"Господи, просвети мой ум и сердце моё для разумения
Твоих вечных и неизменных законов, управляющих миром,
чтобы я, грешный раб твой, мог правильно служить тебе и ближним моим".
"Молитва Оптинских Старцев".
"Человек появился, как червяк в плоде, как моль в клубке шерсти, и выгрыз себе местообитание, выделяя из себя теории, чтобы оправдать свои действия".
Жан Дорст, французский зоолог.
1.
...Резко хлопнула входная дверь, и в наступившей тишине пронзительно-звонко и коротко тренькнула пружина. Потом кто-то шумно, с присвистом вздохнул и затаился. На окне встрепенулась занавеска, а по полу потянуло легким сквозняком. Андрей, спрятавшись за кухонной дверью, весь содрогаясь от ужаса, ждал. И когда уже это бесплотное, темное Нечто готово было шагнуть через порог, он отпрянул и безвольно повалился в темноту коридора. И сразу дверь бесшумно захлопнулась, замки, слабо лязгнув, замкнулись, а по лестнице зашаркали удаляющиеся торопливые шаги. Андрей обвел взглядом мутный полумрак комнаты, всмотрелся в заледенелую желтоватую хмарь окна, колышимую в такт завываниям ветра и, перевернувшись на бок, пошарил ногой, чтобы найти тапочки. Тапочек не было, и он поплелся на кухню босиком. И каждый его шаг приводил в неистовство алчную компанию пляшущих шурупчиков, ненасытно со вчерашнего вечера вворачивающихся в самые сокровенные части височных частей головы. Он взял чайник и прямо из носика глотнул безвкусную, омертвелую от долгого стояния воду. Часы показывали половину шестого.
Андрей подошел к окну и потер то место, где висел уличный градусник. Окно дохнуло на него колючим морозным воздухом.
- Тридцать пять..., - задумчиво произнёс он и сразу представил себе старенького слесаря Захарыча, отвечающего за сетевое хозяйство цеха. В такие морозы тот уходил домой только переночевать. Худенький, неприметный, он по-крестьянски хозяйственно по несколько раз в день обходил свои обширные владения, внимательно вслушивался в шорохи труб, щупал их и ставил мелом одному ему понятные крестики. Когда случались аварии, он, облачившись в латанную, немного мешковато сидевшую на нем "брезентуху", ни кому не доверяя, лез в самые гибельные места и уже оттуда начинал давать команды своим подручным - двум молодым парнишкам, только что окончившим техническое училище. Андрей всегда с содроганием и дрожью (как будто бы он сам испытывал продирающий до костей мороз) смотрел на нехитрые манипуляции своих сантехников, неповоротливых в бесформенных зимних робах, с заиндевелыми красно-синими лицами и негнущимися руками. Он суетился и сам бегал перекрывать задвижки, приносил недостающие инструменты и запчасти и, не выдерживая, забегал по ходу погреться на минуту-другую в теплые помещения. Захарыч же никогда не уходил с места аварии до полного её устранения.
На улице морозец чувствовался сразу, хотя после тепла квартиры промерзший за ночь воздух не сразу начал жечь лицо. Он входил в легкие приятным, острым щекотанием. В густом тумане по дорожкам, протоптанным во дворе микрорайона, маячили темные фигурки шагающих в одном направлении людей. Где-то отчаянно сигналила машина. Со всех сторон доносились скрипы шагов. Отчетливо пахнуло духом родного завода, пропитавшим все окрест: прогорклой и едко-кислой гарью электролизных газов вперемежку с дымом теплоэлектроцентрали.
- Скрип, скрип, скрип, скрип, - во все закостенелое от холода пространство неслись еще неокрепшие после сна утренние звуки проснувшегося города. Покачиваясь с бока на бок и приседая на колдобинах, прополз переполненный людьми автобус. И заводская проходная, как большая вакуумная машина, засасывала стекающиеся к ней людские потоки. Эти потоки то и дело возникали вновь: то из трамваев, со скрежетом тормозящих на крутом кольцевом завороте, то из автобусов, терпеливо разрешающихся под козырьком продуваемой всеми ветрами остановке от тяжелого бремени. В этом немногословном, озабоченном своими утренними думами потоке Андрей привычно двигался вначале мимо корпусов выщелачивания глиноземного цеха, ощущая полынно-горькие с привкусом чего-то прокисшего запахи и улавливая мелкие частички никогда не оседающей здесь пыли, потом мимо корпусов электролизного производства, попадая в запахи горелого металлического расплава. Цех, в котором он работал, находился в самом конце завода, и Андрею невольно приходилось не по одному разу делать экскурсию по всей заводской территории. И всякий раз, проходя мимо основных цехов и глядя на закопченные окна их корпусов, на грязные тротуары и подъездные дороги, он явственно представлял себе тех людей, что трудились в тех дымных производствах - нездоровых, с темными лицами и чёрными кругами вокруг глазниц.
Он прошел в кабинет, как всегда - за 15 минут до начала работы. Сел за стол, обшарпанный и заляпанный какой-то фиолетовой краской. Раскрыл тетрадку с планом на день и задумчиво потер переносицу. За стеной кабинета слышались голоса заступающих на смену рабочих механического участка. Где-то одиноко включались и выключались двигатели механизмов, и в преддверии большой и всеобъемлющей какофонии звуков дневной смены их осторожное гудение было, как нервное повизгиванье струн настраивающихся скрипок и виолончелей перед концертом.
- Значит так, - подумал он вслух, водя авторучкой по вчерашним, сделанным наспех записям, - заказать скат на пятый кран, что в литейке.
Он вспомнил вчерашнюю ругачку со старшим мастером литейки, который уже под конец смены, появившись на пороге механослужбы и уставив неморгаемые выпуклые, бесцветно-голубые глаза на бригадира слесарей дядю Мишу, без обиняков пробасил скороговоркой:
- ...На вагранку металл подать не успели. В две смены ломали чугун...а лить опять сегодня будет нечего. Когда я буду делать план по чугуну?
- А натаскать руками - руки отсохнут? - невозмутимо спросил, заворачивая в тряпку ключи, дядя Миша.
- Вот ты и таскай, - кипятился старший мастер, - Много ты натаскаешь.
- Да ладно тебе, не ругайся, - махнул рукой дядя Миша в сторону сваленного в углу металлолома, - не видишь: уже сняли скат, сейчас пойдем ставить новый. Дай, только перекурим.
После разнарядки, когда он вышел от слесарей, механический участок уже вовсю пел свою победную громкоголосую песню очередного трудового дня. Гул десятков двигателей сплетался с визгом резцов, фрез и сверел. Жужжали над головой лебедки мостовых кранов. Скрипела в проходе пила отрезного станка. Остро пахло паленым маслом и горелой водоэмульсионкой.
И как-то без особой на то причины неожиданно Андрей вдруг вспомнил вчерашние слова своего давнишнего приятеля, старшего цехового энергетика Щеглова. Они возвращались вместе с цеховой оперативки. О чем-то незлобливо (скорее, по инерции) переругивались. "Да что ты так близко все к сердцу принимаешь? - вдруг прервал Андрея Щеглов, - вот и твоя Люба сама накликала беду...". Андрей как-то не сразу понял смысл сказанных приятелем слов, а тот, сразу осекшись, перевел разговор на другую тему.
- Зайди ко мне, - взволнованный внезапной догадкой, попросил приятеля Андрей.
- Давай через полчасика. Понимаешь, некогда... - отворачиваясь, чтобы не смотреть в глаза, ответил тот и покачивающейся походкой поспешно зашагал в другую сторону.
Но напрасно ждал его Андрей: Щеглов, отпросившись у начальника цеха "по семейным обстоятельствам", сразу же после оперативки ушел домой. «Что значит: накликала? То есть, её смерть была заранее кем-то предрешена? Выходит, что она не умерла, а ей «помогли» умереть…», - метались мучительно вопросы в его воспаленном мозгу. Надрываясь, звенел телефонный звонок, в дверь кабинета то и дело заглядывали какие-то люди. Андрей сидел каменным изваянием над чистым листом бумаги, машинально отвечая, кивая невпопад головой и извиняясь за свою чрезмерную занятость. "Он определенно что-то знает", - думал Андрей, вновь и вновь прокручивая в памяти тот разговор. Он не мог ошибиться, уловив замешательство Щеглова после сказанных им последних фраз о Любе. Андрею и в самом деле казалось необъяснимой загадкой то, что бросившая его два месяца назад Люба, вдруг неожиданно умерла, проболев два дня обычным гриппом. Он казнил себя за то, что не простил её, когда она, одумавшись, звонила ему, искала с ним встреч для объяснений. Его самолюбие было дико уязвлено тем, что предметом её необоримой любви оказался пустой и никчемный болтун, пописывающий статейки в местной газете под псевдонимом "Иван Чацкий", и он, как мальчишка, радовался, что у них ничего путного не получалось. Ему казалось, что еще не наступило то время, когда жалость к растерянной бывшей жене и незабытые ощущения нежных прикосновений к её божественному телу перевесят острую боль незаслуженной обиды. И когда она умерла, он никак не мог отделаться от мысли, что это она сделала в отместку ему. Он только сейчас начал понимать, что это не она, а он предал её. Что это он не выдержал первого же испытания на прочность их чувств, и отвернулся от неё тогда, когда она уже была на краю гибели. И похороны ничего не ответили на его вопрос: "Как и почему это случилось?". Андрей пришел лишь в последний момент, когда гроб уже опускали в могилу. Он, встав на корточки, поцеловал Любу в лоб и чуть не потерял сознание. Перед ним поплыли озабоченные лица родственников и знакомых, захлопало крыльями пронзительное пространство над их головами, и огненными шарами покатились куда-то за горизонт солнечные блики. "Неужели это всё? - пронеслось молнией в его мозгу и донесло до сознания смысл неосознаваемой истины, - неужели её, моей Любы, никогда больше не будет?". Он смотрел на окруживших его людей пустыми глазами и шептал: "А как же наш не родившийся малыш?". И люди сочувственно молчали, отводили глаза и молча вытирали слёзы.
Он жил эти два месяца "на автопилоте". Ел, пил, ходил на работу, читал какую-то дурацкую книжку про хитрого и мудрого следователя, смотрел футбол по телевизору. Весь мир со всеми его глобальными событиями существовал где-то совсем в другом, параллельном измерении и совершенно не трогал Андрея. Его не трогали и женщины, знакомые и полузнакомые, ненароком пытавшиеся заговорить с ним. Он смотрел на них, как смотрят на соседей по вагонному купе - безразличными и усталыми глазами. Он теперь в своих повседневных размышлениях старательно обходил стороной мысль о загадочной смерти Любы. Всё было проверено. Врачи дали заключение. Следователи даже дело не стали заводить - не было оснований. Все успокоились и примирились, а он не мог. И разве его это была вина, что предчувствия и убеждения никак невозможно было материализовать в доказательства? И он боялся, что от бесплодных и больных мыслей у него помутится когда-нибудь разум.
Но жил Андрей и ждал сигнала или какого-то неведомого знака из окружающего его мира о тайне смерти Любы. Он знал, что эта тайна сама ищет его, чтобы передать ему то, что хотела и не могла сказать Люба. Он мысли не допускал, что его Люба могла уйти из жизни, не поведав ему причины этого ухода, и не понимал, почему она ушла, не попрощавшись с ним.
А Щеглова и в этот день он на работе поймать не мог. Вечером, едва зайдя в квартиру, Андрей сразу же набрал его домашний номер. Трубку долго никто не брал, и только после очередного бессчетно долгого гудка недовольный сонный женский голос, закашлявшись, спросил: "Алё?". " Добрый вечер, Татьяна Ивановна! - весело прокричал в трубку Андрей, - мне бы Петра услышать". "А ты откуда звонишь? – чуть помедлив, поинтересовался голос. "Из дома...". "А моего ещё дома нет…он ещё с работы не приходил…». «Странно…, - удивился Андрей, - а где он может быть?». «Понятия не имею…». «Пусть он мне позвонит, как придет, - попросил Андрей, мне это очень нужно…ладно, Татьяна Ивановна?». «Ладно, коли нужно…, - согласился так и очистившийся от сонливогого кашля голос.
Андрей звонил ещё раза четыре за вечер - Щеглова дома не было. И только уже когда он ложился спать, телефон тренькнул, и в трубке сиплый голос Петра недружелюбно спросил: "Чего искал?". "Хотел спросить...". "До завтра терпит?"- прервал его Петр. "Да вроде бы да..." - ответил Андрей. "Ну, вот завтра и поговорим".
Но и назавтра разговора не получилось. Щеглов, как будто обиженный вопросами Андрея, недовольно пробурчал:
- Да не знаю я ничего...просто я имел в виду её непонятную связь с журналистом.
- Но почему она пошла на ЭТО? - умоляюще посмотрел на него Андрей.
- А почему ты думаешь, что я знаю? - ответил тот вопросом на вопрос.
2.
За пропыленными, подернутыми легким морозным узором, окнами, вдруг ярко вспыхнуло солнце. Однако большой и просторный кабинет от этого не стал уютнее. Длинный ряд стульев вдоль стен, массивный стол с приставным столиком и шкафы темно-коричневого цвета придавали помещению казарменный и холодно-неулыбчивый вид. Вдоль стены, противоположной от окна, длинными унылыми зубцами громоздились по листу ватмана цветные горки каких-то производственных графиков, а прямо над столом висел портрет холено улыбающегося красивого президента страны. Директор завода Висич Лев Ионович снял каску (он только что вернулся из глиноземного цеха с оперативки по новой технике), пригладил свои редкие, но не потерявшие черного цвета волосы и сел, упершись взглядом в черновик написанного им ещё утром приказа.
- Надо бы сегодня собраться, - сказал он в задумчивости и подчеркнул зажатым в волосатые коротенькие пальцы карандашом слово "за счёт капвложений". Ему вдруг страстно захотелось немедленно же посмотреть, что там нагородили проектанты. Он нажал кнопку селектора и глухим строгим голосом позвал:
- Вера Ванна...зайди на минуту...
На открытую форточку неожиданно сел воробей. Лев Ионович, недовольно поморщившись на непрошеного гостя, полистал ежедневник и углубился в чтение вчерашних записей. Дверь неслышно отворилась, и в её проёме возникла секретарь - немолодая, но ещё привлекательная женщина, в костюме делового стиля с маленьким блокнотиком в руке.
- Слушаю Вас, Лев Ионович, - негромко сказала она, глядя на директора спокойными немигающими глазами.
- Вот что...позови-ка мне Путилова...- сказал он, не поднимая головы, - и пускай он захватит с собой проект реконструкции литейки рембазы...или подожди...пусть сначала позвонит.
- У него сейчас представители Ремстроймонтажа...- начала Вера Ивановна. Висич, быстро подняв голову, грозно оборвал её:
- Кто такие?
- По-моему, пэтэошники...с проектами.
Висич двумя пальцами потер свои усы, разгладил пятернёй лежащую перед ним бумагу:
- ...и молчит, паршивец...ну-ка зови их всех ко мне!
Когда, небрежно постучав своим характерным отрывистым стуком, Путилов в компании трёх помятых мужчин ввалился в кабинет директора, у того на столе неожиданно затрезвонил красный телефонный аппарат, на который выводилась междугородная связь.
- Слушаю, - энергично схватив трубку, произнес Висич и скривил лицо, как от зубной боли, - Да, я знаю. Вчера получил и сразу ознакомился...когда-когда?
Наступила долгая пауза. В трубке кто-то говорил, но Лев Ионович, прикрывая её рукой, жестом пригласил присутствующих проходить и садиться к столу.
- Ну что, орлы, нахимичили? - язвительно спросил он вошедших, когда, наконец, разговор по телефону закончился. - А ты-то хорош, - посмотрел он неприязненно на Путилова.
- Да только поздороваться и успели, Лев Ёныч, - заоправдывался тот.
- Ну, ладно-ладно...давай рассказывай, - пытливо уставил Висич взгляд своих насмешливых, черно-маслянистых глаз на старшего из проектировщиков - высокого, сутуловатого, с длинными, прямыми, тронутыми сединой волосами, - есть вопросы - выкладывай.
- Вопросы есть, - нервно барабаня пальцами по столу, сказал проектировщик, - что делать со складом шихты? Если переносить, а иначе не подобрать площадки под стальпечь, то тогда со сроками не уложимся…
- Вам русским языком было сказано: технологию не трогать! Оборудование - пожалуйста. Или я не так говорил?
Он по обыкновению, не в силах усидеть на стуле более десяти минут, резво вскочил, обошел вокруг стула и снова сел.
- Все сроки просрали...етит твою.
- Но Вы же понимаете, что привязывать реконструкцию к действующему производству - это...черт знает что.
- Знаю. Но сроки мы с вами вместе согласовывали.
- Значит, ошиблись.
- Что? - Висич с досадой бросил на стол карандаш, который вертел до этого в руке. - А ты-то чего молчишь? - он опять повернулся к Путилову. - Знал, небось, а помалкивал.
За окном пронзительно затрещал трактор. Висич, досадливо сморщась, подошел к окну, резко захлопнул форточку и показал рукой на дверь:
- Сегодня в пять проведем оперативку в литейке...все свободны...Путилов задержись.
Как только дверь закрылась, Висич, грозно глянув на Путилова, резко, но негромко сказал:
- Я перестал тебя понимать, дорогуша. Они что, тебя купили? Что-то, я гляжу, ты им часто стал задницы подтирать. Никаких отсрочек! Понял? Ну, чего молчишь?
Путилов молчал, потому как понимал, что сроки изначально были нереальными, больше того, они и зависели теперь от него самого. Именно он с его службой капитального строительства срывал сейчас сроки выдачи уточнений по предпроектному заданию. И Висич прекрасно знал об этом.
- А ...что говорить...виноват - исправлюсь.
- Ну, вот и иди. Исправляйся, - уже незлобливо буркнул Висич, показывая этим, что разговор закончен.
Передвигаясь по заводу пешком ли, на машине ли, Висич, как правило, никогда не брал с собой провожатых. Они отвлекали его своими разговорами, сбивали с мыслей, не давали возможности устроить передышку его погрязшему в бесчисленном множестве производственных вопросов мозгу. Он давно уже начал замечать, что работавшая поначалу, как хорошо отлаженный компьютер, голова стала неожиданно давать сбои. Он начал забывать очевидные вещи, путал цифры, коверкал фамилии. Он пока не придавал этому особого значения, поскольку понимал, что мозг его давно уже работает в перегруженном режиме. Он не придавал значения, вернее сказать, свыкся и с усилением жесткости и несдержанности своего характера. Он не мог не замечать, что теперь и подчиненные ему люди поддерживают на заводе эту обстановку нервозности и вечной готовности вступить в грязные склоки. Но, искренне считая, что такая обстановка как раз и помогает поддерживать на рабочих местах нужный производственный тонус, ничего не менял в своем поведении, более того, чувствовал моральное удовлетворение от того, что изливал копившуюся в нём от вечных деловых нестыковок злость наружу.
...Без четверти пять он вошел в боковую дверь литейки. После морозного воздуха едкий и удушливый смрад, качавшийся в лучах потолочных светильников, перехватил горло. Был пересменок, а потому в цехе стояла непривычная тишина, нарушаемая голосами людей, заступающих на смену, да отдаленным гулом двигателей приточной вентиляции. Висич нахмурился, встретив моложавого с неулыбчивыми маленькими глазками начальника цеха Кремера не у дверей, как полагалось, но ничего по этому поводу не сказал, а только, глядя в сторону, спросил:
- Строители здесь?
- Только что подошли, Лев Ионович.
- Тепло в шихтарник пустили?
- Пока нет, но завтра пустим...
- Почему не сегодня?
Он даже остановился, хмуро уперев взгляд в онемело вытянувшегося перед ним Кремера.
- Я тебя спрашиваю, почему не сегодня? Или для тебя мои слова, что о стенку горох?
Кремер, смело глядя прямо Висичу в глаза, вдруг так же жёстко ответил:
- Я Вас об ошибках проектантов предупреждал, но Вы же послушались кураторов...а завтра пустим тепло, потому, что мои сантехники переделывают всю систему отопления...безо всяких проектов и из своих материалов.
Висич зло сплюнул под ноги и толкнул густо запыленную дверь цеховой конторки. Там его уже ждали. За столом сидели сухощавый и энергичный заместитель генерального директора строительной фирмы Лодочкин и улыбчивый толстяк с густыми черными усами - начальник литейки Колосков. Перед ними на стульях расположились человек двадцать - представители заказчика, подрядчика и субподрядчиков. Висич грузно опустился на свободный стул у окна, достал носовой платок, чтобы вытереть лоб и попросил Лодочкина:
- Начинайте.
Тот, не спеша, встал, обвёл присутствующих строгим взглядом и медленным, четким голосом произнёс:
- Прошу быть краткими. Сроки, обоснования, причины - и больше ничего. Предисловия и комментарии не принимаются, - он повернулся к Колоскову, - прошу Вас...
- Пусконаладка дробемётной камеры...выполнено...земляные работы под стальпечь...
- Стоп,- прервал его Лодочкин, - мы же этот пункт решили пока убрать...
- Кто это мы? - вскинулся вдруг успокоившийся было Висич, - как это так - убрать?
- Лев Ионович, - голосом терпеливого учителя ответил ему Лодочкин, - у нас ещё нет чертежей фундамента да и место под печь пока не выбрано...
- Вы что мне тут все голову морочите! - перешел на крик Висич, - Чертежи фундаментов я лично видел неделю назад...Путилов! - Он поискал глазами своего заместителя по капстроительству, - где чертежи? И где решение по месту под печь?
Путилов встал, но Лодочкин, опередив его, резко сказал:
- Может быть, чертежи уже и у нас, но мы же коллегиально сдвинули сроки по печи.
- Вы что мне тут балду гоните, - уже по-настоящему разошёлся Висич, - Ваша долбанная фирма уже достала меня...
Участники совещания заерзали. Перепалка директора с руководителями строительной фирмы всегда велась на таких повышенных тонах, что даже видавшие виды командиры производства чувствовали себя неуютно. Все зашевелились, зашептались, и никто не обратил внимания на впорхнувшую в кабинет миниатюрную секретаршу начальника литейки. Она смело подошла к Висичу и, прервав его на полуслове, сказала:
- Вас ищет Мишин. Во втором корпусе несчастный случай со смертельным исходом.
