Памяти Е. П. Верезубова
Жора Ширлиц был доволен жизнью. Спокойная жена, двое сыновей-сорванцов, хорошая зарплата в школе. Работа учителем труда на полторы ставки – это 300 с гаком рублей, еще подработ-ка в домоуправлении – ведение всяческих спортивных секций – плюс 70 рублей к семейному бюджету. Даже когда вышел культо-вый фильм «Семнадцать мгновений весны» и все, кому не лень, стали называть Жору не Ширлицем, а Штирлицем, тот никак не реагировал на новые регалии, по пословице – хоть горшком зови, только в печь не ставь. А летом на каникулы брал свое семейство и ехал работать в пионерский лагерь на две смены. И дети на воздухе присмотрены, и своим любимым делом занимаешься – выпиливанием-выжиганием – с пионерами и октябрятами, опять-таки бюджету пополнение и путевки детям бесплатные, а уж как довольна школа – разнарядку выполнила и никого насильно по-сылать не надо, тем более, что основной контингент – женщины с детьми да внуками.
И жизнь была довольна Жорой. Никаких зигзагов и резких по-воротов. Текла плавно и размеренно. В лагере Жора возился с детьми. На молоденьких вожатых из пединститута не загляды-вался, спиртное терпеть не мог и возил с собой не детективное чтиво, а всегда черненький том Монтеня с золотым тиснением – какая-то необъяснимая тяга была у Жоры к этому древнему французу.
И все бы ничего, но произошло событие, которое внесло со-трясение в Жорину плавно текущую жизнь. С утра отдежурив и разослав отряды на задания, Жора поспешил в столовую, кото-рая уже закрывалась. Дежурные убирали столы, на посудомойке стоял грохот, но Жора услышал, как зашедший с черного хода сантехник Стась, которому не досталась пайка масла на утренний бутерброд, посетовал: «Это все из-за этих городских», – и демон-стративно ткнул пальцем в сторону Жоры. «На работу надо во-время приходить и начинать обход нужно не со столовой, – резко ответил тот. – И кормиться нечего здесь – живешь-то неподалеку, не персонал лагеря, значит».
Стась возмутился: «Тоже мне начальник, мы таких в белых та-почках видали!» – но Жора угрожающе приподнялся из-за стола, и сантехник, недовольно бурча, ретировался.
Позавтракав, Жора поспешил в свой в отряд, но за углом сто-ловой его перехватил поджидающий Стась: «Слышь, Штырлиц, а не поговорить ли нам с тобой? Пройдем?».
– В лагере? При детях! – удивился Жора. – Приходи в конце смены, когда разъедутся дети, с удовольствием… побеседуем.
Ширлиц окинул взглядом щуплую фигуру Стася – ему, зани-мавшемуся в группе знаменитого тренера по боксу Бомы Брина, который принимал в свою группу всех, независимо от возраста, было немного смешно от вызова сантехника.
– За один раунд управимся, Стась, только не забудь, прихо-ди! – бросил Жора.
Уже звучал горн, отряд старшеклассников уходил в лес, и сле-довало поспешить к своим пионерам и октябрятам.
Медленно и однообразно текли дни, пропахшие соснами, духмяным ароматом травы и слегка улавливаемым запахом сы-рости от озера, на берегу которого располагался пионерлагерь.
В середине смены Жора был дежурным по лагерю. Сидел на скамейке-качелях, обдуваемый легким ветерком, и читал Монте-ня. «Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь подобна мировой гармонии, слагается из вещей проти-воположных, из разнообразных музыкальных тонов, сладост-ных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых...»
«Ну до чего ж правильно!» – расслабленно улыбался Жора. Вдруг качели остановились.
– Что за книжки читаешь, Штырлиц?
Стась был чуть подвыпивши, и, держась за качели, начал по-качиваться вместе с ними, глядя на толстую книгу.
– Монтень это, – лениво ответил Жора.
– А… Ментень, – переиначил фамилию на свой манер Стась. – Это про ментов, что ли?
– Что-то вроде, – у Жоры не было никакого желания втяги-ваться в дискуссию с сантехником, а в данную минуту вообще ни с кем не хотелось общаться.
– Ну-ну, пока живой, читай, Штырлиц, и про конец смены не забывай, – и Стась, покачиваясь и напевая про миллион роз, по-шел к воротам, откуда к Жоре во всю прыть бежал пионер.
– Что случилось? – привстал с качелей Жора.
– К вам – гости! На мотоцикле!
Кто ж это мог быть – на мотоцикле? – удивился сам себе Жора и зашагал за пионером.
За воротами около черного, видавшего виды «Ижа», держа травинку во рту, сидел учитель физкультуры из Жориной школы Евгений Павлович Верезубов. Увидев изумление на лице, Палыч, как его называли в коллеги в школе, закричал:
– Жора! Мне грустно! Я как проклятый вожусь на даче, кругом ни одной приличной рожи, закуска поспела, а посидеть-поговорить не с кем. Слава Богу, вспомнил, что ты недалече в пионерлагере, так что располагайся!
Верезубов открыл коляску мотоцикла. Боже, чего там только не было – пухлые помидоры, огурцы с колкими пупырышками, свежевымытая красно-белая редиска с тоненькими морковинами, кульки из газет на скорую руку с клубникой, черной и красной смородиной, крыжовником.
– С ума сошел, Палыч, – охнул Жора, – нас же кормят здесь совсем неплохо! Это ж на пол-лагеря хватит!
– А что не съешь – детишкам и заберешь! Здорово тут у вас – какой воздух!
Верезубов растянулся в теньке под сосной. Рядышком прилег Жора. Ароматно пахли помидоры и натертые солью огурчики.
Выпили по капельке – Палыч не любил алкоголь и использо-вал его чисто символически!
– За тебя Жора! – Палыч облизал губы. – А что ты невеселый, что за мысля тебя терзает? Небось, на постороннюю даму глаз положил?
– Да при чем тут дама, Палыч! – возмутился Жора и, улыба-ясь, рассказал о перипетиях со Стасем. Верезубов слушал серь-езно и внимательно:
– Ну и что, Жорик, думаешь, управишься?
– Да без проблем, Палыч, два удара – восемь дырок. Я же боксировал когда-то у Брина. Разберусь!
– Ой, не скажи, не скажи, – запел Верезубов. – Деревенские – они хитрованы, ой хитрованы, сам такой! Так просто не отдела-ешься! Как бы тебе восемь дырок не сделали. И на сколько дуэлю свою назначили, господа офицеры? На три? Отлично! Я приеду секундировать! Сварганим отличную спектаклю! А потом отметим твою победу за явным преимуществом. Я уже местечко на береж-ку присмотрел. Классное местечко. Ох, как отметим. Только без меня не начинайте – а то пропустим самое интересное.
Уже горнили подъем – окончание «мертвого часа». Жора под-нялся. У него как-то полегчало на душе. Страха перед предстоя-щим поединком не было, но лежала тень на душе пренеприятная. Верезубов лихо развернулся, сверкнул своей, в пол-лица, улыб-кой, поддал газу и затарахтел на стареньком драндулете обратно на свою дачу.
Конец смены проходил как никогда спокойно. Было сдано имущество – пододеяльники, полотенца и море всякой утвари, набранной на складе за смену. В одиннадцать уже стояли авто-бусы, дети плакали, расставаясь, педколлектив обсуждал, в ка-ком ресторане они отметят закрытие смены. Раздался протяжный гудок автобусов – караван двинулся в сторону города, и через несколько минут на опустевший лагерь навалилась непривычная мертвая тишина. Жора услышал щебет птиц, стук бортов привя-занных лодок, и его вдруг снова потянуло к Монтеню.
«В истинной дружбе – а она мне известна до тонкостей – я отдаю моему другу больше, чем беру у него. Мне больше по душе, когда я сам делаю ему добро, чем когда он делает его мне». Старик Монтень всегда приходил вовремя с нужными сло-вами, словно сидел рядом и произносил короткие фразы, отчего на душе становилось спокойней и тише. Читая философа, слов-но разговариваешь с тем, кто и старше, и мудрее, и кто всегда рядом.
Раздался лёгкий свист. У ворот стоял Стась, по спортивному одетый, подтянутый.
– Эй, Штырлиц, заканчивай читать про своих ментов, пошли место искать. Я сегодня в спортивной форме – сам видишь. Как-никак, на праздник нарядился, так сказать.
Жора глянул на часы – без десяти три, и, помня просьбу Вере-зубова не начинать без него, стал тянуть время.
– Погоди минут пять, дочитаю до конца, – махнул он Стасю, но чтение в голову уже не шло. Отсидев минуты три, просто так глядя в книгу, встал, заслышав вдалеке стрекот мотоцикла, по-думал – видимо, Палыч спешит, сунул книжку в спортивную сумку и, закинув ее на плечо, пошёл к Стасю.
Полянка, что облюбовал Стась, была в двух минутах ходьбы от лагеря, просматривалась часть озера и дорога, по которой где-то внизу пылил мотоцикл. Но у сосенки Жора вдруг увидел сюр-приз – там стояли два мужика с кольями и, не глядя в сторону дуэлянтов, обсуждали последние деревенские новости, грызя семечки.
– Это кто, Стась? – удивился Жора.
– Да не обращай внимания, дружбаны мои это, всегда помо-гают, когда туго! – осклабился Стась. – Да не дрейфь, штурмбан-фюрер!
Но Жора уже понял, что поединок может превратиться в по-боище, и начал взглядом выбирать лучшую стратегическую пози-цию, чтобы не получить удар колом сзади. И вдруг где-то боко-вым зрением увидел (что за черт, мерещится, что ли) – их поляну окружали эсэсовцы. Жора потряс головой – что за чертовщина!
Нет, точно, два эсэсовца, в блестящих касках, щелкая на бегу затворами автоматов, заходили в тыл дружбанам Стася. Дружба-ны побросали колья и хотели дать деру, но тот эсэсовец, что по-здоровее, голосом Верезубова заорал: «Ахтунг-ахтунг! Хенде хох! Их бин гишоссен!!» – и дружбаны подняли руки.
– Это кто?? – ошалевший Стась спросил у ошалевшего Жоры, – дружбаны твои, что ли?
– Ага, – только и смог от изумления выдохнуть тот.
– Послушай, Штырлиц, звиняй, – вдруг забормотал Стась. – Погорячился я, ляпнул фигню. Отпусти мужиков на работу, убо-рочная у нас и коровы скоро с дойки припрутся, а?..
– Ладно, – как во сне сказал Жора, – мотайте отсюда!
Стась с дружбанами, побросавшими колья, рванули в сторону деревни.
– Финита, блин, комедия! – заорал Жора эсэсовцам, и те опус-тили стволы своих «шмайсеров» вниз. Верезубов смеялся, сни-мая каску:
– Ну как тебе, Жорик спектакля?
– Большой театр – ничто! Я-то думал – крыша поехала от жа-ры. Представляешь – эсэсовцы в нашей местности. Даете, мужи-ки! Где вы взяли эту всю атрибутику, Палыч?
– Да племяш, Лёха, работает в театре, в костюмерном цехе. Попросил со склада, на выходные для домашнего спектакля.
– А чего эсэсовцами вырядились?
– Так в нашем театре пьесы только про партизан! Была бы спектакля про мушкетёров, так я бы Портосом оделся и на ло-шадке прискакал. Ну, да ладно, как премьера, а?? Аншлаг! – Ве-резубов покрутил в руках кол, брошенный одним из дружбанов Стася. – Ох, Жорик-Жорик!! Предупреждал же, чтобы поосторож-ней с деревенскими, хитрованы они – убить не убили бы, а ле-чился бы долго, вся зарплата пошла бы на таблетки. Да ладно, чего не случилось – того не было! Садись, поехали, Лёха с утра мерёжку в нужном месте поставил, ох, ушица какая будет!
Старенький «Иж» еле тронулся с места под весом трех мужи-ков и покатился в сторону небольшого озерка.
А в это время в Слёзненском отделении лейтенант Друтько не находил места от злости. Сменщик по дежурству запаздывал, а через полчаса должна была начаться трансляция матча минского «Динамо» и московского «Спартака». Лейтенанта распирало от негодования и злости, все выражения, в которых он был готов выразить свои чувства нерадивому сменщику, распирали его. За-звонил телефон.
– Да, – строго произнес в трубку Друтько. – Что?? Какой Стась, какие эсэсовцы? Откуда?
Дальнейшую информацию по телефону изумлённый Друтько расценил как издевательство.
– С автоматами? А Мюллера со Штирлицем с ними не было?? – язвительно поинтересовался дежурный, и, услышав, что Мюл-лера не было, а Штирлиц был, и эти эсэсовцы – оказывается – его дружбаны, лейтенант не сдержался, его прорвало: – Гады-сволочи, мать вашу, уборочная идет вовсю, а вы с залитыми зен-ками ходите. Раньше до чертиков допивались, а теперь до эсэ-совцев. Я вам покажу Штирлица! Завтра наряд пришлём, всех, кому эсэсовцы мерещатся, враз на пятнадцать суток. Я вам, ал-коголикам, устрою гестапо! Хоть воздух в деревне две недели чище будет! И тебе, Стась, покажу, как издеваться над дежурным при исполнении! Ты у меня еще попляшешь!
Дверь открылась, зашел сменщик.
– Лейтенант, чо орёшь?
– Эти алкаши кого хочешь доведут, эсэсовцы им мерещатся, – Друтько выпустил пар негодования, и предъявлять претензии опоздавшему сменщику уже не хотелось, да и некогда было – вот-вот матч. Схватив фуражку, Друтько помчался домой…
А на берегу озерка потрескивал костер. Леха вытащил мереж-ку, в которой забилось несколько щурят, крупные окушки, красно-пёрка. Мелочь парень отпустил на свободу, а крупную рыбешку почистил и бросил в кипевшую воду, где, словно подружки в тан-це, кружились морковка с луковицей. Запахло ухой. Палыч налил, как всегда, символически – за дружбу. Потом втроём, Жорик, Ве-резубов и Леха, смачно хлебали ароматную уху из алюминиевых мисок, глядя на созревающий закат, наполняющий озерко неви-данной краской. Кружилась голова. Какое-то блаженство снизош-ло на всю троицу мужиков, и хотелось, чтобы время останови-лось. Чтобы так было вечно. Хоть немножко вечно, но…
Но через год Жора со своим семейством эмигрировал в дале-кую страну, находящуюся на другом материке, а Палыч через не-сколько лет уволился из школы и перебрался в деревню к своим родным тёткам – «поближе к земле». Все-таки исполнил то, о чём мечтал все время, – работать на земле, а лет через пять Палыча не стало. Он был гипертоником и умер скоропостижно.
Узнав о смерти Палыча, Жора долго сидел на балконе, глядя на южное заходящее перезревшее солнце, стекающее тяжелой краской, от алой до пурпурной, с черепичных крыш, так напоми-нающей давнишний закат на озерке, а потом взял лежащий на полке все тот же потрёпанный томик Монтеня и открыл наобум: «Когда вверяю и препоручаю себя своей памяти, я цепляюсь за неё с такой силой, что чрезмерно отягощаю её, и она пугает-ся своего груза…»
