Родилась в Саранске. Закончила факультет иностранных языков Мордовского университета. Второе образование – музыкальное. Стихи начала писать еще в школе. В 2003 году опубликован первый стихотворный сборник «Камертон», в 2005 году стала дипломантом I Республиканского форума. В 2008 году опубликован второй сборник «Другие». С 2006 года является членом Координационного Совета молодых писателей Поволжья.
Публиковалась в газетах «Диагональ», «Известия Мордовии», молодежном литературном журнале «Странник», в сборнике произведений молодых писателей Мордовии «Литературный сентябрь», журнале «Молодая гвардия».
Бабушка Метелица
Юленька сидит на подоконнике и смотрит в окно. За окном белыми хлопьями валит снег, и Юленька представляет, что это бабушка Метелица трясет свою перину. Сугроб намело по самые окна, а у забора стоит снеговик. Его и не видно совсем – на дворе темным-темно, и он прячется за стеной нескончаемого снега. Юленька всматривается в подступающую тьму – вон и ручки сучковатые, вон и нос торчит, няня дала сухую морковь, вон и глазки из рябины. А ведерка нету – няня унесла домой.
Юленька ждет маму. Сегодня пятница, и маме разрешено прийти вечером. В прошлый раз няня не пустила маму, взяла только мандарины. Юленьке дали один мандарин, а остальные унесли на кухню. Юленька смотрит во тьму, и представляет большой оранжевый мандарин. И еще ей очень хочется занести снеговика домой. Юленьке кажется, что снеговику там страшно, но няня говорит, что в комнате он растает.
Юленька слезает с подоконника и выходит на лестницу. Ей сильно жмут колготки, но они такие красивые, белые, с синим узором, и из-за этого Юленька боится пожаловаться няне. «Есть на свете добрые люди, – говорит няня, – не забывают, несут…» Юленька не видела добрых людей, но вчера они снова приходили и принесли большой мешок. Юленька видела, как его выгружали из машины. Она спряталась за дверью, и наблюдала, как тетя Маня перебирает одежду. В мешке было нарядное платье с большими бантами. Блестящее. Тетя Маня вытащила его из мешка и стала запихивать к себе в сумку, но увидела Юленьку и поспешила отвести ее в детскую.
«Сегодня пятница», – говорит няня, выстраивая всех на зарядку. В руках у нее большой детский бубен. Она бьет в него и приговаривает: «Руки – вверх, руки – вниз. Руки – вверх, руки – вниз. Вверх, вниз, вверх, вниз…» Бубен оглушительно звенит, и Юленьке слышится «зззверх-зниззз, ззверх-зниззз, зззверх-зниззз…» Глаза у Юленьки слипаются, и она медленно взмахивает руками, досматривая последний сон.
На завтрак – манная каша. Юленька садится за стол рядом со Степой и Катенькой. Степа берет ложку и аккуратно пробует кашу на язык: «Сладенько…» Катенька тоже берет ложку, но рука у нее трясется, и жирные белые капли падают на стол. Катенька волнуется, и рука трясется ещё больше. Глаза у Катеньки жалобные и косые. «Глупая», – Степа отодвигается от Катеньки, и торопливо доедает кашу. Юленька смотрит на Катю и замечает, что у нее платье задом наперед и только одна сандалия. «Няня, – говорит Степа, – а у Катеньки снова не так…» Няня берет Катеньку под локоть и уводит в уборную. Степа берет из тарелки кусок хлеба и прячет в карман. «Отдай, это мой флеб», – Юленька тянет Степу за рукав. «Флеб!» – Степа корчит рожу, но кладет кусок обратно в тарелку, хватает Катенькин и быстро засовывает в рот. Изо рта на стол падают крупные крошки. Няня приводит переодетую Катеньку назад и сажает за стол. «Где хлеб?» – спрашивает няня. «Она уже съела», – говорит Степа и показывает на Катю. Юленька берет ложку и пробует манную кашу. Остыла….
После завтрака всех ведут на улицу. Снег липкий и мягкий. Степа падает в сугроб и хохочет. «Давайте слепим снеговика», – говорит няня и катает в ладонях большой шар. Потом кладет его в снег и катит вдоль дорожки. Дети тоже делают шарики и бросают их в снег. Комья растут – вот уже они почти по пояс, и Юленька с восторгом бежит вслед за ребятами. Потом вместе с няней они затаскивают один ком на другой. Бух! Ком падает и рассыпается. Юленька смеется, и на щеках ее играет яркий румянец. Но вот снеговик готов, и важно стоит у забора. Он большой, рыхлый и белый. Только у него нет рук и лица. Няня говорит: «Давайте украсим нашего снеговика». Дети разбегаются по двору. Тут и там мелькают разноцветные детские шапчонки. Катенька несет полную горсть рябины. Она подходит к снеговику и хочет сделать ему глазки. Руки у нее трясутся, и рябина рассыпается по снегу, Катя пытается собрать ее, и валится в сугроб. Юленька подбирает сухие ягоды и втыкает в снежный ком. «Га…» – улыбается Катенька, и по ее подбородку бежит струйка слюны. Няня берет из короба с игрушками желтое ведро и ловко надевает снеговику на голову. Юленька хлопает в ладоши.
Поле обеда всех укладывают спать. Юленьке снится большой плюшевый зайка с лохматыми ушами. У зайки длинные лапы и курносый нос. «Лапотька», – шепчет Юленька, когда няня ведет их строем мимо витрины игрушечного магазина. У Юленьки в руках красный ситцевый флажок. Зайка сидит за стеклом и провожает Юленьку лукавым взглядом. «Зый, – Степа показывает на зайца пальцем, – глаза, как пугвы…» «Ну и сто, – отвечает Юленька, – зато он доблый». Юленьке снится, что зайка сидит у нее на коленях, и она гладит его по ушам: «Ну, зая? Сколько тебе годиков, а? Показы на пальтиках. Тли? Не знаес? Глупый ты, зая…» – Юленька смеется и прижимается к зайцу лицом. А потом ей снится, что она едет на санках по долгой дороге, впереди идет какой-то высокий человек в темной куртке, и тянет санки за веревочку. «Доблый теловек», – думает Юленька и зачерпывает полную варежку снега. А это и не снег вовсе, а целая ладонь сахара. Юленька лижет сахар, но он почему-то совсем не сладкий, и Юленька просыпается.
На полдник дают молоко и булку с тмином. Катенька сидит за столом и задумчиво сосет большой палец. Степа тянется за второй булкой. Юленька отодвигает тарелку: «Я няне сказу…» «Ябеда», – говорит Степа, и показывает Юленьке язык. Няня раздает всем альбомы и цветные карандаши. «Дети, помните, мы с вами читали сказку про бабушку Метелицу? – говорит она. – Как вы думаете – это добрая героиня?» Голос у няни мягкий и осипший. На щеках – глубокие морщины. Юленьке не хочется рисовать. Она ждет маму. Дети берут карандаши и что-то рисуют на альбомных листках. Степа берет черный карандаш и рисует человечка. «Не похозе», – говорит Юленька, заглядывая Степе через плечо. Степа отворачивает альбом и закрывает картинку рукой. Юленька бросает карандаши и забирается на подоконник. За окном белыми хлопьями валит снег.
Уже совсем вечереет, когда Юленька слышит стук в дверь. «Мама…» – шепчет Юленька, спускаясь с подоконника. Платье задирается, цепляется за батарею, и подол рвется на части. Няня уже спустилась вниз, и Юленька слышит, как лязгает тяжелый засов. Юленька на цыпочках выходит на лестницу и смотрит с площадки вниз. Сквозь прутья она видит, как дверь открывается, и из темноты показывается темный силуэт. В проеме стоит немолодая женщина, обутая в валенки. У нее отвислые щеки, а под глазом виднеется блеклый синяк. В замерзших руках она держит пакет с мандаринами. До Юленьки доносится острый запах лука, селедки и еще чего-то неприятного. «Пелегал», – слышит она голос Степы.
«Где Юлька?» – спрашивает женщина.
«Я тебя не пущу, – говорит няня, – ты пьяная…»
«Пусти, трезвая я! – покачиваясь, говорит женщина. – С утра в рот не брала!»
«Ну-ка, пошла отсюда, шмара! – кричит няня, выталкивая женщину за дверь. – Сучка подзаборная!.. Сколько раз тебе говорила – пьяной сюда не ходить! Утром по кобелям, а вечером к ребенку, дрянь!»
Няня давит плечом на дверь, и женщина падает в сугроб. Шапка катится по заснеженной тропинке. Женщина медленно поднимается, подбирает пакет с мандаринами и просовывает сквозь щель.
«Мандарины хоть возьми… – говорит она и добавляет жалостливо. – Мож пустишь, а?»
Няня поднимает голову и говорит громко: «Юленька, мама пришла...!» – и приоткрывает дверь.
Юленька падает на лестничную площадку и бьется головой о перила. Она кричит: «Не ма, не ма, не ма, не ма, не а, не а, неааааааа…» Она кричит, кричит, кричит, пока тетя Маня за шиворот не затаскивает ее в комнату. По щеке у Юленьки бегут слезы. Ребята сидят за столом притихшие, Катенька грызет карандаш. Юленька забивается в угол и прячет голову под разорванный подол. Она слышит, как внизу лязгает засов. Няня подходит к Юленьке и сует ей в руку большой оранжевый мандарин: «На-ка!» Юленька чувствует сладкий, морозный запах. Так пахнет снеговик во дворе. «Садись на место», – говорит няня. Юленька поднимается, вытирает слезы и садится за стол. Степа дорисовал бабушку Метелицу, и теперь красит ей волосы синим цветом. «Это не бабуска Метелица, – говорит Юленька, – это сутька. Сутька подзаболная…» Степа надувает губы и отворачивается.
«Мама придет в пятницу», – думает Юленька.
Побочная тема [1]
Вот уже второй год Славик ошивается в стенах училища. Не то, чтобы очень хотелось, но и не сказать, чтоб «совсем не нравится». Так себе. Когда интеллигентного вида бабуся взахлеб рассказывала о музыке, Славик проникся. Теперь он стоит на обшарпанной лестнице между третьим и четвертым этажом и играет гаммы. Бабуся сказала, что у него – способности.
Способности – способностями, а первое время Славик дрейфил. Все звучат, а он гудит. Да и звук, мама не горюй, как из преисподней.
Вообще-то, на лестнице играть стремно. Лучше – в туалете. Пруха нереальная, как в бэкэзэ[2]. И акустика – что надо. Видать, среди писсуаров обретаешь второе дыхание. А ещё здесь покурить можно. Дед говорит, нельзя много курить, когда на духовом играешь. Опасно.
Отогревшись, Славик тащится в класс.
Дед – это препод. Он древний, как Иисус Христос, и дотошный. Пробитый коммунист. Когда он сидит в классе, обязательно играет какое-нибудь старье, типа арии Старого цыгана[3]. Говорит он всегда так:
– Что у тебя за затыки?! Почему ноты не берутся?!
– Кикс[4]!
– Текст учил?
– Нестройно!
– Невыразительно!
– Трость мочил?
– Безобразно играешь!
– Бездарность!
– Пальцы вязнут!
– Че заткнулся?
– ……!
– Руки под хрен заточены!
– Бездарность!
– Это, по-твоему, музыка?!..
– Слуха нет.
– Бездарность!
– Я из вас сделаю музыкантов!
Вы не думайте, это называется – школа. Чтоб потом, когда помидорами забросают, в штаны не наложить. Только молокососы-первогодки сопли размазывают об инструмент. Славик – «бездарность» со стажем. Первое время, правда, туговато было. Один раз Славик даже заревел в коридоре. Бежал до толчка, чтоб никто не заметил. А сейчас ему – фиолетово. Покуришь, и отпустит. Просто надо вовремя сгруппироваться, когда Бетховен треснет тебя по спине. Моцарт, конечно, лучше, он легче. Хлысть – и на полу.
Славик аккуратно ставит фагот.
Коридор училища длинный и мрачный. Заканчивается тусклым маленьким окном. Какой-нибудь салага, подперев стену спиной, играет гамму в штрихах. Из-за двойных дверей иногда просачиваются сдавленные звуки. Как будто там кого-то прут по-жесткому.
– Я вытащу из тебя голос!
Вокалисты. Ля-ли-ле-ля-лю. Жизнь прекрасна. Из Славика уже вытащили, он уверен.
Откопав нотную тетрадь, Славик лениво гребет на сольфеджио.
Сольфеджио он не любит. Предмет, скажем прямо, отстойный. Поначалу Славик стеснялся фальшиво петь, но теперь втянулся. Ржачно, конечно. У Тортиллы подскакивает давление, и выступает холодный пот на лице. Пацаны говорят – климакс, а Славик думает, что это абсолютный слух. Он нарочно воет во всю прокуренную глотку. У Славика – шикарный прокуренный баритон. Подумать только!
Как-то на занятиях симфонического оркестра Лехе Макарову в тубу засунули кеды. Дирижер махнул, все взяли, а Леха чуть не лопнул. Тужился, тужился, красный, как рак стал. Видели б вы рожу дирижера, когда он в тубу заглянул. Вот Славик ржал. Как укуренная лошадь. Вообще-то Славику нравится оркестр. Звучит… как это? О! Сильно! Духовиков дирижер меньше всех прессует, потому что – реальные пацаны! Не то, что скрипачи. Лажовщики.
У Славика всегда тяга к музыке была. Раньше он на гитаре взлабнуть любил, для пацанов. Жил себе, не тужил. Лабал на трех аккордах. А тут выяснилось – музыка, она разная бывает. Профессиональная и непрофессиональная. Сразу и не выговоришь. Оказывается, Бах сочиняет первую, а Вячеслав Гераськин – вторую. После этого Славик перестал во дворе лабать. Расхотелось. По сравнению с Бахом, действительно, отстой. Всегда какой-нибудь Бах найдется на твою голову.
После занятий Славик идет в фонотеку. Слушать ту музыку, которая профессиональная. Славик уверен – это еще хуже, чем книги читать. Книги-то хоть иногда прикольные бывают. Ну, там, про звездные войны. А тут – «найти побочную тему». Искал, искал ее – пластинка уж кончилась. Хотел заново поставить, тут она и нашлась, – Ванек в дверь заглянул с тремя бутылками пива. Тема! Пиво распили прямо в классе. Бутылки Славик сложил, как обычно, в рояль. Завтра вынесет, пока дед трости точит.
Славик торчит в классе до вечера. Он и сам не знает, зачем. Ну, иногда бывает угарно. В прошлый раз Санька разделась догола и танцевала на рояле. А внутри рояля бутылки пустые перекатывались. Это вам не дешевый стриптиз в «Белом медведе». Пацаны говорят, Санька всем дает. Вообще-то Славик не хотел с ней, он вообще – только по любви. Но потом все стали, и он тоже. Славик еще в первый год девственность потерял. Он и сам не помнит, куда она девалась, девственность эта. Исчезла. То ли от занятий на лестнице, то ли от академических прослушиваний. Славик не знает точно.
Опять накурился до чертиков. И все накурились – и Ванек, и Макс, и Санька с Наташкой. Дед говорит, нельзя курить. Опасно. Нагрузка большая на легкие. Взял фагот и отправился в туалет. Играть. А че делать-то еще?
…Славику нравится заниматься. Он все сложные пассажи отыгрывает. Без халтуры. Соседи аж на стенку лезут. Поэтому Славик придумал играть в шифоньере, а раструб носком затыкать. Звук такой, как будто собаку насилуют. Зато когда ототкнешь – музыка. Но все равно вроде не дотягивает. До планки. А планка – в классе прибита, под потолком.
[1] Тема, противопоставленная главной теме музыкальной пьесы и чередующаяся с ней.
[2] Большой концертный зал «Октя́брьский» (сленг.), одна из концертных площадок в Санкт-Петербурге.
[3] Ария Старого цыгана из оперы С. Рахманинова «Алеко».
[4] Фальшивая нота, скольжение.
