1
Велено – значит, надо, и Мишка проснулся сам. Глаза откры-вать не стал, в доме все равно было темно. Шептались на роди-тельской кровати, в качалке слышалось посапывание Сонечки, го-довалой сестренки.
Вскоре поднялся отец и включил свет. Пошел к печке за бре-зентовой сумкой. Мишка разлепил один глаз, увидел, что желез-ные ходики на стене показывают шесть, а гирька с цепочкой бол-тается у пола.
– Поздно, сынок, хватит нежиться.
Мишка взял со стула рубашку, штаны, надел носки, влез в га-лоши. На одной отстала подошва, он поковырял ее пальцем, про-бурчал:
– Хожу у тебя драный, как обормот. Сапожник еще называется.
– Не хнычь, починю. Сонечку разбудишь.
– Не ругай ребенка, – отозвалась с постели мать.
Она встала, подошла к Мишке, застегнула на нем пуговицы, по-вязала шарфом шею. Он стоял, доверчиво шатаясь в ее руках, теплый дух ее тела обволакивал Мишку.
– Готов, Мишаня? – спросил отец. – Выходи, заспались сегодня.
Как обычно, с тревогой и болью, мать им напомнила:
– Берегите себя, ради Бога. Я волноваться буду.
За ночь грязь в переулке подмерзла, окаменела. Мелкие лужи затянуло льдом. Разбежавшись, можно было с удовольствием по ним прокатиться. Мишка быстро согрелся, увлекся, повеселел. Отец далеко отстал, куда ему угнаться за Мишкой. У отца полна голова хлопот, он и вверх не глянет: луна на небе большущая, яр-кая, небо иссиня-черное, звезды на нем, будто цветные яблоки. Голые деревья в переулке стынут в серебряном инее. Тихо. Живой зимний сон. А дышится как – всею грудью!..
Домчал он до конца переулка, стал дожидаться отца.
– Пап, ты здесь голосовать будешь?
Отец поглядел в пустынную даль улицы. Оба поняли, что здесь машины им не дождаться.
– Нет, сынок, идем-ка на Шахризябскую.
Пошли они проходными дворами, через сквозные подъезды, пропахшие кошками и керосином. Пугливо тут было, Мишка жался теснее к отцу. Выйдя на Шахризябскую, отец стал поднимать руку навстречу грузовикам. Легковым не сигналил, по опыту было из-вестно – редкие шли в этот час к Старому городу.
Вот тормознула полуторка у кювета. Отец помчался к шоферу осведомиться. Мишке бежать незачем: надо – отец его кликнет, нет – вернется.
– Эге-ге, Мишаня!
Сидит Мишка в кабине, косит глазами на шофера: узбек – не узбек, киргиз – не киргиз. Гадает по скуластому лицу. А тот уткнул-ся в стекло, не улыбнется, не заговорит, курить не попросит, будто не человеки с ним рядом. Вот же досада, половину утренних удо-вольствий теряет Мишка – сколько историй знают эти шоферы! Догадался, конечно, кто с ним в кабине: евреи, торговцы, а может, и спекулянты... Кто же еще в подобную рань на барахолку тащит-ся? И Мишка тоже уставился на широкий проспект: черт с ним, с этим шофером.
Маячили на пустынной дороге дворники, сметая тяжелую зим-нюю пыль в арыки. Громыхали на рельсах еще пустые трамваи. Выплывали из парка троллейбусы – огромные аквариумы, с дуг их сыпались гроздьями искры.
Проспект кончался большой круглой площадью, начинался Старый город. Полуторка тормознула, остановилась. Дальше – либо пешком, либо на ослике. Они расплатились и вышли. Мишка заметил, что небо значительно посветлело, луна поблекла, свет ее сник, стерся. И звезд почти не осталось, разве что самые спелые.
Шли они вдоль глиняных дувалов, шли быстро, и Мишка знал – почему. Бывало, приедут пораньше, а рядом другие тянутся. Кто с сумкой, с мешком за плечами, а кто со связкой картона. Подшучи-вают друг над другом, «добрым утром» перебрасываются. И отец тогда в прекрасном расположении духа, по-узбекски ботать пыта-ется. Ну, а это уж, извините, комедия: «ничпуль» – почем, «пуль» – деньги. Знает пару торговых слов, крутит ими и так и эдак, да все невпопад. Вот Мишка – он язык знает, да! Послушает его речь уз-бек, языком от удовольствия зацокает, головой восхищенно зака-чает. Ай да «кичкина», ай да ребенок! А что тут особенного? В их деле без языка точно без рук.
При барахолке есть у него постоянное место: в стене мечети, в проломе. Мишка там неприметен, да и сухо всегда. Отец товар закупает, а он сидит себе, ждет. Кулечек гвоздей отец принесет, подошвы, дратву – вечно одно и то же. Вначале не соображал Мишка – зачем он тут нужен? Но было это давно, никаких он пре-мудростей еще не ведал, дурачок был. А все просто: отцу с сумкой ходить опасно. Ему лучше, когда руки в брюки. Чуть что – а я, то-варищи, здесь ни при чем, вы тех ловите, кто с торбой, с товаром. И если имеется вещь какая в руках, швырк ее в сторону – невелик убыток. Самое главное при Мишке, в сумке.
– Побежал я, – говорит отец. – К шапошному разбору явились. А ты зыркай кругом, глаза не жалей…
Мишкино дело охотничье. Вот у кого жизнь, вот где опас-ность! Все по-настоящему. Про тайны его в школе никто не ве-дает, язык за зубами держит Мишка. И в самом деле, чего в настоящей жизни эти сынки маменькины понимают? Майнри-дов читают, Шерлок-холмсов. Ух, мы бы в шпионы пошли, в пограничники! А узнай они про Мишкину жизнь, думаете, по-хвалят, кто-нибудь позавидует? Тут же совет дружины соберут, из пионеров выкинут, близко к школе его не подпустят. До ма-тери доберутся, отца посадят...
– Как тут, Мишаня, тихо? – спрашивает отец, запихивая товар в сумку и тревожно поглядывая по сторонам.
– Тихо, пап, тихо…
Прямо напротив – цементный бассейн, «хауз» по-узбекски. Ле-том полно в нем воды. И чайхана открыта. Посажены ивы плаку-чие, травка изумрудная – одно удовольствие глазу. Летом на топ-чанах люди с чаем сидят, лепешки с пловом едят, сладкую ме-шалду. Замечательная штука мешалда здешняя – белая, пени-стая, нежная. Стоит, сволочь, дорого. Но Мишке отец не откажет, пожелай он только. Хочет-то мешалду он всегда, но и цену семей-ной копейке знать надо. Сапожник отец, и точка. С утра до вечера на фабрике, зарплата шестьдесят рубликов. Попробуй прожить, не калымить, попробуй тут не вертеться!
– Тихо, Мишаня? – подходит отец. И снова товар в сумку. До середины уже полна. Достает отец тряпочку из кармана, вытирает пот со лба. Руки его дрожат.
– Засекай все внимательно. Предчувствие у меня нехорошее.
– Скоро домой пойдем, пап?
– Скоро, еще разочек спущусь.
Предчувствие, говорит… Все-то волнуется, все-то он в страхе! А как обычно – нормально обходится. Вот же чудак! Как с войны пришел, так и не снимает шинель. Другие сняли давно, а он ни за что: нет, да нет. Солидность, говорит, придает, уважение внушает. Шинель, сапоги кирзовые, а на голове кепчонка гражданская. Ну что, скажите, такой вид внушить может?
Летом у хауза обстановочка райская: торгуют арбузами, дыня-ми… Лопаешь сочный арбуз, красный сок за ушами. Бросишь ко-рочку в воду, она качается, как кораблик. Сейчас тут скучно, нет воды, одна коробка бетонная. Ползают по дну ее тараканы, белый пар поднимается от их дыхания. Многие закупили товар, ушли. Видно Мишане, как ходит отец, торгуется. А ведь иначе нельзя: купишь плохой товар – сапоги потом не продать.
Вдруг замечает Мишка, что далеко отсюда, к огородам, подъе-хала черная, с крытым верхом машина. Высыпали из нее человек восемь в гражданском. Пригнувшись, бегут сюда, явно стараясь взять «хауз» с народом в кольцо. Мишка весь вздрогнул, похоло-дел. Схватил сумку и, крадучись бочком, вдоль стены мечети, от-бежал к углу переулка. Вложил пальцы в рот и, что было силы в груди, как засвистит трижды.
Кривыми переулками бежит он к Акбар-ака. Калитка в воротах должна быть не заперта, так оговорено. Сумка тяжелая бьет по ногам, мешает. Да и заблудиться со страху ничего не стоит, кругом тупички глухие. А за спиной беспрерывное верещание милицей-ских свистков, крики облавы. Вот и калитка заветная: с разбегу в нее бросается Мишка...
Акбар-ака уже во дворе – все слышал, видать. Ничего у Мишки не спрашивает. Выглянул за калитку, повертел головою туда-сюда: не привел ли пацан за собою хвоста?
Мишка кинул сумку на землю, сопит, дрожит, взмок весь. Акбар-ака потрепал его по щеке, бороду себе огладил – степенный старик.
– Поднимай свою торбу, кичкина, – говорит. – Айда в кибитку.
– Нет, – говорит Мишка. – Можно, я отца тут подожду?
– Э, кичкина, папашка сам дорогу найдет. Давай, чай попьем, лепешку покушаем.
Акбар-ака ведет Мишку в дом. Оставляют они галоши свои на веранде, заходят. Большое семейство спит на полу, под ними ков-ры, войлок верблюжий.
– Снимай, кичкина, фуфайку. Скоро папашка придет.
Легко ему так говорить, его семейство все дома. А у Мишки страх на душе, большущий страх. Чересчур он мал для такого страха большого.
Маклер Акбар-ака, нет без него базара. Приходит по воскре-сеньям, атласный халат на нем, тюбетейка, шелковым кушаком подпоясан. Потолкается среди сапожников, сходит паласы по-смотрит, на скотный двор заглянет. Покупатели кто? Председатели колхозов, парторги, чабаны богатые, сельский люд. Они получше ищут товар, хотят чего понадежней. А те, кто продают, товар свой прячут. Вот и сводит Акбар-ака нужного продавца с покупателем. Обе стороны ему доверяют, процент со сделки кладут. Эх-ма, был бы Мишка постарше чуток, запросто маклеровать бы смог. Вот ра-ботка! Язык он знает и все базарные фокусы тоже. Но кто с таким шкетом работать захочет? Кто?
Чу! вскочил Мишка, внизу шаги вдруг послышались.
– Фу-уф, сердце! – входит отец, держась за горло.
– Тс-сс! – кивает ему Акбар-ака на спящих. – Большая облава была?
– Большая! Славу Богу, первым я смылся.
– Пап, отпусти ты меня! В школу я опоздаю! – захныкал Мишка.
– С ума сошел. Мать что подумает, тебя одного увидит? Вот по-годи, утихнет…
– Вроде как тихо.
– Ну да! Ходят кругом, хапают, как голубей.
Сели они втроем за низенький столик, чай пьют. Мишка нервни-чает. Школа для него дело святое. Отец сам учит: жизни не щади, а стань человеком. Нашим промыслом не увлекайся, рано или поздно конец придет ему. Грязное это дело, унизительное. К кра-сивой жизни стремись, Мишка. Инженером станешь, врачом…
– Пап, контрольная у меня на первом уроке.
– Успеешь. Мне тоже к девяти на работу. Не мешай с почтен-ным человеком беседовать.
Шепчутся оба, хлебают из пиал чай. Не льстит отец, в самом деле дорожит дружбой. Ведь и в милиции Акбар-ака свой человек. Чуть что – сразу к нему беги. Зайдет старик в отделение, покаля-кает – глядишь, и выпустят бедолагу. Э, на такое Мишка уже не способен. Это для него великая тайна. Загадка и тайна.
Вскоре спустился Акбар-ака на разведку.
– Думаю, можно, – сказал он, вернувшись. – Идите на Кара-су. Речкой, оврагами уходите из Старого города.
Дома мать себе места не находила, в полном была отчаянии. Увидела их, слезы брызнули. Ничего ей про облаву не сказали. В таких случаях что-то придумать следует. Только мать не обманешь, нутром она чует и плачет.
2
...Идет Мишка домой из школы, размышляет: незаменимый он в семье человек. Отец придет вечером, все должно быть уже готово. Ведь сразу шить сапоги не сядешь. Вначале картон замочить надо, дратвы навощить, ранты подтачать один к другому. Много возни с заготовками: каждую на колодку посади, затяжку гвоздями сделай, клей завари... Пашут они в подвале. А он глубокий, будто колодец. И это весьма кстати. Замечательно даже. Попробуй стучать мо-лотками до самой полуночи, всех во дворе соседей поднимешь. Тетя Зина узнает, что мастерская у них на дому, тут же к участко-вому полетит.
Ужинают они плотно, по-мужицки. Другие отцы после этого, рас-севшись в кресле, телевизор глядят, газеты читают. Они – нет, сразу в подвал. Там у них печка-буржуйка, верстак, гора инстру-ментов.
За работой отец поет потихоньку: «Соловьи, соловьи, не тре-вожьте солдат...»
Песня эта про весну, про любовь. Военная. О войне отец не любит рассказывать. Станешь настаивать, голову поднимет и опять запоет:
«Эх, помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела!»
Подмигнет по-озорному, и снова:
«Есть у нас еще дома семья!»
Мишка тоже песни знает. Пионерские. Только в подвале он не поет. Неприлично как-то. В подвале ремесло постигать полагается.
В воскресенье опять же надо до рассвета подняться. Базар да-леко, у самого аэропорта. Пораньше приедешь – товар сплавить легче. Мусора сонные, не разогрелись, не разохотились.
Мишкино место возле забитой на зиму дачи.
Садится Мишка прямо на сумку: легонький он, ничего с товаром не станет, а сумки под ним почти не видно. Отец берет один сапог под шинель, уходит за высокую железнодорожную насыпь. Один сапог иметь при себе обязательно надо. Клиент, чтобы далеко да зря не тащиться, товар на месте увидеть хочет.
Раннее утро, туманец сизый. Скоро солнышко выглянет, со-греет Мишку. Ревут самолеты на аэродроме. Конец взлетной полосы возле самого базара. Самолеты так низко взлетают, что кажется Мишке – рукой их по брюху можно погладить. В кабинах же за штурвалами – летчики в шлемах. Завидки берут. Глаз оторвать не в силах, пока в точку самолет не превратит-ся. Отец говорит – на врача выучись, инженера… Дудки! Ле-тать Мишка будет, душа его в небо просится. Отец сам, не-бось, в войну при аэродроме служил. Не случись с ним конту-зии, ни за что не стал бы сапожничать –шастать по базарам, месить грязь со всяческим сбродом.
– Тихо, Мишаня? – подошел отец.
– Тихо, пап...
– На, лепешку пожуй горячую.
– Семечек принеси полузгать.
– Принесу. Не мерзнешь, Мишаня?
– Маленечко зябко. Как там торговля?
– Неважно, сынок...
Ерунда, еще расторгуется, терпение надо иметь. Всякое в их деле бывает: приведет иной раз клиента отец, тот меряет, гад, ме-ряет. Всю сумку разворошит, так и не купит ничего. И не плюнешь ты тут с досады, глиной в морду ему не залепишь. Клиент всегда прав, говорит отец. А вот другого зато – целовать хочется: берет и не меряет. Отсчитает денежки, спасибо скажет еще. Случаются и настоящие чудеса. Приведет отец замухрышку: горбатый, шепеля-вый, двух копеек с виду не стоит. Вытряхивает отец ему в мешок все шесть-семь пар, и баста. Кончен базар. Тут у отца с Мишкой праздник: захоти Мишка плов – пожалуйста, домой на такси – по-жалуйста...
– На семечек, Мишаня, полузгай.
– Чего ты, пап не ведешь никого?
– Полно ментов. Ты тоже, сынок, будь начеку.
Десять утра, а они еще без почина. Н-да, случается и такое: тащат домой полную сумку, неделю потом работать не хочется.
Рядом с Мишкой лай, скулеж – собачий базар. Мечтает Мишка, давно уже просит отца купить бульдожку ему, маленького щенка. Недорого обойдется, зато воспитает Мишка себе помощника. И будет при нем чудовище, собака Баскервилей. Такую и с сумкой оставить можно, никто к ней близко не сунется. Хвать за горло мертвой хваткой, и амба на месте...
– Эй, мальчик, поднимись!
Обмер Мишка, всей кровью захолодел: стоят перед ним сапоги хромовые, галифе с красным лампасом. Страшно глаза поднять – капитан Жакипов из детской комнаты. Бегал от него Мишка, всяче-ски хоронился, и на тебе – влип!
– Вставай, говорят, ты что – глухой?
Все в голове смешалось. Мишка поднялся. Чужим, блеющим горлом едва сумел выдавить:
– Мы, дядя, из Самарканда… приехали. Папе нужны сапоги. Еще один сапог.
– Вот и славно. Пойдем-ка, милый, со мной.
Все, тюрьма тебе, Мишка, детская колония трудовая. Чего же ты стоишь – беги! Стоп, а сумка, товару в ней на полтысячи!?
– Дядя, не жмите мне руку, сломаете... Все равно ведь не убегу.
Бить теперь станут, пытать. Ни словом не расколоться. Адрес не выдать, иначе с обыском приедут: страшно подумать, что у них там в подвале!
– Куда вы меня ведете?
Мишка в тюрьме на бандита выучится. Отец так и говорит: лишняя профессия – не камень на шее… На бандита, так на бан-дита. Жакипов думает, что пацанёнка ведет, сморчка. Э, нет! Смерть он свою ведет. Мишка из тюрьмы как выйдет, сразу сюда явится. Изрежет Жакипова на мелкие кусочки. Мальчишки и дев-чонки с базара только спасибо за это скажут. Мишка тогда боль-шим уже будет. А мать умрет...
– Куда вы меня ведете, я что – спекулянт?
Всего этого мать не вынесет. Ясно, что умрет. А отец станет нищим. Он так и говорил: без тебя, сынок, ноги бы я протянул, ты мне одно спасение.
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой,
Машины не ходят туда-а-а,
Бредут, спотыкаясь, олени...
Так будет петь на базаре нищий отец. Шапка лежит перед ним, штанины подвернуты, чтоб видели шрамы его и ожоги. И Сонечка у него на руках. Мишка подойдет к отцу: здравствуй, пап, убил я собаку Жакипова. Отомстил за тебя, за мать, за жизнь нашу пас-кудную...
Ведет его капитан Жакипов не торопясь, через весь базар, на-род расступается, вслед им глядит. Жакипов усами шевелит, лужи обходит, сапоги свои хромовые бережет.
Приходят на скотный двор, где расположен караван-сарай. За-ходят в детскую комнату. Ни разу тут Мишка не был, Бог миловал. Озирается Мишка по сторонам. Комната чистая, уютная, на полу кубики разноцветные, игрушки-зверушки, трактор, машины… За столом тетя сидит, в журнал что-то пишет. Синий на ней берет, на погонах две звездочки. Стало быть – лейтенант. Лицо доброе, как у директора школы. Над ней плакат на стене: «Спасибо партии за наше счастливое детство». Совсем как в школе. Вспомнив школу, расстроился Мишка, захныкал, глаза кулачками взялся тереть.
Жакипов подошел к тете, показал ей сумку. Вместе они сапоги пересчитали, пошептались о чем-то. Бодро кивая, она обратилась к Мишке:
– Меня, мальчик, зовут Люба Степановна. А как тебя?
Все, пытают уже. Сначала говорят добрыми голосами, а после бьют.
– Бо-о-ря, – заплакал Мишка.
– Не плачь, Боренька. Сейчас вот кончим с Милочкой, потом с тобой побеседуем.
Только сейчас заметил Мишка девочку с бантами в косичках. Она сидела молча в углу. Тетя Люба Степановна к ней обрати-лась:
– Ну, а платки мама приносит с фабрики или сама шьет?
– Нет, сама, – ответила Милочка. – У нас дома машинка швей-ная.
Раскололась, сообразил Мишка. Новенькая, видать. Ни разу не встречал ее на базаре. Да, посиди она с Мишкой парочку раз, он бы ее натаскал. Быстро бы научил, как вести себя на допро-сах. Н-да, в тюрьме уже обучать придется. На бандитку. Он Жа-кипова придет убивать, а она – Любу Степановну.
Приоткрылась на щелочку дверь, увидел Мишка маклера Ак-бар-ака: полбороды и один глаз. Подмигнул этот глаз Мишке и снова исчез. Потом рука показалась, пальцем поманила на улицу. Капитан Жакипов поднялся и вышел.
– А папа твой кем работает, Милочка?
– Нет у нас папки, – разрыдалась Милочка. – Папку совсем не помню.
Люба Степановна записала это в журнал и принялась утешать:
– Девочка ты вон какая большая. Не надо плакать. А вот скажи мне, в каком классе ты учишься, в какой школе?
И Мишку про школу, конечно же, спросят. Про школу он все расскажет. Пусть они знают, как он учился, какой был отличник. Уроки ночами готовил, к красивой жизни стремился. Пусть стыдно им станет, что загубили правильного человека. И пусть сообщат директору, учителям и этим маменькиным сыночкам… Эх-ма, да что говорить!
В комнату снова вошел капитан Жакипов, стал шептаться с Лю-бой Степановной. Потом взял Мишку, сумку его с сапогами, вышли на скотный двор. Их ждал там Акбар-ака. Капитан передал ему сумку, отпустил Мишку, а сам ушёл.
Тут же подлетел отец.
– Ну что? Жакипов что говорит – сколько?
– Идите-ка вы домой, – заулыбался Акбар-ака, махая руками. – Потом, потом рассчитаешься. Хватит с вас на сегодня.
Отец прижал к себе Мишку, пошли они сквозь толпу базара к трамваю.
– Мечтаешь, ворон ловишь. Я-то думал, с серьезным челове-ком дело имею.
– А ты не ругай меня, – отвечал со слезами в голосе Мишка. – Посади меня лучше возле столовой. Народу там много, вроде бы неприметней.
– Хорошо, подумаю, – погладил его отец по голове. – Домой по-ехали, скажем матери: плохая была торговля.
