* * *
М. К.
Плыви, луна. Мы слишком задержались.
Веди: уже взыскуем перехода.
Граница между вымыслом и жизнью
размыта, словно белый плёс песчаный.
Мне страшно оттого, что я толкаю
тебя в твою глубокую стихию.
«Как мелко!» — из пучины восклицаешь.
Кричу в ответ: «Выныривай из бездны!»
Жду рядом: не пловец, но пограничник.
Смотри, по волнам пролегла дорожка.
Скорее на песочек, моя радость!
Пусть зыбкая, но почва под ногами.
Побудь со мной, покормим чаек коркой.
* * *
А. К.
Какой же не любит полёта, езды
татарин, мордвин,
Березовский, Бжезинский!
Лететь или ехать без цели и мзды —
преодолевать потолок этот низкий!
Свой дом за углом приберечь на потом,
потомкам оставить или кредиторам,
которые, может, сломают твой дом!
Бродить по чужим потолкам, коридорам.
Вот Франца тревожного шупальце-след.
Пыльца Ниобеи лежит, как побелка.
Умчаться бы в то хорошо, где нас нет!
Вот жизнь,
вот права, вот удача, вот сделка!
* * *
Pодится нежный человек
в жестоком государстве.
Орешек мягкий, молодой,
в зелёной кожуре.
Всю жизнь — наезженным путём,
в отмеренном пространстве.
Но всё же двигает горой
на утренней заре.
Он детских вымыслов комок.
Он колобок зелёный.
Над ним могучий лес стоит,
качая головой.
Он петушится и кричит:
«Таких, как я, миллионы!
И каждый разумом налит
и двигает горой».
Сочинитель
В тихий сумрак на воле
свет настольный глядит.
Фанатик фантомной боли
боль свою бередит.
Наконец, воскресает
смелый, в свитере, бред.
Но кого он спасает —
тот, которого нет?
* * *
Струится ночь по волосам.
Мерцая, гаснет свет уставший.
Не веря в Бога, верить снам?
Ах, не смеши меня так страшно.
