Родилась в Ленинграде. Во время войны была эвакуирована в Сибирь, где прожила восемь лет. Окончила дирижерское отделение петрозаводского музыкального училища, класс вокала в литовской консерватории. Много ездила по Советскому Союзу с концертами. В настоящее время живет в финском городе Турку и уже более десяти лет возглавляет свой музыкальный коллектив, который гастролирует по Финляндии, Швеции, Эстонии и России. Пишет тексты и сценарии выступлений. Первые рассказы были опубликованы в Германии, в альманахе «Пилигрим».
Шторм усиливался. Нашу шлюпку бросало из стороны в сторону, как бумажный кораблик, и нам, артистам Владивостокской филармонии, никак не удавалось приблизиться к борту судна, на котором предстояло дать свой первый концерт здесь, посреди Тихого океана. Видимость была нулевая, только слева можно было разглядеть поднимающийся под самые небеса борт знаменитого китобойного судна «Дальний Восток». Вмиг почерневшее небо сливалось с гигантскими гребнями клокочущих волн, и мне стало жутко. «Мама, я хочу домой, – прошептала я и, взглянув вверх, ужаснулась. – Разве это судно? Это ж настоящий небоскреб посреди бесконечной водной шири». Но лучше бы я не смотрела – нашу шлюпку опять подбросило на гребень очередной волны, а затем швырнуло в кипящую бездну. Я едва не свалилась за борт, вместо меня бултыхнулся большой деревянный ящик с усилителем и колонками. Все, аппаратуре конец!
Вот она, первая жертва стихии. Да что уж там, самой бы удержаться. «Держись за поручни крепче, – перекрывая страшный рев усиливающего шторма, крикнул мне откуда-то сзади наш конферансье, – а то как бы мне не пришлось на концерте петь вместо тебя!». Я обернулась и, разглядев сквозь тугую молочную завесу его бледное напряженное лицо, поняла, что шутки плохи! Но наконец нашей шлюпке, нагруженной всяким концертным скарбом, удалось зацепиться за борт судна, и с верхней палубы нам спустили штормтрап.
«Что-о-о? И по этой вот веревочке мне придется подниматься на такую верхотуру? Ну, уж нет, я еще с ума не сошла!» – в отчаянии прокричала я в ухо стоявшему рядом бас-гитаристу Лешке. «А ты что думала, что тебе сейчас лифт с зеркалом подадут?!» – отшутился он, но я видела, что ему тоже совсем не до шуток. А вокруг ящики и чемоданы, перемещаясь от одного борта к другому, выплясывали какой-то дикий танец. «Ну, ты что к полу-то приросла? Давай, полезай!» – скомандовал кто-то и подсадил меня под заднее место на злополучную лестницу.
Не успев ничего сообразить, я, не смея поднять глаза наверх, уже судорожно сжимала скользкую деревянную перекладину. Казалось, что я поднималась прямо в небеса. Немного уняв дрожь, я осмелилась посмотреть вниз. Там грозно пенящийся высоченный гребень, словно язык какого-то громадного дракона, казалось, вот-вот схватит меня за ноги, и я в ужасе рванула вперед, с олимпийской скоростью преодолевая одну за другой шаткие перекладины болтающейся на ветру лестницы. Внезапно небо прояснилось, и лучики солнца, словно вырвавшиеся на волю узники, ярко высветили борт морского небоскреба, где я так неэстетично болталась. А наш фотограф (вот негодяй!) направил на меня объектив своего фотоаппарата, очевидно, охотясь за самыми экстремальными моментами нашего гастрольного круиза.
Вот оно! Уже тогда, в конце семидесятых меня преследовала желтая пресса, совсем как современную поп-звезду. И сейчас, по прошествии нескольких десятков лет, я не могу без улыбки смотреть на этот «шедевр»: на ярко освещенном борту огромного судна крупным планом красуется моя задница в теплых непромокаемых брюках! Но вот последний рывок, и чьи-то крепкие руки, подхватив меня за плечи, опустили на палубу
Когда мы, мокрые, испуганные, усталые и голодные, собрались на верхней палубе и разобрали свои сумки и кофры, к нам подошел старпом (для несведущих в морской терминологии, старший помощник капитана), улыбчивый, симпатичный, довольно моложавый человек. Поприветствовав нас, он предложил сначала отдохнуть в приготовленных для нас каютах, а затем добро пожаловать на обед в кают-компанию первого класса. «И не заблудитесь с непривычки», – предупредил он.
Следуя за молоденьким матросиком по нескончаемым коридорам и лабиринтам, я внезапно, нос к носу, столкнулась с красивой блондинкой в кокетливой кружевной наколке на высоко взбитой прическе. Она ловко балансировала на своих каблучках-шпильках. Ни дать ни взять, героиня какого-нибудь американского боевика. «Это буфетчица Надя из кают-компании. Она сегодня будет кормить вас обедом, – пояснил мой морячок, – когда расселитесь и отдохнете, приду вас проводить». «О-го-го! Если здесь такие шикарные буфетчицы, то надо бы к званому обеду тоже прифрантиться. Брюки тут явно не пройдут», – рассуждала я, пока мы пробирались в мою каюту. Казалось, что мы никогда и никуда не придем, но вот мой матросик остановился перед какой-то дверью и негромко постучался.
Чей-то голос за дверью недовольно пробурчал: «Никак выспаться не дадут! Ну что там еще?!»
«Вот, Валентина, принимай на постой артистку», – бойко произнес мой провожатый. Дверь отворилась, и на пороге, запахивая полы розового ситцевого халатика, показалась невысокая темноволосая симпатичная женщина. На мой взгляд, ей было слегка за сорок, как и мне. Даже не взглянув на меня, она взяла у меня из рук чемодан и внесла в каюту, буркнув: «Ну, проходи, чего стоишь. Небось, первый раз в море? Ничего, пообвыкнешь, а сейчас… вот наверху твоя койка, ложись и отдыхай, а я, уж извини, после вахты выспаться хочу», – и тут же плюхнулась на нижнюю постель, досыпать.
Немного оглядевшись, я принялась распаковывать чемодан. Пристроить куда-нибудь свои концертные костюмы оказалось не так-то легко. Судно легонько, но до тошноты противно покачивало из стороны в сторону. Мне пришлось лавировать между койкой и столиком, стоявшим возле стены. Недолго думая, я наскоро вымыла под краном голову, соорудила незамысловатую прическу, на дорожную блузку набросила нарядный, купленный перед самой поездкой шарф. И очень даже вовремя, потому что тут же раздался стук в дверь – это пришел за мной матросик. И опять те же грохочущие лестницы и переходы, то вверх, то вниз. Я, ей-богу, легче отыскала бы оазис в необъятной пустыне, чем эту столовую, то бишь, кают-компанию.
Не в каждом ресторане можно встретить такое великолепие. Просторное помещение, отделанные деревом стены, огромный пушистый ковер, изящная салонная мебель. В японских вазах цветы, выращенные в судовой оранжерее. Посередине несколько сервированных столов, за одним из которых при полном параде уже сидели свежевыбритые капитан и два его помощника, остальные были наши. Оказывается, все уже давно были в сборе, ждали только меня. «Как неудобно», – подумала я и, натянув на лицо дежурную улыбку, быстрым шагом отважно двинулась к столу, за которым оживленно беседовали наши музыканты. Офицеры, как по команде, привстали и предложили занять четвертый стул за их столиком. Я в смущении плюхнулась рядом со знакомым уже старпомом. Два других офицера галантно представились, и обед начался.
О! это не был обед, в меню которого классические «первое, второе и компот»! Вспомнилась сказочная скатерть-самобранка, а вокруг этой скатерти, беспрекословно выполняя все приказы капитана, бесшумно порхала на своих каблучках-шпильках уже знакомая мне красавица-буфетчица. На столах один за другим появлялись всевозможные экзотические, диковинные для нас, «сухопутных килек», блюда и закуски, в основном, из морепродуктов. Тут и устрицы, и мидии, салаты из креветок и гребешков, морская капуста и приготовленные как-то особенно медуза и кальмар. После ухи, сваренной из разных видов океанских рыб, было подано второе – великолепные крабовые котлеты.
А уж о напитках можно было вообще писать поэму – во всю стену, сверкая хрусталем, расположился бар, в котором собрались напитки, не побоюсь сказать, со всех континентов. Тут красовались всевозможные вина, множество сортов шампанского, ликеры, какие-то невозможной красоты бутылочки с японскими названиями. И все это великолепие завершали экзотические фрукты – ананасы, киви и персики, сочные и свежие, словно только сейчас сорванные с веток. Откуда все это здесь, за тридевять земель, в далеком и огромном Тихом океане, захотелось спросить соседей по столу. Но увидев, с каким наслаждением мои коллеги, не переводя духа, молча упоенно уплетают все это великолепие, я заткнулась и принялась за киви, который держала в руках впервые в жизни, и мучилась в догадках, как его едят, с ножом или без? «Деревня!» – сказала бы моя любимая Людмила Гурченко. После сей богатой трапезы завязалась интереснейшая памятная беседа. От рассказов о нашей незавидной, поистине цыганской жизни, перешли к специфике жизни на этих плавучих небоскребах. Для многих каюта на этом судне зачастую становилась чуть ли не единственным прибежищем, родным домом и пожизненной пропиской. Тысячи работников, нанимаясь на сезонную работу, остаются здесь надолго, а некоторые и навсегда. Среди них много женщин, работниц по разделке рыбы и заготовке консервов, поварих, горничных и т.д. И все они называются здесь матросами. Уклад здешней жизни тоже особый. Тут и неимоверно тяжелый труд, связанный с риском для жизни, тут любовь и ревность, браки и разводы, дуэли и самоубийства.
Надо хоть немного отдохнуть перед концертом и растрясти отяжелевшее пузо. Опять мой адъютант Сенечка провожал меня в каюту. Валентина уже встала, и маленьким дорожным утюжком наглаживала голубую шелковую блузку. «Привет! Ну что, пообедала, осмотрелась? – улыбнувшись, протянула она руку. – Давай знакомиться!» Мы разговорились, и Валя просто, будто знала меня давно, рассказала о себе. Живет с сыном в Ленинграде. Муж оставил их больше десяти лет назад. Квартиру пришлось разменять, и им с сыном досталась девятиметровая комнатка с общей кухней. Вот тут-то одна приятельница и рассказала ей о возможности заработать, завербовавшись лаборанткой на один из крупных плавучих заводов на Дальнем Востоке. «По образованию я биолог. Ну, думаю, если возьмут – заработаю на квартиру, и все».
И, оставив сына-подростка у мамы на Васильевском острове, ушла в первое плавание. Привыкать к морской жизни поначалу было нелегко и страшно, но она преодолела все. Да и деньги пришли немалые. А когда уже после третьего рейса она смогла купить двухкомнатную квартиру в новом районе, назрел вопрос о новой мебели. Опять пришлось отправиться в рейс, благо, в пароходстве были довольны высококвалифицированной лаборанткой. А дальше затянуло. Сын поступил в университет, потом женился, потом надо машину, потом гараж. Теперь и машина есть, и дача – можно бы и на берег. Да вот беда, без моря она уже не представляла себе жизни. Затем, в лице того симпатичного и улыбчивого старпома, который первым приветствовал нас на борту, появилась любовь. «А работа у меня хоть и трудная, – продолжала Валя, – но… вкусная. Вот смотри, – показала она на трехлитровую стеклянную банку с красной икрой, – мы ведь не только крабов ловим, но и кетовой икрой занимаемся. С каждого улова я снимаю пробы, провожу лабораторные исследования, а впрочем, что я тебе мозги пудрю, давай, бери ложку и лопай, не стесняйся. А я на нее уже и смотреть не могу!» Что за чушь! Как это может тошнить от икры! Много позже я убедилась, что Валя совсем не кокетничала, потому что и сама долгое время после этих морских гастролей не могла слышать об икре. Да и немудрено, потому что в течение двух месяцев пребывания на разных плавучих заводах – всюду красная икра. На завтрак, обед и ужин, ешь не хочу! Равно как и крабы, из которых, оказывается, делают не только консервы, но и великолепные котлеты, а также просто волшебные пельмени и шашлыки. Но сейчас, когда я впервые в жизни алюминиевой ложкой черпала из большой банки икру, в каюту ворвалось судовое радио. «Всех свободных от вахты приглашают в кинозал на концерт Владивостокской филармонии!». У меня, совсем, как у той вороны, от жадности «в зобу дыханье сперло», а ведь мне уже давно надо быть на месте! Распеться, осмотреть сцену и подыскать себе уголок для переодевания. Валя была уже готова. Такая торжественная и красивая, что я ее даже не сразу и узнала
«Ух, какая ты! – воскликнула я от неожиданности. – Тебе бы сейчас по Невскому прошвырнуться, все мужики бы шеи повыворачивали, глядя на такую красоту!». «А то! Знай наших!» – парировала Валя. Кокетливо повернувшись на каблуках, она направилась к двери. Я схватила свой кофр, и мы двинулись в зал. Легко сказать «двинулись», я чуть не сломала каблук – опять эти нескончаемые гремучие лестницы! Вверх – вниз, лабиринт коридоров, и снова подъем. Даже голова закружилась!
Кинозал уже был битком набит. За сценой, в кинобудке, переодевалась к первому танцу наша красавица Анечка. Столы и стулья завалены костюмами, но мне посчастливилось найти какой-то бесхозный закуток. А на сцене ребята оркестранты устанавливали уцелевшую аппаратуру. Наш трудоголик Пашка, уткнувшись носом в один из углов, неистово орал «А-а-а-а, э-э-э-э, и-и- и-и, о-о-о, у!» Говорил, что так легче распеть осипший от ветра голос. В программе после моих романсов он поет итальянские шлягеры. Пристроив свои костюмы, я начала понемногу гримироваться. На сцену мне выходить только в середине первого отделения, так что у меня еще есть время настроиться, распеться и передохнуть. Я даже успела подсмотреть в дырочку в парусиновой занавеси (кто-то специально прокурил), что происходит в зале. О! Как говорится, «партер уж полон, ложи блещут!» Мест в зале не хватало, и многие уселись между рядами прямо на полу. Аншлаг! Мелькают бушлаты, бескозырки. Отдельными группами держались женщины в платках и резиновых сапогах. Видать, только после вахты, прямиком из рыборазделочного цеха, потому что в воздухе витал смешанный аромат резких мужских одеколонов и рыбы. «Что эти люди делают здесь? – спросила я себя. – Им бы сейчас отдохнуть и выспаться, как следует, а они песни слушать пришли». Но вдруг я поняла, что песня им нужна как праздник! «Я не рожден царей забавить стыдливой лирою своей», сказал Пушкин. Правильно, песня нужна не царям, а им, просоленным, уставшим, чья душа ждет музыки, песен, и я им спою. Это был мой первый концерт на океанских водах, и потому их утомленные, обветренные, улыбающиеся лица и несмолкающие после каждого номера аплодисменты я помню до сих пор! Ближе к финалу концерта судовое радио объявило следующую вахту, и часть публики неохотно, с явным сожалением покинула свои места. На вахту! Но самыми трогательными были несколько маленьких букетиков душистой герани, которые нам преподнесли в конце. Растили, небось, растили, и не жалко же было расставаться! Этот трогательный букетик я очень долго хранила высушенным. Он вернулся со мной домой на берег и почти до самого нового года красовался на трюмо в спальне. После первого концерта мы наскоро поужинали в той же самой «компании первого класса», но уже сугубо своим узким артистическим кругом. А жаль, по нашему женскому мнению, офицерские погоны очень способствуют пищеварению. Усталые, перегруженные разнообразными впечатлениями, мы разбрелись по своим каютам. Спать, спать, спать! Ночью судно слегка покачивало, но я спала крепко и сладко, как в колыбели. Проснулась, от того, что прямо мне в лицо нахально заглядывал озорной лучик солнца. Семь часов утра! Моя соседушка на нижней койке крепко спала. Вот везет, трактором не разбудить! Стараясь двигаться бесшумно, я осторожно вышла на палубу. Кое-кто из наших уже загорал, а некоторые даже делали зарядку! Правильно, одобрила я, а то отрастили крабами да икрой «трудовые мозоли», аж штаны лопаются! Остальные, сгрудившись у борта, любовались удивительным восточным солнцем. Зачарованная, я остановилась. Море как будто пылало пожаром, а солнце огромным огненным шаром медленно, словно дразня, поднималось с океанских глубин. Казалось, протяни руку, и сможешь отломить от этого шара кусочек и унести с собой! А справа по борту, совсем близко от нас, сгрудились в кучку белоснежные японские рыболовные шхуны. «Браконьеры, – пояснил неожиданно появившийся рядом первый помощник капитана, Валечкин возлюбленный, – крабов хватают прямо из-под носа. Ну, ничего, сейчас прибудут наши пограничники, разберутся» Потом поблагодарил меня за выступление и признался, что и сам частенько балуется песнями под гитару, на которой еще в юности бренчал с дворовыми пацанами рок-н-ролл. «Не опаздывайте на завтрак», – с улыбкой предупредил он, уходя.
Чем закончилась встреча японцев с нашими пограничниками, я уже не увидела, поскольку голод – не тетка, как справедливо заметил кто-то очень мудрый. Поэтому я, ориентируясь на доносящиеся откуда-то изнутри манящие запахи, устремилась вниз по лестнице. После завтрака мы вышли на палубу подышать свежим ветерком и опять попали на необычайное зрелище! За бортом танцевали нерпы. Стая нерп! Матросы, чтобы нас позабавить, врубили на всю катушку танцевальную музыку, и мы наблюдали, как эти чудные животные, заслышав ритмичные звуки, мчались к борту плавающей дискотеки и начинали выделывать какие-то замысловатые фигуры. Они то стремительно ныряли в темные волны и тут же выныривали, весело отфыркиваясь, то плавно кружились, будто вальсируя! Любовалась бы этим дивным зрелищем бесконечно, но скоро снова выступление для тех, кто не сумел посмотреть концерт вчера. Когда музыка смолкла, нерпы, закончив танец, дружно продолжали плыть за кормой.
А мы, прихватив кофры с костюмами, направились переодеваться. Пашка снова распевался во всю глотку. Переодевшись к первому выходу, я где-то за гальюном нашла укромный уголок и тоже начала мычать под нос свое «Ми-ми-ми, ма-ма-ма, мэ-мэ-мэ». Вдруг судовой громкоговоритель объявил: «В связи с трагической гибелью одного из матросов на судне объявляется траур, и концерты Владивостокской филармонии отменяются».
Господи, твои пути неисповедимы! Освободившись от вахты, механик из машинного отделения решил сходить на концерт. Он поднялся на палубу подышать воздухом. При швартовке сейнера парнишка стоял у самого борта, и в этот момент тросом ему оторвало голову! Это жуткое известие как будто парализовало нас, впервые столкнувшихся с такой страшной смертью. Валентина пыталась успокоить меня. Она говорила, что здесь смерть не редкость, и они к этому уже как-то привыкли. «Ты думаешь, что мы здесь одни? Да Японское море кишит разными рыболовными судами, катерами, сейнерами, шхунами. Это целые плавучие города, Венеция против них – деревня. И все, что происходит в этом огромном хозяйстве, тут же передается по рации. Где-то утонуло судно, где-то застряло во льдах, кто-то свалился за борт, кто-то упал с железной лестницы. Да и обычные, «земные» недуги – инфаркты, аппендициты, сильнейшие отравления случаются постоянно. Так что мы тут закаленные».
Потом она сказала (лучше бы уж молчала), что труп всю ночь пробудет в судовом холодильнике, а утром катером его отправят на материк. Тут уж будет не до песен и плясок, когда мы утром этим же катером вместе с гробом отправимся на землю. И, словно в противовес случившемуся, над океаном внезапно установилась ясная, солнечная погода. Ветер утих, поверхность воды стала зеркально гладкой. Казалось, для того, чтобы задобрить разбушевавшуюся стихию, требовалась жертва. Все, взволнованные и притихшие, стали понемногу расходиться по каютам. Но я задержалась у борта, чтобы полюбоваться сказочным дальневосточным закатом, о котором можно рассказывать бесконечно, с восторгом, затаив дыхание и… не сказать ничего, потому что это надо увидеть.
Звезды, крупные, яркие, как елочные шары, висели так низко, что невольно хотелось пригнуть голову, – а вдруг какая-нибудь невзначай шлепнется на тебя! Мне захотелось найти в этом сборе созвездий свою, заветную. К тому же, момент самый располагающий – необъятная водная гладь, небо и я, одна во всем мире. Но тут ко мне, совсем некстати, подошла Валентина. «Чего это ты здесь стоишь, в гордом одиночестве, – звездами любуешься? Да, к такой красоте и я до сих пор привыкнуть не могу, хотя видела много раз». И когда я проговорилась, что хочу выбрать звезду на счастье, она понимающе замолчала и тоже вперила глаза в небо. Так мы стояли в полнейшей тишине, думая каждый о своем. Мои мысли снова вернулись к сегодняшней трагедии. Вдруг глаза мои остановились на ярком созвездии. Вот она. Я нашла свою звезду! Она там, в хвосте Большой Медведицы, едва заметно мерцает розовато-фиолетовым светом, то вдруг исчезая, то появляясь вновь. Крохотная, только мне одной заметная звездочка! «Здравствуй, – мысленно говорю я ей, – теперь ты моя, мой талисман до конца моих дней, ты согласна?» И мне показалось, что она дала мне свое согласие, подмигнув яркой вспышкой. А говорят, что звезды безмолвны и бесчувственны! «Ну, что, ты еще не выбрала? – неожиданно и так некстати встряла в наш разговор с небом Валентина (а я про нее уже и забыла). «Нет еще, – соврала я и подумала – не покажу ее никому». Не знаю, хорошо это или плохо, но я фаталистка, и эта звезда только моя. Я снова подняла голову в небо, чтобы еще раз, напоследок полюбоваться на свою избранницу, и она снова затеяла со мной игру в прятки, – то мигнет, то исчезнет. Такая же непостоянная и переменчивая, как и моя жизнь, полная взлетов и падений, причем последние случаются чаще. Мою звездочку-талисман надо как-нибудь назвать. И я придумала: назову ее АНИРИ, то есть мое имя Ирина наоборот. «Почему звёзды нас так завораживают, почему манят туда, в необъятную высь?» – не отрывая взгляда от моей звезды, продолжала я философствовать. Не потому ли, что все мы, если верить закону реинкарнации, когда-то уже были там, и в этом необъятном космическом мире остались родственные нам души. Может, они ждут нас?..
Не знаю, в какое измерение увлекла бы меня моя разгулявшаяся фантазия, если бы Валентина снова не прервала мои мысли: «А я нашла свою звезду, она такая большая и красивая!» И показала мне на самую крупную и яркую звезду в темно-синем бархатном небе, усыпанном сверкающими созвездиями, словно стразами. Это была Северная звезда. «Какая-то неправдоподобная, – подумала я, – совсем как тот огромный и, в конце концов, растаявший «бриллиант», которым Дед Мороз одарил Ленивицу». Нет, моя Анири – настоящая! Она-то уж никогда не растает! И тут я замечаю, что тихо напеваю себе под нос: «Гори, гори, моя звезда…» – строки из романса, который я сегодня так и не спела.
Эту ночь мы с Валентиной не сомкнули глаз. Разговорились, лежа в темноте. Когда разговор коснулся любви, я робко, боясь влезть сапогом в чужую душу, спросила: «А у вас с этим красивым старпомом серьезно? Ты теперь будешь с ним плавать до конца его службы, или как?» «Или как, – в тон мне ответила Валентина, – ты совсем не понимаешь здешней жизни. Какая там серьезная любовь? У него же во Владивостоке жена и двое пацанов. Тут как-то летом они всей семьей пришли на берег встречать его из рейса. Так надо было видеть его глаза, – он был такой счастливый, сияющий, лет на двадцать помолодевший! Младшенького сынишку с рук не спускал, а на жену так ласково смотрел… Нет, он семью никогда не бросит. А я, что я? Так, временная подруга, «Русалочка», как он меня называет. Я за ним тут, в морях днем и ночью присматриваю, а как только он сойдет на берег, даже не оглянется в мою сторону. Вот и вся любовь! Все бабы здесь – временные жены. Да, ладно, мне чужого не надо. Я думаю еще свою любовь встретить, настоящую, большую, как моя звезда. Вот увидишь, еще подружкой на свою свадьбу позову!» Потом, немного помолчав, спросила: «А ты, небось, замужем, вон детки какие красивые?», – кивнула она на фотографии сына и дочки, пристроенные рядышком на тумбочке. И хоть я не очень люблю откровенничать, но тут меня вдруг понесло… Ведь мы с этой Валей, наверняка, уже никогда больше не встретимся, а здесь водная ширь вызывает на откровение. Душа как будто хочет выплакаться, очиститься, и я поделилась со своей собеседницей историей страстной девичьей любви, скоропалительного брака, как «в омут с головой», и скандальным разводом уже после рождения детей.
«Вот поэтому я здесь – деньги нужны. Вообще-то я преподаю в музыкальной школе. А на каникулах уезжаю на заработки или вместе с детьми устраиваюсь музыкантом в пионерский лагерь. Да, в общем, судьбы наши чем-то похожи».
Уснули мы только под утро, спали сладко и крепко, как после исповеди. Проснувшись рано утром, я Валентину уже не застала, – она опять заступила на вахту. Завтрак в кают-компании я, конечно, проспала. На столе белела записка: «Хлеб под салфеткой, ложка в тумбочке – рубай икру!» Есть! Команду поняла! И вскоре на дне почти полной пол-литровой банки одиноко плавали две икринки. И если мне когда-нибудь приходилось праздновать дни рождения в ресторанах, и заказывать одну или две порции красной икры, – я вспоминала ту первую встречу с трехлитровой банкой этого редкого и дорогого деликатеса. А потому я всегда говорила официанту «И, пожалуйста, принесите большую ложку!»
До погрузки на катер надо было еще упаковать чемодан. И тут я ловлю себя на мысли, что мне не хочется уезжать! Ведь предупреждала меня Валентина, что это рано или поздно случится. И это случилось! Впервые побывав в этом коварном, сказочном и непредсказуемом океане, я совершенно очарована им, влюблена в его необъятные просторы, которые и днем и ночью, вдоль и поперек бороздят многочисленные громадины, эти плавучие государства, в которых кипит своя, суровая и трудная, но очень романтичная и своеобразная жизнь. Я влюблена в этих людей
Вот вернусь домой и обо всем этом обязательно напишу рассказ. А сейчас, несмотря ни на что, надо отправляться в обратный путь. Конечно, не очень-то приятно путешествовать, сознавая, что на борту покойник. Ну, ничего, закаляйся, морячка! Помни, что твой дед был шведским боцманом.
Мы погрузились на небольшой катер и отчалили от плавбазы. На борту, чтобы помахать нам вслед, собрались моряки. И, как бы прощаясь с нами, усилился ветер, а волны угрожающе толкали в борт нашего легкого суденышка. Неужели снова надвигается шторм?! Я поднимаю глаза, пытаясь на помутневшем небосклоне разглядеть Большую Медведицу. Где ты, мой талисман, где ты, моя Анири? И хотя в небе уже не видно ничего, я знаю, что она там, она смотрит меня, она со мной, и мне теперь совсем не страшно. И я тихо напеваю:
Ты у меня одна, заветная,
Другой не будет никогда…
Финляндия, 2007
