Родился в Москве. Учился в ГИТИСе, на театроведческом
 факультете. Как признается, серьёзное влияние на формирование его  личности оказал известнейший критик и литературовед А.Немзер, преподававший в то время театроведам историю русской литературы.

Работал уличным певцом, продавцом дисков, менеджером по туризму,  школьным учителем, корреспондентом информагентства, шеф-редактором киноредакции телеканала «Культура» и мн.др.
Пишет прозу, стихи и критику. Публикации в ряде российских литературных журналов («Дружба народов», «Урал», «Вопросы литературы»,«Звезда» и др.). Область творческого и научного интереса – современный мир и современный человек. Любит ничего не делать, вредно питаться, путешествовать и фотографировать таблички с названиями городов в аэропортах и на вокзалах.

 

Игорь и Слава

Я подъехал к дому, припарковался и вышел из машины. Захлопывая дверь, я автоматически поднял голову – в квартире, судя по темным окнам, никого. Ну Лина-то ладно, она сегодня рано не придет, а этот где? Мы сыну строго-настрого запретили сидеть за компьютером с выключенным светом (да и вообще стараемся как можно реже пускать его за компьютер). И, вроде, он нас слушается. Значит, гуляет. Надо зайти во двор. Да, так и есть – вся их орава тут, стоят кругом и что-то рассматривают в телефоне одного из них. Ну и дела, в очередной раз поразился я. Им действительно неинтересно играть в какие-нибудь «подвижные» игры. Соперничают на уровне «у кого круче телефон» или «у кого более прокачан герой в игре». А в их возрасте это означает, что они меряются папами. Иногда – мамами. В общем, кто больше денег даст. Мы своего не особо балуем. Хотя понимаем, что сейчас у маленьких людей понятия о чести и собственном достоинстве совсем другие, и сейчас им, в самом деле, нельзя обходиться без всей этой чепухи. У нас так принято – это всегда имело колоссальное значение, только «так» меняется от десятилетия к десятилетию.

Я позвал сына:

– Игорь, ты здесь?

– Он вынырнул из десятиголовой толпы и подбежал:

– Папа, привет! Можно я еще побуду тут?

– Сколько?

– Ну... Может, полчаса?

– Постарайся не дольше. Ладно?

– Хорошо, папа! – и через секунду он уже снова там. Ладно, через час, надеюсь, будет.

Я пошел домой, переоделся, съел что-то неинтересное, открыл ноутбук и слегка поработал. Зашуршал ключ. Лина или Игорь? Ага, сын. На всякий случай посмотрел на часы – прошло сорок минут, молоток. И сразу моет руки, приучили, это радует.

– Есть будешь?

– Не-а! Нас Паша угостил.

– Чем?

– Чипсами и кока-колой.

– А как же ужин?

– Да я не хочу, па!

Как я его понимаю. Я бы сам с большим удовольствием съел пару пакетов чипсов и запил колой. Или пивом. Но нельзя. И по состоянию здоровья, и по идеологическим причинам. Сына надо кормить хорошо, Лина об этом твердит каждый день. Сама жрет только овощи, и нас пытается заставить. А чуть что – шумит и кричит. Неприятно кричит. Мне не нравится. Игорю тоже.

– Па, ты же не скажешь маме, что я ел чипсы? – встревоженный голос.

– Опомнился! Но, конечно, не скажу.

– Зайди ко мне.

– Заходит. В глазах, как и в голосе, легкое волнение.

– Ты понимаешь, что этим злоупотреблять нельзя?

– Понимаю...

– Мама ругаться будет, если узнает.

– А ты не говори ей.

– Да я-то не скажу! Но она спросит, а почему ты ничего не ел вечером. Думаешь, не догадается?

– Не догадается. Я сейчас возьму свою порцию и выкину в туалет, а ей скажу, что было очень вкусно.

«Молодец, мужик! Лучший! Так и надо!» – хочется мне ему сказать, но вместо этого говорю:

– Нет, так нельзя. Давай-ка ты съешь половину, а с другой половиной я тебе помогу.

Игорь вздыхает и соглашается. Мы идем на кухню и там, нерадостно вздыхая, едим нарочито голые макароны и овощной салат без намека на майонез или другой соус.

– Па, а хочешь, я тебе принесу чипсов?

– Мне нельзя, сынок.

– А почему?

– Я же тебе рассказывал!

– А-а... – тянет сын, делая вид, что вспомнил.

– Всё-таки забыл? У меня желудок больной.

– Па, а я вот стану хирургом и тебя вылечу!

– Я буду очень рад и счастлив.

Наконец, все съедено. Я хлопаю его по колену:

– Пошли смотреть телевизор? Там, вроде, хоккей сейчас, четвертьфинал.

– Пошли! А там наши играют?

– Да, наши! И это забыл?

Кто бы мог в свое время подумать, что желание ребенка посмотреть телевизор (стало быть, отказаться от компьютера) будет восприниматься почти как достижение. Садимся, смотрим, переживаем. Хоккейная серия – дело тонкое. Если наши сегодня проиграют, то все, выбывают и в полуфинал не выходят. А если выигрывают, счет по матчам становится 3:3 и будет последняя, решающая игра. К нашему с сыном удивлению, игра проходит под диктовку кого надо, и в результате в середине третьего периода мы выигрываем 4:1 и за концовку можно не переживать. Окончательный счет – 4:2, но это уже неважно. Наши – молодцы!

– Па-ап?

– Да?

– А когда будет матч?

– Решающий-то? Послезавтра.

– А ты пойдешь?

– Пойду. Но ещё не знаю куда, либо на трибуны, либо по работе (спортжурналист я).

– А возьми меня с собой, а?

– Ты хочешь?

– Да...

Я очень обрадовался. Сын никогда раньше не ходил со мной на хоккей – потому что не хотел. А сходить на матч с сыном, на решающий, а там, глядишь, победный – что может быть круче для молодого отца? Ну, в смысле, для отца, который еще по возрасту не очень стар. Все-таки девять лет отцовства – немалый срок, молодым отцом я был, когда ребёнок только родился. М-да, второй ребенок. О первом лучше не вспоминать, хотя бы по своей воле – чужая воля о нем напоминает если не каждый день, то уж несколько раз в месяц точно. Ох, Лина-Лина. Ее авторитет для сына непререкаем, он всегда ее слушается и, я уверен, если она запретит ему идти со мной, то он даже не пикнет. Надо её убедить, чтобы она разрешила. Я так давно об этом мечтал – привести сына на трибуну, в нашем шарфе и длинной, не по размеру футболке, поздороваться с знакомыми и тихо рассказать ему, Игорю, о тех особенностях игры, что по телевизору не увидишь.

– Конечно, возьму! А у тебя в пятницу сколько уроков?

– Шесть. Как всегда.

– Отлично! Успеешь пообедать и даже уроки сделать. Но теперь надо поспать. Как ты насчёт этого?

– Можно...

Без энтузиазма Игорь умывается и ложится (сам бы наверняка поиграл на компьютере, но согласием взять его на хоккей я не позволил ему просить сегодня что-нибудь еще). Я его целую на ночь и выключаю свет.

 

Игорь и Лина

 

Занятие сегодня прошло очень нервно, все почему-то были взвинченные и невнимательные. Включая меня. А точнее, с меня начиная. На работе я не вовремя поругалась с кем не надо, из-за чего не успела посмотреть свои записи, а так как все пришли с четкой уверенностью, что мы начнем учить новый танец, то пришлось выкручиваться и почти что импровизировать. В самый неподходящий момент на занятии я вспомнила об утреннем разговоре с сыном и очень взволновалась. А потом мысли сами по себе побежали, куда не надо и привели, естественно, к Анютке. В общем, скверный был вечер. Хорошо хоть, что машину не брала – точно бы в таком состоянии врезалась во что-нибудь.

Утром я решила отвести Игоря в школу. В принципе, нужды в этом нет – школа недалеко, а он уже достаточно большой, чтобы ходить туда самостоятельно. Но иногда мне хочется пойти с ним, а он не возражает. По дороге он спросил:

– Мама, а что у тебя в пакете? Как всегда, индийские штуки для танцев?

– Да, сынок, сари и штаны.

– Ты такая смешная в них!

– Тебе не нравится?

– Нравится, но смешно!

Я, честно, растерялась. Не знала, что ответить. С этими танцами я и так, по сути, в осаде – мужу все равно, родители не одобряют, а подруги предпочитают иные виды досуга. А тут еще сын, который изредка проявлял интерес к каким-то видеозаписям, оказалось, смеется над всем этим.

– Игорь, мне это нравится, у каждого ведь может быть свое увлечение...

– Наверное.

Прошли еще пару минут молча. И тут он вдруг спросил:

– А у тебя скоро выступление?

– Да, а откуда ты знаешь?

– Ты вчера достала парадное сари, ты его стираешь и гладишь перед выступлениями.

– Да, у нас послезавтра выступление в одном из ДК, обещают даже, что придёт кто-то из посольства.

– А если из посольства – это будет круто?

– Не знаю, смотря кто. Если посол – да, но это вряд ли.

– Наверное, вам заплатят много денег!

– Много – точно нет.

– Мама, а можно я пойду с тобой на концерт? Я хочу посмотреть, как ты танцуешь.

Я от неожиданности чуть не разревелась прямо на улице.

С сыном у меня всегда были странные отношения. Он никогда мне не грубил, всегда слушался, и я видела, что он старается делать все, что я ему говорю. Но я видела и другое: муж, который не старается и наполовину от моего, в глазах сына настолько заоблачен, что я со своими мелкими придирками (это не ешь, то не носи) выгляжу почти нелепо. Вот скажу я ему о том, что Игорь захотел пойти ко мне на концерт. Конечно, Слава впрямую не запретит. Но он вскинет брови и спросит: «А что ему там делать, смотреть на твои асаны? Он же ничего не понимает». И ведь нарочно говорит про асаны, которые не имеют никакого отношения к индийскому танцу. А я смешаюсь и сама скажу: «Да, сынок, посиди лучше дома, что тебе туда ходить?»

А муж как будто забыл, что именно благодаря танцам мы и познакомились. Я тогда только начала выступать, концерт был в маленькой библиотеке, а он туда зашёл с какой-то не книжной целью. Остался, посмотрел наше выступление, а потом заглянул ко мне в «гримерку» (какую-то комнату, которую нам выделили для переодевания). Мы с другими танцовщицами только начали переодеваться. Он вызвал меня и долго расспрашивал о том, кто мы такие и что это за танцы. Я, как дура, ему рассказывала все в подробностях, а потом выяснилось, что он только и ждал, когда другие девчонки переоденутся. Как только они вышли и попрощались, он увлек меня внутрь, закрыл дверь и овладел мною так стремительно, что я вообще ничего не поняла – как ему удалось за три секунды размотать сари и стащить с меня штаны, ума не приложу. Я опомнилась от тихого равномерного звона колокольчиков на своих щиколотках, удары Славы сзади были весьма сильны, и я слегка подпрыгивала на одном месте. А когда сейчас я ему напоминаю об этом, он смотрит на меня с улыбочкой и говорит: «Да, мол, я и не отказываюсь, страсть была сильна, но танцульки к этому не имели никакого отношения». Негодяй.

Я видела, что я для Игоря – мама. А Слава для него – всё. Слово Славы священно. К этому добавлялась природой заложенная бóльшая близость между отцом и сыном (как была бы у меня с Анюткой, если бы, если бы...). Поэтому мне постоянно приходилось доказывать свою родительскую полноценность. И поэтому же внезапное желание Игоря сходить со мной на выступление исполнило меня просто диким восторгом и радостью. Сын меня увидит на сцене, услышит, как мне аплодируют (пусть двадцать человек, но все равно), увидит, что мама – его мама! – в центре всеобщего внимания. А я потом позову его на сцену, обниму и нас, надеюсь, сфотографируют.

– Конечно, дорогой! Я буду очень рада. Ты только папе пока не говори, ладно?

– Хорошо.

Мы дошли до школы.

– Ну, пока, мой милый. До вечера!

– Пока!

Я наклоняюсь, он приподнимается на цыпочки, мы целуем друг друга в щеки и он смешивается с толпой школьников. А я иду на работу, глупая и счастливая.

 

Лина и Слава

 

Слава сидит на кухне в трусах, что-то сосредоточенно печатает в ноутбуке. Весь свет выключен. Вдруг Слава поворачивает голову и прислушивается – слышен звук открываемой двери и почти сразу же зажигается свет в коридоре. Слава встает, натягивает штаны и футболку, висящие тут же на стуле, и, стоя, что-то доделывает в компьютере. Через мгновение входит Лина.

ЛИНА. Добрый вечер.

СЛАВА. Привет!

Лина нажимает кнопку чайника и уходит в комнату. Слава пока включает телевизор, сразу полностью убирая звук. Пару минут спустя Лина возвращается в домашнем халате, открывает холодильник и вытаскивает какую-то еду.

ЛИНА. Вот, ребенка учим не сидеть за компьютером без света, а ты сам-то что?

СЛАВА. Лина, а ты руки помыла, как пришла?

Лина с ненавистью смотрит на мужа, но ничего не говорит. Уходит в ванную. Шумит вода. Лина возвращается, делает себе чай.

СЛАВА. Как прошел день?

ЛИНА. Так себе. Поругалась с Юлей.

СЛАВА. А что она?

ЛИНА. Да как всегда. Корректировать бюджет каждый месяц – ее прямая задача, а она мало того, что срок пропустила, так еще и хлопать глазками стала – я, дескать, думала, что это Лина сделает. Ну, я ей все прямо сказала. И про дисциплину, и про перевод стрелок. Ну, и тут такое началось... (Замолкает, грустно подпирая голову рукой, второй рукой мешает сахар в чашке.)

СЛАВА. Тебе бы придержать язык. Всю жизнь страдаешь из-за этого.

ЛИНА (злобно). Замолчи. И так тошно.

СЛАВА (спокойно). Да я же о тебе беспокоюсь. И ты знаешь, что всегда слишком много языком мелешь.

Лина машет рукой и демонстративно отворачивается к телевизору.

СЛАВА. А как занятие?

Лина внезапно оживляется и поворачивается к нему.

ЛИНА. Слушай, я же тебе главное не рассказала!

СЛАВА. Да-да?

ЛИНА. Игорь захотел со мной пойти на выступление!

СЛАВА. Серьезно?

ЛИНА. Да, причем безо всякого подначивания с моей стороны. Просто спросил утром, может ли он со мной пойти.

СЛАВА. А ты что?

ЛИНА. Как – что? Я была очень рада. Только вот подумала, не будешь ли ты возражать...

СЛАВА. Да мне-то зачем возражать, тебе же наверняка будет приятно.

ЛИНА (обнимает Славу). Как здорово, что ты согласен! Я тебя люблю!

Обнимаются и целуются.

ЛИНА. Нет, ты, правда, не понимаешь, что это означает для меня. Это такое счастье...

СЛАВА. Что?

ЛИНА. И что Игорь захотел пойти, и что ты не против...

СЛАВА. Ну, не демонизируй меня. Зачем бы мне возражать? Я вот только надеюсь, что он пока не будет делать с кем-нибудь то же, что я с тобой сделал тогда...

Лина в шутку бьет мужа кухонным полотенцем.

ЛИНА (улыбается). Ты!.. Он же еще совсем маленький! И, надеюсь, даже когда вырастет, не станет таким развратником, как ты!

СЛАВА (самодовольно). А я надеюсь на обратное.

Лина укоризненно качает головой.

СЛАВА. И, кстати, я тебя хорошо понимаю, потому что Игорь...

ЛИНА (перебивает). Слушай, а, может, ты тоже пойдешь? Раз уж так все совпадает. Пофотографируешь нас заодно.

СЛАВА. Ну... Смотря когда. Раз в год я могу это вытерпеть.

ЛИНА. Вот и чудесно! Ура-ура!

Начинает кружиться по кухне, останавливается за спиной у мужа и обнимает его.

ЛИНА. Ну, а как ты провел день?

СЛАВА. Ничего нового, вот честно.

ЛИНА. А как с Игорем вечер провели?

СЛАВА. Нормально, хоккей посмотрели. Кстати!

ЛИНА (перебивает). Ой, извини, у меня телефон орет в сумке, вроде, пойду проверю.

Уходит. Слава не двигаясь сидит на стуле с закрытыми глазами. Проходит несколько минут.

ЛИНА (возвращается с телефоном). Извини, это мама, пришлось поговорить. Так что ты хотел рассказать?

СЛАВА (просыпается). Что?

ЛИНА. Ты что-то рассказать хотел, кажется.

СЛАВА (бурчит). Не помню. (Снова закрывает глаза, потом вдруг открывает их и выпрямляет спину.) Вспомнил. Игорь со мной на хоккей хочет пойти.

ЛИНА (отвлеченно). Это же чудесно. Ты доволен?

СЛАВА. Конечно! Я всю жизнь мечтал с сыном сходить на хоккей.

ЛИНА. А когда матч будет? В субботу или в воскресенье?

СЛАВА. Вообще-то в пятницу.

Лина садится на табуретку.

ЛИНА. Как – в пятницу?

СЛАВА. Ну, обычно. А что такого?

ЛИНА. У меня выступление тоже в пятницу.

Слава трет пальцами лоб. Пауза.

СЛАВА. А ты Игорю говорила, когда у тебя?..

ЛИНА (перебивает). Конечно, говорила! Сразу сказала! А ты ему сказал?

СЛАВА. Да, тоже сказал. Он меня еще спросил, а когда, дескать, игра будет.

ЛИНА. И что?

СЛАВА. Что – и что? Значит, он забыл про твое выступление или перепутал дни.

ЛИНА (оскорбленно). Да как он мог! Какая безответственность вообще!

СЛАВА. Лина! Что ты вообще говоришь такое?! Сама же только что говорила – он еще маленький. Какая ответственность?! У него нет ежедневника, чтобы там что-либо отмечать! Он обычный малыш, что-то помнит, что-то забывает. Захотел пойти с тобой, потом со мной, это же нормально!

ЛИНА. Ну как же он мог забыть-то...

СЛАВА. Прошел целый день, для детей это ведь очень много. У них столько всего может за день случиться. Это у меня один день похож на другой, уже давно. (Распаляется.) Встал, сожрал твою кашу, которая мне уже вот где стоит, поехал на работу – если повезет, то на своей машине, купленной исключительно на мои деньги, а если не повезет и машину первой застолбишь ты – на метро, на работе эти новости, от которых чаще всего просто колотит, потом домой, дома жру твою низкокалорийную и совершенно безвкусную еду, чуток поработаю, чуток попрепираюсь с тобой, иногда это кончается постелью, пусть и качественной, но однообразной – и все!!! Вот и вся моя жизнь! (Громко выдыхает.) Извини, сорвался.

Оба молчат.

СЛАВА. Я к тому, что у детей каждый день – как новая жизнь, немудрено, что за двенадцать часов он либо спутал, либо забыл...

ЛИНА. Слушай, ты тут мне такого понаговорил... Я уже не знаю, за что хвататься...

СЛАВА. Прости. Я расстроился тоже, вот и ляпнул...

ЛИНА. Да не ляпнул ты. Сказал, что думаешь. Хотя если так подумать,  то ты прав.

Молчание.

СЛАВА (подбирает слова). А ты... Действительно, что ли, так хотела, чтобы Игорь сходил к тебе на концерт?

ЛИНА. Хотела. Все мы что-нибудь хотели.

СЛАВА (резко). Не надо, пожалуйста, этого пафоса. Хотела?

ЛИНА. Да. (Пауза.) Тебе совершенно пофиг на танцы. А для меня они – настоящая отдушина. Банально звучит, я сама знаю. Но меня так уже заколебали эти цифры, которые я постоянно должна считать, и должна буду считать всю жизнь, что с каждым годом танцы для меня все дороже и дороже. Каждое движение – это я. Каждая нота – это я. Яркие сари как будто расцвечивают мою дерьмовую жизнь, которая уныла ничуть не меньше твоей. А тебе плевать на это. И Игорь в тебя пошел. (Пауза.) А тут вдруг он сам – понимаешь, Слава? – сам захотел пойти ко мне. Ты никогда не ходил ко мне по своей воле, только когда я просила или звала. А он – сам. Это же счастье.

Молчание.

СЛАВА. Прости, Линочка. Я тебя понимаю. Глупо будет повторять твои слова или твои мысли. Но ты же знаешь, что... (Пауза.) В общем, это не столь существенно, но я-то на хоккей хожу с рождения, вначале с отцом, потом сам или с друзьями, а теперь некоторые из них уже со своими детьми ходят. Я так им завидую. Это так круто – прийти на хоккей со своим ребенком. И тут тоже, представь, он вдруг говорит – а ты меня возьмешь с собой?

Слава машет рукой и отходит к окну. Долгое молчание.

ЛИНА. Слушай, уже почти час ночи.

СЛАВА. Да, пора спать.

ЛИНА. А что с ситуацией всей этой будем делать? Куда Игорь пойдет?

СЛАВА. Странный вопрос. Ты хочешь решить за него?

ЛИНА. Нет. Наверное, нет. Слушай, я так устала! Не начинай снова.

СЛАВА. Завтра поговорим с ним. Без нервов только! Пошли. Кто первый умываться?

ЛИНА. Давай я, я быстро, а ты пока отнеси ноутбук и шнур.

СЛАВА. Хорошо.

Выходят из кухни, гасят свет. Темно.

 

Игорь

Вначале папа меня слишком рано уложил и я долго не мог заснуть, а потом я проснулся, когда мама долго говорила по телефону в соседней комнате. Я захотел включить свой компьютер и немного поиграть, но было страшно – вдруг заметят? Поэтому я просто лежал и не спал. А потом они начали громко кричать. Я все слышал. Мама ругала меня, а папа ругал маму. А мама вообще забыла, что она меня попросила ничего папе не говорить. Вот я и не сказал. Папа сказал, что я «малыш». Малыши в первом классе учатся или вообще в сад ходят. Я не малыш. А то, что я забыл про мамин концерт... Да мне вообще плевать на хоккей и на танцы эти! Я не хочу ни туда, ни туда. Просто недавно у нас в классе была психологиня, толстая тетя в очках. Спрашивала про родителей и про то, как мы с ними вообще общаемся. Часто ли меня ругают, бьют. Потом другие рассказали, что она всем задавала одни и те же вопросы. Ну, я и рассказал, что не ругают и не бьют, но папа и мама не особо дружат. Вот друг с другом часто ругаются. А еще рассказал, что папа любит хоккей, а мама – танцы. Потом психологиня сказала, что надо мне притвориться, что мне это все типа интересно. Она сказала, что это может им как-то помочь. Я подумал и решил, что она права. Но я же не виноват, что в один день у них это все будет! Я даже растерялся, когда папа сказал, что матч будет в пятницу. Так что ничего я не забыл. Просто не додумался, что надо ответить. А меня вообще Карпов пригласил на день рождения в пятницу. Я вот к нему хочу. Так и скажу им завтра. Хотя, наверное, они обидятся. Но как-то не хочется врать.

                   Москва

                   2011, 20-26 марта

 

 

Халли досталось от Холли

Борис Хельман прилетел в Лондон и в первый же вечер напился там самым бессовестным образом. Затруднение было даже не в том, что он напился, а что Лондона он не знал совершенно. Перелет был трудным, самолет помотало в зоне турбулентности, по приземлении пришлось долго стоять в очереди на паспортный контроль, потом его чемодан вырулил на транспортер буквально последним,  ну и, направляясь в гостиницу, попали в пробку. Таксист маневрировал на пределе возможностей, Борис это чувствовал, но постоянные торможения его переполнили – во всех смыслах. Выходя из машины, Борис возблагодарил Абсолюта за то, что тот удержал его от плотного завтрака утром и в самолете – иначе бы организм чувствовал себя значительно гаже.

Отельчик «Павильон», так понравившийся ему по описанию (особенно Борису импонировало, что гостиница располагается недалеко от станции «Паддингтон» – в этом всемирно известном названии слышалось нечто подлинно-лондонское, от него веяло духом Форсайтов и Шерлока Холмса), оправдал все его ожидания, особенно – выбором напитков в баре. После дорожных треволнений Борису было крайне необходимо расслабиться. Другой вопрос, что он почему-то не захотел, к примеру, принять ванну, а потом – лечь спать. Желание было именно напиться. А Лондона он не знал, и, кроме как в гостиничный бар, он никуда пойти не мог.

Хельман владел английским на неплохом уровне, но когда он заговаривал с британцами, то каждый раз понимал, что для полноценного изучения языка нужно не вызубрить правила, а пожить в стране. Потому что его, Хельмана, английский был довольно старомодным и неживым. Он употреблял слишком много длинных конструкций, идеально правильных, но идеально же ненужных. А как сказать короче – он не знал. Поэтому, невзирая на хорошее произношение (музыкальный слух позволял ему удачно имитировать речь как таковую), в нем распознавали иностранца не позже, чем на третьей фразе.

Но после первой же выпитой порции виски английский язык совершенно выпал из числа вопросов, занимающих Хельмана. Точнее, его вообще перестало интересовать, что бы то ни было. Он сидел за столиком, глядел на вывеску «Lobby bar» и думал бессвязно: «Лобби, лобби... почему лобби? Лобби – это же лобби в парламенте... интересы защищает... А тут вдруг бар... А может лобио? Не люблю фасоль, мама так часто её готовила в детстве... Нет, не фасоль... Ах, ведь lobby – это по-английски холл. Забыл!.. Бар в холле, получается».

– Привет, меня зовут Холли, а тебя? – неожиданно раздался голос рядом.

Борис мотнул шеей влево-вправо, зафиксировав сидящую рядом красивую женщину примерно его возраста, одетую скромно и элегантно.

– Я-а-а... Борис Хельман, а ты кто? – сказал Борис, не очень осмысливая ситуацию.

– Я же сказала, меня зовут Холли. Чем занимаешься?

– Я сижу тут в холле. Пью виски. Я устал, – лапидарно ответил Борис.

– Откуда ты приехал? – спросила эта очень красивая женщина.

– Из Берлина. Знаешь такой город?

– А послушай, – сказала невероятно красивая женщина, и добавила что-то непонятное. Последним усилием сознания Борис понял, что говорила она все же по-английски, потому что из всего ею сказанного он четко понял только союз «и», а вот все прочее было завуалировано.

– Извини, я не понял, что ты сказала, – ответил Борис, кивая бармену, чтобы тот налил ему еще немного. Веселый парень у стойки мгновенно наполнил стакан Бориса, и последнее, что он помнил в тот день, была улыбка божественно красивой женщины, что сидела рядом и протягивала ему свою изящную руку.

Следующее утро состояло из головной боли, распаковки чемодана и завтрака внизу. Борис прилетел подписывать соглашение о сотрудничестве с компанией «Кóрдова» (испанское название у английского предприятия – необъяснимо!) – у англичан был товар, права на перевод и издание книг, а Борис был купцом – представителем крупного издательства. И им надлежало договориться. Откровенно говоря, Хельман, еще перед вылетом, планировал поизучать в дороге некоторые бумаги, но вначале болтанка в самолете, потом тряска в такси, а затем пьянка в баре отложили выполнение этого намерения до последнего, поэтому Борис взял папку с документами на завтрак и хотел было озабоченно в них углубиться, но вдруг его уши сдвинулись назад от удивления – в папке была обнаружена записка с номером телефона и словами – «It was wonderful. Love[1]», и внизу размашистая, не очень «женская» подпись: «Halle».

На обратном воспроизведении Хельман прокрутил все, что смог вспомнить. Никакая Халли не проявлялась. Халли...

Тут, как специально, на глаза попалась вчерашняя вывеска – «Lobby bar». Lobby – лобби – хол – Холли... Кое-что возникло. Жесты, тонкий запах, и общее ощущение красоты. Но больше – ничего.

Ничего.

Борис очень неспокойно провел день. На переговорах он психовал, срывался, пару раз вскакивал, заявляя «Ну, нет, это нас не устраивает», чем вызывал недоумение в руководстве «Кордовы» – абсолютно все детали были оговорены заранее, а сейчас, при очной встрече, они лишь повторялись. В итоге, согласие все же было достигнуто, все документы – подписаны, и Борис пошёл на обед. Нервный и задерганный, он шел по какой-то улице, не сильно разбирая, в нужную ли сторону направляется. Обычно несклонный к разговорам с самим собой, Борис вдруг начал себя спрашивать: «А что это ты нервный такой сегодня? Похмелье, что ли?» – «Нет, вроде. Бывало и круче». – «Устал уже на чужбине?» – «Тоже нет. Интересно даже. Вот, в Британский музей собираюсь скоро, если удастся попасть». – «Ну так что волнуешься? Повод какой?» – «Да не знаю я! Может, странная история с Халли?» – «А что странного? Ну, привел ты ее к себе, ну, забыл об этом – главное-то, что ей понравилось, записочку-то помнишь? Love, пишет».

Love, love, love. Усилием воли Хельман отключился от этой истории, дошел до музея (схватился за голову, подсчитав, сколько пришлось заплатить в «родных» евро), деловито осмотрел некоторое количество древних камней, ваз, монет и керамических изделий. Почувствовав возвращающуюся головную боль, быстро сбежал из музея и с большим удовольствием пошел в ресторан. Однако, вытаскивая бумажник, чтобы расплатиться за ужин, Борис вновь наткнулся на записку с номером телефона. «А ну как позвонить?» – спросил сам себя Хельман и чуть не задохнулся от волнения.

Набрал номер. С десяток цифр. Гудки.

Сердце чуть не выскочило.

«Hello», – сказал красивый и нежный голос Холли.

«Холли, дорогая, я так по тебе соскучился», – чуть не крикнул Борис прямо на улице, но не крикнул, потому что милый и ласковый голос продолжил: «Я не могу сейчас разговаривать. Оставьте сообщение после сигнала». Борис дал отбой.

Хельман развелся практически сразу, как женился, и было это довольно давно. Майке Каленберг, его жена, этническая немка (в отличие от него, рожденного в СССР, но вывезенного в Германию в раннем детстве), находилась под властью каких-то непонятных иллюзий и представлений о нем, и сама предложила Борису пожениться, что и было сделано. Однако, прожив несколько месяцев, Майке заявила, что считает «все это» ошибкой, так как разочаровалась в нем. После чего молниеносно инициировала развод, уехала в отчий дом и Борис снова остался один. И уже не менял своего положения. Майке, рыжая, крепенькая, во время постельных упражнений счастливо улыбавшаяся (что его немного раздражало) но в итоге почти забытая, оказала мощное влияние на жизнь Бориса. Он, ничего себе не запрещая и совершенно не испытывая никакого отвращения к женщинам (даже иногда позволяя себе некоторые приключения), тем не менее, до поездки в Лондон не чувствовал ничего похожего на влюбленность, и тем более – любовь.

«Влюбленность не должна мешать любви», – обмолвилась Майке перед расставанием. – «Я в тебя влюбилась, я тебя желала, но я тебя совершенно не смогла понять. И любовь не началась». Борис эти слова запомнил, мысленно с ними согласившись – особенно с первой фразой. Вот и прожил лет пятнадцать, никого не любя, и забыв, что это вообще за чувство.

А сейчас, взвешивая унции чувств, пробудившихся из-за Холли, он как будто шел по городу, где вырос, но который покинул много лет назад. То есть, место было, в принципе, известное, но Хельмана вела по нему скорее интуиция, чем знания. И в любой момент существовала опасность повернуть не туда.

Хельман зашел в гостиницу, быстро поднялся в свою комнату, бросил бумаги, переоделся, еще раз набрал номер, еще раз послушал поднебесно красивый и родной голос, однако, говоривший все ту же заученную фразу, и бегом спустился вниз. Он решил сидеть в баре до полуночи, до двух, до трех ночи – только бы дождаться Холли. И, разумеется, спиртного не пить. Поэтому Хельман нашел спортивную газету, уселся перед телевизором и несколько часов так провел, заказывая одну за одной порции – то кофе, то чая, то молочного коктейля. Вдруг, часа через три, сердце опять стукнуло, и Борис чуть не опрокинул на себя бокал с какой-то тошнотворной смесью – в бар вошла женщина, осветившая своей красотой полутемное помещение и раздвинувшая стены трех измерений. Да, это была Холли! Она прошла вглубь, села за свободный столик и задумалась. Борис рывком встал, подошел к ней и улыбнулся:

– Холли, здравствуй!

Женщина смерила его недоумевающим взглядом:

– Мы знакомы?

– Ну как же. Вчера, здесь же...

– Вы ничего не путаете?

– Кажется, не путаю.

– Но я вас не знаю. И меня зовут не Холли.

– Как?! – слишком громко удивился Борис. На него оглянулись. – Не Холли?

– Нет. Меня зовут Халли. И это совсем разные имена.

– Но я же Вас помню. И Ваш запах. И у меня есть Ваш номер телефона.

– Очень интересно. Откуда?

– Вы мне его написали сегодня утром. На записке.

– На записке?! – настал черед удивляться его собеседнице. – Покажите.

Хельман стал шарить по карманам, но – проклятье! – понял, что оставил записку в номере.

– Если Вы подождете пять минут, я принесу ее, и все разъяснится, – смущенно сказал он, однако, любуясь невероятной притягательностью своей колючей визави.

Женщина пожала плечами.

– Я еще не планировала уходить, – сказала она, и Борис сорвался с места. Взбегая по лестнице, он немного сомневался – конечно, может, знакомство с ней и было пьяным бредом, но записку-то он видел и читал неоднократно, а главное – трезвыми глазами. И вдруг ее, записку, не обнаружить, означало бы, по меньшей мере, крахом его сознания. Но записка лежала на видном месте и нисколько не изменилась содержанием – «It was wonderful. Love. Halle» – в тысячный раз перечитал Борис, положил бумажку в карман и понесся вниз. Но знакомки-незнакомки на месте не было. Хельман внимательно осмотрел весь бар – нет, она никуда не пересела. Она ушла. А может, и не приходила. С горя он подошел к барной стойке и попросил виски. «Двойную порцию, пожалуйста», – после секундного размышления добавил Борис. И быстрыми мелкими глотками опустошил бокал. Напряжение последних двух суток не замедлило сказаться на его общем состоянии: Хельман обмяк на стуле, голова закружилась, а глаза сами собой стали закрываться. Он очень захотел спать.

– Привет, как твои дела? – вдруг услышал он ласковый голос. Вскочил, чуть не опрокинув стул. Она! ОНА!

– Э-э... – он замялся, не зная, как к ней обратиться. Решил наудачу. – Холли? Как ты?

– Я в порядке, – ответила она. – Почему ты не звонил? Я ждала...

– Так у тебя же... автоматический голос...

– У меня?! У меня нет автоответчика. Я весь день телефон из рук не выпускала. Ты получил мою записку? – она изъяснялась очень бегло и красиво, однако Борис понимал не все слова. Впрочем, общий смысл был ясен.

– Записку? Ах, да – твое письмо. Да, вот оно... А вот номер... Ноль, семь, один...

– Какой «один»?! Это же еще одна семерка! Ты звонил непонятно кому!

– Это ужасно. Но ведь там был твой голос. Я его узнал.

– Ты просто перепутал, все перепутал.

– Холли, а почему ты ушла утром?

– ... – она ответила длинной фразой, но Хельман лишь покачал головой – он ничего не понял, кроме глаголов-связок и местоимений. Слова были незнакомые, бойкие и горячие.

Дальше случились не очень восстанавливаемые события – Борис еще выпил, Холли никуда не двигалась, потом он решил ей рассказать про Майке, но понял, что почти ничего не помнит, а еще, даже если он начнет, ему точно не хватит лексикона, поэтому ограничился глубокомысленной фразой – «много лет назад я любил и был женат, но теперь все закончено, я одинок и люблю только тебя», в ответ на что Холли мило улыбнулась и погладила его по руке, а дальше было затемнение – Борис ничего не помнил, потом возник лифт, в котором он едва не упал, а Холли все улыбалась, но не делала попытку его поддержать. Потом снова было затемнение, какие-то тени на стене, машины ездили за окном, кто-то вставал за питьем, а питья-то и не было, и сон, прерывистый, комковатый, а еще почему-то чесались руки, ну это же мучение, когда они так чешутся!..

 

...Борис мутно проснулся, пощупал рукой справа-слева... Один. И записки нет – новой. Старая на месте. И голова опять болит до невозможности. Хотя этому как раз есть объяснение – он спал всего часов пять. Плюс алкоголь.

А завтра уже домой.

Где Холли? И кто такая Халли? Хоалли? Хаолли?

Он себя ощущал, как будто ему было лет семнадцать. Чувство не до конца приобретенного, но уже почти утраченного. Но главное – сомнение, сомнение прогрызало Хельмана насквозь, явь это или сон? Как узнать, как проверить? Он опять взял записку и принялся вспоминать – вроде, Холли говорила, что одна цифра неправильная. Но какая? Нет, не вспомнить уже...

Борис оделся, спустился вниз, в бар. Слишком рано, никого нет. Закрыто. Но – о, чудо! – дежурный администратор тот же, еще не сменился. Хельман немного поколебался, но все же собрался с духом и обратился к нему:

– Доброе утро.

– Сэр? – через микросекунду, на автомате, среагировал тот.

– Возможно, мой вопрос покажется странным, но я хотел бы спросить об одной женщине, которая сидела вчера в баре. Может быть, вы ее видели?

– О ком речь?

– О довольно высокой женщине в красном платье, с ниткой жемчуга на шее. У нее красивые волосы и умные глаза, – сказал Борис, устыдясь банальности. Но у него не хватало слов для более адекватного описания.

– Сэр, к сожалению, я не видел эту женщину. Кстати, вы уверены, что говорите о вчерашнем вечере?

– Да.

– Но ведь вчера вечером бар был закрыт.

Борис с трудом глотнул и хрустнул пальцами.

– Закрыт? Как? Я же в нем был. Несколько часов.

– Сэр, бар был закрыт, – по слогам отчеканил администратор. Но через мгновение сталь в голосе сменилась на заискивание. – О, простите, ради всего святого, я перепутал – вчера был закрыт ресторан, там были проблемы с электричеством. Бар работал, конечно.

Хельман уже не знал, как реагировать.

– Но леди, вами описанную, я не видел, к сожалению. Извините еще раз.

После завтрака Борис случайно вспомнил, что он должен был заехать в «Кордову», чтобы забрать каталоги и некоторые книги. Страх постфактум: если бы он так и не вспомнил, или вспомнил, но не вовремя, то на работе ему грозил бы сильнейший нагоняй. А приятного в этом не содержалось, ровным счетом, ничего – какими бы серьезными ни были личные проблемы Бориса.

Сев в такси, он опять вспомнил Майке Каленберг, и сам себе удивился, она возникала в его памяти третий раз за сутки – столько же, сколько за последние несколько лет. Майке была перед глазами – Майке, подарившая любовь во всех проявлениях и забравшая ее, как ему казалось – навсегда. Борис не любил Майке и думал о ней, как пациент думает о враче, только нет ясности, помог ли врач или навредил.

Почему я пятнадцать лет жил без любви, думал Борис, невнимательно рассматривая сквозь дождь силуэты деревьев в Гайд-парке. Я не думал, что она мне не нужна. Я о ней вообще не думал. Исчезла из жизни Майке – и исчезла любовь. Как будто любовь заключается только в одном человеке. Но ведь это не так. Любовь – понятие гораздо более широкое, чем нечто отождествляемое с одним человеком. Пятнадцать лет я потерял. Или не потерял? Или я пятнадцать лет шел к этому? И пришёл к тому, что в итоге полюбил призрака. Точнее, двух призраков. Или все же одного? Но в любом случае существование обеих крайне сомнительно.

Халли – красота, прекрасный холод. Изумительный лед. Равнодушие, граничащее с истерией. Любовь.

Холли – нежность, красота, жар. Любовь.

...Сидя вечером в том же баре, Борис был уверен, что Халли появится. Так и случилось. Он махнул ей рукой, встал и предложил стул за своим столиком. Она холодно кивнула, присела. Борис не мог отвести взгляда от нее. Пару минут они молчали.

– Добрый вечер, – наконец произнесла она.

– Здравствуйте.

– Вы мне что-то хотите сказать?

– Э-э... Я хотел спросить.

– Делайте это.

– Почему Вы... почему Вы вчера ушли?

– Я?! Я прождала Вас, впрочем, нет, я Вас не ждала, я просто сидела в баре около часа после того, как Вы куда-то сами ушли. Где Вы были все это время? – Халли поправила волосы, и по ее тонкой руке – левой – скользнул вниз, к локтю, серебряный браслет.

Борис, находясь в полной растерянности, ничего не ответил. Бесполезно. Он спросил, выждав еще несколько минут:

– Халли, Вам принести что-нибудь выпить?

– Благодарю. Чашку кофе, если не сложно.

– Может быть, виски?

– Нет.

– А Вы позволите, если я выпью немного?

Халли фыркнула:

– Почему Вы у меня спрашиваете разрешения?

– Ну... – не нашелся с ответом Борис.

Точно так же, как он был уверен в появлении Халли, он, опрокидывая в себя очередную двойную порцию виски, был убежден, что Холли не появится. Потому что Халли была рядом. Но стоило Хельману на секунду отвернуться, как чья-то теплая ладонь погладила его по щеке:

– Милый, ты здесь!

– Холли?! – прошептал он, прекращая понимать окружающие обстоятельства. Холли сладко улыбалась и стремилась обнять его за шею. Он машинально наклонился к ней, но тут же отпрянул, так как ощутил прикосновение холодного металла. Он, от ужаса зажмурившись, осторожно потрогал эту руку – браслет, да, потом открыл их – серебряный, да, а потом поднял голову, и проследил за рукой – правая, да...

Холли села рядом и стала смотреть на Бориса влюбленными глазами. Халли как будто не было рядом. Впрочем, и наоборот – Халли сидела, прямая, как стрела, иногда прошивая Холли невидящим взглядом. Невидящим-ненавидящим...

– Как Ваше настроение? – Борис осторожно обратился к Халли, ни на что хорошее не рассчитывая.

– Благодарю вас, неплохое, – ответила Халли, официально улыбнувшись.

– Дорогой, а с кем ты разговариваешь? – немедленно спросила Холли. – Я же тут. А ты на меня не смотришь. Настроение у меня хорошее. Так мило с твоей стороны, что ты спросил.

– Извини, у меня немного болит голова, – неубедительно соврал Борис.

– Мне очень жаль, что у Вас болит голова, однако если Вы будете разговаривать со мной, глядя в другую сторону, я половину Ваших слов просто не услышу, – бросила Халли.

Перед Борисом вновь возникло лицо Майке, даже во время ссор выглядевшее несерьезно и забавно. Он вздохнул и начал, глядя прямо перед собой, и стараясь не поворачиваться ни к Халли, ни к Холли:

– Вот представь. Много лет назад, когда я был совсем юным, у меня была жена. («Ты вчера об этом говорил», – вставила Холли, но Борис сознательно проигнорировал ее реплику.) После развода я забыл, что такое любовь. И пятнадцать лет я никого не любил. А сейчас, в Лондоне, встретил женщину, которая меня заинтересовала. Точнее, двух женщин. И одна из них – ты. А другая – не ты. Мои чувства к тебе значительно глубже, чем к другой. Но я не хочу тебя обманывать и делать вид, что их нет. Просто есть затруднения. Одна из женщин, что меня привлекает, слишком холодна, хотя я не уверен, что она правильно меня понимает. А другая, наоборот, слишком явно проявляет свой интерес ко мне. А люблю я одну из них. И ты знаешь, кого. Вот такая ситуация.

Борис дал знак бармену и тот налил еще одну порцию виски. Борис выпил.

И тут Халли заговорила. Одновременно с Холли. Их голоса звучали в режиме «стерео» – в оба уха Бориса. И говорили они одно и то же.

– Я не понимаю и не хочу понимать другую женщину. Ее позиция для меня неприемлема. Она поступает совершенно непорядочно. Ни по отношению к тебе, ни по отношению к себе. И во мне нет ни капли ревности. Поверь.

Но далее их слова стали расходиться, будто хроматическая гамма.

– Как я могу одобрить человека, который убивает твои зарождающиеся чувства своим холодом и  равнодушием?

– Как можно посягать на свободу человека, если он не выражает явной готовности ее потерять?

– Она видит, что ты страдаешь, и знает, чем тебе помочь, но пальцем о палец не ударит, чтобы это сделать.

– Если ты не такой смелый и напористый, это не означает, что тобой можно так манипулировать.

– Ишь, Снежная королева, какая.

– Что это за распутство?

– Я резко осуждаю.

– Это недопустимо.

Борис понемногу тонул в этой сцене, потому что Халли и Холли вели свой монодиалог при помощи слов, всё менее и менее понятных. И вдруг Холли вскочила и треснула Халли сумочкой по голове – так тривиально, так по-женски, но Борис был потрясен – некая грань была переступлена, как будто зеркало раздвинулось. И тогда он вскочил, закрывшись руками от всего безобразного происходящего, и закричал во весь голос:

– А кто мне скажет, что страшнее – холодное равнодушие или искреннее беспутство?..

Только его никто не услышал.

 

...Утро. Ничего нового. Будильник в часах. Утренний туалет. Заказ такси по телефону. Сбор вещей – чемодан старый, пора выкидывать. Завтракать не хочется совершенно.

Борис спустился в холл и отдал администратору карту-ключ.

– О, мистер Хельман. Извините, но вы должны расплатиться за разбитую посуду. Вот счет, – сказала девушка без тени улыбки.

– Простите, – пробормотал Борис, - не подумайте плохого, но... Что я сделал? Я не очень хорошо себя чувствую...

– Вы вчера сидели в баре, и вдруг начали кидать бокалы на пол. Разбили пять штук.

– Я... я все оплачу, не сомневайтесь... Просто скажите, а я там один был? Или с кем-то?

– Вот уж не знаю.

– А, может, вы помните, была ли вчера в баре потасовка между двумя женщинами?

– У вас такие вопросы... Вроде, какая-то маленькая драка была, но между кем и кем, я не знаю. Кажется, да, между женщинами. Но я не скажу точно.

Борис уныло расплатился и поехал в аэропорт Лондон-сити.

«Вот уж не знаю».

«Вроде бы».

«Точно не скажу».

Подобная неуверенность вообще характеризует всю мою жизнь, думал Борис. Сомнения, сомнения. Сделал шаг – усомнился, принял решение – сам с собой оспорил, нащупал путь – озираясь, повернул обратно.

Все утро – в машине, в аэропорту, в самолете, фоном мелькал вопрос – зачем? Зачем я поехал в Лондон? Зачем я устроил себе эту канитель с Холли? Я же люблю ее. А не уверен даже в ее существовании. Кстати, Халли тоже люблю. Так и неясно, кого именно я люблю. Или никого, а просто хочу любить? Настала пора? Но ведь если пора настала, я не могу любить призрака. К тому же, который появляется когда я выпью.

Борис прислонил голову к иллюминатору и задремал. Впервые за всю командировку ему приснился сон. Вчетвером – он, Холли, Халли и Майке – они ехали в кабриолете по проселочной дороге близ Фульды. За рулем был Борис. Майке разговаривала по телефону и ни на кого внимания не обращала. Халли глядела по сторонам, и изредка кидала пренебрежительные реплики то одному, то другому участнику поездки. А Холли следила за дорогой вместе с ним, поддерживала разговор, один раз даже, когда дорога была прямой, поцеловала его в щеку. Борису это очень нравилось. Наконец, Майке закончила разговор и попросила остановить машину. Борис послушался. Она вышла и сказала – ну, а теперь выходите все, это моя машина. Халли устроила грандиозный скандал – она набросилась на Майке, потом переключилась на Бориса, засыпав его обвинениями и упреками. Борис стоял, плохо понимая ситуацию. И вдруг Холли решительно подошла к Халли, вытащила из салона какую-то газету, свернула ее в трубочку и, как недавно в отеле «Павильон», несколько раз ощутимо стукнула ею Халли по голове. «Что тебе нужно от него?! Уходи! Не мешай!» – сказала она. А потом обратилась к Майке, подчеркнуто вежливо: «Уезжайте на Вашей машине. Вы нам не нужны». И обратилась к Борису: «Пойдем, пойдем. Я тебя доведу». – «А ты существуешь?» – спросил Хельман, видимо, уже просыпаясь. «Конечно. Найди меня», – сказала Холли, после чего Борис окончательно вернулся в этот мир, как раз, когда пилот сообщал неизбежное: «Мы совершили посадку в аэропорту «Тегель»...

А когда он получил багаж, прошел контроль и вышел в зал прилета, на мгновение ему показалось, что Халли и Холли стоят среди встречающих, с одинаковыми табличками – «Boris Helman», и одинаково нетерпеливо разглядывают выходящих из дверей. Заметив его, они обе бросились вперед, но Холли ловко отпихнула Халли, и та постепенно стала растворяться в воздухе. А когда он встряхнул головой, то и Холли исчезла.

«Найди меня», – пронеслись в его голове столь значимые слова. Найди. «Попробую», – сказал себе Борис и вышел из здания аэропорта.

 

Москва

2009, 22-25 февраля

[1] «Было замечательно. Люблю».