У НЕПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА
К служебному входу Приморского государственного академического театра имени Горького подплыл «Краун», молодо серебрящийся чёрным лаком. Мы с Виктором одновременно посмотрели на часы. То, что надо: семнадцать тридцать, как договорились. Водитель предупредительно растворил заднюю правую дверь «Тойоты», Кира Крейлис-Петрова прошла в театр, ответив на приветствие знаменитой улыбкой. Из левой вынырнула Нина Усатова, слегка задержалась у подъезда. Тоже – свет улыбки, какие-то совсем простые слова. Доброта, сердечность – ни намёка на усталость от многодневного гастрольного марафона с перелётами, переездами, ежевечерними спектаклями и полубессонными ночами. Ни сверкания звёзд, ни свечения нимбов – нормальные, свои, родные люди. И постановку они привезли до дна понятную, близкую каждому живому русскому сердцу: «Любовь не картошка…»
Михайлова не было. Но мы с Бусаренко не успели подосадовать. Александр Яковлевич появился через минуту-другую. Поднялся от сквера Сергея Лазо пешком – с бутылочкой воды и двумя апельсинами, необъяснимым образом умещавшимися в одной ладони. Издали заулыбался, распахнул руки, чуть приостановившись, размашисто шагнул навстречу. Обнялись, поцеловались.
Давно знал, что с Виктором Васильевичем они однокурсники по Дальневосточному педагогическому институту искусств и друзья со студенческой скамьи. Но если бы не знал, достаточно было увидеть эту встречу, и всё уже было бы ясно.
Актёрский, театральный и кинематографический мир неизменно интересен для всех. Иногда даже избыточно. Сценические и экранные образы, душевно волнующие человека, заражают его любопытством ко всему, что связано с талантливыми людьми, награждёнными народной славой и зрительской любовью. Это любопытство удовлетворяется по-разному. Сегодня в ходу изысканно-изобретательный публичный парад закулисной и заэкранной жизни кумиров. Можно говорить о некой субкультуре – заполонившей все подмостки и залы, вплоть до ресторанных, прочно прописавшейся на экранах TV тусовочности. Михайлов обходит её стороной. Признаётся: «Я устал от душевного стриптиза. Выходить на исповедальную интонацию, показывать, вот какой я правильный… Не словами это надо доказывать». Он и тут остаётся самим собой, предполагая исповедальность там, где правят бал пиар, ничего не стесняющаяся гламурно-«светская» реклама, вся «правда» которой в конце концов выражается в долларах.
Наверное, сразу узнать, чего человек стоит, можно только в бою, в минуту смертельной опасности, у черты, у края. А достоверно разглядеть, не рискуя ошибиться в оценке, легче всего в самой простой ситуации, когда никто ничего и никого не изображает, а делается по-детски непосредственным, неподдельно откровенным. С годами, правда, это становится мало кому доступно. Особенно людям, вкусившим славы.
Мне кажется, Михайлов, владеющий завораживающим даром перевоплощения на сцене и киноэкране, в жизни не хочет или не умеет играть. Такое впечатление он произвёл полгода назад при знакомстве в Москве, и это впечатление укрепилось во Владивостоке – с первых минут общения у непарадного подъезда Приморского академического театра.
НЕПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
С Виктором прошли в гримёрку без проблем. Михайлова задержали приветствиями и расспросами на вахте – здесь его знают, рады выказать уважение. И тут же атаковала, захватила в плен восторженная почитательница, незамеченная нами, появившаяся словно ниоткуда.
Гримёрка – место загадочно-таинственное. В пенале маленькой комнаты с живописной небрежностью упакованы стулья-кресла, узкий столик вдоль стены, зеркала, разнокалиберные театральные реквизиты. В углу на стене – красивый портрет народного артиста России Евгения Горенко.
Настроил диктофон, расчехлил фотоаппарат. Ждём. Становится ясно: Александра Яковлевича надо выручать. Спускаюсь вниз. Михайлов на диване что-то подписывает сидящей рядом незнакомке. Вокруг уже хороводятся другие люди.
Кто-то сопровождает его по лестнице на второй этаж: Михайлов медленно поднимается по ступенькам – полубоком, то и дело поворачиваясь вперёд спиной, невольно притормаживая, отвечая на вопросы, сыплющиеся без перерыва. Едва вошёл в гримёрку, тут же появляется гость – земляк и моряк, которому хочется многое поведать знаменитому человеку о своём прошлом и настоящем.
В Москве, во ВГИКе, когда вокруг Михайлова закрутилась такая же карусель, мне показалось, что он тяготится вниманием к себе, но затрудняется сказать об этом прямо, боится обидеть назойливых воздыхателей.
Сейчас спасает Виктор Бусаренко. Гость оставляет нас неохотно и не сразу. Напоследок предлагает машину – отвезти, куда надо, после спектакля и просит номер телефона. Михайлов от машины отказывается с вежливой благодарностью, однако телефон без сопротивления записывает в протянутый блокнот. До выхода не сцену остаётся едва ли полчаса. С опаской думаю: вот кто-нибудь опять постучится, а то и без стука войдёт, потребует автограф, начнёт рассказывать за жизнь, ведь Александр Яковлевич не остановит, не попросит выйти…
Уже нет смысла задавать приготовленные вопросы. Разговор вьётся сам по себе. Непредвиденный, временами как будто бессвязный, касающийся вроде бы незначительных вещей, но с неожиданной глубиной открывающий характеры говорящих.
– Я с юности завидовал моему интеллигентному другу, всегда был поражен Витиной образованностью…
Об этом Александр Михайлов и в Москве говорил.
– Бросил курить семь лет назад, а с этим делом – так: выпиваешь немного и только с близкими…
Виктор протянул бутылку какого-то редкого коньяка:
– Вот, Саша, думаю, без подарка неудобно, но не цветы же нести. Держи на память.
– Да ты что, мы сейчас – за дружбу, за встречу! Можно немножко ради такого случая.
Улыбнулся широко, пошутил:
– Я же алкоголика играю, так что в самый раз.
И апельсины сгодились.
– Были в Уссурийске, в Арсеньеве, ночью приехали, во «Владивостоке» остановились… Прошёл по набережной…
Может быть, в этот момент он вспомнил, как молодого моряка приятели пригласили в театр, в одночасье круто изменивший его жизненный курс. Позже он писал: «Попросил я, правда, у моря прощенья. Пошёл после спектакля, взбудораженный, сам не свой, на берег Амурского залива. На берегу сидел. Думал. Чувствовал себя виноватым... Но знал уже, что нахожусь во власти чего-то для меня не очень понятного, крепко меня захватившего. У меня было огромное желание посвятить себя сцене».
С Виктором Васильевичем они вспомнили своего третьего сокурсника и друга – Юрия Кузнецова. История выдающихся актёров Кузнецова и Михайлова достойна отдельного рассказа. Я бы сказал, история – волшебная. В кино и в театре друзья не раз играли одни и те же роли: один первым на театральной сцене, второй на киноэкране, потом – наоборот. Когда-нибудь надо записать этот сюжет – удивительный совершенно, просто уникальный! Но сейчас мне важен факт – о чём и о ком они говорят. Ведь давно не виделись, каждому есть, что поведать о себе. А до себя самих очередь как-то всё не доходит.
– Хорошо играет Усатова, больно хорошо…
Речь зашла о книгах. Михайловское «Личное дело» вышло двумя изданиями и без промедления разошлось. У Бусаренко среди прочих особенно выделяется «Сундучок Мельпомены». Вещи разные: горячая современная публицистика и сборник рассказов-миниатюр о театре, о людях театра. Однако и то, и другое очень даже стоит читать.
Как поступают сто авторов из ста? Получают своё детище из типографии, бегут к друзьям и ко всем мало-мальски знакомым дарить и хвастаться. А эти… Виктор о «Личном деле» узнал стороной. Его «Сундучок», увидевший свет почти пятнадцать лет назад, Александр не держал в руках.
Обмениваются просьбами: «Ты бы подарил, а…» И оба смущаются: «Да чего там…» Правда, удивительные мужики.
– Всё идёт оттуда, от детства. Приезжаю на родину, выхожу в степь – спазмы горло перехватывают, смотрю на эту саранку, которая мне жизнь спасла…
Новая история: когда, как, в самом деле, саранка жизнь спасла? Расспрашивать некогда. Актёру ещё переодеться надо, какие-то минуты остались до начала спектакля.
– Через месяц приеду. Фильм снимать о Дальнем Востоке. Документальный. О природе, о человеке, об экологии души и среды окружающей… Позвоню, встретимся обязательно.
Вот тогда и расспрошу о саранке.
Обнимаемся.
– Доброй дороги!
Поезд – в час ночи. На Хабаровск.
ЧЕСТНОЕ СЛОВО
Первое место в моём сердце рядом с родными и друзьями прежде занимали военные моряки и любимые писатели. Теперь к ним прижались актёры. Именно актёры театральные. В кино можно отснять дубль-другой, что-то смонтировать, переозвучить. Под писателей сегодня кто только не рядится. Дошло до того, что пишут одни, а на обложках имена – другие. Певцы-певицы косяками прут – не разберёшь, где свой живой голос, где чужая «фанера». И что на этих всех пальцем показывать, если даже самые далёкие от системы Станиславского специалисты стали одновременно драматургами и исполнителями, играя фальшивые роли на сцене жизни, всё откровенней превращая её в трагикомический фарс?
Театральный актёр теперь – самая честная профессия. Александр Яковлевич с этим согласился: «Никого не обманешь. Надень костюм, галстук-бабочку, ничего это не скрывает. Человек как под рентгеном, всё видно, просвечивается насквозь – понятно, что о чём думает, кто он, что из себя представляет».
Конечно, актёр и образ, который он создаёт, – не одно и то же. Тем не менее… У истинного актёра с этим самым образом отношения нешуточные.
Александр Яковлевич после Владивостока работал в Саратове. Там был замечательный артист Янин. Михайлов вспоминает: «Янину однажды дали роль авиаконструктора. Он чуть с ума не сошёл. Стал конструировать самолёты. Прямо на репетициях. В образ вживался. Вот, говорил, смотрите: если это крыло сюда завалило, то, я думаю, поток воздуха пойдёт так… Конструктором, наверное, был бы хорошим…»
Студентам ВГИКа, которые учатся у Михайлова, наверняка очень повезло. Он не лицедействует на сцене и на экране. Он – живёт. Искусство его корнями уходит в жизнь, питается ею, оттого такое неподдельное. Тут, как в любом другом искусстве, важны основы – внятное понимание того, что является главным не только для актёра, но для любого человека вообще. Прежде всего, чёткое представление о добре и зле. Для Михайлова это понятия не абстрактные, усвоенные ещё в молодости, когда его учило правде жизни бескомпромиссное рыбацкое море. «…судно – это замкнутое пространство. Там человек с мелкой душонкой остаётся один на один с самим собой и редко находит себе подобных. И если на земле он может отыскать подонков, похожих на себя, и как-то приспособиться, то в море он весь на виду. Море раздевает человека, обнажает его суть». Где оно, море, и где – давно уже – действительно, не только по формальному званию, народный артист России Александр Михайлов? Но он остаётся самим собой, остаётся Человеком. Главное и на борту штормующего судна, и на театральной сцене, где никто никого обмануть не в силах.
Знакомого по десяткам фильмов, многие из которых запали в душу, на сцене я видел Александра Михайлова один раз. В учебном театре ВГИКа, в первых числах декабря прошлого года. Спектакля никакого не было, Александр Яковлевич никого не играл. И непосредственно на сцену поднялся то ли с художником, то ли с помрежем лишь на минуту-другую. У авансцены стоял стол с эскизами декораций. Большую часть времени, склонившись над столом, Михайлов с коллегой обсуждал оформление будущего спектакля. Из-за кулис, из институтского коридора входили студенты – ученики Михайлова, другие какие-то люди, отвлекали Александра Яковлевича. Он всем отвечал спокойно, негромко, но лаконично, одной этой краткостью показывая, что крепко занят.
Зал учебного театра невелик. К задней стене круто поднимаются ряды кресел. Сцена, переборки над ней и вокруг выкрашены чёрным. Окон нет. Свет неяркий.
Ожидая, пока Михайлов освободится, я сочинял про себя заготовки к очерку о нём. Первое, что пришло в голову: «Он возвышался над всеми… На фоне чёрного провала сцены, в бледно-желтушном полумраке зала он, выбеленный сединой, казался единственным светлым пятном…» Почти сразу всё вычеркнулось. «Возвышался» – это не про Михайлова. Не обиженный ростом, он был выше всех, но ни над кем не возвышался. Собеседник, мне показалось, не раз и не два порывался с ним поспорить, а спора не получалось. Михайлов как будто заранее со всем был согласен. За него даже хотелось заступиться. Я не сразу сообразил: он просто даёт человеку свободу, не хочет ограничивать его фантазию, его творчество. И «единственным светлым пятном» он тоже не был. Он, вообще, никакое не «пятно». А вот свет, действительно, излучает. Светлый человек, душа светлая – словами трудно объяснить, но рядом с таким человеком это всегда чувствуется.
Таким Александр Яковлевич предстаёт и в своей книге «Личное дело» (легко кликнуть в Интернете). В наше расколотое, повреждённое время он, не склоняясь ни к левым, ни к правым, не страшась осуждения тех и других, говорит о спасительной необходимости «думающему человеку выйти не к правде красной или к правде белой, но к правде как таковой».
Что есть свобода? Свобода духа или свобода брюха? Кто такой русский человек в нынешнем сложном мире, агрессивном, непомерно жестоком, далеко не ко всем справедливом? За что, как мы все, и каждый из нас персонально должны стоят, против чего бороться?
У человека есть всё необходимое для тихого, вполне сытого существования, он мог бы не затруднять себя этими проклятыми вопросами. Но отчего-то Михайлова не устраивает спокойная жизнь. Книгой своей он не добывает новой славы – её ему хватает и так. Сердце болит за Россию, за человека, за душу человеческую. Безверный, бездуховный человек для Михайлова – черепок без глаз. И без Родины в себе – пустой. Такой едва ли поймёт его горячий призыв: «Слышать Родину, чувствовать свою Родину, служить ей всей жизнью – вот что нужно теперь, пока мы её не потеряли совсем». Нет, не поймёт и не откликнется. Правильно пишет Михайлов: «Предательство России стало в последнее время делом прибыльным, комфортным, даже модным», и вопрос этот решается каждым человеком внутри себя самого: «Или ты идёшь до конца за Святую Русь, отстаивая её каждым жизненным шагом, или ты предаёшь её, отрекаешься от неё своими поступками и устремлениями». Третьего, в самом деле, не дано.
Если Михайлова знаешь достаточно хорошо, понимаешь, что он не мог не написать эту книгу. Теперь такие люди встречаются редко. Хотя в них Родина как раз нуждается более всего.
