ИЕРУСАЛИМ. НИССАН. ХАМСИН
Йерушалáим, ниссан, хамсин, брожу под вы-гнутыми небесами с вогнутой ладонью и вздымаю очи вверх в надежде, что в мою ла-донь дары Господни капнут сами, перебираю, словно четки, словно клавиши, ступени, буквы длинной русской азбуки, пошитой из старин-ных алфавитов, смотрю, как свет дневной вы-черчивает тени, отбраковывая ''ясно'' от ''сокрыто'', вступаю в воды, что взволнованы свиданьем буйных ветров за лазурным гори-зонтом, глотаю воздух, принесенный из пусты-ни, где белесое куражится над желтым, гляжу на стрелки, что в секунды переводят содрога-ния пластинки кварца, ведь под их надзором я прошел короткий путь от вундер-мальчика до старца.
ПИТЕР, АВИА, ЗАКАЗНОЕ
Пилигрим, насовсем покинувший Город
в бледном разгаре белых ночей,
раньше был дружком, соседом, ездил в Кавголово, пел под гитару хором,
теперь – ничей,
рыбкой нырнувший в иную
южную, черную в звездах ночь,
пишет посланья на север, запечатывает словцом «целую»
с вензелем NN. Посланья не могут помочь
ни адресату в шали цвета сирени,
ни отправителю в мятых шортах –
то ли авиапочта свихнулась, трачена разорением,
то ли происки черта,
переключившего коммуникации
на потеху своим чертенятам.
Там тополя лиловеют почками, здесь отцветают акации,
почта не виновата.
НА КРАЮ КРАТЕРА, СВЕСИВ НОГИ ВНИЗ
Колонны воинов
в Мицраим топали и в Финикию,
ветра Аравии
следы стирали, портили колеи,
все, что построено,
будет разрушено, долог миг его,
все, что развеяно,
осядет вновь на круги свои.
Швырнуть булыжник, но
только знать бы, окно которое,
да отыщи еще
в слепой стене хоть одно окно,
словесной силище
лихого книжника,
лишь на словоплетенье скорого,
коротким эхом вякнуть разрешено.
Луна над кратером,
рай для геологов и отшельников,
слои истории,
тектонические слои,
природе-матери
не набивайся, чудак, в подельники,
у ней свои выкрутасы,
а у тебя – свои.
Ночь охраняется
немыми стражами,
нет ходатаев и посредников
между тобой и древней полночью голубой,
пуста дорога,
и ты окажешься
сам-друг с таинственным собеседником,
с самим собой.
ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ
С неба льется свет в миллион мегаватт,
Под землей конфликт мегатонных плит,
На высотах с Шаулем спорит Давид,
По-над мертвой водой Амалек стоит,
А Иаков в землю Харрана идет
И находит в поле колодец тот,
Где Рахель, что пасет свой мелкий скот,
Воду путнику в горсти подает.
ЛОГИСТИКА ВОЙНЫ
Чем грандиознее война, тем мельче рвы,
где захоронены и рыцари ее, и жертвы.
Когда-то воин воину кричал: – Иду на Вы! –
а нынче грейдер кости спихивает в царство мертвых.
Увы, отыграна колода карточных царей,
забыты пылкие девизы, истрепались орифламмы,
ни арбалетчиков, ни бравых пушкарей,
ни полководца на краю батальной панорамы.
Теперь воюют с пульта, глядя на мерцающий экран,
шлют на убой отлаженные механизмы,
ну, а война, как в древности, несовместима с жизнью,
и смерть, как в древности, всегда готова на таран.
ПЕСЕНКА ПРО КАБОТАЖ
Как из дока, из ворот
Выплывает пароход,
Он пока что без надстроек,
Но красив бортов обвод.
Нам надстройки ни к чему,
Мы посмотрим на корму
И шампанского бутылкой
Хлопнем по носу ему.
Имя для кораблика
Утвердят не с кондачка –
Назовут его красиво
Типа «Слава ВЧК»,
Зафиксируют тоннаж,
Навербуют экипаж,
И назначат капитана,
И отправят в каботаж.
Этот храбрый капитан
Повезет из наших стран
Сорок бочек арестантов
В приполярный Магадан.
VIA DI SAN GREGORIO
Осматриваюсь, прохожу, пригнувшись,
под вросшей в мрамор аркой Константина,
под рамкой для контроля багажа
в моей, забитой мудростью житейской
и книжным хламом, черепной коробке.
Над городом сверкает старый свет,
фильтрованный античной лунной ночью,
под городом глухие катакомбы,
во тьме зевают термы Каракаллы,
а форум пуст, что твой лесоповал.
Бесплотный ветер до меня доносит
неясный шепот равнодушных пиний.
По-русски? По-этрусски? На латыни?
И оседают в памяти разрытой
фантомы этой ночи…
