоту. В конце концов ваххабит сказал отцу Даниилу: «Ты прав!» И принял христианство. Незадолго до убийства мы совместно с отцом Даниилом принимали участие в одной телепередаче. Там же находился Гейдар Джемаль, глава Исламского комитета России, одна из нынешних, на мой взгляд, нерукопожатных медийных фигур. Я хорошо помню тот неприятный взгляд, которым он испепелял отца Даниила. Отец Даниил — автор книги «Брак с мусульманином», в которой он предупреждает молодую девушку, не понимающую многих вещей, собственно, что её ждёт в случае такого жизненного хода. И я знаю случаи, когда, уже после гибели священника, родители молились отцу Даниилу, чтобы он отвратил их дочерей от брака с мусульманином. И вы знаете, молитва помогала! Происходили какие-то невероятные обстоятельства — и всё расстраивалось. Мы всегда страшно спорили с отцом Даниилом, потому что стояли на немножко разных позициях. У него была концепция, что христианину вообще не важно, какой он национальности и какая власть на дворе. Он говорил, что единственное наше гражданство — это церковь. А всё остальное — гори оно синим пламенем. Я уважаю эту точку зрения. Она по-своему прекрасна, но у меня — другая. Может быть, в этом проявляется мой национальный эгоизм, но я прежде всего думаю о своём народе. И считаю это естественным. Но, опять же, он — духовное лицо, я — мирское. У каждого свои приоритеты. Но, тем не менее, что всегда поражало в отце Данииле — это готовность к мученичеству. Он часто смеялся: «Какая же это роскошь — как на лифте, прямо на небеса, без мытарств!» Весёлый был. Когда жена его спрашивала: «На кого же ты оставишь меня с тремя детьми?» — отвечал: «Как на кого? На Матерь Божью!» И действительно, после этого злодеяния Божья Матерь хранит теперь вдову Юлию и деток отца Даниила. Вдова сумела преодолеть в себе состояние горя — она полна религиозной активности. По версии правоохранительных органов, человек с пистолетом, из которого убили отца Даниила, был якобы застрелен при задержании в Махачкале. Я не помню его имени. Кто они такие, чтобы запоминать их имена? Не они этот волос подвесили, не они его и перерубили. И конечно, отец Даниил — это герой нашего времени. Вне всякого сомнения.
— И, наверное, вы знаете из времён чеченской войны имя ещё одного мученика — русского солдата Евгения Родионова, который не отрёкся от православной веры, не снял креста, и бандиты отрезали ему голову?..
— А ведь в моём романе «Мечеть Парижской Богоматери» одно из действующих лиц — косвенно он и есть. Тот мальчик, который сидит с девочкой в подвале, и она его спрашивает: «Почему ты такой верующий?» Он отвечает: «Да вообще-то я дурак, дуб. Просто если им так надо, чтобы я от этого отказался, значит, никак нельзя». Евгений Родионов, как и отец Даниил,— это тоже герой нашего времени. И тоже существует мнение о его святости. Я лично считаю, что сыграли свою роль некоторые политические мотивы в том, что его канонизация не состоялась. Я слушала доклад, в том числе о предполагавшейся канонизации, но, понимаете, меня это как-то не убедило. Бог судья духовным лицам! Я вообще не хочу их судить, да и не могу судить духовных лиц.
— В статье «Рифы имперской консолидации» вы пишете: «В качестве идеологического инструментария, необходимого для воспитания здорового и свободного от рефлексии поколения, необходимо выявить некоторый идеальный набор исторических фигур, на которые способно опереться национальное самосознание». Что это за фигуры?
— Князь Дмитрий Донской, генералиссимус Суворов, адмирал Ушаков... Есть крупные алмазы, есть помельче. Не знаю, стоит ли в этот ряд зачислять Петра Великого, но многих из его сподвижников — безусловно. Просто Пётр — фигура, вокруг которой летят громы-молнии. А Державин! Это же вообще человечище-то какой! А Ломоносов! Мифическая фигура. Один лишь приход его в столицу из архангельских Холмогор чего стоил! И, кстати, это же демонстрация социальных лифтов в Российской империи: талантливый человек пробивался где только мог.
— Вы любите называть вещи своими именами: Сталин для вас исключительно Джугашвили, Акунин — Чхартишвили, Дмитрий Быков — Зильбельтруд. Но кто для вас декабристы? Наше общество когда-то приучили: «Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию». Правда, десятилетия спустя поэт Наум Коржавин переиначил: «Какая сука разбудила Ленина?! Кому мешало, что ребёнок спит?» Я знаю, что вы закончили новую книгу «Декабрь без Рождества». И в ней, по вашему признанию, боретесь «за доброе имя моего государя Николая Павловича». Особенно меня тронуло: «моего». Но то же общество приучили: Николай Павлович — это Николай Палкин, шпицрутены, муштра, сатрап и чуть ли не убийца Пушкина... А какова историческая истина?
— Начнём с декабристов. При советской власти произошла их романтизация. Те, кто готовили революцию тысяча восемьсот двадцать пятого года, слышали от живых участников, что творилось во Франции во время революции тысяча семьсот восемьдесят девятого — тысяча семьсот девяносто четвёртого годов. Достаточно вспомнить специальные детские гильотины. Или то, что с людей заживо снимали кожу, чтобы изготовить из неё замшу. И будущих заговорщиков, вышедших на Сенатскую площадь, это не остановило. Поэтому декабристы горят в аду. Кто-то из них раскаялся и достойно прожил остаток дней. Но нет прощения тому, что они затевали. В «Декабре без Рождества» есть эпизод, где мой герой Роман Сабуров прибегает в белой ярости к государю. А тот уже его ждёт и всё знает. И между ними происходит очень напряжённый диалог, во время которого Сабуров восклицает: «Государь, что вы делаете?! Вы меня связываете по рукам и ногам. Приказываете закрывать дела...» Это — по поводу декабристов. «Но если мы сейчас,— продолжает он,— не выкорчуем измену с корнем, весь девятнадцатый век дальше пойдёт по нисходящей! Измена будет множиться, множиться и множиться... А вы хотите пройтись только по вершкам. Скольких вы помиловали?! Сколько дел запрещаете мне расследовать?!» Но у каждого из двух участников этого диалога — своя правда. И вот Николай Павлович ответствует: «Я своему народу не Буонапарте».
— Это его подлинные, исторические слова?
— Это моя фантазия, основанная на реальных действиях государя. И там, в романе, есть ещё один эпизод, где Сабуров, отвлёкшись от более важных тем, с досадой вспоминая, говорит: «А вот этого-то, Алексея Пушкина, вы зачем отпустили?!» Государь поправляет: «Александра...» Сабуров: «Да хоть Пахома!» Сабурову, знаете ли, в этот момент не до виршей. Он напирает: «На этого молодчика улик вообще выше крыши!» Государь так смотрит в сторону камина, где дотлевают бумаги: «Да нет на него улик...» Кстати, действительно, документы, связанные с участием Пушкина в заговоре, были изъяты и сожжены. Только я для остроты добавила, что Николай Павлович их сам в камин и швырнул. И государь говорит: «Сабуров, ты не понимаешь: меня будут считать сыном собственного брата и путать номером с ещё каким-нибудь Николаем, тебя будут знать только прямые потомки, а Александра Пушкина будут знать все!» Тот: «Прекрасно! Значит, у него в голове — измена, а он — гуляй на свободе, раз он такой гениальный?..» Они стоят друг против друга, как дуэлянты. И государь, как будто производя выстрел в воздух: «Я сам буду его цензором!.. Но тронуть не позволю». Когда мы знаем, что волею государя были изъяты и сожжены бумаги, свидетельствующие об участии Пушкина в подготовке к восстанию, эта фраза Николая Павловича: «Я сам буду его цензором!..» — приобретает совсем иное значение. И мой герой в сердцах подаёт в отставку... Он не хочет действовать со связанными руками.
— Из ваших уст можно нередко услышать: «Мои враги». Причём вы их, этих «врагов», тут же называете. Например, неоевразийцы, дугины, прохановы. Или вдруг произносите: «Я сторонница Крестовых походов». Или: «Ученики Христа носили мечи. Пора нам об этом вспомнить самим и напомнить другим». Но вот ещё реплика: «Я враг общечеловеческих ценностей». Тут сразу может возникнуть вопрос: а разве Христос и его ученики не были носителями общечеловеческих ценностей? «Не убий... Не прелюбодействуй...»
— Это не общечеловеческие ценности. Мы рождаемся с первородным грехом и живём в грехе. То, о чём вы говорите, это божественные ценности, которые нам всё же даны Новым Заветом для того, чтобы мы имели какую-то возможность не погибнуть. Большая разница между этим вот антропоцентризмом и теоцентризмом. Это разница — позиционная. А я — теоцентрист.
— Однажды вы заметили: «Православная церковь почти не занимается проповедью в Европе. Что остаётся людям? Ислам». И дальше: «Церкви в Европе действительно превращаются в мечети. Причём пока безо всякой революции, тихо-мирно». Но занимается ли православная церковь проповедью в России? Помнится, усопший Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй накануне расстрела Ельциным российского парламента в тысяча девятьсот девяносто третьем сказал о том, что кто первый в этом противостоянии прольёт кровь, тот будет предан анафеме. Кровь, как известно, пролилась. И — немалая. Анафемы же не последовало. Если ты говоришь «а», значит, нужно говорить «б».
— Я никогда не участвую в распрях христиан между собой. Это моя позиция. Я не отношусь к Московской патриархии. Я — зарубежница, а кто-то меня даже считает криптокатоличкой. Но у меня чрезвычайно много в патриархии друзей. Однако брань православных меж собой — пожалуйста, без меня. А применительно к тому, что Святейшим не было сказано «б»,— давайте не будем судить покойного патриарха, потому что с него же больше, чем с нас, спросится.
— Но не вы ли утверждали: «Если мы христиане, то мы должны проповедовать»? Я не беру сейчас отдельные примеры, схожие с мученичеством отца Даниила...
— Отдельных-то примеров немало. С Дальнего Востока ко мне приезжали молодые священники — ох, какие они замечательные! У них там, в Хабаровске, клуб любителей кельтской культуры, и авторская песня, и ролевые игры, и всем там батюшки рулят... Но я сейчас хочу сказать о другом: как может быть в России нормально с православной проповедью, если это пространство для приложения сил отдельных энтузиастов, у которых руки абсолютно связаны? У православия нет статуса государственной религии со всеми вытекающими отсюда последствиями. А в какой нужде живут многие сельские священники?.. Мне рассказали анекдот из жизни. Моя знакомая видела сама: за обеденным столом сидит батюшка. Детей — семеро по лавкам. Съели суп, и батюшка спрашивает: «Матушка, а на второе-то что-нибудь у нас будет?» Она: «Нет, батюшка. Второго не будет, но могу второй раз по первому дать».
— Да, но я хочу припомнить, как один католический священник вам поведал: в иные времена «вызывали монаха, говорили: видишь, вон там гора, на ней живут язычники. Очень свирепые язычники. Мы тебя назначаем их епископом. И через два года, если язычники его не убивали, он действительно становился епископом. Слово — это Бог. Проповедью многое можно сделать»,— говорит Елена Чудинова.
— Нельзя всё время опираться на героическую сторону человеческой натуры, буде это даже священник. Всё-таки мы твари, в том числе и телесные, и должны как-то жить в этом мире. И священник несколько отвлекается от проповеди, если он думает о том, чем детей кормить.
— Представьте, что вы дожили до две тысячи сорок восьмого года — времени действия вашей антиутопии «Мечеть Парижской Богоматери». В принципе, если постараться, то можно. Как у Бориса Пастернака в «Гефсиманском саде»:
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ну вот — вы во Франции. А не сбылось. Ну нету мечети Парижской Богоматери! Нотр-Дам де Пари стоит как стоял. Париж пребывает в Христовом континенте. Какие чувства испытывает автор? С одной стороны — разве не счастье? А с другой — не обернулась ли Елена Чудинова плохим пророком?
— Знаете, я скажу так: если мечети Парижской Богоматери не будет, Елена Чудинова — хороший пророк. Потому что разве мы меньше ценим Оруэлла за то, что в Англии в восьмидесятых годах прошлого века не было коммунизма? Нет, мы очень ценим Оруэлла. Он сумел напугать. И если я сумею напугать, и будут от этого реальные плоды, так и слава Богу! Я однозначно буду чрезвычайно рада оказаться не пророком вообще. Но всё-таки напугать хочу.
