Открытая книга0

ОБРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ

Это больше, чем книга, внушительный двухтомник, энциклопедического формата и объема. Это, как говорили в те годы, “веление времени”, созревшая необходимость заявить о том, что сибирская литература не фантом или фикция, а реальность, которую пора, наконец, заметить и оценить. Время же это было для сибирской литературы “золотое”. Десятки имен, целые плеяды поэтов, прозаиков, публицистов и очеркистов, рожденных духом “оттепельных” годов, во главе с В. Астафьевым, В. Шукшиным, В. Распутиным, стали знамением этой эпохи 1960—80-х гг.

“Очерки…” явились продуктом этого богатого “культурного слоя”, который формировали в том числе и “Сибирские огни”. Будущие авторы двухтомника активно публиковались тогда на страницах нашего журнала, формируя “сугубо сибирский взгляд” на литературную историю и современность. От поэтов-декабристов и 150-летнего юбилея Ф. Достоевского до литературных портретов Г. Суворова, П. Кучияка, Е. Петряева — таков диапазон литературоведческих статей “Сибирских огней” конца 60—70-х гг.

Почувствовать эту атмосферу глубокой заинтересованности в сибирской литературе, ее истоках и судьбах можно знакомясь со статьями-откликами на выход “Очерков…”, отрывки из которых помещены в этой подборке. Означенные авторами как “рецензии”, они явно перешагивают рамки этого жанра, словно продолжая жаркие дискуссии, предварявшие выход в свет этого фундаментального труда о сибирской литературе. О том, какими усилиями рождалась книга, говорится в статье непосредственного участника и свидетеля тех событий, одного из редакторов и авторов двухтомника Л. П. Якимовой. Сибирские ученые-филологи Н. Н. Соболевская (Новосибирск) и Б. А. Чмыхало (Красноярск) не просто рецензируют новинку, но показывают своеобразие этого воистину новаторского труда, его специфику, особость. Так, Н. Н. Соболевская видит в двухтомнике “интересный тип общедоступного и вместе с тем строго научного труда”. Б. А. Чмыхало “Очерки…” наталкивают на размышления о новом типе (особой “системности”) взаимоотношений в сибирской литературе “малозаметных литераторов” и “крупных деятелей русской литературы”, при котором возможно и обратное влияние — сибиряков на великороссов.

Статья видного литературоведа А. И. Овчаренко (1922—1988) об “Очерках…”, опубликованная в “Литературной газете”, является примером одного из таких “влияний”, когда лучшее литературное периодическое издание СССР дало необычно развернутый отклик, достаточно подробный анализ и доброжелательную оценку “провинциального” издания. Неругательные упоминания “областника” Н. М. Ядринцева, “попутчика” В. П. Правдухина или “кулацкого поэта” П. Н. Васильева под пером крупного теоретика соцреализма, штатного рецензента произведений “застойных” “лит. генералов”, главного горьковеда страны, каким до сих пор считается А. И. Овчаренко, немалого стоит. Помещая эту содержательную и неравнодушную (например, “лирическое отступление” о желании взглянуть на свою необъятную страну “с высоты турбореактивного самолета”) статью, мы имеем в виду не только “советские” книги (например, “Большую литературу”, 1988) этого официального литературоведа, работавшего в Институте мировой литературы, но и недавнюю “В кругу Леонова” (М., 2002).

Позволим себе небольшое отступление. Ибо в этой книге — записях бесед с Л. Леоновым с 1968 г., А. И. Овчаренко предстает в несколько ином свете. По тону и характеру этих бесед, где затрагивались и “неудобные” темы в отношении М. Горького (“заранее знал судьбу своих героев”, “создавал характеры на двух координатах” — записывал эту и другую “крамолу” А. Овчаренко), можно судить о том, что вряд ли А. Овчаренко был только лишь “обыкновенным приспособленцем”, как считает В. Огрызко в недавней хлесткой газетной публикации. Напротив, он умел вызвать “уважение к себе благодаря своим знаниям, чувству собственного достоинства, умению не приспосабливаться (выделено нами. — В. Я.) к аудитории”. Конечно, надо делать скидку на то, что эти слова принадлежат дочери литературоведа — О. Соловьевой-Овчаренко, вряд ли до конца объективной. Тем не менее, в отношении к “Очеркам…” и сибирской литературе автор “литгазетовской” статьи действительно откровенен и честен, в том числе и в нелицеприятной критике книги.

О том, что “Очерки…” небезупречны, не скрывали и тогда, и сейчас (см., например, высказывания известного филолога-сибиреведа А. П. Казаркина). Но в том-то и особенность двухтомника-юбиляра, что он не “учебник”, не догма или “руководство к действию”, а открытая для дискуссий книга. Это завещание, обращение к будущему, т. е. к нам, из 30-летнего далека. Именно поэтому “Очерки…” не легли на пыльную полку, не ушли в историю, а живут, питая новые поколения литераторов Сибири.

Владимир Яранцев

Людмила ЯКИМОВА

 

ЮБИЛЕЙНОЕ ВРЕМЯ КНИГИ

Про юбилей отдельной книги ни вспоминать, ни тем более писать у нас как-то не принято: в суетном проживании будней “пропускают” другой раз события куда более важные. Забыли же, например, загодя подготовиться к празднованию 200-летия выдающегося мыслителя и классика русской литературы А. И. Герцена: спохватились лишь, когда увидели, что ни новыми изданиями его книг, ни исследовательскими трудами о нем, соответствующими духу наступившего времени, современный читатель не располагает, и оригинальный мыслитель мировой значимости все еще рассматривается в ленинской рецепции о трех этапах освободительного движения в России как ее исторической матрице по привычной формуле “декабристы разбудили Герцена”. Не пропустить бы и другое важное двухсотлетие — еще одного классика русской литературы И. А. Гончарова. Но в данном случае речь пойдет как раз о юбилее одной книги, сама подготовка которой к изданию превратилась в заметное событие культурной жизни Сибири, сохранение памяти о котором важно и поучительно для нашего времени: в 2012 году исполняется 30 лет со времени выхода в свет двухтомных “Очерков русской литературы Сибири” — первого в России обобщающего труда по истории региональной литературы.

Создание такого труда отвечало насущным задачам филологической науки: выходившие один за другим академические труды по истории национальной литературы России страдали общим недостатком — неполнотой фактического материала, ограниченностью охвата культурного пространства страны. По существу, внимание исследователей оказывалось сосредоточенным на литературе Центра, литературные процессы за его пределами оказывались вне поля зрения, огромная масса имен и событий попросту “пропускалась”, не учитывалась, подвергаясь опасности кануть во всепоглощающую Лету. В самих же регионах преобладал краеведческий уклон, когда “местная литература” рассматривалась главным образом в связи с окружающей средой, а не как органическое начало общего для страны историко-литературного процесса. Даже писателями самого большого региона страны, богатством и своеобразием его культурной жизни история национальной литературы “прирастала” в степени, совершенно не соответствующей ее реальному состоянию.

С течением времени опасность сложившейся в филологии ситуации осознавалась все острее, так что с начала 60-х годов идея создания обобщающего труда по истории русской литературы Сибири, что называется, носилась в воздухе. Справедливости ради надо сказать, что с первой заявкой в этом роде выступили красноярские филологи, издав в 1962 году проспект очерков “Сибирь и Дальний Восток в художественной литературе. История литературной жизни Сибири и Дальнего Востока”, в намерение авторов входило комплексное рассмотрение и сибирской темы в творчестве писателей, живших за пределами Сибири, и самобытное развитие русской и национальных литератур края. Однако первые более или менее удачные попытки осмыслить исторический путь национальной литературы в Якутии, Бурятии, Хакасии, Горном Алтае к тому времени были уже предприняты, отсутствовало лишь сколько-нибудь цельное представление о путях развития русской литературы в Сибири, и в случае реализации красноярского проекта стартовые возможности исследования русской и национальных литератур огромного края оказались бы неравноценными.

Но не только по этой, а по многим другим причинам, в том числе его методологической эклектичности, суждено было красноярскому проспекту остаться лишь документом благих исследовательских намерений. Для воплощения большой идеи требовались определенные материальные основания, та реальная производственная база, на которой можно было бы развернуть поисковую, собирательскую и исследовательскую деятельность, словом, все многообразие форм научно-организационной работы. Такие условия появились с созданием Института истории, филологии и философии СО АН СССР. Возглавивший его академик А. П. Окладников при всей увлеченности археологическими изысканиями и глубокой преданности своей науке хорошо понимал необходимость развертывания широкого фронта гуманитарных исследований. При его поддержке и содействии в Институте созданы были сначала литературоведческая группа, а затем Сектор русской и советской литературы, которым бессменно, до безвременной кончины в 1978 году, руководил Ю. С. Постнов, человек, наделенный огромной творческой энергией и организационным талантом.

Именно академическому сектору выпала тогда историческая миссия собирателя разрозненных сил сибирских гуманитариев. Его творческого заряда хватило, чтобы вдохновить тогда на долгую, как оказалось, многолетнюю, коллективную работу сибиреведов разного профиля. Таких людей, самоотверженно служащих культурному обогащению и духовному возвышению края, было в Сибири немало. Широко были известны труды Н. М. Бабушкина, Я. Р. Кошелева, Г. Ф. Кунгурова, Е. Д. Петряева, Л. Е. Элиасова, Н. Н. Яновского, В. П. Трушкина и др. Однако работа каждого из них была локализована в пределах индивидуальных вкусов, пристрастий и интересов — истории литературы, фольклора, литературного краеведения, критики, жанровых приоритетов — прозы, поэзии, драматургии. Не вызывало сомнения то, что координировать и концентрировать имеющиеся силы и наращивать новые ресурсы можно было только на основе цельной концепции, убедительной теоретической платформы.

Следует признать, что теоретические и структурные контуры будущего обобщающего труда по истории русской литературы Сибири проступили не сразу: не сразу стало очевидным, что это будет именно двухтомник, не обошлось без острых дискуссий даже в выборе его названия, что неожиданно обернулось не столько теоретической, сколько идеологической их подоплекой. В высших филологических инстанциях изначально были пресечены попытки авторского коллектива ввести в название обобщающего труда понятие “истории” — во избежание каких-либо аллюзий на областнические мотивы: какая еще “история литературы” может быть в отдельно взятом регионе? И даже предлогом “о” пытались приглушить опасность областнических аллюзий: не безопасней ли назвать коллективный труд “Очерками о русской литературе Сибири”? Смешно вспоминать, но в действительности многое оборачивалось нешуточными коллизиями. Цензура была многоликой, не только внешней, но и внутренней. И писатели, и критики, и исследователи научились писать так, чтобы не раздражать ее бдительности, изобретательно обходя ее препоны и рогатки.

Надо отметить, что в создании обобщающего труда по истории региональной литературы сибирским филологам не на что было опереться, отсутствовала возможность принять за основу какой-либо образец. Труда, подобного тому, какой складывался в замыслах сибирских филологов, в отечественном литературоведении просто не существовало. Выработка концепции, выбор композиции, осмысление структуры научного текста — все требовало поисков и раздумий, подключения коллективной мысли. Не удивительно, что рабочие совещания обретали характер горячих споров, выливались в длительные дискуссии, как правило, в новосибирский Академгородок собирались тогда отовсюду, со всех сторон обширной Сибири и не только ее. Само принятие решений представало как плод общих усилий литературоведов, литературных критиков, писателей, археографов, издателей.

Также следует иметь в виду, что работа над двухтомником велась в атмосфере литературной борьбы, во многом представавшей как отражение и продолжение борьбы идеологической. По накалу политического напряжения она, конечно, уступала 30-м годам, но нередко и в те годы сопровождалась невосполнимым человеческим уроном. За право отстоять то или иное литературное имя, ввести его в историко-литературный оборот и тем самым сделать доступным массовому читателю в буквальном значении слова приходилось вступать в бой — с властями, цензурой, чиновниками от литературы. Самым очевидным подтверждением этого служит острота борьбы вокруг литературного наследства В. Я. Зазубрина, мрачный отсвет которой явственно ощутим на многих человеческих судьбах — и победителей, и побежденных. Здесь логично предоставить слово одному из активных участников литературного процесса тех лет — известному сибирскому критику Н. Н. Яновскому: “В 1971 году я, — вспоминает он, — сформировал том, целиком посвященный В. Зазубрину. В него должны были войти (и входили) повесть “Щепка”, рассказы “Бледная правда”, “Общежитие” и другие его художественные, публицистические, литературно-критические произведения. Предваряла эту публикацию моя статья “Несобранные произведения В. Зазубрина”. А сначала она была опубликована в журнале “Сибирские огни” в 1971 г., № 8. С этого времени и началась беспощадная критика и статьи, и второго тома “Литературного наследства Сибири”… Вопрос был вынесен даже на бюро обкома, на котором моя статья с помощью некоторых наших писателей Новосибирска была осуждена и вынесена рекомендация об освобождении меня от занимаемой должности заместителя главного редактора журнала “Сибирские огни”. В 1972 году второй, “зазубринский” том “Литературного наследства Сибири” вышел в изуродованном виде. В нем уже не было повести “Щепка”, ни других ценных материалов, ни биографических, ни творческих” [1] .

Создатели “Очерков…” не были сторонними наблюдателями этой борьбы, многие из них готовы были разделить судьбу Н. Н. Яновского, но чтобы вывести из-под цензурного топора общий труд вынуждены были пойти на компромисс, в результате которого В. Зазубрин оказался представленным в двухтомнике лишь романом “Два мира”, главная же часть его творческого наследия была озвучена одним абзацем: “Второй том “Литературного наследства Сибири” под ред. Н. Н. Яновского (Новосибирск, 1972) и “Литературные памятники Сибири” с предисловием В. П. Трушкина (Иркутск, 1980), посвященные В. Я. Зазубрину, полнее и достовернее представили сегодня его роль в советской литературе Сибири и его место в общесоюзном литературном процессе” [2]. И это всего лишь один эпизод из трудной истории создания “Очерков русской литературы Сибири”.

Сегодня настало время вспомнить имена участников того научно-духовного действа, тем более что многие из них ушли, как говорится, в мир иной, оставив о себе светлую память и многими другими трудами в области филологии как неутомимо-бескорыстные исследователи культурных богатств Сибири. Непременными участниками дискуссий были новосибирцы В. Г. Одиноков, Е. К. Ромодановская, Е. И. Дергачева-Скоп, Н. Н. Яновский, А. В. Никульков, В. Н. Шапошников, Ю. М. Мостков, Л. А. Баландин, В. Г. Коржев, свою лепту в общее дело внесли Е. А. Куклина, С. И. Гимпель, Б. М. Юдалевич и др. Очень способствовали творческой результативности томичи — Ф. З. Канунова, Н. Н. Киселев, Р. И. Колесникова, С. С. Парамонов, иркутяне — В. П. Трушкин и М. Д. Сергеев. Из Свердловска приезжал И. А. Дергачев, из Благовещенска — А. В. Лосев, из Владивостока — Н. И. Великая, из Омска — Е. И. Беленький, Э. Г. Шик… Неоднократно проделывал длинный путь от Кирова-Вятки до Новосибирска Е. Д. Петряев, на одно из заседаний выбрался из Ленинграда Н. И. Пруцков. Творческий замысел сибирских литературоведов в 1969 г. на выездной сессии Отделения литературы и языка АН СССР в Новосибирске поддержал академик М. Б. Храпченко. Постоянно ощущались поддержка со стороны старейшего писателя Сибири А. Л. Коптелова, готовность к сотрудничеству с академической наукой и многих других писателей. К тому же, что особенно важно, сибиреведческий проект академического сектора активизировал исследовательскую мысль филологических кафедр учебных заведений Сибири, придав его осуществлению поистине всеохватный характер. В Новосибирске собирались настоящие знатоки, филологи высокого класса, безупречные профессионалы, не просто досконально знающие литературную “сибирику”, но горячо любившие ее, чувствующие ее душой. Не все из них потом стали авторами двухтомника, но они приняли самое заинтересованное участие в разработке его концепции. Полноте представлений о том времени способствует указание на размах издательской деятельности: синхронно работе над подготовкой теоретического труда по истории сибирской литературы выходили один за другим тома “Исторического романа Сибири”, “Литературного наследства Сибири”, “Молодой прозы Сибири”, по всему краю расходились книги из серии “Литературные памятники Сибири”, издаваемой в Иркутске…

Достойно удивления, какие несметные залежи духовных богатств были извлечены из глубин забвения. Принципиально важно, что расширилось представление о хронологических границах сибирской литературы. Ошибочную тенденцию “начинать” сибирскую литературу со времени выхода в свет журнала “Иртыш, превращающийся в Иппокрену” (1789—1791) полностью опровергали реальные факты богатой духовной жизни сибиряков уже в ХVII веке. Уже тогда в Сибири существовала разнообразная по жанрам литература — летописи, путешествия, публицистика, сложилась своя традиция житийной литературы, сходная с северно-русской, но отмеченная местными особенностями.

В первом томе “Очерков русской литературы Сибири” (отв. ред. В. Г. Одиноков) обстоятельно исследуется влияние фольклора на литературу, о чем наглядно свидетельствуют, например, казачьи “устные летописи”, детально прослеживается начало регулярной летописной работы в Сибири, что связано с деятельностью Тобольского архиерейского дома, анализируются летописи Строгановская и Есиповская, Кунгурский летописец. Впервые предметом филологического осмысления становится рукописная литература и публицистика ХVIII века, сибирское краеведение и т. д. И, конечно же, настоящую золотую россыпь литературных сокровищ явил ХIХ век, блеснув именами Петра Словцова, Панкратия Сумарокова, Федора Бальдауфа, Екатерины Авдеевой, Николая Полевого, Ивана Калашникова,
Николая Щукина, Николая Бобылева, Петра Ершова, Евгения Милькеева, Матвея Александрова, Дмитрия Давыдова и еще многих других…

Второй том (отв. ред. Л. П. Якимова) посвящен советскому периоду. Логично, что дань официальной догматике в духе тотального революционизма здесь была неминуема, что вооруженным новейшими методологическими технологиями современным критикам двухтомника обеспечивает легкий, можно сказать, даровой хлеб. Хотя ради истины следует отметить, что смысловая и эстетическая подлинность художественного слова прорывалась и через идеологические заслоны.

Поиски регионального своеобразия сибирской литературы привели авторов двухтомника к обстоятельному исследованию проблем взаимодействия русской и национальных культур Сибири, выявлению особой идейно-эстетической роли огромного числа тех русских писателей, чей художественный талант выявился в изображении исторических судеб многочисленных народов края и прежде всего тех, у которых не было своей письменности и литературы. Широкую известность приобрели книги В. Арсеньева “В Уссурийской тайге” (1921), “Дерсу Узала” (1923) и др., повести Р. Фраермана “Васька-гиляк” (1924) и “Афанасий Олешек” (1933), притягивающие той же чистотой и непосредственностью мировосприятия героев книги Г. Гора “Ланжеро” (1937), “Неси меня, река” (1938), “Синее озеро” (1939), “Чукотка” (1939) Т. Семушкина, романы А. Коптелова “Великое кочевье” и М. Ошарова “Большой аргиш”, в которых представал перед читателем полный национального своеобразия мир алтайцев, эвенков, гиляков (нанайцев), чукчей и других народов Сибири. Довлеющей была мысль о природной готовности этих народов принять идею социализма, о полном соответствии их нравственного мира ценностям новой жизни.

В аспекте художественного своеобразия творчество сибирских писателей вскрыло богатейший ресурс экопоэтики, явив читателю непередаваемое никакими средствами, кроме образно-поэтических, богатство сибирского топоса с безбрежьем его тайги, мощью речных артерий, привольем океанских далей, что формировало особый эмоционально-психологический тип сибирского человека, отозвалось в стойкости самого понятия “сибирский характер”.

Осмысление литературного процесса советского периода было доведено до конца 70-х — начала 80-х годов, но и этот отрезок пройденного новой литературой пути способствовал заметному приращению могущества российской литературы такими именами, как В. Шишков, В. Зазубрин, Вс. Иванов, Л. Сейфуллина, В. Правдухин, П. Васильев, Л. Мартынов, Н. Задорнов, К. Седых, Г. А. Федосеев, Г. Марков, А. Иванов, С. Залыгин, А. Вампилов, В. Распутин, В. Астафьев, В. Шукшин и мн. др. Есть своя завораживающая магия в такого рода перечислении имен, исходящем к тому же из понимания, что оно не подлежит исчерпанию. Литературную жизнь Сибири 60—80-х годов невозможно представить без взлета творческой активности большого отряда очеркистов — Леонида Иванова, Петра Ребрина, Виталия Зеленского, Саввы Кожевникова, Геннадия Падерина, без богатства поэтической палитры А. Смердова, В. Федорова, Е. Стюарт, Л. Решетникова, без глубины творческих исканий прозаиков И. Лаврова, В. Липатова, А. Черкасова, В. Лихоносова, А. Лиханова, Н. Самохина и т. д. Избранный авторами двухтомника композиционный принцип представлял возможным органично сочетать обзорные главы с творческими медальонами отдельных писателей. И, конечно, нельзя не оценить богатства иллюстративного материала, сосредоточенного в двухтомнике.

К великому огорчению, не дожил до завершения двухтомника как общесибирского филологического проекта его инициатор и вдохновитель Юрий Сергеевич Постнов, не разделил со всем авторским коллективом радость его долгожданного выхода в свет. Появление труда сибирских литературоведов было по достоинству оценено филологической наукой — и у нас, и за рубежом. “Литературная газета” откликнулась большой статьей А. И. Овчаренко “От Ермака до наших дней”, представившей “Очерки…” как труд “по-сибирски масштабный, во многом первооткрывательский, вызывающий интерес уже своим замыслом” [3]. Несколько позднее своеобразным отзывом на двухтомник стала обстоятельная работа известного немецкого слависта Р.-Д. Клюге “Сибирь как культурная и литературная провинция”.

С высоты современного уровня филологической науки многое в двухтомных “Очерках русской литературы Сибири” способно стать поводом для критики: не надо быть большим теоретиком, чтобы увидеть и избыточную дань авторов идеологии революционизма, и стремление соблюсти верность канонам соцреализма, и излишнюю выпрямленность литературного процесса от классицизма-романтизма-критического реализма к вершинам передового художественного метода. Однако, исходя из незыблемости принципа судить о любом литературном явлении по законам его собственного времени, “Очерки…” остаются не только раритетным памятником определенной исторической эпохи и соответствующего ей филологического знания, но и не теряющим ни при каких обстоятельствах своей ценности кладезем фактического материала, добытого трудом археографов, кропотливой работой в архивах, упорством исследовательской мысли. Сохраняет свою значимость и теоретический опыт определения границ региональной литературы как неотъемлемой органической части общенационального литературного процесса.

Без преувеличения можно сказать, что время, совпавшее с рождением замысла “Очерков…”, непосредственной работой над их созданием и выходом из печати, длившееся в пределах почти двух десятилетий, предстает как эпоха духовного Ренессанса Сибири, память о которой способна пробудить надежды на будущие взлеты и всплески культурной жизни “далекого края”. Надежды эти не беспочвенны, если прислушаться к биению пульса современности, с непреложной очевидностью рождающей потребность в появлении новых обобщающих трудов по истории сибирской культуры и литературы и, может быть, в первую очередь таких, как “Сибирская литературная энциклопедия”, “Словарь сибирских писателей”. Что делать, “литературные мечтания” в России всегда предшествовали реальному делу.

 

Примечания

 

1. Гуманитарные науки в Сибири, 1995, № 4. — С. 109.

2. Очерки русской литературы Сибири. — Новосибирск, 1982, Т. 2. — С. 86.

3. Овчаренко А. От Ермака до наших дней // Литературная газета, 1983, 11 мая.

 

Александр ОВЧАРЕНКО

 

ОТ ЕРМАКА ДО НАШИХ ДНЕЙ

Никогда, вероятно, географические расстояния не сокращались столь быстро, как в наше время. Для моего поколения в начале его пути Москва казалась почти недостижимой. Ленинград воспринимался как легенда. Сегодня уже не тысячи, а миллионы людей ежегодно посещают эти города по командировочным удостоверениям и туристским путевкам. Да что Москва или Ленинград — для нас и Кижи не за горами, и сопка Ключевская в черте досягаемости. И так во всех сферах жизни. Навсегда ушли в прошлое времена, когда людей интересовал — и был им доступен — лишь узкий круг “близлежащих” явлений.

Давно ли Н. К. Пиксанов выдвигал в качестве первоочередной задачи ученых определение вклада, внесенного различными областями и краями нашей страны в общерусскую литературу, а сегодня убедительно доказывается уже неприемлемость самого термина “областная литература”. Одновременно создаются фундаментальные исследования, посвященные целым континентам единой общероссийской и советской литературы. Среди таких исследований — “Очерки русской литературы Сибири”. Они написаны в стенах Сибирского отделения Академии наук СССР пятьюдесятью учеными, среди коих такие знатоки сибирской литературы, как Г. Ф. Кунгуров, Л. Е. Элиасов, В. П. Трушкин, Н. Н. Яновский. В редактировании исследования принимали участие академик А. П. Окладников, доктора наук Ю. С. Постнов, Н. И. Пруцков, В. Г. Одиноков, В. В. Алексеев, писатель А. Л. Коптелов, кандидат филологических наук Л. П. Якимова.

Русская литература Сибири создавалась за Уральским хребтом на протяжении почти 400 лет, то есть со времен Ермака и до наших дней. Коллектив ученых, взявшийся за систематизацию и анализ этого колоссального массива русской литературы, рассматривает его как неотъемлемую часть российской, а на новом историческом этапе — русской советской литературы. Ученые стремятся полностью развернуть литературную карту Сибири, включая Дальний Восток и Чукотку, дать научное осмысление “вклада Сибири в русскую историю и литературу”.

Бережно, внимательно и корректно прослеживают ученые воздействие на общественную и художественную мысль сибиряков идей Вольтера, Руссо, Французской революции 1789—1793 годов, а главным образом — А. Н. Радищева, декабристской “Полярной звезды” и “Колокола” А. И. Герцена. Превосходен в этом отношении фрагмент, посвященный тобольчанину П. А. Словцову, и этюд об А. Н. Радищеве. Читатель узнает немало интересного о пребывании А. Бестужева, А. Одоевского, В. Кюхельбекера в Сибири. И, несомненно, испытывает страшную горечь, читая о том, как “задохнулся” в Тобольске полунищий автор знаменитого “Конька-горбунка” П. Ершов.

Наряду с этими разделами к числу лучших в первом томе следует отнести тот, что посвящен сложной, противоречивой личности крупнейшего сибирского общественного деятеля, ученого, поэта, литературного критика Н. М. Ядринцева, чей жизненный путь наконец-то получает объективное освещение.

Но даже и эти достоинства не составляют главного в рассматриваемом труде. Главное в другом.

Порой испытываешь неудержимое желание взглянуть на свою страну, на всю нашу землю с высоты поднявшегося на несколько километров ввысь турбореактивного самолета, испытать радость, отмечая про себя: Москва, Новосибирск, Хабаровск, Владивосток… Нечто подобное испытываешь и при чтении “Очерков русской литературы Сибири”. Перед нами почти бескрайняя часть единого российского литературного континента. Один за другим вспыхивают знакомые и раньше огоньки разной величины и разного значения: вон тот оборачивается знаменитой песней “Славное море — священный Байкал…”, сочиненной верхнеудинским поэтом Д. П. Давыдовым, а этот — очаровавшей самого А. С. Пушкина блистательной сказкой “Конек-Горбунок” тобольчанина П. П. Ершова, а там — заронившая в сердце М. Горького на всю жизнь любовь к Сибири “Камчадалка” И. Т. Калашникова. По мере того, как переходишь из десятилетия в десятилетие, таких ярких огоньков загорается все больше. С приходом в литературу Н. М. Ядринцева, И. А. Кущевского, И. В. Федорова-Омулевского, Н. И. Наумова быстро разрастающаяся сибирская ветвь общерусской литературы становится настолько заметной, что мимо нее не проходят ни Н. Некрасов, ни М. Салтыков-Щедрин, ни В. Короленко, ни Г. Плеханов, ни М. Горький.

В самом конце первого тома исследователи, не очень убедительно стремясь обосновать существование группы “Молодая литература Сибири” (И. Гольдберг, Ф. Березовский, Г. Вяткин, Г. Гребенщиков, А. Новоселов и др.), с нею связывают выход в “большую литературу писателей-сибиряков”. Но ведь все предыдущее повествование уже убедило читателя в том, что выход этот начался много раньше: если не с “Конька-Горбунка” П. П. Ершова, то уж наверняка с появления книг В. В. Берви-Флоровского, заинтересовавших Карла Маркса и Л. Н. Толстого, а также с повестей и романов И. В. Федорова-Омулевского, И. А. Кущевского, Н. И. Наумова, о которых в исследовании сказано, что они “явились художниками, вышедшими за рамки проблем местного значения, сумели добиться общерусского признания”. Этим писателям сибирская литература обязана тем, что примерно с конца 60-х годов прошлого столетия она прочно вступила на путь реализма. Именно их творчество подорвало легенду, в свое время поддержанную Н. М. Астыревым, об оторванности сибиряков от русской жизни.

Спор об этом, продолжавшийся больше столетия, был завершен уже советскими писателями. Их творчеству и посвящен второй том рецензируемого исследования.

Хотя в Сибири гражданская война окончилась значительно позже, нежели в Центральной России, сибирским писателям удалось чуть ли не первыми принести в советскую литературу целый мир новых тем, конфликтов, сюжетов, образов. Первый советский роман о гражданской войне “Два мира”, заслуживший положительную оценку В. И. Ленина, был создан в Сибири В. Зазубриным и вышел в свет в 1921 году. Первая повесть о гражданской войне, появившаяся в первом номере первого советского “толстого” журнала “Красная новь”, была написана на сибирском материале уроженцем Сибири. Она называлась “Партизаны” и принадлежала перу Вс. Иванова.

Сибирские писатели явились в становящуюся советскую литературу целым отрядом талантов, у каждого из них почти сразу прорезался собственный голос, нашлась своя тема, был свой взгляд на мир. И хотя и В. Зазубрин, и Вс. Иванов, и Л. Сейфуллина, и П. Дорохов, и И. Гольдберг, и Ф. Березовский рассказывали о событиях и людях Сибири, читатели воспринимали их произведения в одном ряду с очерками, рассказами, повестями, романами А. Серафимовича, А. Неверова, Д. Бедного, Д. Фурманова и других зачинателей новой советской литературы.

Избранный ракурс позволяет авторам труда сказать немало интересного и о многих других, казалось бы, хорошо изученных произведениях, например, о первых романах А. Коптелова, поэмах П. Васильева, о жанровых и художественных особенностях совершенно своеобразных книг В. Арсеньева, живительные соки которых, как показывается в “Очерках…”, питают и современную нашу литературу. Наконец-то, кажется, правильно истолковывается литературная деятельность одного из талантливых критиков двадцатых годов — В. Правдухина. Это был оригинально и проницательно мыслящий критик, в чьих статьях сибирская советская литература начала сознавать себя как часть новой России — “родины Октябрьской революции”. Уместны в “Очерках…” и хорошо написаны фрагменты, рассказывающие о том, как неустанно заботился о развитии литературы на сибирских просторах М. Горький.

Избегая упрощений и огрублений, авторы “Очерков…” последовательно прослеживают становление советской литературы в Сибири, рассказывают об ожесточенной борьбе групп, объединений, не умалчивая о печально знаменитых выступлениях новосибирского журнала “Настоящее” против М. Горького, М. Шолохова. Удачно показано, как с наименьшими потерями удалось преодолеть этот кризис.

К удачам авторского коллектива следует отнести анализ повестей Н. Чертовой, романов “Концессия” П. Далецкого, “Борель” П. Петрова и весь раздел “Тема “великого кочевья” сибирских народов в русской прозе 30-х годов”.

Обстоятельно написаны главы второго тома, посвященные русской советской литературе Сибири 40—70-х годов. Специалисты, по всей вероятности, оспорят периодизацию, принятую и здесь, и в последующих частях, внесут поправки в характеристику основных проблем и тенденций русской литературы на этом этапе. Но даже самые несговорчивые из них вряд ли не согласятся с тем, что именно на этом этапе наша литература в особенности “прирастала Сибирью”, если использовать пророческие слова М. Ломоносова. Конкретный разговор здесь начинается с трех произведений — “Строговых” Г. Маркова, “Даурии” К. Седых, “Хребтов Саянских” С. Сартакова, в которых их авторам удалось не просто показать предреволюционную и революционную Сибирь во всех ее социальных срезах, но начать принципиально новое открытие громаднейшего континента, развивающегося по тем же историческим законам, что и Россия в целом. Заканчивают характеристику этих произведений исследователи следующим утверждением: “…в них есть новый, по сравнению с писателями прошлого, взгляд на Сибирь и личность сибиряка, показаны подлинные колоритные картины сибирского быта в эпоху двух революций, чувствуется умение уловить тенденции революционного преобразования жизни”. К сожалению, это декларируется. Между тем с этого надо было начинать анализ произведений.

Тут вынужденно приходится сказать и вот еще о чем. Над авторами “Очерков…” слишком довлеют общепринятые концепции литературного процесса. Совершенно ясно, что в первом томе недоставало материалов для четырех начальных глав первого раздела, но исследователи не решились нарушить уже установившуюся схему и рассмотреть то, чем уже располагают в одной-единственной главе. Да и материал второго раздела вполне можно было обобщить не в трех, а всего в одной главе. Много теряет и сам материал от того, что его укладывают в готовые формы, взятые как бы напрокат в Институте русской литературы Академии наук СССР. Особую досаду порождают случаи явной подгонки материала под найденную схему. Ну зачем нужно было с такой настойчивостью уверять читателя, будто в жанровом отношении романы “Строговы”, “Даурия”, “Хребты Саянские” следует относить к “роману поколений”, но не к тому, что известны нам по классическим произведениям М. Горького или Т. Манна, а к тому, что определил И. Фрадкин на основе романов А. Зегерс и Ф. Бределя (возможно, В. Бределя?)? А десятью страницами ниже признать, что в первом из них, то есть в “Строговых”, “действие выходит за рамки романа поколений…”. К сожалению, таких “изысканий” немало.

Еще больше в исследовании раздражающих повторов, даже не варьирования сходных мыслей и утверждений (хотя их тоже более чем достаточно), а именно повторов. Повторяются одни и те же цитаты и характеристики. Повторяются многие тезисы во вступлениях к разделам, главам и в основных частях исследования. Дважды анализируется почти одними и теми же словами стихотворение Е. Стюарт “Я хочу тебе верить, гром…”. Рассказав подробно в специальном фрагменте о творчестве В. Распутина, включая и повесть “Деньги для Марии”, нам через десять страниц сообщают, что среди произведений “молодой прозы Сибири” выделяются ““Деньги для Марии” иркутского прозаика В. Распутина” и т. п.

Но это, как говорится, лишь издержки, сбои, огрехи, почти неизбежные в столь громадном построении. И они с лихвой перекрываются по-настоящему значительными достижениями большого труда, выполненного на высоком научном уровне, дающего целостное представление о развитии русской сибирской литературы на протяжении четырех столетий.

Литературная газета, 1983, 11 мая, № 19 (4929)

 

Наталия СОБОЛЕВСКАЯ

 

ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СИБИРИ

(…) Подобного род издание — достаточно сложное единство: оно объединяет в себе самый разнородный материал (характеристика направлений, эпох, отдельных творческих индивидуальностей, анализ основных тенденций в развитии критики и т. д.), написанный к тому же разными авторами, что влечет за собой опасность известной разноголосицы, отъединенности монографических глав. К счастью, этого не случилось. Издание представляет собой нечто органически цельное, не разваливающееся на составные части. Более того, заслугой создателей “Очерков” является единая “творческая тональность”, в которой выполнены оба тома.

Издание убедительно доказывает, насколько ценно для науки подобное объединение творческих усилий. При этом состав редколлегии первого тома “Очерков” шире, чем состав авторов: он включает таких известных ученых, как Д. С. Лихачев, И. А. Дергачев, Ф. З. Канунова, участие которых в работе, несомненно, помогло выработке концептуальной направленности коллективного исследования. (…)

Материалы первого раздела “Русская литература Сибири конца XVI—XVIII вв.” значительно расширили представление о литературной жизни края. Впервые русская сибирская литература рассматривается с самых своих истоков — с конца XVI века. (…) Впервые крестьянская сибирская литература рассматривается в системе общерусского историко-литературного процесса, на новых материалах написан очерк “Иркутское летописание XVIII в.”, по-новому рассматриваются повесть “О Сибири”, Строгановская летопись и др. Тщательное сопоставление различных редакций того или иного литературного памятника, новая хронологическая атрибуция текстов приводят авторов к выводу о том, что у истоков сибирской литературы лежали фольклор и одновременно — общерусская книжная традиция, которые постоянно пополняли и обогащали друг друга.

Картина литературной жизни края, воссозданная на протяжении XVII и XVIII вв., говорит о том, что в условиях Сибири развитие литературной жизни отличалось некоторой замедленностью по сравнению с общерусским литературным процессом. (…)

Позиции критического реализма также укрепились на сибирской почве с некоторым опозданием: лишь к 60-м годам XIX века. И лишь на рубеже веков является синхроника в общерусском и сибирском литературном движении, прослеживаемая до настоящего времени. (…) Перед читателем (в главе “Сибирская литература 1895—1917 гг. — В. Я.) встает широкая панорама экономической, общественно-политической жизни Сибири 90-х годов и пооктябрьского периода, что создает общий фон, так необходимый для последующих монографических и обзорных очерков. (…)

Перед авторами неизбежно должен был встать вопрос, на какого читателя рассчитана работа: на специалиста-литературоведа или на широкую аудиторию. Задуманный как исследование академического типа, двухтомник “Очерков” явил собою своеобразный синтез, интересный тип общедоступного и вместе с тем строго научного труда. Отсюда — сочетание скрупулезного научно-исследовательского анализа со способностью авторов “заразить” читателя увлеченностью темой. (…)

В “Очерках” подняты, научно освоены и систематизированы огромные пласты национальной художественной мысли. Творческие искания писателей “второго ряда”, таких как М. Александров, Г. Потанин, Ф. Бальдауф, Ф. Лыткин и др., оказываются включенными в общую панораму динамического развития не только литературной истории Сибири, но всей страны.

Отход от схем и предвзятости, желание дать объективную оценку сложным явлениям сказываются в трактовке и в характеристике творчества “сложных” писателей. В частности, расширительное толкование получает творчество А. Новоселова, Г. Гребенщикова, А. Сорокина и др.

Проясняются сибирские корни П. П. Ершова, автора знаменитого “Конька-Горбунка”, Г. А. Мачтета — автора революционной песни “Замучен тяжелой неволей…”. С интересом читаешь сибирские страницы биографии Н. А. Полевого, издателя “Московского телеграфа”, названного В. Г. Белинским “явлением необыкновенным” в журналистике 20—30-х годов. На протяжении двух томов читателю постоянно сопутствуют увлекательные микрооткрытия из биографий, творчества, казалось, хорошо известных поэтов и писателей. (…) В рецензируемых очерках ценным представляется устойчивый интерес к личности писателя (к сожалению, этим отмечен только 1 том). (…)

На протяжении всей истории русской литературы Сибири рассматриваются различные формы, уровни контактов русских писателей с местным сибирским материалом. Если для писателей-романтиков в первую очередь интерес представляла сибирская экзотика (Якутия, Бурятия представали своеобразным аналогом традиционному излюбленному романтиками Кавказу), то в дальнейшем движении и становлении реализма тот же местный материал вновь играл решающую роль. (…)

Необходимо отметить двуединую ипостась рецензируемого труда: с одной стороны, это труд — итоговый, уточняющий многие моменты в истории литературы Сибири, но одновременно это — издание, открывающее новые проблемы изучения русской литературы Сибири, определяющее возможные ракурсы ее исследования, и шире — культуры этого необъятного края. (…)

Если искать типологические аналоги рецензируемому труду, то, с одной стороны, несомненно родство его с литературными изданиями энциклопедического типа, ибо впервые в таком исчерпывающем изобилии представлен материал по литературной сибирике, пользование которым облегчают именные указатели к каждому тому. С другой стороны, это издание примыкает к специальным трудам по изучению и систематизации самых разнообразных знаний, связанных с изучением собственно сибирского материала. Сюда относится ставшая библиографической редкостью Сибирская Советская Энциклопедия, издававшаяся на рубеже 20—30-х годов; пятитомная “История Сибири”, по отношению к которой “Очерки” предстают своеобразным литературным приложением; среди этого ряда работ должно быть названо и такое интереснейшее издание, как “Литературное наследство Сибири”. (…)

“Очерки” достаточно богато снабжены иллюстрациями. В большинстве случаев — это малоизвестные портреты писателей из серии “Галерея сибирских общественных и литературных деятелей”, издававшейся сибирским землячеством в Москве в 1890-е годы; редкие фотографии (в основном из частных собраний и фондов), иллюстрации к произведениям. Интересны репродуцированные титульные листы уникальных изданий (“Московский телеграф”, “Мещанин”, первый номер “Сибирских огней”), несущих в себе следы эпохи. Почти все репродукции сопровождаются достаточно развернутыми аннотациями. (…)

Изъяны труда, как это нередко бывает, оказываются продолжением его достоинств. В частности, некоторые обзорные главы второго тома могли быть менее информативно-очерковыми. Подчас кажется, что авторы выстраивают ряды имен, руководствуясь “высшей справедливостью” как бы кого ни обидеть неупоминанием. Это рождает подчас такую монотонность повествования, инерцию изложения, которые нелегко преодолеть даже читателю, интересующемуся предметом.

Подчас вызывает возражение слишком узкий жанрово-тематический подход к литературному процессу. Например, представление о творчестве В. Шукшина являлось бы куда более полным, если бы ему был посвящен отдельный очерк. (…)

Однако эти замечания ни в коей мере не умаляют общих достоинств рецензируемого труда, особого культурного и научного смысла этого издания.

Сибирские огни, 1984, № 5

 

Борис ЧМЫХАЛО

 

ОБНАДЕЖИВАЮЩИЙ ИТОГ И НАДЕЖНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ

Недавно вышло в свет фундаментальное двухтомное издание “Очерки русской литературы Сибири” (Новосибирск, “Наука”, 1982), посвященное развитию литературного процесса в Сибири с XVII века до наших дней.

В данной статье речь пойдет о первом томе, хронологические рамки которого чрезвычайно обширны и охватывают весь так называемый дореволюционный период. (…)

Большая роль в определении предмета исследования, его методологии, наконец, в создании самого труда принадлежит безвременно ушедшему Ю. С. Постнову, который, развивая идеи М. К. Азадовского, обосновал принципы историко-литературного подхода к фактам литературы Сибири, противопоставив их “локальному методу” и краеведению. (…)

Три века развития литературы Сибири — огромное количество фактов, большинство которых малоизвестны, — вбирает в себя первый том “Очерков”.

Впервые широко и концептуально представлена древняя литература Сибири, специфика которой определяется не только строем русского средневековья, но и, что важно отметить, некоторыми местными, сибирскими (!) особенностями. В “Очерках”, например, совершенно справедливо отмечается влияние казачьего фольклора, так называемых “устных летописей”, на литературное развитие в XVII—XVIII веках. Хронологически последовательно прослеживается здесь летописная традиция — от знаменитой Есиповской летописи до “Истории Сибирской” С. У. Ремезова. Значительное место уделено характеристике агиографических и повествовательных жанров. (…)

Если по отношению к XVII—XVIII векам в Сибири можно говорить о некотором дефиците историко-литературного материала, то XIX век — время интенсивного литературного развития, появления заметных “имен”. В 20—30-е годы сибирские литераторы выступают как романтики, на середину века падает формирование реализма. К сожалению, в первом томе “Очерков” не уделено должного внимания этим фундаментальным категориям историко-литературного процесса. Именно интерес к типологии литературных направлений мог бы, на наш взгляд, генерализовать заложенные в отдельных главах идеи. Скажем, вопрос о соотношении и характере течений внутри русского реализма, поставленный на конкретном материале, мог бы послужить достаточно прочным стержнем для явно распадающегося на куски раздела, посвященного литературе Сибири второй половины XIX — начала XX веков. Это тем более важно, что литературные направления являются закономерным порождением социальных условий, а значит, специфику литературы Сибири этого периода следует искать прежде всего в характере их локализации.

Типологический подход, безусловно, дело не новое. И все же возьмем на себя смелость утверждать, что он позволил бы точнее проследить взаимоотношения крупных деятелей русской литературы (“типологообразующих центров”) и так называемых малозаметных литераторов, творчество которых составляет основное содержание дореволюционной литературы Сибири. Этот подход в известной степени избавил бы исследователей (в том числе авторов “Очерков”) от не всегда продуктивных поисков “образов” и влияний, от не всегда продуманных аналогий. Довольно часто оказывалось достаточно внешнего сходства в сюжете, композиции, образах, чтобы тот или иной малозаметный литератор был “аргументировано” обвинен в заимствовании, эпигонстве и т. д.

При этом, к сожалению, забывается, что повторяемость присуща самим жизненным ситуациям. Нельзя, конечно, вообще отрицать факты влияний и заимствований, непременно сопутствующих такому сложному явлению, как литературный процесс.

Но многое в литературе Сибири XIX — начала XX веков не может рассматриваться в этой плоскости. Более того, в ряде случаев отмечается нечто обратное — влияние литературы Сибири на общерусскую. Как пример можно привести выступление в начале XX века группы “Молодая литература Сибири” (Г. Д. Гребенщиков, А. Е. Новоселов, Г. А. Вяткин и др.). (…)

В чем же авторы “Очерков” видят специфику развития литературы Сибири XVII — начала XX веков, то есть какими качествами характеризуется локализованный в крае литературный процесс?

На этот вопрос, по всей видимости, нет однозначного ответа. Слишком широк временной диапазон, слишком рознятся условия и содержание литературного развития. Все же применительно к крупным его этапам следовало бы эту специфику очертить, выделить, обосновать выводы. (…)

Как ни парадоксально, взгляд на литературу Сибири как на специфический “участок” общерусской литературы подчас не только не облегчает, а существенно затрудняет возможность соотнесения ее материала с магистральными путями развития целого. В этом случае литература Сибири интерпретируется слишком прямолинейно, механистично, сиюминутно, в качестве синхронного слагаемого. Факты же настойчиво говорят о плодотворности диахронного подхода. И углубить представление о локализованном в Сибири общерусском литературном процессе призвано, на наш взгляд, понятие системы. (…)

Авторы труда проделали огромную и без преувеличения важнейшую не только для “сибирики”, но и всего советского литературоведения работу. Высказанные к “Очеркам” претензии традиционны для большинства обобщающих историко-литературных трудов, готовящихся годами и, естественно, в чем-то уже устареваюших к моменту выхода.

Но эти фундаментальные работы нужны! Нужны как этапные, как своеобразное подтверждение достижения определенного уровня познания предмета, наконец, как опорная площадка для движения вперед. В этом смысле факт выхода “Очерков” трудно переоценить. Как фундамент для постановки новых задач первый том “Очерков” вполне обнадеживающ, более того — эти задачи в чем-то уже намечены самим содержанием труда. Неоценим и опыт работы над “Очерками”, сплотивший литературоведов, сделавший их единомышленниками.

Хотелось бы в ряду открывающихся перспектив выделить одну (…). Мы имеем в виду изучение литературно-критического наследия Сибири. Оно, безусловно, велико и ценно. (…)

Литературная критика в Сибири является важным моментом самосознания “сибирской литературы”, изучение которой, конечно же, не закрывается с выходом “Очерков”. Наконец, сибирская литературная критика отражает движение русской литературы XIX — начала ХХ веков. Ее оценки, реакции могут послужить для осмысления литературного процесса, раскрыть особенности восприятия современниками отдельных литераторов и отдельных произведений. А движение оценок укажет на динамику этого восприятия. (…)

Но это, повторяем, одна из многих перспектив, возникшая в общем-то благодаря “Очеркам”. (…)

Енисей, 1983, № 5