Жизнь в ХХ веке в России для большинства людей была материально трудной и политически непростой. Это было время постоянных войн — Первая мировая, гражданская, Великая Отечественная, холодная, Афганская, Чеченская — со всеми их драматическими последствиями, которые отразились на жизни наших родителей, да и каждого из нас, ныне живущих. Человеческие отношения переплетались с политическими интригами, вопросы материального благополучия чаще становились вопросами “жизни и смерти”.
Неудивительно, что в этих суровых социальных условиях жизнь вне зоны тоталитарного режима, например, археологическая, т. е. экспедиционная жизнь в полях и лесах, пусть даже в дышащих жаром пустынях Средней Азии или ледяной арктической тундре, была очень дорога для археолога Алексея Павловича Окладникова. Археологические экспедиции являлись для него не только окном в неизведанные глубины истории человеческой культуры, но и тем окном, которое “Бог открывает человеку, когда для него закрыты все двери”. Каждый год путешествия для него начинался ранней весной и заканчивался поздней осенью. Каждое такое путешествие было самостоятельной, отдельной жизнью, наполненной открытиями, но неизменно сопровождаемой лишениями и невзгодами странствий. Почему он так стремился, буквально рвался в поле?
Пребывание вне городской суеты и измельчания человеческой души, в условиях любой степени урбанизации, исполняет человека мужеством.
Оно открывает перспективу быть самим собой. В поле можно было наплевать на карьерные притязания, погоню за бюрократическим успехом, избавиться от всего дешевого, обыденного и такого лишнего…
Лето для него открывалось с первой весенней капелью, знаменовалось хлопотами по подготовке экспедиции, а заканчивалось с первым снегом. Лето воспринималось им как отдельная жизнь. Эта отдельная жизнь была наполнена не только событиями радостными, иногда смешными, но и подчас драматическими, полными истинного трагизма. Смешное и трагическое переплетались в ней, меняясь обличьями. Неслучайно одна из его, пожалуй, самых вдохновенных книг “Олень золотые рога” начинается строками: “Где только не стояли палатки наших экспедиций: в ленской и ангарской тайге, по берегам Тихого океана, в объятых голубой дымкой горах Сихоте-Алиня, на Колыме и Чукотке, в глубине забайкальских степей и сопок, в черной от пустынного загара Гоби, в горных долинах Таджикистана и Киргизии, где бушует бурный Нарын, где бьется в ущельях бешеный, пьяный от ярости Вахш…”
“Олень золотые рога” — это романтическая повесть о взаимоотношениях исследователя, исторического времени и бесконечных просторов Евразии. Эта книга, пожалуй, один из самых ярких плодов этой любви. Она выросла из записей и воспоминаний о его путешествиях по необъятным просторам Евразийского континента. Всю свою жизнь он был наполнен пространствами Сибирской земли, на которой родился и вырос.
В ранней юности его поразили глубины истории. О недрах истории Сибири ему рассказывали палеолитические орудия, которые он разыскивал и по берегам родной Лены, и на Ангаре, в степях Забайкалья и на Дальнем Востоке, в Якутии и в Средней Азии. Об эпохах древней истории Евразии ему впервые поведали герои “Илиады” и “Одиссеи”, которые он однажды нашел на полках библиотеки сельской школы, в которой учился.
Его книга “Олень золотые рога” — хроника жизненного пути учёного, который пытался совместить свой необузданный темперамент, страсть к научным поискам и тягу к использованию накопленной информации о древнейшей истории в интересах современного ему общества. Какую цель ставил перед собой автор?
Он хотел сделать археологию, а именно её наиболее образный раздел — петроглифологию — движущей силой позитивных изменений в обществе. Поэтому цель автора книги “Олень золотые рога” ясна и может быть выражена трёмя идеями, которые он сам высказал: дать представление о наскальных рисунках Северной Азии и Сибири, которые отличаются друг от друга стилистикой и репертуаром образов, рассказать об основных группах наскальных рисунков; раскрыть идейное содержание и смысл рисунков, т. е. поведать читателю о тех мыслях и чаяниях, которые испытывали их создатели; показать красоту и очарование подлинного искусства, которые, как он писал, “до сих пор излучают эти изъеденные временем скалы, превращенные гением безвестных мастеров прошлого в первые на земле художественные галереи”.
Окладников был уверен, что без приобщения не только его современников, но и будущих поколений к этой части мирового культурного наследия — наскальному искусству Сибири, Дальнего Востока, Монголии — невозможно двигаться вперед, в будущее.
Путешествия для Окладникова были образом жизни, что определяло его пристрастия в пище, одежде и жилище. Научно-кочевой образ жизни разделял его жизнь на зимний, или домашний период, и летний — экспедиционный. Первый был значительно короче по времени. В экспедиционной жизни он использовал два типа жилищ: палатку в археологическом лагере (как постоянное жилище) и краеведческие музеи или сельские школы как временные базы по пути в поле.
Например, в Иркутске такой базой всегда становился Художественный музей, которым долгие годы руководил друг его юности и участник первых экспедиций А. Д. Фатьянов. Летняя жизнь проходила в палатках, рядом с раскопами. Археологи умеют выбирать восхитительные территории для своих лагерей. Чутье на выбор места для лагеря — это часть профессии археолога. В центре лагеря всегда был костер, где по вечерам, после захода солнца он так любил слушать археологические байки и сам рассказывать истории. Его рассказы об археологии, своем детстве и юности, аспирантуре в марровском Институте истории материальной культуры, работе в Средней Азии, открытии неандертальского погребения в горах Гиссарского хребта, работе в Арктике и др., более напоминали притчи, так по-сибирски складно, умело и обаятельно он их рассказывал…
С улыбкой он вспоминал, как первые свои “археологические раскопки” осуществил в доме деда в сибирском селе Бирюльки. В три года он извлёк золотую монету из недр чуда портняжного ремесла начала ХХ в. — швейной машинки “Зингер”. С нескрываемым трепетом рассказывал, как в юности в смутное послереволюционное время после трагической смерти отца — сельского учителя — решал проблему выбора жизненного пути. С глубоким тёплым чувством он вспоминал о страхах матери, которая ясно понимала, на что способны местные зажиточные, а в те времена уже раскулаченные мужики, а потому “за уши” вытаскивала его из комсомольской ячейки. А какие слёзы и мольбы любимой бабушки он пережил в юности, когда решалась его судьба! Она без памяти любила внука, но категорически противилась его страсти к археологическим раскопкам.
Беспокоило бабушку то, что Алёша будет раскапывать древние могилы. Грех-то какой — души покойных тревожить! Ведь, как она говорила, души умерших не только рядом со своими могилами обитают. Души-то покойных везде: они вечно пребывают в каждой травиночке, в каждой лесине, облаках и ветрах, в восходах и закатах, в телах лесных зверей. Разве могла она думать иначе, если в далёком детстве рассказала ему волшебную сказку об Олене Золотые Рога — великом животворящем начале Вселенной. В 1964 г. он написал: “Почти полвека тому назад в далекой таежной деревне, где мохнатые лапы елей стучались в окна, моя бабушка, хранительница чудесных легенд, сказывала мне сказку об Олене Золотые Рога. На шестке огромной русской печи робко трепетал в железном светце огонек лучины. Из печи сладко пахло поджаренными пенками и подгорелой гречневой кашей. В углах избы сгущались ночные тени, и казалось — наяву шевелился в своей косматой шубе проказливый сторож-домовой, для которого заранее были испечены и спрятаны в подполье пряники и пирожки из черемуховой муки: известно было, что наш “суседка” — большой охотник до таких пирожков. Сквозь запертые ставни мерцала холодным голубым блеском далекая звезда — верный признак, что на дворе крепчал мороз. Зимняя ночь трещала и ухала таинственными лесными голосами. Она стучалась в замиравшее от волнения доверчивое детское сердце. Казалось, что не только домовой, но и сам сказочный олень проходит рядом, неслышно ступая златокованым копытом по серебряной кружевной дороге, вытканной луной. Стоило протянуть руку — и коснешься золотых рогов…”
Именно бабушка подарила ему самую прекрасную сказку его жизни — сказку о Солнечном олене, который вёл его по непростому жизненному пути.
Могла ли предположить эта лучшая на селе сказительница, что её волшебные рассказы окажутся в резонансе с гекзаметрами Гомера, а также страстью к научному поиску, интересом к древнейшей истории человечества, и пробудят в душе внука столь мощную мотивацию к археологическим исследованиям, такую сильную страсть к жизни в науке? Что уж тут говорить, но старые женщины, прожившие жизнь в сибирских деревнях, были не только травницами, знахарками, сказительницами, но и провидицами. Своим старческим женским чутьём осознала она в решающий момент, что нет смысла противиться судьбе, и что её внуку уготована стезя иная, чем стезя деревенского писаря… И она смирилась, благословив его на занятие археологией.
Позднее он не раз возвращался в родное село Бирюльки. Там его всегда принимали за своего. Да и был он там всегда своим. Даже в те далёкие годы детства, когда его считали чудным: карманы у него всегда были набиты камнями, которые старожилы называли “громовыми стрелами”, т. е. обработанными рукой человека каменного века. Соседи не понимали, чем это увлекается сын Анны Аверьяновны Окладниковой: камни какие-то вечно таскает…
Так начинались первые самостоятельные экспедиции Алексея Окладникова. За ними последовали разведочные работы на берегах родной Лены, Ангары, в Забайкалье (1926), разведка на Амуре (1935) и снова Ангара, Байкал, Лена….
В его рассказах у ночных экспедиционных костров любые мелочи — удачно сказанное слово, речная наледь, даже обыкновенная спичка — становились не простыми явлениями обыденной жизни. Это были знаки, исполненные смысла, т. е. артефакты и явления с особым семантическим статусом. Такой же семантический статус имели обыденные предметы в сказках Андерсена. Эти простые вещи, повседневные мелочи в его рассказах становились метафорами любви и смерти.
Любовь и смерть — вот две темы, которые он постоянно остро переживал и в душе, и в научном творчестве, полагая, например, что именно они были главными для палеолитического искусства.
Что касается любви, то она была всегда рядом, как ангел за его правым плечом. И сегодня тех, кто читает его книги и статьи, не покидает мысль, что вся его жизнь была исполнена любовью к глубинам человеческой истории, к пространствам природы, населенным современными ему людьми, к будущим поколениям, для которых он открывал страницы давно забытой истории. Зачем он так страстно углублялся в историю, притом в древнейшие её пласты? Причин было много, но цель была одна: необходимо было исполнить сердца читателей гордостью за свое земное предназначение, а главное, за великие деяния предков.
А смерть? Она, как ангел за левым плечом, всегда была на расстоянии вытянутой руки, буквально дышала ему в спину. Смерть меняла обличия, то отходила на расстояние, то приближалась вновь. Каждый летний экспедиционный сезон — это новая жизнь, новый подарок изменчивой судьбы. Но подарок, требующий от археолога Окладникова подвига во имя новых открытий. Каждый экспедиционный сезон — это вызов судьбы.
Смерть принимала самые разные обличья: мерно дышащей полыньи, тяжелой болезни, пули, выпущенной из кулацкого обреза, голода, тоталитарной идеологии, временно избежать гнёта которой можно было только в поле, в экспедиции, в далёкой ледяной Сибири, потом в облике тяжелой неизлечимой болезни, мучавшей его долгие годы…
Когда высоко в горах Гиссарского хребта судьба улыбнулась молодому исследователю, и в гроте Тешик-Таш он нашёл останки неандертальца, местные жители — рабочие его отряда — собирались бросить его с женой Верой Дмитриевной Запорожской одних в горах на произвол судьбы. Дело в том, что мусульманский обычай запрещал тревожить прах умерших людей. Что спасло исследователей? Лекция о происхождении человека.
Да, именно импровизированная лекция молодого археолога, прочитанная неграмотным крестьянам из местного кишлака. Доступным языком Окладников объяснил, что в углу грота Тешик-Таш раскопали не череп человека, а обезьяны. И этот череп древней обезьяны очень похож на череп человека. Эта лекция спасла не только жизнь молодым археологам, но драгоценную находку — череп неандертальца. На старой фотографии, сделанной женой после лекции, видно, как перед входом в грот Тешик-Таш мирно сидят рабочие, которые ещё пару часов назад готовы были бросить исследователей на произвол судьбы. Один из них привычным жестом держит за хвост извивающуюся змею — немой символ смерти.
Во время одной из арктических экспедиций середины 1930-х гг. Окладников заметил на каменистой тропинке неожиданно возникшую желтоватую глыбу льда, которая оказалась белым медведем, поджидавшим свой завтрак: его с женой. Только меткий выстрел из винтовки сопровождавшего их капитана парохода Севморпути, доставившего археологов к месту работ, спас им тогда жизнь.
Корабль ушёл, археологи остались наедине с раскопами в безбрежной снежной пустыне, у кромки бесконечных льдов великого Северного океана. В назначенный день корабль за ними не пришёл. Не пришёл он и через неделю. Отряду из трёх человек грозила голодная смерть. Решено было идти к ближайшему человеческому жилью. Путь в сто километров в одну сторону пролегал по хлябям ледяной тундры, неверный шаг грозил неминуемой гибелью. В путь решили тронуться вдвоем: Окладников и рабочий экспедиции, недавний заключенный Дальлага. Утром прощались, как перед смертью. Его верная спутница, незаменимая помощница, исполнявшая обязанности фотографа, бухгалтера, художника, лаборанта и исследователя — жена В. Д. Запорожская оставалась в лагере одна. Для неё любимый муж Алексей и его спутник уходили навсегда и в никуда…
Но в этот страшный миг свершилось чудо… В снежном мареве на горизонте появилась черная точка. Она явно приближалась, принимая всё более четкие антропоморфные очертания. Это был местный охотник. Он принёс из посёлка не только еду, но и добрую весь — корабль будет через три дня. По местному обычаю, он уютно присел на бревно у костра, выкурил трубку, неторопливо поведал о надвигающейся снежной буре. Докурив, он поднялся, махнул на прощание рукой и растворился в снежной пустыне…
Смерть была рядом в Якутии, в районе Хаара-Улахских гор. Тогда проводник долго водил Окладникова с женой по заснеженной, скованной льдами равнине огромного болота, обещав показать место воздушного погребения шамана. Но так и не показал его. Опасаясь мести духов покойного, он долго блуждал по тундре, а потом объявил, что сбился с пути. Усталые и измученные исследователи решили немного передохнуть. Разжечь огонь не удалось: спички оказались мокрыми. Выручила женская предусмотрительность. Вера Дмитриевна достала из потайного кармашка две спички, завернутые в промасленную бумагу. Но порыв ледяного ветра мгновенно задул пламя. Осталась вторая, т. е. одна-единственная спичка. От неё зависела жизнь и смерть трёх человек, брошенных провидением в этой богом забытой ледяной пустыне. Горе-проводник с трудом добыл из дупла корявой лиственницы сухую древесину и немного мха. “Закройте меня телогрейками!” — скомандовал Окладников. Руки его сильно дрожали не столько от холода, сколько от волнения. Один точный взмах… и колеблющейся огонёк охватил горстку мха на промасленной бумаге… Смерть снова покорно отступила…
Диабет, которым страдал Окладников — коварная болезнь, особенно в инсулиновой стадии. В поле Окладников всегда чувствовал себя хорошо, конечно, за исключением тех моментов, когда болезнь давала о себе знать. В рюкзаке у него всегда был металлический контейнер со шприцем и запас инсулина. В походных условиях шприцы кипятились прямо на костре, а уколы он делал себе сам ежедневно. В любых условиях.
Нарушение обмена веществ в организме диабетиков проявляется не только в повышенном содержании сахара в крови, но и постоянной угрозе комы. Такое с ним случалось. Однажды во время экспедиции на Лене он решил в одиночку обследовать прибрежную террасу. Поднялся на высокий берег и пошёл вверх по течению. Вечерело. Прохладный ветерок с реки сдувал свирепый гнус. Как обычно, он глядел под ноги, высматривая обработанные рукой человека камни… Стремительно темнело, в лагере у воды забеспокоились: прошло более часа, а он не возвращался. Пошли за ним по примятой траве… в километре от лагеря его нашли без сознания лежащим под высокой сосной. В тот раз помощь в виде плитки шоколада подоспела вовремя…
Смерть была совсем рядом даже тогда, когда жизнь, казалось, совершенно наладилась. В феврале 1975 г. на р. Уде, в 60-ти километрах от Нижнеудинска случилось непредвиденное. Позднее Окладников напишет: “…наш “газик-уазик” вдруг, словно олень, споткнувшийся и падающий на передние подогнутые ноги, угрожающе накренился вниз передними колёсами. В недавнее время подпочвенная влага, искавшая выход, перекрыла скованную ледяным панцирем спокойную гладь, затем замёрзла, образовав тонкую ледяную корочку наледи, под которой оказалась пустота. Под тяжестью машины этот зыбкий пласт рухнул, и только смелые и точные действия шофёра, разумеется, при помощи всех пассажиров, открыли дорогу на прочную ледяную гладь. Достаточно было одного неловкого, плохо рассчитанного движения и… Рядом мерно дышала полынья…”
Разве истинная человечность далеко от нас?
Стоит возжелать ее, и она тут же окажется рядом…
Окладников был везуч не только на великие археологические открытия, в том числе открытия памятников наскального искусства в Сибири, Центральной Азии, Монголии, но он был удачлив в открытиях людей с талантами и выдающимися человеческими качествами. И не важно, на какую ступень социальной лестницы вознесла или опустила этих людей судьба… Он был удачлив на встречи с единомышленниками, творцами, романтиками… Может быть, потому, что был ведом Оленем золотые рога?
Он всегда находил и очень ценил людей, которые были близки ему по духу. Это были сотрудники созданного им Института истории, философии и филологии СО АН СССР, водители экспедиционных машин, художники… Однажды на вопрос журналиста, какой тип организации работы он предпочитает, он ответил — трудовая артель. Артельщики объединяются по добровольному принципу. Они вносят свой личный трудовой вклад в проект, над которым работают, образуя братство, скрепленное круговой порукой — общим интересом. По сути дела, общий интерес всегда поддерживает миссию любого предприятия. Члены артели всегда спаяны доверием и общей ответственностью. Артель воспринимается ими как духовный феномен. В западной культуре этот духовный феномен был хорошо известен. Некоторые из его важных сторон (жажда деятельности членов артели, созданной предпринимательским духом, на благо общества, их воля, энтузиазм, одержимость работой) были описаны М. Вебером в его знаменитой книге “Протестантская этика и дух капитализма”.
Окладников полагал, что в поле люди открывают друг другу самые сокровенные свои стороны, те качества, которые мы в обыденной жизни понимаем как человеческие. Это те искренние отношения и реакции людей, такие как благородство, бескорыстие, честность, милосердие, сострадание, вера, надежда, страсть к познанию, любовь и интерес к жизни. Их онтология и гносеология — тема множества научных и литературных трактатов. Но именно на людях, обладающих такими качествами, “земля держится”.
Одним из таких людей для Окладникова был сибиряк Михаил Иванович Пугачёв, который жил на р. Уде в селе Худоелань, работал в школе учителем и был местным краеведом. Он охотно делился со всеми своими знаниями о памятниках наскального искусства байкальского региона. Этот простой учитель был одержим и заворожен красотами Уды: её грозной, нелюдимой природой, высокими вершинами-гольцами, горными речками-притоками и необозримой тайгой. Он был из той породы людей, которые давно и навсегда были охвачены чистой страстью к научным приключениям и открытиям, поискам нового, волнующего в хорошо знакомых местах и вещах, необычного в обыденной жизни. Таких людей не всегда понимают близкие люди, они беспокоят их своими чудачествами, своей не понятной для других непрерывной устремлённостью в древнюю историю, своим неприятием жизненного благополучия, пренебрежением к домашнему уюту и спокойной жизни, своим постоянным душевным подъемом.
Другим таким человеком был Всеволод Петрович Сысоев — дальневосточный учёный-краевед, первопроходец, натуралист. Он был красивым и привлекательным человеком богатырской натуры. Это был один из немногих людей, которые стремились глубже осмыслить окружающий мир, изменить его к лучшему. Душой Сысоев был вольнолюбив и не терпел фальши. В Окладникове он уважал ум, силу личности, широкую сибирскую натуру. У таёжного костра они могли обсуждать превратности мировой истории, сложности бытия, вечность человеческих идеалов и многое другое.
Вера
Всю жизнь самым близким по духу человеком Окладникову была Вера Дмитриевна Запорожская. Они встретились в Иркутском художественном музее. Эта встреча определила их великую любовь на всю жизнь. В телеграмме, посланной матери в Донецк в 1932 г., Вера кратко написала: “Замужем. Благослови. Целую. Вера”. Каким стало их свадебное путешествие? Это была экспедиция в Якутию. Перед молодыми исследователями лежал путь в тысячи километров, которые предстояло пройти на утлой лодчонке вниз по Лене. Они шли сквозь туманы, дожди, тучи комаров и мошки, но это была настоящая погоня за ветрами отшумевших времен.
Во время Ленской экспедиции в Якутске молодой археолог и его жена встретили американского востоковеда, профессора Оуэна Латтимора. Время было тяжёлое и голодное. Профессор попросил показать ему национальную якутскую женскую одежду — шубу. Единственной женщиной, обладавшей такой шубой, в окружении О. Латтимора в тот день оказалась Вера. Профессор залюбовался якутской одеждой: шуба была её руками подогнана по фигуре, а потому и смотрелась великолепно.
Вера стала для Окладникова всем: на её плечах держалась не только вся система его жизнеобеспечения, но, главное, она была его духовной поддержкой. Шутка ли — пройти на вёслах половину Лены. Это и сегодня — подвиг для женщины.
В 1934 г. Алексей и Вера вместе уехали из Иркутска в Ленинград. А. П. Окладников поступил в аспирантуру Академии истории материальной культуры, а у неё так и осталось неоконченное художественное образование. Сначала она училась в художественном техникуме в Иркутске, а потом пару лет в Академии художеств в Ленинграде. Но продолжать образование не было возможности, нужно было работать в поле, вести экспедиционные дела, а главное — рисовать, рисовать и ещё раз рисовать: находки в поле, общие виды местности, где проводились раскопки, моменты экспедиционной жизни. Что такое рисунок в поле? В то время это был важный и надёжный способ визуальной фиксации научно-исследовательского процесса. Рисунок был очень важным документом, способным выступать как свидетельство достоверности научного открытия.
Позднее Окладников будет наставлять учеников: “Всегда все наиболее ценные находки надо рисовать самому, заносить их в дневник. Ведь что может получиться? Находки могут пропасть, их кто-то украдет или потеряет. А рисунок — это документ, и его можно всегда опубликовать, независимо от того, цело орудие или нет. Конечно, каждый археолог должен уметь рисовать сам. Этого требует наша профессия. Лучше, чтобы рисунки выполнял художник, их специально этому учат. Но если его нет? Поэтому и приходится стараться самому, а не надеяться на кого-то. Свободное время в экспедиции надо использовать именно для этого. Все должно быть строго документировано. Другого времени может не быть, надо пользоваться малейшей возможностью. Ведь если взять находки, хранившиеся в Иркутском музее, они все пропали. А рисунки сохранились, потому что я и Вера Дмитриевна делали их. И так погибло много коллекций. А как археологи будущего узнают о том, что в них было? Какие вещи, предметы? Так что давайте, старайтесь, вам это в жизни потом не раз еще пригодится”.
Он часто рассказывал: “Нашу Веру Дмитриевну ценить и уважать нужно. Она большая труженица. Она прошла хорошую школу, когда работала в Эрмитаже. Там у них ой какие требования были к лаборантам и художникам! Они ой как работали, наши теперешние лаборанты и понятия об этом не имеют! Она мне рассказывала, как какую-то бляшку Михаилу Петровичу Грязнову рисовала. Так себе медная бляшка, покрытая патиной, ничего интересного. Так он целый день вокруг нее ходил и нудил, что она на полмиллиметра одну ямку сместила в сторону. Другой бы — и не заметил, а ему до всего было дело. Порядки-то тогда были строгие, не то что сейчас…”
Сибирь всю жизнь манила их обоих. Заезжая в родной Иркутск, они сначала останавливались в деревянном доме, а затем в квартире Анны Аверьяновны и его сестры Зои Павловны.
В молодые годы Зоя и Вера вместе бывали на раскопках в Прибайкалье. В войну Зоя работала врачом в Еланцах. Совсем рядом с Еланцами находились памятники с рисунками: гора Сахюртэ, бухта Саган-Заба, бухта Айа, которые позднее были изучены и опубликованы её братом.
В быту Вера была очень проста, аскетична и экономна. Сказывались напряженные экспедиционные годы. В экспедиции на Лене она носила большие мужские сапоги, не только потому, что они были удобны в любую погоду. В этих сапогах на себе она сушила носки для отца и себя. Эти 1930—40-е годы были самые трудные, самые тяжелые в их жизни. Сегодня трудно представить, но в те годы им, как и многим в стране, надеть было нечего. Она, кроме рабочей робы да телогрейки, мужских сапог или ботинок в экспедиции ничего не имела. И купить было не на что. Она носила то же, что и он: брюки и его же рубашки. Как они жили в Ленинграде на его стипендию в годы аспирантуры, представить трудно.
Вера Дмитриевна была для Окладникова и многих, кто её знал, примером беспредельной преданности ему и делу, которому он отдал жизнь. Никаких гастрономических излишков в доме никогда не было. Сначала потому, что все было по карточкам, а на рынке — страшно дорого. Потом, в силу болезни, врачи наложили строгие ограничения на его питание. Да и сама Вера Дмитриевна после войны страдала гипертонией, ишемической болезнью сердца и др. Она постоянно придерживалась строгой диеты. Но никакие невзгоды жизни не позволяли расслабляться. Она все время работала, чрезвычайно много трудилась, постоянно помогала мужу во всём.
Когда было ей заниматься собой? Они ведь стали материально неплохо жить только после войны, когда он защитил докторскую диссертацию. Да и то половину своей зарплаты он постоянно тратил на экспедиции. Тем не менее даже простая одежда сидела на ней великолепно. Природа наделила её стройной и подтянутой фигурой, прямой спиной. Голова её с роскошными, элегантно убранными волосами, была всегда высоко поднята. Тонкая талия и горделивая осанка — это не единственное, что досталась ей в наследство от предков — польских дворян, сосланных в Сибирь после восстания 1863—64 гг.
По натуре она была очень волевым и стойким человеком, весьма практичным и хорошо подготовленным к жизни. Она обладала не только художественным даром, но и умела великолепно шить. У неё было врожденное чувство вкуса, сочетавшееся с чувством меры. Она всю жизнь была уверена, что вещь должна быть недорогой, но подогнанной по фигуре своими руками. Позднее многие молодые дамы из её окружения полагали, что у жены академика должны быть, как говорят сегодня, только заграничные “шмотки с лейблами”. Но они совсем не знали и не понимали Веру Дмитриевну.
Что она умела делать? Рисовать, фотографировать, вести бухгалтерию… Она была одновременно лаборантом, художником, завхозом, бухгалтером, фотографом и начальником отряда. Она делала все, чтобы избавить мужа от ненужной суеты, делала ради того, чтобы он мог спокойно творить, искать, мыслить. Иными словами, Вера Дмитриевна поддерживала всю систему жизнеобеспечения своего ставшего легендой археологии мужа.
До войны Вера окончила специальные курсы по методике раскопок, в поле она вела раскоп, делала планы, вела полевой дневник, делала чертежи, рисовала находки. Она хорошо умела считать деньги, знала, что и сколько стоит, напрасно ничего не тратила. Вера научилась профессионально фотографировать. Рисунки и фотографии Веры обильно иллюстрируют книги мужа. Она была всегда погружена в работу, чем создавала ему идеальную рабочую обстановку.
Это продолжалось более 20-ти лет. До начала 1950-х гг. они были всегда вместе в поле. Когда в 1951 г. на свет появилась автор этих строк, кочевому экспедиционному образу жизни Веры Дмитриевны пришёл конец. С Окладниковым стали ездить в поле ученики. Вначале Н. Н. Диков, потом В. Е. Ларичев, потом А. П. и Е. И. Деревянко… Но никто никогда не мог заменить ему Веру… Вера всегда была для него вне конкуренции. Если в 1960-е годы, когда он создавал Институт в новосибирском Академгородке, возникала проблема выбора: куда лететь — на Амур смотреть петроглифы Сакачи-Алаяна (вода была низкой), на Алтай (там хорошая погода), или по её звонку — в Ленинград, где она просила проконсультировать по дальнейшей работе над книгой, он мчался в Ленинград. Алексея и Веру до конца дней связывало глубокое взаимное чувство любви, уважения, восхищения друг другом. На одном из экземпляров монографии “Петроглифы Средней Лены” в канун Нового года она написала: “Эту книгу, Алёша, дарю тебе — твоему неиссякаемому творческому пламени, блестящей мысли и дерзаниям. Всё, что было сделано мною в археологии, всё сделано только для тебя. Листы этой книги хранят то многое, что так дорого мне и тебе. Храни её. Вера. 31 декабря 1959 г.”.
Лена
Холодным февральским вечером 1978 г. мы сидели в полутёмном номере американского исследователя палеолита д-ра Александра Маршака в отеле “Астория” с его женой Элиной. На утро у д-ра Маршака была намечена встреча в отделе археологии Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН с хранителем палеолитических коллекций Эмилем Евсеевичем Фрадкиным. Заметив много общего в английском написании наших имён, Элина спросила: “Как правильно вас зовут: Лена или Елена? Ведь ваши родители назвали вас в честь великой сибирской реки, не правда ли?” Да, именно так и было. Родители выбрали для меня имя, которое по-эвенкийски означало “большая вода”, т. е. Лена. В свидетельстве о рождении указали Елена, так было проще и понятнее.
Зимы моего детства проходили в Ленинграде, это была жизнь с отцом и мамой в большой коммунальной квартире на углу Невского проспекта и ул. Желябова. Родители все время были заняты работой, и я довольно рано научилась читать. Но чтение как занятие мне не очень нравилось. Я отказывалась читать детские книжки Маршака и Чуковского, они казались мне скучными и наивными. Меня более привлекали картинки в книжках совсем не детских, в тех книгах по истории и археологии, которые стояли на полках в кабинете отца. Иллюстрации к ним давали такой простор фантазии и воображению! Глядя на рисунки можно было придумывать, фантазировать, размышлять… В результате мама пожаловалась отцу:
— Лена не хочет читать… ей не интересно… Только картинки в книжках смотрит.
— О, я знаю, как пристрастить её к чтению! — сказал он заговорщически.
На другой день он принёс мне “Всадника без головы” Майн Рида. С этого дня для меня начался период запойного чтения... Помню зимние лыжные походы с отцом по заснеженному лесу в Комарово, его рабочий кабинет, который был по соседству с коммунальной кухней с “летающими сковородками”. В рабочем кабинете, уставленном книгами, постоянно звучала классическая музыка, причем очень громко. Это была своеобразная шумовая завеса от “летающих сковородок”, но не только. Отец был по-настоящему страстным поклонником Баха, Моцарта, Бетховена, Гайдна. Походы в филармонию и оперный театр были обычным делом. Но музыки явно не хватало. Она должна была звучать всюду и везде. Поэтому часто вечерами, после того как я заканчивала подготовку к урокам, он брал меня с собой в магазин грампластинок на Невском, как раз напротив Думы. Там продавщицы принимали отца как родного, потому что он прослушивал пластинки десятками, а покупал — коробками. Вернувшись домой, он ставил новую пластику и начинал работать. Было большим счастьем, когда мне удавалось незаметно, свернувшись калачиком в кресле с книгой, послушать музыкальную “новинку”: что-нибудь из Моцарта или Баха… Жесткий распорядок дня требовал отправляться спать ровно в 10 вечера. Утром — в школу.
Юность моя прошла между двумя городами: Ленинградом и Новосибирском. Каждое лето я проводила с мамой в Академгородке или в экспедиции с отцом. Во время обучения в аспирантуре начались мои самостоятельные исследования памятников наскального искусства на Алтае. Затем стали выходить в свет мои статьи по наскальному искусству Алтая и книги.
Когда подрос мой сын Алёша, мы стали ездить в экспедиции вместе с ним. Прошло время, Алёша женился. Теперь у него растёт очаровательная дочка Женя. Кто знает, может, она пойдёт по стопам своего великого прадеда?!
Умение удивляться
О каких качествах личности ученого свидетельствует череда сенсационных открытий, которыми был усыпан весь его жизненный путь?
Первое качество А. П. Окладникова как исследователя — это умение искренне удивляться, замирать от восторга при соприкосновении с вечностью. П. Мериме в рассказе “Коломбо” первым из европейских писателей описал отличия туриста и учёного-исследователя. Турист не испытывает ни восторга, ни удивления ни перед чем. Ни перед красотами природы, ни перед памятниками культуры или искусства. Предмет исследования любого учёного погружает его в атмосферу восторга, удивления и восхищения. Вне умения удивляться не существует никакой науки, никаких учёных, никаких исследований.
Каждый открытый наскальный рисунок, каждый извлеченный из земли артефакт были откровением, величайшей ценностью, ради которой стоило жить. Он любил эти вещи. Это была любовь не только профессионала-ценителя, но и восторженная любовь романтика, который держал в руках археологический артефакт. Это была любовь романтика, который видел в ней ключ к тайнам истории… Романтизм — это качество коренного сибиряка-охотника, сильного, физически выносливого, стойкого духом, подготовленного самой матушкой-Сибирью для свершения научного подвига. Обладая кипучей энергией, способностью к организаторской деятельности, Окладников сумел в короткие сроки развернуть гигантскую научно-исследовательскую работу на обширных пространствах от Урала до Тихого океана, на Алеутских островах, в Монголии. Он смог объединить и скоординировать деятельность местных научно-исследовательских и высших учебных заведений.
Дар оживлять далёкое прошлое
Второе качество натуры А. П. Окладникова было непосредственно связано с первым. Это умение воскрешать жизнь археологического памятника. Как он это делал? У него было два инструмента: умение открыть памятник и рассказать о нём.
Многие, кто писал об Окладникове и его научном пути сходились во мнении, что в его жизни было три “звёздных часа”: открытие неандертальского погребения в Тешик-Таш (Туркмения), нижнего палеолита Улалинки (Горно-Алтайск) и находка Венеры в меховом комбинезоне у села Буреть на Ангаре.
Это справедливо для характеристики археологической части научного пути Окладникова. Но была ещё и петроглифическая часть этого пути. На этой части пути он пережил гораздо больше звёздных часов и минут. Первым таким часом было открытие палеолитических рисунков (лошадь и бык) Шишкинских скал (Лена). Другим стало открытие неолитических рисунков на Каменных островах Ангары. Третий час был ознаменован загадочными рисунками Тальмы (Лена). Далее последовали открытия палеолитических рисунков в пещере Хойт-Ценкер (Монголия) и, наконец, палеолитических рисунков животных, затерянных в царстве череповидных масок-личин Сакачи-Аляна. Но счёт звёздных часов и минут в деле изучения памятников накального искусства этим скромным списком не исчерпывается. Палеолитические рисунки были вскоре им и его коллегами обнаружены в Приамурье, на р. Уда.
Во время разведки на Алтае в конце 1960-х, по дороге к гроту с неолитическими рисунками у пос. Куюс, Окладников попросил остановить машину рядом с нависавшей над дорогой скалой. Скала была из светлого сланца, в коричневых затёках скального загара, пропитанных дорожной пылью. На её поверхности, расположенной против солнечных лучей, нависающей прямо над дорогой, невозможно было ничего различить. Окладников поставил машину ближе к скале, вскарабкался на капот и попросил дать фляжку с водой. Вылитая на скалу вода изменила цвет плоскости, и на ней ясно выступил нанесенный тёмно-красной охрой рисунок. Это было настоящее волшебство! Неожиданно на камне появился сделанный охрой образ, и мертвенный лик скалы озарился светом истории…
Формы популяризации науки, её основных достижений, особенно в области древнейшего периода человеческой истории были для Окладникова самыми разными. От импровизированной лекции на раскопе до беседы с поэтом Константином Симоновым и лекции в университетской аудитории.
Говорил он всегда вдохновенно, четко и очень аргументированно. Как и многие великие ораторы, он был мастером пауз и коротких предложений. Он рассказывал, подкрепляя рассказ указаниями, где, в какой момент происходило то или иное событие, что означал тот или иной предмет для обитателя раскапываемой стоянки, что думал и на что ориентировался живший здесь человек, как держал каменные орудия, которыми работал, чем питался…
Лекции о древней истории были частью его повседневной жизни. Они происходили везде: в поле среди пастухов или механизаторов села, на дороге, среди дорожных рабочих, в лесу у лесников, в военной части… Обаяние и ораторское искусство Окладникова, удивительный фактический материал, которым он подкреплял и аргументировал рассказ, вызывали чувство благодарности у слушателей, делали их не только соучастниками событий далёкой истории, но и будили воображение.
В экспедициях он охотно знакомился с местными жителями, вдохновенно рассказывал им о самых древних этапах истории их родной земли. Во всех своих работах Окладников последовательно отстаивал материалистический взгляд на историю как процесс подлинно всемирный, всеобщий, не разделяя европоцентристские и паназиатские взгляды. При этом его особенно интересовала история бесписьменных народов, в первую очередь коренных жителей Сибири, Крайнего Севера и Дальнего Востока.
Как-то, оказавшись в 1960-м во Владивостоке вместе с археологом Д. Л. Бродянским, он отправился на берег залива Старка, побродить по окрестностям. Там прямо на земле валялись каменные орудия, возраст которых превышал две тысячи лет. Заинтригованная его находками хозяйка одного из огородов выслушала его импровизированную лекцию, обмирая от удивления. Её картофельное поле оказалось стоянкой людей далёкого каменного века!
На раскопках М. М. Герасимова в Мальте (Ангара), вместе с археологом Н. Н. Мамоновой, он внимательно осматривал прекрасно выполненный согласно всем классическим правилам археологического полевого исследования раскоп, напоминавший идеальную музейную витрину, в которой не было человека. Тем, кто вёл раскопки, было непонятно, какую жизнь здесь вели люди, оставившие следы своего пребывания.
Взгляд учёного переходил от одной детали к другой, от одного предмета в раскопе к другому. И тут, как вспоминала Н. Н. Мамонова, Окладников заговорил. Неожиданно разрозненные детали сложились в общую картину, воссоздававшую не только облик жителей этой древней стоянки, но и их повседневную жизнь, наполненную страхами за будущее, радостями настоящего, тоской о прошлом. За каждой из археологических деталей возникали образы давно исчезнувших людей, которые тысячелетия назад смеялись, страдали, вели жизнь охотников, умирали и рождались на этой земле.
Такое же воскрешение древней человеческой истории происходило на Тологое (р. Селенга), где рядом с извлеченными из земли археологическим артефактами — орудиями человека каменного века, торчали из земли кости носорогов, фрагменты страусиных яиц, на раскопках гуннского городища в Забайкалье…
Чудеса оживления исторических событий Окладников совершал везде, где на его пути попадались археологические артефакты. Осенним сумрачным днём 1957 г. в камералке ИИМКа он с помощницей “колдовал” над неприметным серым глиняным горшком из раскопок на р. Кроуновке, под Уссурийском. На глазах изумлённых первокурсников ЛГУ, среди которых был Д. Л. Бродянский, сосуд оживал, приобретал черты удивительной индивидуальности. Вещь обретала своё историческое лицо, не только вписавшись в контекст неолитической эпохи, но и высветив отдельные страницы её истории.
Окладников прошёл и огонь, и воду, и медные трубы. Он всю жизнь оставался очень самокритичным, часто судил о себе с юмором. В начале 1970-х годов они вдвоем с академиком И. И. Минцем несколько дней летали на вертолете пограничников, выступали на заставах. Вернулся довольный, веселый, возбужденный:
— Как нас слушали? Ну, где мне соревноваться с Минцем, комиссаром гражданской войны!
Дар научного предвидения
Третье качество — развитая научная интуиция. Случаев, где его интуиция (вкупе с наблюдательностью, зоркостью и неутомимостью поисковика) творила чудеса, было множество. Вот только некоторые из них. На Серовском могильнике, против пос. Янды (Ангара), где местные археологи долгое время не могли найти погребение, он сделал несколько кругов по местности и точно указал расположение могилы. На дороге в тайге он попросил остановить машину и прямо в откосе обнаружил глазковское погребение. На вопрос: “Как же вы, Алексей Павлович, его увидели на полном ходу машины?” — улыбаясь, ответил: “Да в откосе дороги торчали фаланги…”
В раскопках под Владивостоком, по пути от лагеря к раскопу, где десятки людей уже проходили неделями по проторенной тропе, он, едва переступив невидимую границу поселения, стал поднимать прекрасные халцедоновые наконечники стрел. На вопрос: “Да как же мы не заметили?” — смеялся: “Мне местные духи помогают”.
В 1956 г. во время поездки в Египет, в окрестностях пирамид в Гизе, у летнего кафе для туристов, прямо в песке увидал мустьерские отщепы.
По пути с Алтая в Новосибирск, прямо на дороге, нашел нетронутое карасукское погребение: археологи знают, что эти каменные ящики, сооруженные в XIII—VIII вв. до н.э., грабились современниками практически незамедлительно. Поэтому находка была одной из редчайших.
Монгольские экспедиции всегда приносили ему множество интересных открытий, иногда гораздо больше, чем участникам других очень хорошо организованных экспедиций с продуманными маршрутами.
На вопрос: “Почему так случалось?” — отвечал: “Да, они заранее рассчитывали маршрут, от которого старались не отступать. А я действовал по-иному. Если шофер захочет свернуть к родственникам, километров за 200-ти в сторону — поехали. Обязательно найдётся там, где люди живут, что-то интересное для археологии. Нужно только уметь видеть”.
В одних случаях он быстро публиковал открытый памятник, но чаще подолгу осмысливал полученную информацию, сомневался, взвешивал, снова и снова возвращался к работе над коллекцией, добирая материал в новых раскопах и маршрутах… Так было с наскальными рисунками.
Научная интуиция помогла ему в разработке археологической типологии, на которую и сегодня опирается хронология культуры Сибири, включая схему развития древнейшей культуры Ангаро-Байкало-Ленского региона. Именно он на основании палеолитических находок, включая рисунки Шишкинских скал, предположил, что культура аборигенов уходит корнями в гораздо более древние пласты истории, чем верхний палеолит. Одно из таких подтверждений он получил на Алтае — это стоянка Улалинка (300—400 тыс. л. н.). В дальнейшем на Алтае последовали открытия нижнего палеолита в Денисовой пещере (500—800 тыс. л. н.), на Караме (800 тыс. л. н.), в Якутии на Дириг-Юряхе (1,8 млн. л. н.). В книге “Далекое прошлое Приморья” он предсказал южное происхождение эскимосов, которое позднее было доказано археологическими раскопками Д. Л. Бродянского, подтверждено новосибирскими антропологами Т. А. Чикишевой и Е. Т. Шпаковой.
Именно Окладников первым указал на возможность многих удивительных открытий. Например, эталонным памятником для истории культуры Дальнего Востока Окладников считал раскоп на о-ве Сучу, о котором писал: “Сучу — это памятник мирового класса. Его одним наскоком не возьмешь. Копать его надо умело и аккуратно, с терпением и любовью. Думаю, что здесь работы археологам на сто лет хватит, а может, даже и больше”.
Материалы этого памятника дали ключи к пониманию истории всего Дальнего Востока: от палеолита до этнографической современности. Открытием стало выявленное Окладниковым совпадение спиралевидной орнаментики неолитической керамики Сучу. Эта орнаментика связала культуру неолитического населения острова с культурой их отдалённых потомков — современными нанайцами и ульчами, а сами уникальные керамические комплексы Сучу объединила с кругом первоклассных неолитических культур Японии (керамика Дзёмон) и Китая (Яньшао и Лушань).
Не менее удивительным было открытие неандертальцев в Средней Азии, которое повлекло выявление их связей с нижним и средним палеолитом Сибири и Дальнего Востока. Ярким открытием стало выделение археологических провинций в Сибири и на Дальнем Востоке, открытие земледелия за Байкалом.
Вероятно, в немалой степени его научная интуиция поддерживалась его удивительным умением быстро читать. Он умел обозревать взглядом страницу, схватывая её содержание. Эта техника быстрого чтения требовала незаурядной работы ума, позволявшей по “ключевым понятиям” достраивать смыслы текстов.
В экспедиции, когда перемещение от одного пункта до другого может превратиться в тягостное или напряженное ожидание, Окладников всегда был поглощён работой… Даже на пароходах по Лене, направляясь с одного раскопа на другой, он читал. Читал много, запоем… Позднее, садясь в самолет, он всегда брал с собой книгу. Часто такими книгами становились не только научные академические издания, но и произведения русской классической литературы.
Вера Дмитриевна рассказывала, что перед экзаменами в аспирантуру всю дорогу в поезде от Иркутска до Ленинграда он просидел за книгами. Читал он и за едой, с чем она постоянно “боролась”. Его вечернее время всегда было посвящено чтению научной литературы. Страсть к чтению была самой характерной чертой его личности.
Археология Сибири и Дальнего Востока — динамичная наука. За последние три десятка лет появилось множество новых научных материалов, изменились взгляды на многие научные проблемы. Тем не менее труды крупных исследователей всегда востребованы новыми поколениями. Их востребованность определяется не столько общим контекстом опубликованных материалов, сколько теми идеями, которые в них излагаются. В трудах Окладникова непреходящую ценность имеют его исторические реконструкции, основанные на типологии артефактов и памятников изобразительного искусства. Такие реконструкции рисуют даже самое отдаленное историческое прошлое объемно и зримо, ибо их автор обладал искусством комплексного и многоуровнего мышления, которое позволяло перебрасывать мосты контактов из прошлого в настоящее. Такими мостами контактов были мифология и фольклор коренного населения тех регионов, где он вёл работы.
Страсть к научному поиску
Четвёртое качество — одержимость научными исследованиями, страсть к работе, как в поле, так и в камералке, за письменным столом над рукописями. Его одержимость научным творчеством вошла в резонанс с одним государственным проектом советской эпохи. Цель этого проекта: создание научно-исследовательских институтов не под направления в науке, а под выдающихся учёных. Это был очень смелый эксперимент государственного масштаба, возможный только в СССР, где государственная политика, начиная с 1917 г., осуществлялась по проектам, возглавляемым конкретной личностью. Именно такими государственными проектами были индустриализация, электрификация, освоение космоса, атомная энергетика.
Он был, так же как и А. М. Лаврентьев, который создавал институты в новосибирском Академгородке под конкретного учёного, сторонником идеи личности в науке. Неудивительно, что не все люди в окружении Окладникова разделяли цели его научного поиска, обращенного к глубинам истории. Он испытывал трудности в рабочих отношениях с теми коллегами, которые утверждали, что он “зажимает” все другие научные направления в Институте истории, философии и филологии СО АН СССР, кроме археологии.
В конце 1950-х гг. началось создание научных центров в Сибири. Одним из первых стали строить новосибирский Академгородок, который мыслился не просто Великой стройкой века, это был поистине инновационный проект, осуществить который могло только могучее государство. Это был проект города науки, в котором, по мысли тогдашнего руководства страны, под одной крышей должны были процветать музы всех наук: от физики и математики до литературоведения и археологии. Разумеется, в городе наук, как в любом другом социальном феномене, с первых дней существования начались процессы самоорганизации. Эти процессы неминуемо привели к появлению иерархии научных направлений, в которой лидирующее положение заняли ядерная физика, математика, химия, генетика. Археология, история, экономика и филология оказались не только в одном гуманитарном пространстве, но и в прямом смысле под крылом Президиума СО АН СССР — в одном с ним здании.
Наиболее комплементарными в научном и практическом (жизненном) планах к историкам и археологам оказались представители естественных наук. Когда встал вопрос о месте, где может располагаться Музей под открытым небом, то именно директор Института цитологии и генетики академик Д. К. Беляев отдал под Музей земли, где новосибирские генетики годам выращивали морозостойкие сорта пшеницы для сибирских полей.
Сознавая информационное и организующее значение собраний, он не любил заседания, праздничные сборища, юбилеи, полагая их пустым времяпрепровождением. Во время заседаний разного рода он мог работать прямо в зале.
Спеша узнать новое, сделать научное открытие, он мог попросить перевести подписи к средневековой китайской карте в тот момент, когда в зале демонстрировали слайды. — “Темно? А вон столик стенографистки, садись и работай”. Сидеть на заседаниях было ему не свойственно.
Особенно его тяготили торжественные банкеты по важным “официальным случаям”. Археолог А. П. Уманский вспоминал, что как-то раз, возвращаясь после одного такого застолья, от которого по статусу невозможно было отказаться, он сказал: “Напрасно потратил два часа жизни: ничего интересного не узнал, ведь некоторые из них считают археологов кладоискателями, а иные, похоже, не отличают нас от архивариусов... Лучше бы я посидел в кругу единомышленников”.
Он всегда с удовольствием вырывался из залов и кабинетов на волю, в экспедицию. Обычно в экспедиции только наступление сумерек служило пределом пешеходных маршрутов. Такие разведывательные маршруты осуществлялись им в любую погоду после окончания работы на стационарном раскопе. В дождливое время он ходил в разведку: “В дождик хорошо видны находки!” Под дождём, вымывавшим из грунта отщепы, каменные орудия, черепки керамики он с двумя или одним провожатым мерил шагами обрывы и речные террасы. Ни промокшая штормовка, ни липкая грязь на сапогах не могли стать препятствием для разведки.
На раскопе был с утра до темноты. Он работал быстро, всегда торопил сотрудников, но тех, кто занимался зачисткой, никогда не отвлекал. На раскопе рассуждал вслух, спрашивал мнение других, как бы проверяя, так ли он видит, как они. Всегда очень внимательно выслушивал замечания, если доводы были обоснованным, соглашался. Он вообще слушал очень напряженно, чутко воспринимал слова собеседника. В экспедиции он быстро организовывал лагерь, сразу после остановки все получали задание: ты — ставишь палатки, ты — несешь воду, сам всегда шел в лес за дровами для костра. Утром вставал раньше всех и брался за костёр. Осматривая окрестности, он шел по местности походкой ищущего человека, со склоненной головой, глазами, устремленными в землю, и руками, прижатыми к телу или сжимающими палку. У Окладникова была поистине феноменальная память, через десяток лет узнавал “в лицо” однажды виденный предмет, даже просто булыжник из Гоби…
Антрополог академик В. П. Алексеев писал, что у него были поразительно острые и умные, пронизывающие собеседника насквозь, глаза и исключительно внимательный взгляд. Его отличала искренняя доброжелательность при слушании чужой речи, броская, яркая и картинная манера говорить, не только когда он что-то рассказывал, но даже когда он просто бросал реплики, разговаривая с собеседником. Быстрота движений, моторность, мгновенность реакции, мгновенное переключение внимания с одной темы на другую сводили с ума. Неожиданные сравнения, богатство ассоциаций, образность речи, оригинальность трактовки тем делали его доклады праздником в любых аудиториях: в полемике Алексей Павлович был опасно ядовит и говорил тем ласковее, чем больше сарказма и насмешки содержала его речь по существу. При этом он хитро поглядывал в зал, как бы призывая с юмором отнестись не только к тому, что говорили его предшественники, но и к тому, что говорит он сам. Поэтому слушатели его обожали, оппоненты боялись...
Юмор у Окладникова был мягкий. Ребят в экспедиции по утрам будил рано, но ласково: “Вставайте, местные девки вашу палатку унесли, пока вы спали. Привет просили передать! Вон, солнце уже взошло, работать пора. Знаете, как в деревне раньше работали? Вставали до рассвета и ложились после заката. Хороший крестьянин к этому времени кучу дел переделает, а вы еще валяться изволите. Нечего разлёживаться, лодырничать”. Писатель В. Н. Равнушкин вспоминал, что в 1976 г. в Ачинске Окладников вместе с участниками монгольской экспедиции остановился в доме, где в 1915 г. жил И. В. Сталин. Всех, кто приходил в дом, встречал громким неутешным лаем низкорослый кривоногий пёс с налитыми кровью глазами. Отец, обращаясь к собаке, говорил: “Йёся, злой Йёся, ну, что ты, успокойся!”.
Аскеза
Ученый, ищущий истину,
но стыдящийся бедной
одежды и грубой пищи!
О чем тут говорить!
Конфуций
Пятое качество — непритязательность и аскеза в быту. Два момента играют большую роль — огромная работоспособность и неистребимая на протяжении всей жизни жажда знания, которые сопрягались с аскезой. Окладников был непритязателен в одежде, да сам стиль её был далеко не академическим. По сути это была функциональная, полевая одежда: кирзовые сапоги, хлопчатобумажные рубашки, цвет которых не имел особого значения, куртка-штормовка, свитер, фетровая шляпа, а позднее кепка с козырьком. Поэтому внешность его была простой и лишенной аристократизма, грубые рабочие руки, всегда опаленная ветром и солнцем кожа на лице.
Часто эта простая одежда, обветренное, загорелое лицо делали его своим среди обычных людей, разрушая социальные барьеры. Но иногда экспедиционная одежда приводила к анекдотическим случаям. В ресторане в Хабаровске участники экспедиции для него, для диабетика, заказали чай без сахара, на что вальяжная официантка, окинув его презрительным взглядом, произнесла: “У тебя даже на сахар денег не осталось, бродяга несчастный…”
Он мог легко заснуть в кузове экспедиционной машины в пути по шоссе, править рукописи своих книг в кабине экспедиционного грузовика — всё это было делом многолетней привычки.
Он вспоминал часто: “Вот мы с Верой Дмитриевной на Таймыре работали, в палатках жили. Утром выходишь — снег кругом. Вода в чайнике замерзла. Так мы и работали, несмотря ни на что”.
С поведенческой аскезой неразрывно сопрягалось его стремление постоянно работать. Он мог набело писать тексты, притом очень быстро. Так была написана статья “Тунгусо-маньчжурская проблема и археология”. В гостиничном номере готовил к публикации рукопись “Утро искусства”. Он быстро и внимательно читал рукописи, вопросы задавал точные, часто содержавшие в себе новую мысль, новый поворот темы.
Статью для альманаха “Наука и человечество”, в советское время очень престижного международного издания, написал в дощатом бараке рядом с раскопом. Даже находясь на больничной койке, куда ему привезли пишущую машинку, писал рецензии, статьи, отзывы…
Мог несколько недель не выходить из помещения, питаясь хлебом и молоком, заканчивая рукопись “Истории Сибири”. Археолог Е. А. Хамзина вспоминала: “Вы представить себе не можете, как он, при его болезни, работал над макетом “Истории Сибири” здесь, в Улан-Удэ. Он запирался в комнате, ему приносили булку хлеба и бутылку молока, и он днями не разгибался, чуть не сутками сидел, пока не закончил весь текст. А подумать только, какой это был объем! Каждый том по восемьсот страниц. И все это прошло через его сознание, он прочел буквально каждую строчку. Да ни один редактор, ни один корректор такого не делал. На это был способен только Алексей Павлович. И вы посмотрите, эта книга ведь быстро разошлась, и на нее нет ни одного плохого отзыва, она служит и еще будет служить в качестве надежного и добротного источника. Думаю, что без него, без его энергии и беспредельной преданности делу такое вообще было бы невозможно”.
Окладников не занимался мелкой опекой учеников, приучал со студенческих лет к самостоятельности. Он был физически крепок и вынослив. Но грубости не выносил, молча уходил, но иногда взрывался и давал отпор грубияну.
Он не предавал людей и многих защищал как мог. Окладников и ещё двое учёных не побоялись подписать письмо в защиту сына А. А. Ахматовой Л. Н. Гумилёва, осужденного в грозные дни сталинского террора. Когда в 1968 г. советские танки вошли в Прагу, он уговорил Д. Л. Бродянского, громко возмутившегося этим событием, заниматься наукой, а не политикой, понимая, что против системы в тот час выступать было бессмысленно. В 1960-е Окладникову удалось защитить очень многих людей, работавших под его началом в ИИФФ СО АН СССР, в частности, М. М. Громыко.
Он занимался не только спасением людей, но и наскальных рисунков: выпиливанием и вывозом камней с петроглифами Каменных островов Ангары. А сколько зданий он спас от неминуемого разрушения: Спасскую церковь в Иркутске, музей в Южно-Сахалинске (здание, построенное японцами), Зашиверскую церковь на р. Индигирка, построенную во второй половине XVII в. русскими первопроходцами недалеко от полюса холода северного полушария.
Он был очень отзывчив и деликатен, отвечал на сотни писем, т. е. на все письма, которые приходили к нему из разных концов страны. Азартные и спортивные игры он не любил, не понимал. Однажды его талантливый ученик археолог В. Е. Ларичев повёл его на футбол. Удивлению Окладникова не было предела: что тут на стадионе можно делать?
Он был также уверен в том, что нас будут помнить не за то, что мы делаем для конкретной области знания, для конкретной науки, для археологии, а за то, что мы делаем для общества. Именно в книге об охоте за наскальными рисунками Сибири и Дальнего востока “Олень золотые рога” он смог переместить фокус своих научных исследований к общественной пользе, т. е. доступно рассказать о специальных научных знаниях. История открытия и изучения наскального искусства Сибири — это рассказ о неизведанном, о тех пространствах, которые сегодня не отмечены на картах. Это пространства, где сохранились от разрушения удивительные памятники наскального искусства Сибири, Дальнего Востока, Монголии. Это повествование о волнующем и опасном путешествии. Каждый шаг на этом пути напоминает о том, какими хрупкими иногда становятся цели людей под действием обстоятельств, как губительна может быть разбушевавшаяся стихия, сколь пагубны могут стать конфликты в человеческих отношениях…
Какой вывод? Жизненный путь Окладникова свершался на фоне абсолютной неуправляемости жизни в целом. То, что не убивало его, делало его сильнее. Перелистывая страницы его книг, понимаешь, что по жизни их автора вел сказочный Олень золотые рога, который был для него воплощением тяги к радостной анархии, бесшабашному романтизму молодости, любви к неизведанному, научному поиску и красотам природы. В его преданности науке не существовало никаких циркуляров, никаких ограничений, никаких карт. Его вела по жизни личная страсть к науке. Когда на его пути встречалось препятствие, инстинкт подсказывал, куда нужно двигаться.
