Произведения лучших русских художников дают нам урок понимания искусства как благодатного приникновения к миру, когда не самовыражение, а поиск Бога в прекрасном открывает нам через личность художника — и его самого, а главное, Бога. Всего этого зачастую не скажешь о современном искусстве, в частности, о новоявленных тенденциях осквернения, пародирования и разложения изображаемого мира. Произведения современного искусства нередко становятся провокативными, агрессивно-кощунственными, отчего и стали часто вызывать ответную реакцию — вплоть до желания зрителей даже физически защититься, путем физического их разрушения.
Художником, нашедшим непостижимую гармонию меж светским искусством и горним миром, работавшим с новыми приемами в живописи, а вместе с тем проникновенно говорившим о духовном, несомненно, был Михаил Васильевич Нестеров, лично для меня остающийся, пожалуй, самым любимым русским живописцем. 31 мая (19 по ст. ст.) исполнилось 150 лет со дня рождения этого выдающегося мастера. Скончался же Нестеров в Москве 18 октября 1942 г. Просто для напоминания об эпохе: за месяц до начала разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Мне посчастливилось побывать в местах, которые и напрямую, и ассоциативно связаны с М. Нестеровым. Это и Соловки, и Валаам, и Удомля Тверской области, и подмосковное Абрамцево (в частности, поляна, на которой художник писал знаменитое “Видение отроку Варфоломею”). Едучи с друзьями-паломниками из Оптиной пустыни во Владимир и остановившись в мещерских лесах, я пуще прочего вспоминал свою любимую картину, “Лисичка” (есть две ее версии — одна, 1914-го, хранится в Третьякове, а вторая, 1915-го, в Национальной галерее Армении в Ереване, мне посчастливилось видеть обе), где Нестеров изобразил трех старцев, припавших спинами к стене храма. Это неизменная для зрелого Нестерова тема — молитвенного молчания, умной молитвы, из которой старцы в принципе никогда не выходят. Настолько у Нестерова они внешне безмолвны и настолько внутренне соединены с Богом, что лисичка воспринимает их как часть просторов, часть леса, каковой они, в сущности, и являются безусловно, все больше врастая в природу.
Лучшие произведения русских живописцев имеют и обратное — не отражательное, а влияющее — свойство: они сами, став убедительной частью мира, природы, из вторичного регистра переходят в первичный, сами формируют мировосприятие и даже мировоззрение людей. Они становятся неотменимой частью земного мира, на который спроецировано Небо. Значит, они действуют как часть Божия промысла.
Таинствен, непостижим, например, на их полотнах лес. Природа везде являет свой грандиозный лик, но здесь, мне кажется, очевидно присутствие интимного Бога, который может заговорить с тобой доверительно. Не оттого ли наши святители уходили в эти леса, погружались в уединенную молитву, в созерцательное со-бытие с Богом. Об этом — и главная мысль Нестерова, как понимаем, наделенного посланием для нас.
По семейной легенде, Нестеров выжил благодаря чудесному вмешательству святого. Младенец был “не жилец”. Его лечили народными средствами: клали в горячую печь, держали в снегу на морозе. Однажды, как говорил Нестеров, матери показалось, что он “отдал Богу душу”. Ребенка, по обычаю, обрядили, положили под образа с небольшой финифтяной иконкой Тихона Задонского на груди и поехали на кладбище заказывать могилку. “А той порой моя мать приметила, что я снова задышал, а затем и вовсе очнулся. Мать радостно поблагодарила Бога, приписав мое Воскресение заступничеству Тихона Задонского, который, как и Сергий Радонежский, пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Оба угодника были нам близки, входили, так сказать, в обиход нашей духовной жизни”.
Детство художника, родившегося в 1862 г., прошло в Уфе, одном из старейших городов Урала, в религиозной, патриархальной, но отнюдь не чуждой современной культуре купеческой семье. Отец Нестерова принадлежал к старинному купеческому роду. Дед, Иван Андреевич Нестеров, был выходцем из новгородских крепостных крестьян, переселившихся при Екатерине II на Урал. Он получил вольную, учился в семинарии, затем записался в купеческую гильдию и 20 лет служил уфимским городским головой.
Василий Иваныч Нестеров славился в городе щепетильной честностью и был уважаем до такой степени, что все новые губернаторы и архиереи считали своим долгом делать к нему визиты, чтобы представиться. А он принимал не всех. В доме царила мать, Мария Михайловна, — умная, волевая женщина. Близость с родителями сохранилась у Нестерова до конца их дней. В каждый свой приезд в Уфу он вел с ними, особенно с матерью, долгие задушевные разговоры, а разлучаясь, писал подробные письма о своих творческих успехах и неудачах, неизменно находя понимание и сочувствие.
Юную Марию Ивановну Мартыновскую Михаил встретил на летних каникулах в Уфе и полюбил с первого взгляда. Девушка была крайне впечатлительна, нервна и, несмотря на простоту и бедность, по-своему горда... Родители Нестерова были против их брака. Михаил уехал в Петербург зарабатывать звание свободного художника и там тяжело заболел. Мария Ивановна в весеннюю распутицу на лошадях из Уфы бросилась его выхаживать. Обвенчались они без благословения родителей. Через год родилась дочь Ольга, и этот день, по словам Нестерова, и стал самым счастливым днем его жизни. Но через сутки после родов Маша умерла. Нестеров писал: “Любовь к Маше и потеря ее сделали меня художником, вложили в мое художество недостающее содержание, и чувство, и живую душу, словом, все то, что позднее ценили и ценят люди в моем искусстве”. В 1887 г. художник написал три варианта “Царевны”, а потом картину “Христова невеста” — на всех картинах запечатлев черты лица покойной.
Самым крупным среди своих учителей — в высоком значении этого слова — Нестеров считал Василия Перова, “истинного поэта скорби”.
Поэтизируя русскую природу и русскую старину, Нестеров, в стремлении найти нравственный идеал в глубоко и искренне веровавших людях Древней Руси, пожалуй, наиболее полно воплотил в своем творчестве идею национального романтизма. Это было созвучно во многом с появившимися тогда такими произведениями, как “Девочка с персиками” и “Девушка, освещенная солнцем” В. Серова, “Северная идиллия” К. Коровина, волжские пейзажи И. Левитана, “Девочка на фоне персидского ковра”, росписи Кирилловской церкви и эскизы для Владимирского собора в Киеве М. Врубеля.
Первой значительной картиной, раскрывшей самобытность нестеровского творчества, стала работа “Пустынник”, написанная в 1888 г. в Вифании близ Троице-Сергиевой лавры. Нестеровский герой был навеян и русской литературой — Пименом в “Борисе Годунове” Пушкина, лесковскими “Соборянами” и другими героями, а особенно старцем Зосимой из “Братьев Карамазовых” Достоевского. Но Нестеров нашел этот человеческий тип и в жизни. Он написал своего пустынника с отца Гордея, монаха Троице-Сергиевой лавры, привлеченный его детской улыбкой и глазами, светящимися бесконечной добротой.
Картина “Видение отроку Варфоломею” стала сенсацией 18-й передвижной художественной выставки в Санкт-Петербурге. Работу молодого Нестерова решил приобрести знаменитый коллекционер П. М. Третьяков. Юношеские мечты провинциала о признании, о славе начинали сбываться. Его отец полушутя говаривал, что лишь тогда поверит в успех сына, когда его работы будут приобретены самим Третьяковым.
Образ Сергия, “лучшего человека древних лет Руси”, был душевно близок Нестерову с раннего детства. К Сергиевой теме и вообще к теме монашества и отшельничества Нестеров обращался еще не раз. Утверждают, что до конца своих дней художник был убеждён в том, что “Видение отроку Варфоломею” — самое лучшее его полотно. На старости лет он любил повторять: “Жить буду не я. Жить будет “Отрок Варфоломей”. Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он еще будет что-то говорить людям — значит, он живой, значит, жив и я”. Сегодня, в год 70-летия со дня кончины мастера, мы можем смело утверждать, что жива не только эта картина, но весь свод полотен художника, ставших неотменимой частью русского национального самосознания.
Под впечатлением увиденного на Соловках была написана одна из лучших нестеровских картин “Молчание”. Залив у подножия Секирной горы, таинственный свет белой ночи, в неподвижных водах отражается темная, поросшая лесом гора. Словно эхо, повторяют друг друга фигурки монахов в лодках, седобородого старца и юноши.
Аналогичное по композиции и удивительному тихому, молитвенно-созерцательному состоянию полотно художника “Тихие воды” (народное название — “Рябинка”) находится в Харьковском областном художественном музее. Это была одна из первых нестеровских работ, увиденных мною вживе.
Свыше 22 лет жизни Нестеров отдал церковным росписям и иконам. Все началось с того, что его картина об отроке Варфоломее понравилась В. Васнецову, который тогда был в большой славе и расписывал с помощниками Владимирский собор в Киеве, задуманный к 900-летию (1888 г.) Крещения Руси как памятник национальной истории, веры и неорусского стиля. Предстояло не только “сложить живописную эпопею” в честь князя Владимира, но и создать целый пантеон подвижников веры, русской культуры и истории. Ходили слухи, что Васнецов во Владимирском соборе творит чудеса.
Еще дальше по пути сближения со стилистикой модерна Нестеров пошел в росписях для дворцового храма Александра Невского в Абастумани (Грузия), выполненных с 1898 г. по приглашению младшего брата Государя Николая II цесаревича Георгия. Здесь Нестеров в течение 5-6 лет оформил лично более 50 композиций на стенах и иконостасе. Считается, что по объему работ с Нестеровым не мог сравниться ни один из самостоятельно расписывавших храмы художников XVII—XIX вв. Но более значительными представлялись ему его монументальные росписи в церкви Покрова Марфо-Мариинской обители (Москва), построенной А. В. Щусевым по заказу Великой княгини священномученицы Елизаветы Феодоровны, казненной через десятилетие большевиками в Алапаевской шахте в 1918 г.
Впечатлясь картиной А. Иванова “Явление Христа народу”, Нестеров решил перевести этот сюжет на русскую почву и показать явление Христа русскому народу. Это была не первая его попытка. Первоначально он написал картину “Святая Русь”. Содержание произведения определяли евангельские слова: “Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Аз успокою Вы”.
Еще не был написан эскиз картины “Путь ко Христу”, как Нестеров уже начал подготовительную работу над картиной “Христиане”, позже получившей название “На Руси” (“Душа народа”). Нестеров работал над этим полотном в период между первой русской революцией 1905 г. и Первой мировой войной 1914 г. Закончена она была в разгар войны. “Кто мы? Откуда мы? Куда идем?” Художник показывает Россию во всей ее духовной и интеллектуальной мощи. Он не вводит в картину Христа, помня о прежних неудачных попытках. В картине Христос присутствует лишь в виде старинной потемневшей иконы Спаса. Справа от иконы обращает на себя внимание “Христова невеста” с горящей свечой в руке. Слева, в группе женщин в белых холщовых паневах — “Христа ради юродивый”, человек, добровольно принимающий облик умалишенного, чтобы жить по закону правды. В картине “На Руси” вместе с народом идут христианские писатели Достоевский, Толстой, Владимир Соловьев. Нестеров особенно почитал Достоевского. За фигурой писателя он поместил его героя, “русского инока” Алешу Карамазова. В графе Толстом он видел прежде всего мастера слова, но иронически относился к его христианским мудрствованиям. Великий романист помещен на картине стоящим вне толпы.
Весь этот сонм движется вдоль берега Волги, который Нестеров избрал фоном картины, помня о том, какую великую роль эта река, воистину духоносная артерия России, играла в отечественной истории. Пейзаж конкретен — это Волга у Царева кургана, но обладает эпической ширью.
Перед толпой, намного опередив ее, идет мальчик в крестьянском платье с котомкой за плечами и с расписным туеском в руке. Это смысловой центр картины. Художник хотел сказать словами Евангелия: “Не войдете в царство небесное, пока не будете как дети”. Именно ребенок оказывается самым совершенным выражением души народа. Полотно еще находилось в мастерской, когда разразилась Февральская революция.
В картинах “Святая Русь”, “Путь к Христу”, “Душа народа” Нестеров утверждает тему покаянного пути к Богу, пути, “полного страданий, подвига и заблуждений”.
Сегодня, произнося слова “святая Русь”, мы видим перед глазами прежде всего полотна Нестерова и понимаем этого художника как вестника о Русском Христе.
Всегда притягивала М. Нестерова и портретная живопись. Первый же портретный цикл художника принес ему славу одного из самых серьезных и своеобразных портретистов начала века. В него вошли и портреты второй жены, Екатерины Петровны, и дочери Ольги. Дочь художника Ольга вспоминала: “В своих изображениях женщин отец всегда предпочитал моменты душевного одиночества, грусти или обреченности”.
Художник создал серию великолепных портретов известных личностей: Л. Толстого, философов С. Булгакова и П. Флоренского, художников П. и А. Кориных, В. Васнецова, скульпторов В. Мухиной и И. Шадра, архитектора А. Щусева, академика-физиолога И. Павлова и др.
В первые послереволюционные годы мировосприятие М. В. Нестерова определялось состоянием гнетущей неизвестности, предчувствием разверзнувшейся бездны. “Пережитое за время войны, революции и последние недели так сложно, громадно болезненно, что ни словом, ни пером я не в силах всего передать. Вся жизнь, думы, чувства, надежды, мечты как бы зачеркнуты, попраны, осквернены. Не стало великой, дорогой нам, родной и понятной России. Она подменена в несколько месяцев. От ее умного, даровитого, гордого народа — осталось что-то фантастическое, варварское, грязное и низкое... Все провалилось в тартарары. Не стало Пушкиных, нет больше Достоевских и Толстых — одна черная дыра, и из нее валят смрадные испарения “товарищей” — солдат, рабочих и всяческих душегубов и грабителей…”, — записал в те тревожные дни Нестеров. А в 1938 г. М. В. Нестеров был арестован и провел две недели в Бутырской тюрьме.
Художник был убежден, что у России — особый путь развития, связанный с монархической формой правления. В одном из писем 1920-х гг. он высказывался так: “Царь мной понимается как носитель религиозной идеи, и поскольку он государственен… — он усвояет идею религиозного начала своей власти — служения своему народу”.
Кажется, что озеро, излюбленный Нестеровым пейзаж, в произведениях мастера 1920-х годов превратилось в то самое озеро, которое скрыло в минуту смертельной опасности, сделав невидимым, прекрасный град Китеж, серебристому звону колоколов которого зачарованно внимают задумчивые нестеровские девушки-старообрядки, монахи, старцы. Кажется, вся Святая Русь на время ушла под воды этого нестеровского озера, чтобы через десятилетия объявиться. “Через Крестный путь и свою Голгофу Родина наша должна прийти к своему великому воскресению”, — писал Нестеров уже в первые дни Октябрьского переворота.
“Я избегал изображать так называемые сильные страсти, предпочитая им наш тихий пейзаж, человека, живущего внутренней жизнью”, — утверждал Михаил Нестеров. И он верил в будущее страны, в русского — созерцательного, а значит, деятельного — человека, будучи убежден, что “светозарные дни возрождения России обязательно настанут”.
