А у нас во дворе появился очередной новый жилец. Многие его знали и помнили… Ведь Славка-Ромка в свое время очень и очень отличился. Сразу после войны, отлежав в госпиталях и побывав в санаториях, он не пошел работать на завод, а «уе-хал»…
О, ужас! В пьяном угаре он такого же пьянущего отчима, ин-валида войны, отутюжил топором. Да как! Так, что собирали му-сора по двору и Лудильному переулку куски человечины. Жуть какая-то!
Но «приехал» Славка в новое время: недавно прошел оче-редной, XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза, во время которого Никита Сергеевич Хрущев сказал, что…
Впрочем, ну его, Никиту, подальше! Стал Славка-Ромка жить у своей марухи, Томки Малаевой, которая за время его, Славки-ной, командировки ребеночка прижить успела.
* * *
У Славки после откидки уже было на что жить – то есть на хлеб и воду, ему как инвалиду Великой Отечественной войны была определена нещедрая пенсия. А трудолюбивая Томка ра-ботала уборщицей в столярном цеху.
И ввиду того, что на зоне Славка шел по «сучьей масти», по-скольку служил в Советской армии, то через пару месяцев он с Тамарой Николаевной Малаевой чин-чинарем расписался в районном ЗАГСе, и вечером в его хате был устроен свадебный ужин. Приглашенные гости были один другого краше: Сашка-Бурун, Эрик-Губастик, Петюнчик-Рыжий.
По лагерным законам времен «сучьей войны», конечно, при-глашенные гости за один стол с «сукой» ни за что бы не сели, тем более не могли с ним вместе есть и пить.
Но сейчас, во времена хрущевщины, воровские короны мно-гие из замаранных с себя поснимали – это во-первых, а во-вторых, здесь, на воле, можно было от воровского закона и отойти.
К тому ж – когда-то, до войны, они вместе учились в одной школе и были кирюхами, ну, друзьями.
В общем, закрутилась патефонная пластинка, гости и хозяе-ва чокнулись стаканами – и «поехали».
Ехали-ехали, потом душевные, слезогонные песни пели, по-том и потанцевать вышли, а там «поехали» дальше.
С Томкой танцевал только Петюнчик-Рыжий, потому что у жениха одна нога была короче, и он хромал – в результате ра-нения, полученного на войне.
Сашка-Бурун тоже хромал, но по другой причине: ему в ногу вертухай шмальнул, знать, была причина.
И Эрик-Губастик прихрамывал: он сам у себя под ногами за-пал рванут – для того, чтобы весь остаток срока в забой не хо-дить и по больничкам кантоваться.
Да, собственно, и танцплощадка была маловата. Томке в на-следство от матери осталась девятиметровая комната: шкаф, стол, стул и две табуретки, еще этажерка – еле влезла мебель в комнату, не распляшешься тут.
Сережка-малой, семилетний сын Томки, тоже был дома по случаю свадебного вечера. Он полулежал на своем диванчике и, раскрыв рот, наблюдал, как папа-Славка «проезжал» с брата-нами, а мама «кружила вальс». Не каждый день мамку танцую-щей-то увидишь!
Не скучали и соседки, обсевшие лавочку: они на все лады обсуждали событие дворового значения. Еще бы: в доме поя-вился новый сосед, притом на законных основаниях.
А что? Здорово же это, по-новому, по-коммунистически: не просто Томка валандается со Славкой, а, как положено совет-ским гражданам – строителям коммунизма, в ЗАГС сходила, у нее теперь штамп в паспорте: она жена Вячеслава Ивановича Романова, в счастливом браке проживает с ним двадцать лет, а теперь и по закону жена его.
Потом военное и послевоенное уйдет в далекое прошлое, а в розовом будущем – не будет ни воров, ни «сук», не будет тюрем и лагерей, а будет…
Что будет, то будет! Но в этот день… Компания весьма чувствительно поднахрякалась – сначала пили только водку из магазина, держали фасон, а потом запили ее самогоном. Что делать? Умели люди в те времена готовить веселую жидкость, которая, если на пробу поджечь, горела синим пламенем.
Ну и вот. Послышались из открытого Томкиного окна вопли, крики и – то ли удары кулаком в лицо, то ли буханье головой о пол…
Всё соседкам стало ясно: водка и самогон перемешались в утробах бывших сидельцев – и пошло очумление, теперь вот кто-то кого-то буцкает.
Через пару минут всё стало окончательно ясно. Дверь Том-киного коридора распахнулась от удара об нее башки Петюнчи-ка, который, открыв дверь лбом, пропахал еще носом утрамбо-ванную дворовую землю – и на мгновенье застыл, распластав руки и ноги по родимой земле.
Славка-Ромка на малом не успокоился: он схватил детский трехколесный велосипедик, стоявший около двери, и начал им охаживать друга Петюнчика-Рыжего, выкрикивая:
– Ах ты, падла, фенька ты блатованная! Не знаешь, что ль, – если я живу с бабой, то тебе ее мацать нельзя! Моя она! Когда я на «командировке»* – тут ее воля: все фартовые да и просто фраера приходить к ней могут. А сейчас я, законный мужик, в хате, а ты ее за ж… хватаешь? Убить тебя мало, паскуда!
Славка еще несколько раз пьяно замахнулся на Петюнчика. Тот не оправдывался, только бурчал:
– Ромка, Ромк, извиняй меня! По пьяни я ей грабель низко запустил! Дак ведь ж… у нее, в общем, и нет – одни мослы. Не-чаянно это я: забыл, что ты откинулся и ее подобрал…
Очередной замах оказался неточным: удар пришелся в зем-лю, да так, что колесо велосипедика, отлетев, покатилось в сто-рону Центральной улицы.
А Славка от такой продолжительной физической работы ус-тал. Отбросил в сторону велик, стер со лба пот – и, пьяно пока-чиваясь, пошел к себе в комнату, на второй этаж.
Из окна званые гости – Сашка-Бурун и Эрик-Губастик – любо-вались избиением незадачливого ухажера и утверждались в мысли, что молва про Славку-Ромку была правильной. Силен мужик, несмотря на худобу, колченогость, сухость одной руки, а также зрячим он был только на один глаз, второй у него – встав-ной, фарфоровый, с темно-коричневым зрачком, при том что здоровый глаз имел темно-серый цвет. Костлявый, лысеющий, бледный, с туго обтянутыми кожей скулами, щербатыми зубами – и все ж какой лихой этот мужик. Вон как ноздри-то раздувает, как лицо от злобы перекосилось. Си-и-ила!
Говорили, что в лагерях он вообще не церемонился – просто вспарывал животы своим врагам. Но это слова. Слышать – это одно дело, а видеть новоиспеченного Томкиного супруга в при-падке ярости было страшно…
И Бурун, и Губастик, тоже просидевшие долгие годы в лаге-рях, почувствовали, что боятся Славку, который исправился и начал новую жизнь в чин-чинарем зарегистрированном браке с бывшей марухой, а ныне законной женой Тамарой.
* * *
Жизнь шла дальше. И вскоре в двух коммунальных комнатах у молодой бойкой бабехи Гальки Полячковой появился кварти-рант Васька, который снял у нее одну из комнат, дожидаясь очереди на получение места в заводском общежитии.
Снова у соседок зачесались глаза, уши и языки. Вскоре со-седка Гальки, Нина Аркадьевна Данилова, которая из общей кухни могла подглядывать в Галькины комнаты, сообщила всем, что Васька, демобилизованный из Советской армии молодой парень, вовсе не квартирант, а если и постоялец – то он «сни-мает» у нее половину кровати на ночь, а порой и не только на ночь.
Разговоры, сплетни, байки, выдумки перелетали с одной об-щей кухни на другую. С нашего двора на соседние… А уж когда соседки заметили, что у Гальки начал расти животик, – вот раз-долье-то было для любительниц всем косточки перемыть!
А Васька меж тем как-то ссутулился и начал пить – то есть было видно, что он после работы в свою съемную комнату шел нетрезвым.
И еще через месяц Нина Аркадьевна доложила соседкам по лавочке, что Васька с Галькой вступили в официальный брак, хотя Васька очень не хотел этого делать – Галька-то была старше жениха на целых семь годочков… Ээээх! Судьба – от нее не уйдешь!
И заметили лавочные заседательницы, судача на свежем воздухе, что Васька не просто попивает, а еще и компанию себе нашел – стал частенько проведывать Славку-Ромку. Несмотря на большую разницу в возрасте, мужики нашли общий язык – вездесущая молва разнесла весть, что Славка и Васька скоре-шились.
Да так скорешились, что после рождения у Гальки сына Славка-Ромка ездил с молодой парой и грудным ребеночком в дальнее глухое сельцо – и был там крестным отцом мальчонки, которому дали имя Олег.
* * *
Время шло, катилось копеечкой…
Все жили, как и раньше жили. Васька иногда напивался и го-нял Гальку по двору, та убегала к Томке со Славкой и там отси-живалась. А когда напивался Славка, то непременно колотил Томку, и она удирала к Гальке, захватив с собой малолетнего сына Сережку, и там пережидала грозу.
Но однажды Васька выпил не водку, а что-то похуже. Везде-сущие соседки тут же разнесли, что Васька-то с Иваном-Рябым, которого принудительно трудоустроили на мебельную фабрику, начал пить политуру.
Что такое политура – пока еще толком никто не знал. Но что от нее пьянеют и, главное, после выпивки совсем разум теряют, уже многие соседки знали.
В общем, на день рождения торжественно окрещенного сына Олега счастливый папаша хорошенько набрался: нужно было отметить этот день – мальчонке годик исполнился, к тому ж он как раз ходить начал, чем не повод?
Потом Васька объяснял, что вечером с Иваном-Рябым они выпили на заднем дворе по стакану темно-коричневой жидкости, по крепости превышающей водку.
Куда потом делся Иван-Рябой, никто во дворе даже и не знал. А Васька почему-то завалился за поленницу дров и про-спал почти до утра.
Под утро его понесло: он себя видел как бы со стороны и сам с собой ничего сделать не мог. С испугу вопил, ругался матом, бегал по двору и стучал всем в окна. Вскочившие с постелей соседи ничего не могли понять. То, что Васька, как обычно, разными художественными словами называл Гальку – это особого удивления не вызвало; но когда он опрокинул с козел катер зятя Сустовихи и начал прыгать на его носу, вы-колачивая звуки набатного колокола, интеллигентная теща вызвала милицию. Телефоны во всем доме были только у нее и училки Ольги Михайловны, больше звонить мусорам было некому.
Примчались хмурые дежурные мусора на мотоцикле. Ваську запихали в коляску; один мент сел сверху на очумевшего буяна, второй завел мотор – и вскоре любящего папашу малолетнего дитяти увезли.
Участковый, капитан Терхунов, потом рассказывал, что Вась-ку сначала пытались вытрезвить как обычного пьянчугу, потом отвезли на сутки в психушку – стало ясно, что с ним неладно. А потом заставили молодую жену Гальку, мать годовалого Олеж-ки, написать на своего мужа жалобу: мол, часто пьет, буянит дома, а в день рождения малыша и вовсе устроил дебош во дворе.
В общем, Васька огреб пятнадцать суток за мелкое хули-ганство.
Отбывать наказание пришедший в себя мужик должен был в городской тюрьме, где для исправления таких, как он, был отве-ден отдельный блок. Утром хулиганов уводили на работы по уборке города, вечером они возвращались в свои камеры – по-чему-то всегда пьяненькие. Иногда даже успевали заскочить в свои дома, где ругали сволочных баб, то есть своих жен, за на-писанные заявления.
Времечко идет. Отбыл Васька свои пятнадцать суток – и вер-нулся к жене Галине и сыну Олегу.
Вкусно поужинали все вместе. А тут вдруг и гости к ним при-шли: Славка-Ромка с женой и пацаном Томкиным, малым Се-режкой.
Пришли соседи для того, чтобы морально поддержать, под-бодрить Ваську, помочь ему по новой начать жить в семье.
И начал Славка-Ромка спрашивать:
– А как в городской тюрьме живется «декабристам»? А про-водят ли шмон в камерах? А на работу как водят – под конвоем?
Мужик еще не закончил перечислять всё, что его интересует, а тут любящая жена Томка взяла да и матюгами нагрубила гла-ве семьи:
– Что ты, тварь тюремная, задаешь такие вопросы человеку, который всего пятнадцать суток просидел – как было да что бы-ло, ах ты такой сякой! Сам-то пятнадцать лет отхерачил, что те-бе Васька нового-то расскажет, ах ты этакий да разэтакий! Ты смотри, Славка, сам можешь по новой на нары загреметь, ту-дыть да сюдыть тебя! Ванька-Рябой тебя тоже политурой поил – она, политура эта, и с тобой может сотворить умопомешатель-ство, так тебя да вот так! Ты-то и трезвый – как пьяный, а уж как выпьешь – ну вообще, ох ты… и… А от политуры что можешь натворить, а… твою!
Политичный был мужик Славка, при народе бабе в зубы да-вать не стал, просто подзатыльника душевно отвесил, чтоб за-ткнулась. А что потом дома было – то дело семейное, никому не известное.
* * *
Кстати, слова-то Томкины оказались пророческими. Но это – уже совсем другая сплетня, сказ, а может, быль… Жизнь на вы-думки богата. А пока суд да дело – катилась себе жизнь у нас во дворе да продолжалась.
