– Тебе самое модное подавай, – разнервничался Хил. – Так мы никогда из долгов не вылезем.
– Я работаю! – бросила она ему в лицо, словно выплюнула комок глины.
– А я не говорю: нет, – растягивая слова, чтобы не сорваться, сказал Хил, – но твои аппетиты поглощают обе зарплаты. В про-шлом месяце – коралловое колье, в этом – брильянтовые сережки.
– Неужели ты думаешь, что я, при своем холодном уме, трачусь для того, чтобы эффектно выглядеть? Не эффектно, но равно ис-теблишменту. Разве ты не понимаешь, что, в конце концов, наше благосостояние зависит от блеска сережек в моих ушах на званом вечере и от удачного дизайна колец на моей руке?
Хил любил своих детей, сына и дочь, любил свой дом в самом богатом районе Клюквена, но ему осточертела жена. Не столько она, сколько атмосфера, в которую она его погружала. Нет, нет, он не ханжа – он хочет жить в комфортных условиях, но не жела-ет становиться придатком изматывающей погони за ненасытным призраком.
Промчался проливной дождь. Мокрая асфальтированная дорога плавно извивалась, как огромный удав. Еженедельные поездки в районные поселки городского типа, где он читал лек-ции по маркетингу, приносили ощутимый доход. И здесь Хил снова невольно подумал о своей пробивной Лили. Благодаря ее приятельским отношениям с женой министра просвещения он заполучил эту лекционную халтуру. На окраине Клюквена Хил несколько сбавил скорость, чтобы случайно не обляпать редких прохожих, но дорога уже давно не ремонтировалась – в выемках осевшего асфальта блестели лужи, и брызги, летев-шие из под колес, веером сопровождали движение машины. Хил старался вести машину аккуратно. Но, несмотря на его предусмотрительность, водяное крыло накрыло с головою одинокую фигуру на перекрестке. И он, вероятно, не остановил бы машину, если бы не успел заметить под цветным зонтиком, начиная от плеча, по спине вниз и далее, линию с сексапиль-ными переходами.
– Извините, извините! – он подбежал к пострадавшей, – я под-везу, если не возражаете.
Из-под цветного зонтика на него глядело молодое, лукавое и слегка курносое личико. Девушка улыбалась, словно случившее-ся произошло по ее вине.
– Спасибо, – сказала она. – Это надо же, чтобы так повезло. Я как раз опаздываю к деловому телефонному разговору и должна быть вовремя дома.
Хил повел девушку к машине. Открыл дверцу. Соскользнул глазами с двух полушарий ее юбчонки к мускулистым икрам и вдруг вспомнил фразу из какого-то романа, где утверждалось, что крупные икры у женщин воздействуют притягательно, потому что в мужчинах сохранился обезьяний инстинкт. Самец при половом сношении становится на икры самки, и чем они мощнее, тем удобнее самцу совершать половой акт.
– Мне на улицу Дирихта, – сказала она.
– Как вас зовут?
– Кива.
– Меня – Хил.
Он вёл машину по ее указанию. Заметив, что Кива озябла (верхняя губа у нее приподнялась, нижняя – опустилась, и ого-лившиеся зубы начали дробно пощелкивать), он остановил ма-шину и выпорхнул к багажнику... Взял одеяло – оно бессменно использовалось в семейных воскресных поездках за город в ка-честве подстилки, – с выплеском тряхнул его, чтобы очистить от пыли и сухих стебельков травы...
Она приняла заботу с молчаливой благодарностью и, уку-тавшись, откинула голову на спинку сидения. Ее оскаленные в ознобе зубы, обрамленные вишневой выпуклостью, возбудили в нем неодолимое желание, и он поцеловал ее, как шмель, коснувшийся цветка и готовый тут же взлететь. Она приняла всплеск его страсти с ответным пылом, и рука ее опустилась на его шею.
– Здесь, – сказала Кива, и Хил затормозил, вышел, обошел капот, открыл дверцу, и Кива, сняв одеяло, отбросила его на зад-нее сидение. Затем, перегнувшись, взяла зонтик, и опираясь на руку Хила, грациозно снялась с места.
Улица Дирихта, начинаясь на склоне холма, полого уходила вниз, сливаясь с другими пересечениями окраинных улиц много-миллионного Клюквена. На этой улице все домишки походили друг на друга. Выделялся только небоскреб – казался оторван-ным от земли Антеем. У его подножия на расстоянии возможно-сти проезда грузового транспорта располагалось одноэтажное помещение непомерного по величине продовольственного скла-да с плоской крышей.
– Кива, я провожу Вас, – сказал он.
– Я живу на двадцать первом этаже – может, не стоит подни-маться?
Он не ответил – молча взял ее под руку, и они пошли к зданию. Квартира Кивы оказалась довольно просторной... Стены гостиной были увешаны натюрмортами в количестве, превышающем ра-зумное...
– Располагайтесь, – сказала Кива, гостеприимно кивнув в сто-рону дивана. – Я быстро.
Вернулась, одетая по-домашнему.
– Вы обожаете цветы? – спросил Хил, рассматривая один из натюрмортов.
– Как и все женщины. Но в данном случае это нечто иное. Я профессиональный художник. Специализируюсь на натюрмортах, потому что на такую продукцию имеется спрос. На стенах нереа-лизованное, но все это обязательно будет распродано. Жители нашего Клюквена – цветоманы. Вы, наверное, успели заметить возле нашего небоскреба большую одноэтажную постройку с плоской крышей. Так вот, жильцы написали жалобу мэру Клюкве-на, что это серое перекрытие вызывает у них негативные эмоции. И что же вы думаете, Хил? По этой жалобе в мэрии было особое совещание, на котором решили разрисовать крышу цветами. И художество поручили мне.
– Оплачивают? – спросил Хил.
– Не очень, но я не в накладе. – Давайте посмотрим, – сказала Кива, открыв застекленную дверь.
Они вышли вместе. Открывшаяся глазам панорама простира-лась в незаселенные просторы. Холмы, холмы и холмы... Клюк-вен находился в противоположном направлении, и все, что от-крывалось взору не горизонтально, а отвесно, являлось крошеч-ным отрезком необъятных окраин. Повсюду, до первого крутоло-бого холма, черепичные крыши приземистых домиков. В непо-средственной близости от небоскреба – серая бетонная крыша продовольственного склада, похожая на небольшую вертолетную площадку, орнаментально разрисованную по периметру розами и орхидеями…
– Видите, – сказала Кива, – здесь еще работать и работать.
– А почему с периметра, а не с центра? – спросил Хил.
– Так гораздо удобнее распределять цветовую гамму – цвето-ощущение должно быть мажорным и не вызывать... Извините, – сказала Кива, услышав телефонный звонок.
Хил еще раз посмотрел вниз на бетонную плоскость, орнамен-тально разрисованную по периметру, но в остальной части похо-жую на угрюмое свинцовое небо, и вдруг понял, что встреча с Ки-вой – его судьба и последний шанс избежать рабского удушения непомерными материальными запросами Лили. «В мировой ис-тории есть немало случаев, когда человек отказывается от рес-пектабельности и окунается в жизнь, полную невзгод и лишений... Гоген, например! Но почему Гоген? – здесь не Таити, и он, Хил, к искусству не имеет никакого отношения. Ах, да – наверно потому, что ему встретилась Кива...»
Хил вернулся в гостиную. Кива стояла возле телефона. Личи-ко у нее недовольно морщилось.
– Неприятности?
– У-гу, – прозвучало из её уст. – Я оценила одну из моих кар-тин в десять тысяч долларов, а мне сказали, что это слишком много для художника, который известен только своему заказчику.
– Можно позвонить? – спросил Хил.
– Да, да! – сказала она и встала, направившись к открытой двери, за которой недавно переодевалась в домашнее.
– Кива, у меня от Вас нет секретов. Оставайтесь…
Хил набрал номер. Трубку подняла Лили.
– Я задержался из-за непогоды в Сабакваре. Ночую в гостини-це. Буду завтра.
В эту ночь Хил остался у Кивы. И в следующую. И далее... Она приняла его приход без оговорок и была бесконечно рада появив-шемуся в её жизни спутнику. Хил с прежним усердием трудился в компьютерной конторе. Временами выезжал в поселки читать лек-ции по маркетингу. Погода установилась теплая и ясная. По вече-рам он выходил на балкон и видел, как медленно, но верно уменьшается внизу, по периметру плоской крыши продуктового склада, серый бетонный цвет, заполняясь розами и орхидеями.
Время текло так гладко, что Хилу казалось, что ничего нового в его жизни не произошло. Но это только вначале. Прошло чуть больше месяца, и ему то в одном, то в другом поселке стали сре-зать лекционное время. Поездки стали невыгодными. И на служ-бе... Как-то вызвал его начальник и предупредил, что ожидается сокращение... Хил не сомневался в том, что ко всем его неуряди-цам прилагает руку Лили. На развод он не подавал, что-то меша-ло – то ли внутренняя инерция, то ли тоска по детям, которых он искренне любил; то ли потому, что с Лили его соединяло нажитое имущество, которое подлежало спорному разделу, а значит, дли-тельным судебным разбирательствам; то ли какое-то необъяс-нимое чувство к Лили, под пятой которой, в качестве ее покорного раба, ему жилось, в общем-то, хоть и буржуазно, хоть и при вы-нужденной с его стороны червивой изворотливости в погоне за материальными благами, но, в конечном итоге, беззаботно.
И ему становилось с каждым прожитым у Кивы днем все более и более жалко Лили, потому что он понимал, что без такого раба, как он, его бывшей жене никак не прожить. Властителю всегда нужен раб, хотя рабу не обязательно нужен... На этом мысль Хила застревала, и он переставал думать, чтобы не ворошить свои воспоминания, начинающие ему постепенно казаться сладостны-ми... А дети, Господи, а дети то как? – они же его безумно любят.
Настроение у Хила испортилось окончательно и даже хуже – его поглотила параноидная депрессия. Такой диагноз Хилу поста-вил врач-психиатр, к которому он пришел с жалобой на снижение трудоспособности и подавленное состояние. Лили старалась ме-тодично и где только возможно лишать его заработка. Хил, при-выкший жить на широкую ногу, начал ощущать финансовую стес-ненность. Раньше он не замечал своих непомерных расходов. Но теперь, поскольку на счету у него за короткий срок не оказа-лось денег, из различных фирм стали приходить предупреждения о неуплате каких-то рассрочек...
К внешнему давлению прибавилось внутреннее – тоска по де-тям. Хил не хотел терять с ними связь. Звонил, чтобы услышать их голоса. Сын сразу же бросал трубку, но перед этим обяза-тельно выкрикивал: «Предатель!». И, наконец, дочка, науськи-ваемая Лили, соизволила встретиться с ним. Она разговаривала с отцом так, словно ничего не произошло, так, словно осознает, что папа имеет право на подобное. Она была достаточно взрос-лой, и в ее среде ограничение сексуальных отношений считалось нарушением человеческих прав. Но при этом она пыталась вну-шить папе мысль, что случившееся всего лишь отступление, ко-торое когда-нибудь должно закончиться, и он обязательно вер-нется к маме.
А на прошлой неделе ему пришло письмо от самого минист-ра просвещения, с официальным приглашением прийти на приём.
– Хил, ты должен вернуться к семье, – сказал министр. – В противном случае тебе грозит полный бойкот со стороны всего нашего окружения, и ты хорошо понимаешь, чем это для тебя кончится.
У Хила был друг, настоящий, потому что карьеры не делал. Торчал на черных работах, исходя из принципа – никаких благ, кроме личной свободы. Мыл подъезды и радовался течению жизни.
Хил остановил машину возле металлического забора метрах в пяти от мусоросборного контейнера. Четырехэтажная коробка посередине двора. Газон усыпан обрывками газет, кульками, конфетными фантиками. Район, в котором обитал Райт, отличал-ся неухоженностью – здесь жили в основном клюквенские му-сорщики. Хил поднялся на четвертый этаж с вместительным ди-пломатом в руке, в котором хватало места и для бумаг, и для бу-тылки, и для закуси. Позвонил.
– Привет, Райт. Ты один?
– Гарема не держу... Входи.
Хил щелкнул замочком дипломата. Поставил на стол выпивку. Выложил еду. Райт засуетился. На столе появились в дополне-ние две рюмочки, две тарелочки, две вилочки, нож и бутылка со-довой, которую Райт всегда держал про запас на случай изжоги. После второй рюмки Хил заговорил, выкладывая свое душевное состояние и полную растерянность...
– Понимаешь, Райт. Не знаю, как быть. Вроде бы Киву люблю, но не могу без Лили. Вот, не могу, и все. Тянет домой. В петлю. Лили будет мстить. Знаю, а не могу. Что делать, что делать? Не вижу выхода.
– А как Кива? – спросил Райт.
– Что Кива?
– Изменить она тебе способна или нет?
– Да как тебе сказать. Я такого за ней не заметил.
– Тогда посуди сам, – сказал Райт, почесывая мизинцем лыси-ну, – ты поселился у Кивы, обнадежил, как бы сказал своим ухо-дом от Лили, что намерения у тебя серьезные. Прожил четыре месяца и беспричинно улепётываешь. Честно? – спросил Райт и, не дожидаясь ответа, продолжил, – вот и я говорю, что нечестно. Близких ты уже травмировал. Теперь за Киву принимаешься. На что она надеялась? Как и все, на то, что ты женишься на ней. Что дети у нее от тебя будут. А теперь ты очередной...
– Что значит – очередной? – спросил по ходу разговора Хил.
– Проходимец, – сказал Райт и жестко посмотрел собеседнику в глаза.
– Да нет, – выпалил Хил, – Кива так не считает. Совсем на-оборот. Она, например, даже банковский счет свой переоформи-ла на нас двоих.
– Так ты к тому же и альфонс! – с ухмылкой отчеканил Райт.
– Почему альфонс? – пролепетал Хил.
– Да потому, что ты всегда жалуешься на безденежье. А к че-му это может привести, если она дала тебе возможность запус-кать лапу в ее счета? Только к тому, что ты начнешь пользовать-ся ее доходами. А ведь пользуешься? – спросил Райт с въедли-вой настойчивостью.
Хил отвел в глаза в сторону, как нашкодивший школьник...
– Я пойду, – сказал он неожиданно, глянув на часы. – У меня свидание с Лили. Она мне встречу назначила.
– Не она тебе, а ты ей! – сказал Райт и, когда тот вышел, рез-ким поворотом ключа закрыл дверь.
Укоряющая прямота Райта соответствовала ситуации. Хил дей-ствительно назначил Лили встречу. Вчера он позвонил ей на ра-боту. Сказал, что хочет вернуться в семью, если она не возража-ет, и что он сожалеет. «Хорошо. Я встречусь с тобой, – сказала Лили и добавила, – но не хочу, чтобы ты заходил в квартиру, не хочу, чтобы ты осквернял своим присутствием воздух, которым дышат мои дети». – «Это и мои дети!» – с горчинкой выплеснул Хил. «Твои! – сказала она с саркастическим ударением, – это еще доказать надо». – «Как это доказать?» – вырвалась у Хила. «Гене-тическим тестом!» – сказала Лили, и Хил услышал в трубке её раскатистый и зловещий смех. Встреча была назначена около дома возле арки. Лили вышла с собакой. Хил увидел их раньше, чем они его. Ветер дул от них к Хилу, и собака не учуяла запах.
– Шериф, Шерифчик, Шеря! – позвал Хил. Услышав его голос, пес резко рванулся, вырвал поводок и бросился к Хилу. Стреми-тельно приблизившись, не остановился – ударил всей массой с такой силой, что Хил перелетел через цветочное ограждение. Затем бульдог перемахнул через ограду и, визжа, принялся ли-зать хозяина, тыкая морду то в губы, то в щеки, то в уши. После выражения собачьего восторга пес несколько успокоился, и Хил, поднявшись, начал отряхиваться. Подошла Лили.
– Я была уверена, что он тебя на куски разорвет. И я не отвеча-ла бы за это – убиен псиной не случайный прохожий, не посторон-ний, а сам хозяин.
– Что это с Шери случилось? Он раньше был более воспитан и сдержан.
– А я заплатила большие деньги кинологу, чтобы он обучил Шерифа, при твоем появлении, набрасываться на тебя. И, по-верь, серьезно этим занимаюсь. Кинолог сделал чучело из твоих изношенных костюмов.
– Для чего? – спросил Хил с недоверчивой интонацией.
– Для того, чтобы этот зверь, – кивнула она в сторону пса, – воспринимал твой запах как враждебный, – и добавила, – теперь дело за временем.
– Шериф и правда завалил меня, но ведь полез целоваться.
– Перегрызть тебе горло – это последующий этап обучения, а пока, как видишь, собака научена сбивать тебя с ног, – сказала Лили и посмотрела на Хила с нескрываемой злобой.
Хил воспринял угрозу как глупую шутку.
– Лили, – сказал Хил с чувством, – поверь, я не знал, что без тебя не могу. Но теперь никогда больше, никогда... – Хил резко оборвал фразу и добавил, – я люблю тебя – понимаешь, люблю!
– Любишь!? – воскликнула Лили вопросительно, – поэтому пя-тый месяц живешь со шлюхой.
– Честно говорю – не знал, что люблю только тебя. Все само собой выяснилось, когда почувствовал, что сам себе опостылел, когда все из рук валится, когда…
Лицо Лили разгладилось.
– Желторотый цыпленок! Это у тебя не столько любовь, сколь-ко страх перед действительностью, – сказала она, нахохлившись, – привык под моим крылом прятаться, а когда один на один с об-стоятельствами столкнулся, тут же на попятную.
– Ты абсолютно права, – сказал Хил, стараясь не возражать и не злить ее.
– Ладно, – сказала она. – Разберись в себе сам. Даю тебе две недели, а там посмотрим. Встретимся здесь же и в то же самое время.
Пошла вторая неделя. Хил приезжал с работы в пять часов, когда было еще светло и Кива, как обычно, трудилась внизу. Иногда он выходил на балкон и видел ее за работой. Не зари-сованное с каждым днем все больше сжималось к центру. За три дня до назначенного Лили срока ожидание натянуло нер-вы Хила до предела. Его неодолимо тянуло к прежнему месту жительства. К окнам. К арке со входом в просторный и ухо-женный двор со скамейками и детской площадкой – тянуло к прежней жизни и к прежним скандалам, которые Лили ему за-катывала.
Хил ехал с работы, стараясь глубоко и ровно дышать, чтобы успокоить себя и переключиться на постороннее. Но не получа-лось. Ли-ли, ли-ли, ли-ли… – звенело в башке. Руль поворачи-вался как бы сам, без его ведома. Направо. Налево. Прямо. По кругу. Теперь снова прямо.
Хил резко остановил машину неподалеку от цветочного огра-ждения.
– Шерифчик, – позвал Хил еле слышно, и собака, насторожен-но встрепенувшись, кинулась к машине. Хил вышел, открыл зад-нюю дверцу, и собака мигом заняла свое законное место.
На двадцать первый этаж поднимались вместе. Хил понимал, что появление пса Киве может не понравиться. Трубку подняла Лили.
– Нам придется встретиться раньше назначенного срока. Со-бака у меня, и без твоего присутствия мне с нею не справиться, – сказал Хил.
– Как она у тебя оказалась? Не надо ее привозить. Пусть твоя шлюха понюхает настоящей кобелятины, – прошипела Лили и положила трубку.
Хил открыл холодильник. Нарезал колбасы и сыра для Шери-фа. Положил на блюдце. Поставил в угол. «Надо предупредить Киву, что в доме собака». Открыл настежь балконную дверь. По-дошел к парапету. Глянул вниз. На крыше Кивы не было. И вдруг почувствовал сильный толчок. Оглянулся уже за пределами бал-кона. В метре от него в злобном рычании вместе с ним падал Шериф.
Кива пришла домой. Заметила на полу блюдце. «С чего бы я его здесь поставила?» Отнесла на кухню. Помыла и сунула в су-шилку.
В эту ночь она спала в одиночестве. Поднялась рано. Спусти-лась к продуктовому складу. Взобралась по приставной лестнице на крышу. Втащила ведра с красками. Но, оказалось, напрасно. На пятачке, который, Кива помнила это точно, оставался необра-ботанным, она увидела розу, ничем не отличающуюся от осталь-ных, ею расписанных, и орхидею...
– Кто же мог это сделать?! – произнесла она вслух, запрокину-ла голову и пробежала глазами по вертикальной перспективе окон клюквенского небоскреба.
