1.
— Анисья!
В ответ молчок.
— Анисья!..
Бабка Ганя, бодро шаркая ногами по серому дощатому настилу своего маленького дворика, подошла к невысокому шаткому заборчику, отгородившему ягодный сад, и с надеждой глянула за штакетник.
— Анисья! — снова позвала бабка Ганя и прислушалась.
В ответ раздалось осторожное шуршание, и вышла на свет из зарослей малинника белая коза с оборванной верёвочкой на шее. Животное остановилось поодаль, и в его огромных серо-зелёных глазах выражались укоризна и надменность.
— Ах ты ж!..— только и вымолвила тихо старуха и сокрушённо махнула рукой. Ну не могла она сердиться на свою единственную козу и только причитала с напускной обидой: — Опять отвязалась. И чего ж ты снова в садик-то забралась? Малину помять хочешь? Как только ты сюда залезаешь? По воздуху перелетаешь, что ли? А ну-ка выходи!
Бабка Ганя немного прошла вдоль заборчика и приоткрыла узкую калиточку на проволочных петлях.
— Иди сюда, Анисьюшка! — ласково поманила козу.— Пойдём! Я сейчас на лужок тебя свожу. Попасёшься там на сочной травушке. А вечерком молочка мне принесёшь. Ну, иди!
Коза хитро поглядела на хозяйку, моргнула, закивала изящной длиннорогой головой и трусцой побежала к калиточке.
Старуха отошла к крыльцу, взяла в руки длинный корявый посох из орешника и заковыляла к воротцам, ведущим на улицу. Коза Анисья, цокая копытцами по дощатому настилу, послушно последовала за своей старенькой хозяйкой.
Вместе они пошли вниз по узкой деревенской улочке, обнесённой с обеих сторон палисадниками и покосившимися заборами.
— Да, Анисья, знаю... Знаю, как ты любишь пастись на нашем лужочке. Щас уже придём,— ласково приговаривала старуха, семеня ногами и не оглядываясь.
Она знала, что на лужок Анисья будет бежать за ней вприпрыжку и никуда без спросу не денется.
2.
Сразу за небольшой деревенькой, где всю жизнь прожила баба Ганя, в широкой речной пойме раскинулся огромный заливной луг. Трава на нём росла высокая, по пояс, и густая-прегустая, сочная-пресочная.
Завидев луг, коза заспешила к роскошному пастбищу и начала обгонять хозяйку.
— Беги-беги! Не жди меня. Я доковыляю потихонечку. Только далеко не забегай,— бабка и сама радовалась всякий раз, когда приводила сюда пасти свою козу.
Такого луга, пожалуй, и не было больше нигде в районе, только возле их Самсоновки.
Покосы здесь были такие!.. Хватало сена на весь околоток — шесть деревень в округе кормилось с него. Коси травы — сколько хочешь! Всю не перекосишь.
Ещё до революции, в царские времена, владел этим лугом помещик, но потом, разорившись дочиста, продал его какому-то купцу за долги. При советской власти принадлежал этот луг большому колхозу «Ударник». А после...
После развала колхоза долго стоял луг бесхозный и некошеный.
Но в начале нынешнего века всё чаще стали какие-то мутные люди приезжать на дорогих автомобилях и приглядываться с прищуром на луговое великолепие.
— Глядите, Эдуард Арнольдович, места-то какие! Вот где можно развернуться-то! Прикупите у нас эту землицу. Совсем недорого! Только меня, грешного, не обделите! — подобострастно лебезил глава сельского района, прожжённый и алчный мужичишка, Петька Коптелов.
Был он раньше жуликом и мелким аферистом, а теперь умудрился стать аж главой администрации целого района. Что ж, теперь его время наступило, и повсюду пришли к власти такие же прохиндеи, как и он...Очередной заезжий толстосум любовался красивым лугом с изумрудной зеленью, согласно кивал головой:
— Подумаю... Нравится... Может быть, куплю... Буду страусов здесь разводить.
А после приезжал уже другой соискатель и тоже любовался живописной поймой извилистой речушки Белёны.
Долго не мог Петька Коптелов продать луг. Но однажды ему подфартило...
3.
Баба Ганя, отпустив козу пастись без привязи, тем временем сама слегка примяла траву, расстелила поверх свою штопаную-перештопаную красную вязаную кофтёнку и присела, кряхтя. Как любила она эти прогулки на луг! Вот так она могла и посидеть, и полежать на траве, а потом походить туда и сюда, прислушиваясь к стрёкоту сверчков, жужжанию насекомых, к почвиркиванию и посвистыванию птичек. Она могла подолгу глядеть на высокое небо с редкими белыми облачками и вспоминать свою долгую жизнь.
Старуха вспоминала детство, когда она ещё совсем маленькой девочкой вот так же пригоняла сюда коз на выпас. Семья у них была большая: три старших брата и две старших сестры. Ганя была самой младшей, и поручали ей совсем не сложное, но очень ответственное дело — пасти трёх молочных коз, которые подкармливали семью своим целебным молочком. Братовья-то у Гани уже почти взрослые, молочко козье было им уже не по вкусу, и пили они только коровье. Ну что ж, Гане больше и доставалось козьего молока.
Росла она здоровой и крепкой девочкой. Все соседи и родственники любовались её розовым личиком и красными щёчками:
— Ишь, какая кралечка! На козьем молочке откормлена!
И Ганя гордилась своими щёчками. Ещё она гордилась белокурыми косичками. Но больше всего она гордилась своими козами. Таких красивых и удоистых коз больше ни у кого в деревне не было.
А потом началась война...
Гане исполнилось уже двенадцать лет, и она хорошо запомнила то жуткое и тяжёлое время.
Все её братовья один за другим ушли на фронт. Никого из них Ганя никогда больше не увидела.
А затем и старшая сестра Валентина тоже ушла служить медсестрой в госпиталь. Остались только Ганя да Люда, которая и была-то постарше всего на пару годков. А работать Людмиле приходилось в колхозе как взрослой — военное время.
Отец сутками бригадирствовал на полях, а мамка не вылезала с фермы, где с утра до ночи надо было доить и обихаживать коров. С большим напряжением сил работал колхоз для фронта и для всей страны.
Коз по-прежнему продолжали держать, и Ганя всё так же отгоняла их пастись на луг. Только одновременно приходилось ей таскать с собой ещё и косу, чтобы заготавливать луговую траву на зиму для коз и для коровы. В одиночку Ганя накашивала достаточно. Затем ворошила, сгребала. Иногда сестра Люда, отпросившись на пару часов с колхозных работ, помогала копнить сено. Отец на колхозной лошади вывозил понемногу небольшие стожки домой и перекидывал на сеновал.
А потом пришли немцы...
4.
— Поздравляю с покупкой, Сергей Александрович! Теперь эта земля ва-а-аша! Весь луг теперь принадлежит вам. Чего собираетесь разводить?..— Петька Коптелов, глава сельского района, угодничал, обхаживая покупателя, но внезапно осёкся под косым и злым взглядом нового хозяина луга.
За продажу родной земли свои тридцать сребреников, точнее, двадцать тысяч американских долларов — аккурат по сотке за гектар,— Петька уже получил сполна и тут же подписал договор продажи бывших сельхозугодий, ныне оформленных как заболоченное неудобье.
Новым хозяином луга стал странный, свирепого вида, мужик. Был он невысок ростом, коренаст, пузат, с огромной круглой головой, бритой наголо, и маслеными чёрными глазами навыкате под густыми смоляными бровями. Одет он был вызывающе богато и броско. Жёлтая в разводах шёлковая рубаха и толстая золотая цепь на шее, какой-то тёмно-красный пиджак заморского покроя, белые широкие, как шаровары, штаны и великолепные, лакированной кожи, чёрные штиблеты с узкими носами.
С этим Сергеем Александровичем, богатым бизнесменом из областного центра, всегда ошивался рядом здоровенный детина, тоже бритоголовый, но одетый в строгий чёрный костюм с оттопыренными карманами. Он ни на шаг не отходил от своего шефа — охранял его.
Стоял новый хозяин луга на краю, на пологом спуске, на привозвышенности, возле огромного чёрного джипа и озирал окрест свои новые владения. Он был весьма доволен приобретением.
— А что это за животное? — строго спросил он у Петьки Коптелова, показывая толстым пальцем на сидевшую далеко от них в траве старуху, возле которой паслась белая коза.
— Где? — засуетился Петька.— А-а-а! Да это же коза пасётся.
— Коза — это зверь. А я спрашиваю, что это за животное рядом? — снова сердито переспросил Сергей Александрович, показывая пальцем на старуху и повышая голос.
— Да это бабка Ганя. Наша. Местная. Она всегда здесь козу свою пасёт.
Петька Коптелов и сам растерялся от такого хамского вопроса.
— А почему на моём лугу пасутся какие-то животные и козы? — уже почти зарычал Сергей Александрович и повернул недовольную рожу к Коптелову.
Тот раздумывал с минуту, потом развёл руками и, глупо ухмыляясь, произнёс:
— Так она ещё не знает, что у луга новый хозяин появился. Вы теперича сами тут порядок и наводите... А я поехал — дела у меня! — с этими словами Петька Коптелов развернулся и пошёл к своему стоящему неподалёку автомобилю — уже изрядно заезженной чёрной «Волге».
5.
Бабка Ганя пригрелась на солнышке и, сидя, согнув кривую спину, слегка задремала. Сквозь дрёму накатывались на неё воспоминания о далёком детстве, о военной поре, о том, что пришлось пережить в те годы.
Когда летом сорок второго немцы заняли их деревеньку, то половина жителей уже покинула насиженные места. А семья Гани эвакуироваться не успела.
Отца сразу же арестовали полицаи и куда-то увезли. Больше его Ганя так и не увидела.
А сестра Людмила тоже куда-то исчезла. Позже узнали, что она, сопровождая обоз с фуражом для армии, успела отойти с нашими частями, и потом её определили куда-то на хозяйственную службу в тылу. Увиделись сёстры, все трое, только после войны.
Осталась Ганя с мамкой одна.
Корову фашисты сразу же отняли, и свинью тоже. Даже кур прибрали. Только и успела мать спрятать в лесу единственную уцелевшую козу Люську. Бегала потом Ганя в глухую чащобу проведывать её. Люська была привязана на длинной верёвке и выщипывала лесную травку. А на ночь её нужно было перегонять поближе к деревне и прятать в шалашик, замаскированный под копну с сеном. Ночью в лесу козу могли загрызть волки. С началом войны их развелось в округе видимо-невидимо.
Доить Люську тоже приходилось Гане, и приносила она молоко для матери тайком в маленькой крынке. Маму, как и всех оставшихся в деревне женщин, немцы часто гоняли на работы — что-то постоянно копать заставляли.
А потом мать велела перепрятать Люську на лугу. Трава некошеная выросла в рост человеческий, и спрятать там козу было проще и безопаснее. Лес вокруг постоянно прочёсывали немцы и расставляли мины — соваться туда было небезопасно.
На малолетку Ганю немцы и полицаи особого внимания не обращали: бегает себе девчонка — и пусть. Партизан рядом не было, бои шли уже далеко, все взрослые — на принудительных работах, а дети чаще всего были предоставлены сами себе, и никто за ними особо не присматривал. Вот и бегала Ганя на луг проведывать привязанную к колышку козу, переводила её на другое, новое, не выщипанное место, сдаивала. И сама молочко пила Ганя, и матери понемногу приносила.
6.
— Слышь, Стас? — Сергей Александрович с недовольным видом повернулся к охраннику.— Сбегай-ка! Шугани эту старую клячу. Чтобы я её здесь больше никогда не видел!
Стас услужливо сорвался с места и бегом кинулся в сторону сидевшей старухи. Он сбежал по пологому склону и окунулся в травостой. Бежать по густой и высокой, по пояс, траве ему было непривычно и тяжело. Он рвал и мял её ногами, высоко подкидывая их и сгибая в коленях. Луговые растения оставляли на его костюме мокрые следы, пыльцу, соринки и свои семена.
Бежать до бабки было не менее двухсот метров, и скоро, запыхавшись, охранник перешёл на шаг.
Подойдя к старухе, он грубо окрикнул её:
— Эй, старая! А ну проваливай отсюда!
Бабка Ганя, сидя на своей кофточке, повернулась, подняла глаза на молодого хама и, улыбнувшись почти всеми своими уцелевшими зубами, с какой-то спокойной радостью спросила:
— Это почему же, мил человек?
Стас сделал свирепое лицо и прорычал:
— Потому что этот луг принадлежит Сергею Александровичу Гапуку. Он сегодня купил всю эту землю и не желает видеть на ней никого из посторонних. Понятно? А теперь забирай свою козу и сваливай домой. Чтобы больше тебя здесь никто не видел!
Старуха спокойно выслушала Стаса, не проявив ни малейшей эмоции. Она пристально вгляделась в незваного гостя и только сокрушённо произнесла:
— Да как же это луг может принадлежать какому-то Сергею... Гу... Гу... как там его?.. пуку какому-то? Это только при царе лугом владели помещики да купцы. А советская власть этот луг отдала народу. Трудовому! Мы тут всю жизнь траву косили. А козу здесь я пасу сызмальства. Как же ты говоришь, что теперь этот луг принадлежит кому-то одному? Он что, барин какой? Или новый помещик?
Охранник слегка растерялся и не знал, что и ответить старухе. Он только хотел прогнать её с луга, исполнить приказание шефа, но он не был конченым отморозком и не желал применять силу к женщине, которая годилась ему в бабки. Стас стоял и напряжённо обдумывал, как согнать бабку с козой и вернуться к хозяину с победным докладом.
— Давай-давай, старая! Уходи подобру-поздорову. Теперь это наш луг. И тебе тут с козой делать нечего! Паси её в другом месте! — Стас говорил торопливо, уже не сердясь, а только напуская на себя страшный вид.— Давай, мамаша, уходи от греха подальше!
Бабка Ганя смотрела на Стаса своими светлыми блёкло-голубыми глазами с материнской лаской и видела его нерешительность и напускную грубость.
— Как же, сынок? Мы ведь на этом лугу всю жизнь и пасли, и косили. Как же его могли продать кому-то? Кто ж право такое имеет? — спросила старуха с детской наивностью.
— Ты что, бабка, новых законов не знаешь? Ещё при Ельцине закон приняли о том, что землю можно продавать за деньги!
Стас хмурился и сердито выговаривал слова. Ему уже расхотелось спорить с этой старой женщиной.
— Как же? Неужели новая власть на такое паскудство могла пойти? Как же? Ведь не по-божески это. Земля только Господу Богу принадлежать может, чтобы народ на ней мог свободно трудиться. Неправильные законы твоя новая власть принимает,— бабка Ганя прониклась пафосом и без тени сомнения и всякой боязни продолжала разговор с охранником.
— Слушай, мамаша, ну уходи ты! И козу забирай поскорее,— Стас пытался уже по-хорошему уговорить старуху.
— Нет. Никуда я не уйду отсюда. Это мой луг! Я всю жизнь на нём коз пасу. Я здесь в войну чуть не погибла. Не уйду я никуда. Хоть стреляй в меня! И всё!
Бабка Ганя отвернулась от охранника, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Коза продолжала мирно пастись, а старуха сидела на траве и спокойно наблюдала за своей питомицей.
Помявшись в нерешительности, Стас понуро пошёл назад к шефу, ожидая ругани и оскорблений за невыполненное задание.
7.
Тогда, в тот год, во время оккупации, произошёл с Ганей очень неприятный случай...
Однажды, возвращаясь с луга от Люськи, вынырнула она из травы и выскочила на дорожку, ведущую на взгорочку к деревне. А навстречу ей — невесть откуда — неожиданно попался худой чернявый, как цыган, мужик в форме полицая и с немецкой винтовкой за спиной. Ей он был незнаком и раньше не встречался.
— Стой! — окликнул Ганю полицай.— Кто такая?
Ганя не испугалась, могла чуть что снова нырнуть в высокую луговую травищу.
— Я Ганя из Самсоновки. Местная я,— ответила девочка.
Полицай подошёл к ней поближе и внимательно оглядел.
— Ганя? Что за имя такое?
— Ганна Панкратовна я. Папа мой, Панкрат Пантелеймонович, родом из Белоруссии, а назвал меня так в честь своей мамы, бабушки моей Ганны Алесевны,— бойко, без запинки протараторила Ганя.
Полицай, видимо, почуял запах козьего молока и строго спросил:
— Где молоко пила?
Ганя не знала, что ответить, и ей неожиданно стало страшно. Она испугалась — прежде всего за козу. Вдруг полицай прознает, найдёт Люську и убьёт её?! Останутся они тогда с мамкой совсем без молока. Больше всего было страшно за Люську. Она — последняя живность в их хозяйстве.
«Не отдам Люську!» — подумала Ганя и опрометью бросилась наутёк. Нырнув в высокую траву, она побежала не напрямки, а так, как в шутку учили её, играя в войну, старшие братья,— зигзагами, из стороны в сторону.
Полицай тоже было кинулся за ней, да куда там! Проворная и юркая Ганя, петляя, как заяц, оказалась уже далеко от него, и поймать её он не смог бы никак.
Разозлившись, фашистский прихвостень снял винтовку и, прицелившись в сторону колыхающейся от Ганиного бега травы, выстрелил.
Ганя бежала резво, изо всех сил, не оглядываясь.
И тут — раздался громкий выстрел...
Девочка даже не поняла сначала, что это в неё стрелял чернявый полицай.
Затем прозвучал второй выстрел, и пуля просвистела рядом над головой, едва не задев Ганю. Следом пролетела третья пуля, и Ганя в лихорадочном беге сообразила наконец, что это в неё, ребёнка, девочку, стреляет взрослый мужик, который ещё минуту назад расспрашивал её.
Ганя не испугалась, она не осознавала до конца, что пуля может убить её. Она продолжала петлять влево-вправо и думала только о том, чтобы спасти козу от чужих и посторонних. Девочка бежала совершенно в другую сторону, противоположную той, где была спрятана в траве Люська.
Раздался ещё один выстрел, но пуля прошла уже где-то совсем в стороне. Больше не стреляли, а Ганя убежала далеко в луг, почти к самой речке.
Она до самой темноты сидела, прячась в зарослях ивняка, и плакала. Она боялась возвращаться домой. По глупости назвав своё имя и деревню, она выдала себя. И теперь тот злой чернявый полицай мог отыскать её дом, прийти к ним и убить. Он уже пытался это сделать сегодня.
Набравшись смелости, Ганя всё-таки вернулась домой к полуночи. Мать была сильно встревожена её поздним возвращением, но ругать не стала. В доме никого больше не было, и дочка рассказала маме обо всём, что произошло с ней. Она не стала скрывать того, что полицай стрелял в неё и мог убить.
Мать расплакалась. А утром она пошла жаловаться коменданту, что её дочь чуть не убили. Но коменданту было наплевать. Пьяный подонок в немецкой форме с руганью выгнал несчастную женщину и велел больше не беспокоить его по таким пустякам.
А Ганя снова побежала на луг. Она отыскала Люську, которая так сильно обрадовалась девочке, что начала громко мекать.
— Да тише ты! — испуганно зашипела на козу Ганька.— Отыщут ведь! Убьют!
И Люська, словно бы поняв, замолчала. Девочка подоила козу в крынку, которую прятала тут же, в траве, попила сама и, перелив в походную солдатскую фляжку оставшееся молоко, пошла домой.
Мать дома накричала на неё и велела больше не ходить на луг:
— Да чёрт с ней, с козой этой! Пусть пропадает! А то ведь тебя и в самом деле убьют из-за неё.
Но Ганька замотала головой:
— Нет, мамочка, я не брошу Люську! Ей и так страшно одной там, на лугу. Я не брошу её. Она ведь кормит нас...
И Ганя продолжала ходить на луг к козе до самой осени.
Больше она не встречала того полицая. Да и вообще никто больше не обращал на неё внимания.
Поздней осенью, ещё до снега, деревню освободила Красная Армия. И коза Люська, к радости Гани и её матери, снова вернулась домой.
8.
Запыхавшись, весь в поту, Стас подошёл к хозяину; тяжело дыша и мотая головой, сокрушённо выпалил:
— Сергей Александрович! Не хочет бабка уходить с луга!
Шеф и сам видел, что старуха с козой остались на месте, только не мог понять, почему. Он развёл руки в стороны, растопырил пальцы, нагнул голову и злобно закричал на охранника:
— Что значит — не хочет уходить? Я велел ей убираться вон! А ты почему не выкинул её оттуда? Ты что — барышня кисейная? Ты — мой охранник! Я тебе за что деньги плачу? Ты что, не мог пинками прогнать эту старуху прочь? Она покушается на мою собственность! Этот луг — моя собственность. Ты обязан её вышвырнуть с моей земли!
Сергей Александрович громко орал, мелко сучил руками перед собой, топал ногами. Из его рта вырывалась обильная слюна и брызгала Стасу прямо в лицо. Охранник, сморщившись и нагнув голову, молча выслушивал крик своего хозяина.
— Шеф... Я старух не бью! Я женщин вообще не бью! — пролепетал Стас, не поднимая лица.
Ему было горько и обидно исполнять роль шестёрки при таком злобном придурке, каким являлся его хозяин. Но где Стас ещё найдёт такую непыльную и хорошо оплачиваемую работу?
— Что-о-о?! Я для чего тебя взял на службу? Чтобы ты работал на меня и исполнял мои приказания. Прикажу закопать старуху живьём — ты закопаешь! Понял?! А если ты слюнтяй и маменькин сынок, то иди вышибалой в бордель! Да и там нужно быть крутым, чтобы на тебя юбочку не напялили и косички не заплели! Иди, отлупи эту каргу, чтобы неповадно было, и оттащи её куда-нибудь с луга прочь! А козу приволоки сюда — я её на барбекю пущу! — продолжал кричать разъярённый господин Гапук.
Стас поднял лицо, смело поглядел в глаза хозяину и твёрдо произнёс:
— Я всё-таки бывший десантник, а не вышибала из борделя! Старуху я бить не буду!..
Сергей Александрович резко замолк. Он впервые за те полгода, что у него работал Стас, услышал от него такую дерзость. А дерзость Сергей Александрович страшно не любил. Он вообще не любил тех, кто ему перечил. Он сразу бил в лицо кулаком или по-другому старался унизить дерзливца. Но Стас был крупнее и сильнее его. Он действительно служил в воздушно-десантных войсках и был крепким бойцом. И ударь его — получишь сдачи в ответ.
Холопский дух уже улетучился из Стаса, и он спокойно и невозмутимо глядел в злобные глазки своего шефа. Тот закипал. Его душила дикая ярость от неповиновения своего охранника. Но ещё больше его задевало то, что какая-то нищая старуха со своей драной козой ползает по его лугу и её не посмели прогнать прочь. Это было возмутительно!
В глазах у Сергея Александровича потемнело от злости, и начало сводить скулы. Он уже не мог громко кричать и только сдерживался изо всех сил, чтобы не взорваться.
— Она сказала, что это её луг... И она сказала, что всю жизнь пасёт здесь коз! — Стас понял, что уже окончательно потерял работу и больше унижаться не хотел.
Он решился всё высказать. Но, поглядев на багровое лицо Гапука с бешеными, налитыми кровью глазами, охранник резко передумал что-либо говорить. «Ну его, этого психа!» — подумал Стас, махнул рукой и, резко развернувшись, зашагал вверх от луга — туда, где стояла деревенька Самсоновка. Там он собирался поймать какой-нибудь транспорт и вернуться домой в город, в областной центр.
— Ты куда-а-а? — зарычал Сергей Александрович.— Вернись немедленно! Я кому сказал?!
Стас, уже отойдя на несколько шагов, обернулся, показал бывшему своему хозяину огромный кукиш и выкрикнул:
— Вот тебе!.. А ещё она сказала, что никуда с этого луга не уйдёт. Понял?! Хоть стреляй в неё! Вот так она и сказала. И ничего ты ей не сделаешь! Буржуй!
Стас с презрением плюнул себе под ноги и зашагал в сторону деревни.
Гапук продолжал остолбенело стоять. Но теперь он снова глядел в сторону старухи и её козы. Что же такое могло там произойти, отчего один из лучших его охранников, верный и преданный Стас, вдруг взбунтовался, перестал подчиняться ему и исполнять приказы? Какое проклятое слово могла сказать эта старая ведьма, чтобы так охмурить крепкого несентиментального мужика и проверенного жёсткого бойца?
Сергей Александрович всматривался вдаль. Он видел, что старуха сидит по пояс в примятой траве. Голова в белой косынке, повязанной назад, возвышалась над луговым травостоем и была повёрнута в сторону козы. А коза, непривязанная, спокойно паслась поодаль от хозяйки, пощипывала траву, медленно передвигаясь по кругу.
— Хоть стреляй, говоришь? — прошипел по-змеиному Гапук.
У него мгновенно созрел план.
Сергей Александрович подошёл к своему джипу, открыл заднюю дверку и достал из багажного отделения зачехлённый карабин. Он всегда возил его с собой. Но не потому, что был азартным охотником, охоту он особо и не любил, а потому, что наличие серьёзного стрелкового оружия, впрочем, официально зарегистрированного, придавало ему большую уверенность в себе и повышало собственную самооценку. Гапук частенько хвастался перед друзьями своим карабином и чувствовал себя крутым мужиком, едва ли не техасским рейнджером.
Вынув оружие из чехла, зарядил его патронами. Он пожалел, что оставил дома оптический прицел — сейчас бы очень пригодился!
Отойдя от автомобиля вперёд на три шага, Гапук вскинул карабин на плечо и прицелился.
В прицеле, на мушке, хорошо была видна маленькая голова старухи в белом платке.
— Ну, ведьма! — пробурчал с ненавистью...
И нажал на курок.
9.
Баба Ганя немного огорчилась от беседы со здоровенным мужиком в чёрном костюме, охранником Стасом, который хотел выгнать её с луга. Старуха действительно так и не могла понять, кто и как может продать заливной луг, на котором испокон века местные крестьяне запасали корм для своих домашних животных.
Ганна вспоминала, ей рассказывала её бабушка, что даже в те времена, когда хозяином луга был помещик, все крестьяне спокойно косили там траву, а вместо платы отдавали из четырёх копен одну. А уж чтобы не пускать на луг пастись коз — такого и вовсе никогда не было. Коров в общем стаде пасли на дальних общинных пастбищах. А коз дозволялось без всякого спроса пасти здесь, на заливном лугу. Благодарные крестьянки, хозяйки коз, часто приносили козье молочко в усадьбу помещика — попотчевать барчат. Помещик и благодарен был. Давно это было!
А тут какой-то гусь с куста вдруг заявляет, что, дескать, и луг его, и козу пасти не смей, и сама, мол, проваливай!
«Ишь, прыткий какой!» — думала баба Ганя и кивала головой. Нет, она не сердилась и не злилась. Ей вообще злость была не присуща. Она просто не соглашалась с таким произволом, с таким беззаконием, которое пытались творить какие-то случайные, пришлые люди, никогда и не жившие-то в этих местах...
Раздался выстрел — длинный, хлёсткий, громкий, раскатистый. Мимо головы бабы Гани свистнула пуля и сбила соцветие иван-чая в трёх шагах от неё.
«В меня ведь стреляет!» — моментально сообразила бабка. И вспомнила тот давнишний случай шестьдесят пять лет назад, когда полицай, предатель и фашистский прислужник, стрелял в неё, маленькую девочку, которая прятала козу здесь, на лугу, в травяных зарослях. Старуха вспомнила и рожу того фашиста, и всё то страшное событие; и ей показалось, что именно он, тот чернявый полицай, может быть, доживший до нынешнего времени, снова стреляет в неё, пытаясь исправить свой давнишний промах...
И только сейчас бабка испытала страх по-настоящему. Она, став на несколько мгновений снова маленькой девочкой Ганей, испугалась, потому что тогда испугаться просто не успела. А сейчас страх догнал её через шесть десятков лет, из другого времени, из иной эпохи. Этот испуг прятался где-то здесь — в окрестных лесах, в речной пойме, в луговых зарослях — и терпеливо дожидался момента, чтобы коварно прилететь с выстрелом и догнать её.
Старуха прытко вскочила на ноги, подхватила свой посох из орешины, крикнула козе:
— Беги, Анисья! — и сама бросилась бежать.
Она бежала, как и тогда, спасаясь от выстрелов полицая; только сейчас ноги уже были не такие резвые. Она снова петляла, как и в тот раз,— влево-вправо, вперёд, пригнувшись. Тогда она была маленькая, и трава была выше её роста, и ей легко было прятаться. А сейчас, несмотря на то, что и ростом она стала ниже от старости, всё равно трава была ей всего лишь по плечи и не могла скрыть целиком.
Раздался второй выстрел — громкий, страшный. Пуля чиркнула по траве совсем рядом.
— Папа, мама, помогите мне! — крикнула на бегу бабка Ганя.
Она свято верила, что души её погибшего отца и давно уже умершей матери находятся где-то рядом и не оставят её в беде. В трудные моменты своей жизни Ганна призывала на помощь не Бога, в которого верила, но никогда не видела и не знала близко, а своих родителей, которых знала, любила и всегда чувствовала их поддержку даже оттуда, из потустороннего мира. И помощь всегда приходила.
Третий выстрел прозвучал немного тише. Но на этот раз пуля прошла чуть выше головы. Бабка Ганя ощутила — скорей интуитивно — её секундное дуновение над темечком.
Старуха бежала изо всех своих сил, и расстояние от стрелка и до неё понемногу увеличивалось.
«Как в тот раз стреляет,— подумалось бабке,— и пули так же пролетают!»
Бежать было всё тяжелее и тяжелее. Уже часто и сильно колотилось сердце, чаще подгибались слабеющие ноги, перехватывало дыхание. Но страх, что полицай достанет её очередным выстрелом, толкал её вперёд и вперёд. Баба Ганя уже не петляла, она бежала по прямой и думала только о том, что фашист промахнётся и не попадёт в неё.
Ещё она думала о козе.
— Люська, где ты? — прошептала она, путая имена, вспоминая, что Люська — это была коза военного времени, а сейчас у неё — Анисья.
От Люськи до Анисьи сменилось более десятка поколений коз, и Анисья была уже дальним потомком той козы по кличке Люся.
Да какая разница! Коза должна уцелеть! Она не погибла во время войны от рук тех фашистов, не погибнет и сейчас от рук фашистов нынешних.
Четвёртый выстрел был ещё тише, и пуля прошла уже далеко. Но баба Ганя продолжала бежать. Она долго не могла остановиться и бежала скорее по инерции. Страх улетучился, и она вдруг поняла, что к ней пришла помощь от отца и матери, что они снова помогли ей.
Пятый выстрел её уже совсем не испугал, бабка Ганя твёрдо уверилась, что стрелок не попадёт в неё. Она замедлила бег и перешла на быстрый шаг. Она удалилась от опасного места уже на полкилометра, и, хотя дальность стрельбы была ещё достаточной для прицельной стрельбы, попасть в неё стало не так-то просто. Старуха продолжала быстро семенить, направляясь к центру луга, туда, где протекала речка. Там можно было укрыться в зарослях ивняка.
«Как в тот раз!» — снова подумала бабка. Ей казалось, что та история повторялась точь-в-точь. Только теперь пряталась на лугу не маленькая быстроногая девочка Ганька, а уже старая и сухонькая бабка Ганя.
Прозвучал шестой выстрел, но как-то неуверенно.
«Не попадёшь, гад!» — уже самодовольно подумала старуха.
Она не останавливалась и всё шла и шла к речке, к густым кустарникам, росшим по её берегам. Понемногу успокаивалось сердце, и дыхание приходило в норму. Всё-таки ещё достаточно крепкое здоровье сохранила баба Ганя.
«Только бы коза уцелела!» — думалось Ганне Панкратовне, о себе она совсем не беспокоилась.
Седьмой выстрел раздался уже издалека, и было понятно, что стреляет фашист скорей от досады.
Вот и река, и заросли.
Раздался ещё один выстрел. Мимо.
Наконец бабка Ганя остановилась и обернулась назад.
Стрелок был уже достаточно далеко, метров за восемьсот. Старуха приложила ладонь ко лбу и стала вглядываться в маленькую далёкую фигурку стрелявшего в неё негодяя. Тот стоял на взгорке возле своей чёрной машины, которая стала похожа на большую собаку, изготовившуюся укусить хозяина.
«Снайпер!» — баба Ганя ухмыльнулась и, повернувшись, нырнула в густой кустарник. Она знала, что здесь её уже никто не отыщет.
Человек на склоне пострелял ещё немного, уселся в машину и убрался восвояси.
10.
Через пару часов, когда солнце уже склонилось к закату, баба Ганя вышла из своего укрытия и пошла назад — туда, откуда убежала совсем недавно. Она шла искать козу.
— Анисья!
В ответ молчок.
— Анисья!
Пройдя метров триста, бабка увидала колыхающуюся траву, и из луговых зарослей выбежала ей навстречу коза. Она как ни в чём не бывало, весело и с некоторой укоризной, поглядела на бабку Ганю, и в её серо-зелёных глазах отразилась большая привязанность к своей хозяйке и благодарность за всё.
— Пойдём домой, Анисьюшка! — старуха ласково поманила козу, и та послушно зашагала следом.
Бабка шла, не торопилась, разговаривала то ли сама с собой, то ли с козой:
— Ничего, Анисья. Уцелели. И в тот раз не пропали. И в этот раз живы остались. Ничего нам не будет. А луг-то этот наш. Он всегда был нашим. Нашим и останется. Все эти аспиды, фашисты проклятые, приходят и уходят, а мы, Анисьюшка, здесь всегда с тобой будем. Потому что луг этот дан людям, чтобы на нём коз пасти. А для чего ещё? Не-е-е! Не будут эти чужаки здесь хозяевами. Приходили уже тут однажды такие же шустрые, да потом исчезли незнамо куда... Наша правда!.. Наша земля!.. Наш луг!
Бабка Ганя семенила, опираясь на свой посох, за ней бежала её коза. Они шли по лугу. По своему лугу. Они были вечными: луг, коза и старуха.
P. S.
Через три месяца Сергей Александрович Гапук был застрелен снайпером возле своего автомобиля.
Петьку Коптелова, землепродавца, посадили за вымогательство взятки на три года с конфискацией.
Сделку по выводу луга из сельхозугодий и продаже частному лицу признали незаконной и аннулировали. Луг снова оказался ничей. Точнее — он остался лугом бабы Гани и её козы Анисьи.
